ИВАНЧЕВОЙ ЛАРИСЕ НИКОЛАЕЕВНЕ – написано с любовью,
Ко Дню её очень и очень своевременного появления на Свет Божий.
Всё, что мы делаем, мы, оказывается, делаем для женщин. Это слова Михаила Зощенко. Лично я так не считаю. То, что делаю я, я делаю вовсе не для так называемых представительниц прекрасного пола. Это убогое и пошлейшее, что пошло, то пошло, сорвавшееся с чьих-то беспринципных и шалых губ, выраженьице, - отнюдь, не моё, и я с ним никогда не соглашусь, даже если меня взять и осыпать золотом. Металл такой, жёлтого цвета, тяжёлый на вес и в чудном нашем 21-ом, от Рождества Христова, веке - абсолютно бесполезный. Зане в моде - иные вещички. Какие, именно, не знаю, думается, из числа тех, что подороже. Так вот. Не соглашусь ни за какие шиши, а если в глубине души, паче чаяния, вдруг, и соглашусь, то весьма и весьма частично, (Фигура речи, называющаяся литотес - обозначающая преуменьшение), да и то, лишь под властным влиянием неких, обожаемых нашей, думается, скорее, вашей, нежели нашей, золотой молодёжью, волшебных ТВ передач, типа: «Секс с Анфисой Чеховой». Это я так. Ящика насмотрелся на ночь по глупости и словцо ввернул. Отчего, думаю, не ввернуть? Взял, да и ввернул. Кашу маслом, знамо дело… А взаправду говорить, - чего хочу, о том молчу. Молчи, скрывайся и таи. Скорлупы внутри ореховой, бессловесный есть оскал, я за секс Анфисе Чеховой, ни копейки бы не дал. Вспомнилось: - «Кем это сказано? Может быть мной» Не может быть мной - а мной. Кроме меня, так выразиться, вряд ли кто сможет. Захотеть-то, ясное дело, каждый захочет. Как не захотеть? Да не сможет. Не всем Иоанн Златоуст губы-то покрыл своей позолотой чудной. Уходит, кончается времечо, И я всё чаще говорю себе – ты тоже смертен. Да, разумеется, тоже. Тоже-то тоже, а всё же не так, как Вы, подлецы, иначе. Мои стихи, проза, равно как и все мои прочие сочинительства преследуют совершенно иные цели. Какие? Объяснить это довольно легко, но нужно ли это делать? Вспомнилось: «Даже больше, кому это надо, просиять сквозь холодную тьму, и деревья пустынного сада, широко шелестят - Никому». Если кто-то и читает меня, в чём я сильно сомневаюсь, никогда не поймёт, что я пишу и зачем пишу. Я прямо-таки уверен в совершенно обратном. Меня никто не читает и не понимает. Да это же бесценный подарок века, дубина ты, стеоросовая. Это - не просто хорошо, это - восхитительно. В самом деле, кому нужны полубезумные, нет, уж, читайте, безумные в самой наивысшей степени творения Андрея Товмасяна Акрибиста? Отвечаю: НИКОМУ. Я не держу обид на моих нечитателей, ибо моряк не плачет. Я не моряк, какой из меня моряк, но тоже почему-то никогда не плачу. Зачем плакать? Плакать - вздор. Кстати, о море. А что, собственно, можно сказать о море? Море - это море, подобно тому, как огонь - есть огонь, а пространство густозаселённое всезнайками - звёздами, - пространство. Мне это ясно, как самый, что ни на есть обычный на свете - спичечный коробок. Разумеется, всё это предельно ясно, хотя, возможно, кое - кому и не ясно вовсе. Но об этом, когда - нибудь потом, не сейчас, Потому как, именно сейчас назрела некоторая, довольно сильно ощутимая нехватка такой всегда щепетильной субстанции, как время. Понимаете, о чём, я? Ну, знаете, такие будильнички, ходики разные, роликсы, словом. А сейчас я хочу рассказать Вам о Сахалине. Не просто так. Не от нечего делать. Нужно, значит. Когда я работал в оркестре Олега Леонидовича Лундстрема – трубачом, кстати, одна из моих любимых старинных русских песен, - Когда я на почте служил ямщиком. К слову сказать, мои песни тоже оригинальны и тоже всегда прекрасно сделаны, но тому, кто написал эту песню, я искренно завидую. Что правда, то - не ложь. Так вот. Когда я пробывал на острове Сахалине, каким-то шестым чувством я понял, что Сахалин, если и не является восьмым чудом света, то, я готов держать пари, что остров этот - тоже несомненное чудо и совершенно неважно, как именно числить это чудо, девятым или сороковым .