Д Ж У Н Г Л И
(пролог)
Непрестанно дувший в течение суток западный ветер наконец пригнал кучи низких серых облаков. Они на глазах расступались, разошлись как пена от сахара в стакане чая, заволокли тонкой серой вуалью небо, спрятали солнце и, пожирая последние голубые пятна чистого неба, поползли на восток. В довершение ко всему из них, точно из выжимаемой губки, пролились на землю капли дождя. Дождь был мелкий, скупой и холодный. Он прибил пыль на дороге, очистил придорожные кусты и травы, снова зазеленевшие и взбодрившиеся, смыл следы крови с трупов, вповалку в разнообразных позах покрывавших поля по обеим сторонам от дороги и ушел дальше. Теперь трупы издалека казались лишь телами спящих зверски уставших людей, но стоило приблизиться, и сразу же бросались в глаза страшные рваные раны, безумный оскал когда-то улыбавшихся лиц, лужицы в глазницах, вспениваемые каплями дождя, иногда внутренности вперемежку с землей. И так все поле вокруг насколько хватало глаз.
Может ли кому-нибудь доставлять удовольствие подобное зрелище? Только психически ненормальному человеку…
Ходить по полю брани, разглядывать скрюченных в предсмертной агонии людей, причмокивать и покачивать головой, отыскав необычную и очень оригинальную проказу смерти, а потом, указывая на мёртвого солдата, сжимающего обломанное древко знамени в руке, толстым коротким пальцем, фарисейски молвить: "Вот смерть, достойная настоящего солдата", и пойти дальше и опять причмокивать и покачивать головой. А через несколько часов сидеть в тёплом доме, слушать как барабанят капли дождя в окно, парить ноги в горячей воде; обжираться жареной в вине птицей, курить то-тэ и внимать монотонно бубнящему адъютанту, докладывающему о потерях, о противнике, обо всём, только не о том, что за всем этим подразумеваются люди, живые, настоящие, из плоти люди, которые тоже хотят жить, хотят переживать радости и горести, испытывать трудности и наслаждаться победами. Но его это не интересует и не должно интересовать иначе бы он не был тем, кем является сейчас. И это человек? Да, это человек!
Лейтенант Ланиста, стоявший у придорожного куста терновника, смотрел на запад. Дождь уже промочил насквозь его одежду, волосы чёрными прядями ниспадали на лоб, по лицу текли крупные капли дождя. Он смотрел на запад, на бывшие позиции его взвода который после этого боя поредел на две трети, а видел только ЕГО, идущего в окружении старших офицеров по полю, изредка останавливающегося у привлёкшего чем-то к себе внимание трупа и шествующего дальше, услужливо прикрываемого от дождя огромным зонтом. Он видел разбредшиеся по полю фигурки санитаров с узкими блестящими лезвиями в руках. Иногда то один, то другой санитар наклонялся к земле. Снова поднявшись, он обтирал лезвие тряпкой и продолжал поиски.
Однообразная серая мрачная картина угнетающе действовала на лейтенанта. Почему не торжествует победитель?— спрашивал он сам себя и не мог в ответ сказать ни слова. Ему хотелось рыдать, а не смеяться, проклинать, а не торжествовать. Тот, постепенно, исподволь нараставший в нём протест против всего, что его окружало, вылился сегодня в скверное настроение, которое он мог объяснить только одним: подавляющим действием на психику вида мёртвого поля.
На косогоре прилепились несколько, чуть более десятка, деревянных, крытых соломой и тёсом домиков, когда-то побеленных, а сейчас старых, покосившихся, с подтёками, какими-то желтыми пятнами на боках и с маленькими бойницами-окнами. Они были доступны всем ветрам и дождям. Небольшие деревца, видневшиеся кое-где, были покорежены и согнуты так, что скорее походили на нищих-калек на паперти церкви, чем на деревья!
По косогору шел, проходя через деревеньку, полк солдат. Ланиста видел, что молодые, здоровые парни, сгибаясь под тяжестью амуниции, исподлобья, угрюмо озираются вокруг. Им было странно видеть эти развалюхи, более похожие на сараи, чем на дома. Они ловили перепуганные взоры жителей, удивлялись, что те так похожи на них. Ведь когда их отправляли сюда, им внушали, что воевать придётся с "кровожадными, ненасытными зверями". Солдаты видели ещё не прибранное поле и уже самые тонконюхие из них улавливали сладковатый запах мертвечины. Им не нравился начавшийся мелкий дождик, от которого негде искать защиты. Словом, это были зеленые, только что прибывшие батальоны, новое пушечное мясо войны, одетое в одинаковую серо-зелёно-жёлтую еще не изношенную форму и готовое с песней: "Славься Республика наша могучая!" удобрять поля своими телами.