Весёлые числа 9 и 40 - я привёл совсем не потому, что, я, как могут подумать некоторые недальновидные люди – горящих кладбищ обожатель. Захотелось полюбоваться числами 9 и 40 – взял да и полюбовался. Почему полюбовался? Очень просто. Потом поздно будет. Поезд уйти может, вот почему. Чикаться не люблю и другим не советую. Будешь чикаться – жизнь пройдёт. Совет - больше, чем услуга. Но давайте не будем отвлекаться от повествования. На Сахалине обитают совершенно удивительные люди, абсолютно непохожие на тех, кого мне приходилось встречать на твёрдых, как графитовый стержень материковых землях. Это касается, кстати говоря, и тамошних женщин, и хотя я пишу вовсе не для сахалинских красавиц, но и для них тоже. Так что, скрепя сердце, мне приходится признать, что слова Зощенко отчасти всё же верны. Но, Бог с ним, с Зощенко. Мне сейчас не до дяди Миши. Ну, его в баню. Меня сейчас больше занимают мои будущие работы. Да, они ещё туманны и зыбки, но не сойти мне с этого места, если я не напишу их. Строго говоря, эту работу я уже фактически написал, а ведь, всего час, от силы два, тому назад, - никакой работы не было и в помине. Моё дело писать, а читатели, как таковые, мне в общем, как бы и не к чему. Да и в самом деле, зачем они мне? По большому счёту, я работаю для себя, а не для каких-то посторонних дядей или будь то сказано не к ночи, - тётей. Оно, конечно, хорошо бы, спору нет, иметь добротного читателя, да только спрашивается, где ж его взять? Настоящий читатель, давным-давно вымер за ненадобностью, как, скажем, вымерли некогда наводившие ужас на родные кембрийские эры, динозавры и диплодоки, трицератопсы и белуджитерии. Если где-то и сохранились ещё настоящие патентованные читатели, - сии блаженные гутенберговские сластёны, то повидимому, на Луне, или же где-нибудь рядом с совершенно уже невообразимыми и непредставимыми никому сатурновыми кольцами. Луна, Господа, как выразился бы полковник Краус фон Циллергут, это Луна. Я просто не имею никакого морального права не согласиться со своим наилюбимейшим литературным персонажем. Ночью, когда я не сплю, поскольку спать, не только – вздор, но ещё и архиглупейшая потеря невосстановимого времени, меня часто навещают, только ради всего святого, не подумайте, что, мол, какие - нибудь красотки. Брр! Вовсе нет. Ночью меня преследует одна из моих самых давнишних и престраннейших мыслей. Вот эта мысль. Как это ни странно, но я всё чаще ловлю себя на том, что, скорее нашёл бы, о чём мне потолковать с полковником Краусом фон Циллергутом, чем с какими - нибудь нашими преунылейшими землянами всех полов - без всяких различий или исключений. То, что я говорю, не что иное, как некое пленительное начало, хотя, возможно, что и довольно скорое окончание этого моего, как всегда, крайне запутанного повествования. Ничего не поделаешь. Я и сам не знаю, что произойдёт с моей прозой через минуту. Да, отчего же, не знаю? Я-то как раз, не только всё знаю, но и всё знал уже с самого начала. Когда ничего ещё не было написано и ничего не придумано. Как бы