— Ещё две с половиной тысячи живых мертвецов, — думал Ланиста. Ему стало жаль их, но ещё больше ему было жаль тех, кого не стало сегодня. После сегодняшнего выигранного боя от его взвода осталось десять человек.
Полк, рота за ротой, как длинная змея, вылезал из-за косогора, проползал по деревенской улице и растворялся в палаточном лагере. Несколько сот защитного цвета палаток в несколько рядов, образуя огромный квадрат на поле, и составляли походный временный лагерь.
Через полчаса показался хвост колонны, который тоже вскоре затерялся среди палаток.
Приближалась ночь. Моросящий дождь усиливался. Белесовато-серая плёнка облаков темнела, тяжелела и, казалось, придавливаемая своим весом, медленно, но неуклонно, спускалась к земле, сливаясь с нею, вбирая в себя всё, что было на ней, растекаясь туманом во все стороны.
Ланиста был уже в деревне. Он зашёл во двор одного из домов и, пройдя мимо присевшего на корточках перед будкой солдата, дразнившего щенка и не заметившего командира, зашел в дом.
Дом был как десятки других, в которых пришлось ночевать Ланисте за те месяцы, в течение которых он в составе Южной группы войск Первой Свободной Республики наступает на юг к городу Ивору, столице Республики Ивории, с которым Первая Свободная Республика находится в состоянии войны уже более двух десятков лет, и которые когда-то очень давно входили в Конфедерацию государств Империю Донида. Под ударами варваров Конфедерация рассыпалась на несколько самостоятельных государств и в то время как на севере Первая Свободная Республика набирала силы и крепла и не было у нее противника, могущего остановить её расползание, на юге, претендовавшая на главенство Республика Ивория вела с переменным успехом тяжелые, истощающие войны с Голубой империей. И вот, немногим более двадцати лет назад, первые отряды Первой Свободной Республики вышли на правый берег реки Мотопу, ликвидировав таким образом почти двухсот километровое расстояние между двумя государствами и война началась.
В доме был холодный земляной пол да к тому же сильно замызганный ногами десятков людей, постоянно сновавших туда-сюда. Лишь в одной комнате он был покрыт какой-то старой тряпкой.
В доме жил древний старик, всё время сидевший в углу и мрачно, исподлобья, глядевший на шнырявших солдат, хозяйка и пара маленьких детей, испуганно выглядывавших из-за печки.
Еще дома, когда Ланиста занимался в военном училище, ему настойчиво внушали мысль, что только Первая Свободная Республика может и должна совершить Великий Подвиг — взять все народы под свою опеку, снять с их плеч непосильную для них ношу управления.
Но странное дело, народы почему-то не хотели принимать эту помощь и сопротивлялись. Ланисту учили, что те, другие, похожи на людей более лицом, чем разумом. Но вот Ланиста попал на фронт и видел и разговаривал с сотнями, тысячами других и убедился во лжи. Ему теперь говорят, что та ложь была необходимостью, без которой нельзя быть уверенным в том, что солдат не будет проявлять гуманности к врагу. "Мы единственные наследники Донида-справедливого, — говорили Ланисте, — и наша задача восстановить Республику в пределах бывшей когда-то Великой Империи. И мы не должны гнушаться никакими средствами ради этой Великой цели". И Ланиcта одно время опять верил и следовал этому наставлению. Или, может быть он лишь хотел верить и следовал лишь отчасти, лишь внешне. Но только очень скоро в его сознании опять появилась широкая брешь откуда на волю полезли вопросы, не укладывающиеся в официальную идеологию, которая ни на один из них не могла дать удовлетворительного ответа. «Так в чём же всё-таки главное зло?» — мучил себя Ланиста и в конце концов пришёл к выводу, что в войне. Покончить с войнами — значит, покончить с несчастьями, терзающими род человеческий.
Он пришёл к этому выводу сам, находясь там, где смерть и война — привычные явления. Хотя и говорят, что к смерти и войне привыкнуть нельзя, однако люди не считали их и чем-то чужеродным человеческой натуре. Он стал ненавидеть войну и убийство и … сам продолжал воевать и убивать. Он видел зло, но не видел способа избавиться от него. Он искал для себя какое-то разумное решение, но не находил его и всё чаще в нём возникало сомнение; а есть ли достоверная альтернатива, выход из ситуации и если есть, то не явится ли исчезновение войн ошибкой, которая разрушит привычный ход человеческой истории в которой война занимает едва ли не главное место. А если так, то не является ли в этом случае он сам лишь марионеткой злого рока судьбы, избравшего его своим орудием.
Ночью он был разбужен чьими-то толчками в спину. Он повернулся и сразу же попал в требовательные объятия, а на лице почувствовал жаркое дыхание и безмолвный призыв. Он обнял сразу же подавшееся тело и … впервые в жизни оттолкнул его от себя. Белая тень соскользнула с кровати и, фыркнув, растворилась в темноте.
Сон как-то быстро исчез и опять голову заполнили быстрые и скользкие, как мальки, мысли, и медленные, длинные, тягучие, но такие же неуловимые воспоминания. Темно. В пробивающемся в окошко свете угадываются лишь очертания предметов в комнате, таких знакомых днём и устрашающе необычных ночью, пугающих своими неясными формами.
"Почему я прогнал её? - удивился своему поступку Ланиста. Он не мог понять, что побудило его сделать этот. Совершенный импульсивно поступок под воздействием неведомого ему самому движения души, снова вернул к мыслям, одолевавшие его последнее время и, о чудо! Он понял, что заставило его поступить так. §3 Свода правил поведения гласил: «Всё, что завоёвано, принадлежит победителю. Бери то, что тебе дают. Вдвойне бери то, в чем отказывают…» Он успокоился. Как глубоко уже в нем укоренилось это
положение, да и все остальные из пухлого Свода правил. Он уже сам не замечал, что живёт, руководствуясь его параграфами, и в то же время считает все свои поступки чем-то глубоко личным, сокровенным, проистекающим исключительно из особенностей колебаний его внутреннего мира. И он уже не замечает или просто не обращает внимания, что тоже самое делают сотни других самых разных людей с совсем другими колебаниями, совсем других внутренних маятников души.
Эта книга — "Свод правил и наставлений для рядового состава Свободной Республики" — поступала во взвод лейтенанта Ланисты каждую неделю. Его капралу почти всегда приходилось делать заявку на нее, ибо за неделю от только что поступившей книги обычно оставался один твёрдый картонный переплёт. Нельзя сказать, чтобы её так зачитывали нижние чины. На войне не читают. Эту книгу вбили им всю, до последнего знака, ещё там, дома, на сборных пунктах, и здесь солдаты обращались с ней аналогичным образом, отплачивая за всё. Здесь была истинная гармония книги и человека, когда она готова безропотно выполнять любые желания и позволяла делать со своими страницами всё что хочется. И такое отношение к ней солдат, со стороны командного состава ни в коем случае не пресекалось, ибо поступать так солдаты могли лишь крепко-накрепко усвоив наставления книги.
Утро было такое же хмурое и мрачное, как ушедший в прошлое вчерашний день. Ланиста видел в узеньком оконце лишь часть ствола дерева и ветку, дрожавшую на ветру. Дождя не было. Ланиста видел присосавшегося к стволу своего солдата. Тот сделал в стволе широкую насечку, вбил туда тряпочку и теперь сосал её, впитавшую в себя соки. Есть было нечего. Во всей деревне не найти было засохшего куска хлеба.
Ланиста сел к столу и выложил всё, что у него было. Ему пришлось обслуживать себя самому. Деньщика вчера убили, раненого повара избавили от мучений санитары. Было у Ланисты не так много съестного: банка консервов, кусок хлеба, сласти, пачка то-тэ. Ножом он раскрыл банку и стал есть. Подцепляя на остриё консервированного рута, он клал его на маленький кусочек хлеба и отправлял в рот. В какой-то момент он почувствовал на себе взгляд. Ланиста оглянулся. Из темноты на него смотрели четыре голодных детских глаза, вернее не на него, а на кусочек хлеба, который он поднёс ко рту, но так ещё и не отправил туда,\. Ланиста поманил их пальцем. Они вышли из темноты. Вчера Ланиста лишь догадывался об их присутствии, а сейчас он лицезрел их воочию: два худых, голодных, золотушных существа с белыми застывшими масками вместо лиц. И лишь единственно живыми были их глаза, которые с лихвой компенсировали анабиоз организма. В них словно в линзе отражалось всё, что происходило в мозгу, только во много раз усиленное и ошибиться, посмотрев в эти глаза, было нельзя.