знал всё уже до своего рождения. Как тут опять не вспомнить Михаила Зощенко и одну из самых его странных книг, где он развивает мысли, весьма сходные с моими. Сапиэнти сат. Далее. Хочу сказать, что название моей новой и довольно объёмистой, по моему замыслу, работы, впрочем, там будет видно. Интересно, кстати, - где это там? «ТЕН АДОХВ» - объяснить крайне просто. Когда я в юные года абсолютно бесплатно катался на метро, тогда оно ещё называлось Метрополитеном имени Кагановича, то на стеклянной тверди вагонных дверок была начертана некая таинственная и лапидарная надпись: Входа нет. Я же читал эти волшебные слова, не иначе, как «ТЕН АДОХВ». К великому сожалению, прошлое изменить невозможно. Такого прецедента ещё не наблюдалось, но если бы паче чаяния, отыскался мудрец с талантом Леонардо, то он, отчебучив этот фокус, отхватил бы за это столько Монтионовских, сколько бы запросил сам. И ведь дали бы. Да и как не дать-то? Такого ведь ещё никогда не было, и к слову сказать, никогда и не будет. А, вдруг, будет? Живём-то, ведь в мире удивительного. Ладно. Проехали. Я продолжаю. Всё, что произошло со мной тогда, - произошло в царстве Кагановича. Это уже потом, гораздо позже, метрополитен этот, стал именоваться Метрополитеном Ленина. Так что, не знаю как для Вас, Господа, а для меня – ТЕН АДОХВ – это ТЕН АДОХВ, причём не на какое-нибудь, там, относительное время, а - навсегда. Далее я привожу по памяти два своих стихотворения 1990 года, в которых, так или иначе, речь идёт о метро. Но, и не только о метро.
Меня часто спрашивают - кто такая эта Лариса Николаевна? Отвечаю. Хорошенько не знаю, но о ней упорно ходят самые невероятные слухи. Мракобесы говорят - хорошенькая, сильные мира сего - страшна, как чёрт, приспособленцы пожимают плечами, заявляя, - так себе. У меня на этот счёт имеется особое мнение. Мнение это хотя и особое, да зато уж моё.
*
Что сделали с тобой, о Пушкин, молдаване!
Когда б сей памятник воздвигся сам собой,
Мы б только хрюкали от счастья, но цыгане
Его воздвигли… Боже, боже мой!
Ужасная толпа под крики «Лэпушняну!»
Сметает города. Спасайся, Габюзон!
А впереди толпы – похож на обезьяну…
Ну, кто? Ну, угадай? Конечно, Пушкинзон!
Свистит, мычит толпа, а сзади Лермонтович,
Крадётся, яко тать, и рельсами томим,
Из под сырой земли вздыхает Каганович:
«Ильич, отдай метро!» Прекрасен. Недвижим.
А Тютчев – изувер, столкнув в колодец брата,
Сверхулюлюкающей окружён толпой,
Рычит от ярости. Кому нужна палата
Его ума? О, боже,боже мой!
И Гоголь - тоже гусь, в пропаже партбилета
Невинную сестру нахально обвинив,
Засел писать свой «Нос», но перейдя к «Портрету»,
Расслабился, остыл, сестру, подлец, простив…
Так римский житель в краткий день
Лесов таинственную сень
Узрев, печально обнажился…
Чу, гуси! С тем и удалился.
Смешалось всё. И Рим и гуси.
И Пушкин… Господи, Исуусе!
1990
ТРЕТЬЕ НОЯБРЯ
*
Поезд наехал тихо
Сизого парня на …
Вряд ли помочь облепиха
Сможет. Скорбит страна.
Тщетно тщедушный парень
К рельсам метро приник…
Плачет удмурт, татарин,
И заодно - калмык.
Плачет дискретных стая
Радужных птиц - синиц.
Розовая, голубая,
Чёрненькая такая.
Неумерщвлённых лиц,
Перемещённых птиц.
Явственней нарастает
Неизгладимый плач.
Окорок счастья тает,
Виден глухой калач…
Где-то поёт Суручану
Про незабудку. Зря.
Кто-то мне дал по чану
Третьего ноября.
1990
Так что, Господа, как видите, эти два моих стихотворения 1990 года, неожиданно и очень кстати,- пригодились.
Ну, а ТЕН АДОХВ - это ТЕН АДОХВ.
Андрей Товмасян Акрибист
5 Декабря 2010