Ланиста взял железную коробочку со сластями и протянул её малышам. Те перевели взгляд на содержимое коробки, потом снова посмотрели на лейтенанта, опять взглянули на разноцветные конфетки в жестянке и оглянулись назад. Они словно не знали, как поступить и хотели спросить совета у старших. Но никого рядом не было, и решать пришлось самим. Сначала старший, а за ним и младший запустили грязные, покрытые цыпками пальцы в жестянку и, захватив по нескольку конфеток, быстро убежали из комнаты.
Ланиста усмехнулся. Нельзя сказать, что его развеселил этот эпизод. Напротив — подействовал удручающе. За что страдают дети? Почему они должны лишаться детства только из-за того, что живут в чуждой нам стране? Почему я должен относиться к ним как к потенциальным врагам? Я хочу относиться к ним как к детям и не более того, непосредственным, веселым, шумным детям, любящим сласти и …
Его размышления прервал звук шлепков и вслед за ним детские всхлипывания в соседней комнате. А через секунду оттуда вышли насупившиеся, с мокрыми от слез лицами дети, за которыми тяжело шаркал седой старец. Дети робко приблизились к Ланисте и положили перед ним на стол слипшиеся в комок конфеты, которые так и не съели.
— Пшли!— пшикнул на них старик и дети выбежали из комнаты, а сам он уселся на скамью у стены невдалеке от Ланисты.
Лейтенант посмотрел на слипшиеся красно-зелёно-синие комочки сластей на столе, потом перевёл взгляд на старика.
— Почему ты заставил их вернуть сласти? — спросил он старика.
Старик был древний, и такой худой, что казалось, вены на его руках можно было брать и завязывать, узлами.
— Им не нужны подачки врагов. Врага нужно прежде всего ненавидеть, а в особенности такого, который пытается оказывать благодеяния и таким образом внушает ложное представление о себе.
— Я не собираюсь внушать о себе никакого представления, просто я вижу, что дети голодны, знаю, что они любят сладкое, вот и предложил.
— Однако, ты не предложил им хлеба или рута, а дал конфеты, то, чем легче всего расположить к себе ребенка.
— Я просто не подумал…
— Это у всех вас в крови. Когда ты убиваешь — ты тоже не задумываешься.
— Там совсем другое дело. Или — или.
— Здесь то же самое. Или ты сделаешь ребёнка своим союзником или он вырастет и будет твоим врагом.
Ланиста отметил, что в словах старика есть рациональное зерно. Однако, он не прав в данном случае. А старик говорил:
— Страдания плоти ничто по сравнению со страданиями души, лучше пусть они умрут от голода, чем вскормленные врагами станут предателями своей родины.
Его рассуждения прервало появление рассыльного. В бумаге, которую он вручил Ланисте, тому было приказано с имеющимися в его распоряжении людьми немедленно выступать на юг и, не входя в соприкосновение с противником, выяснить, где он и какими силами собирается держать оборону.
Небольшой отряд в тридцать человек во главе с лейтенантом Ланистой выступил из деревни тот час же. Туман ещё не успел спрятаться по оврагам, а солнце только-только показалось над горизонтом, золотя край туч. Дорога из деревни вела в поле, через лагерь и далее, петляя по вчерашнему полю битвы, терялась вдали меж высокой травы. Отряд миновал лагерь и шёл по дороге между лугов. Солдаты вертели головами из стороны в сторону, удивляясь — они все никак не переставали этому удивляться — что не было и следа вчерашней битвы. Только посвящённый человек мог бы сказать, что проплешины мокрой земли в бескрайнем океане травы — это только что зарытые воронки. Но вскоре справа взглядам солдат открылся огромный длинный ров. Весь доверху он был наполнен лежащими голыми телами, трупами своих и чужих. Кое-где торчали куски материи, но должно быть она была совсем в паршивом состоянии, если ее не взяли. На бруствере стояло несколько санитаров с лопатами, посасывая то-тэ. То один, то другой, равнодушно сплёвывали вниз, на трупы. Когда отряд прошёл, сзади, ото рва донёсся хохот. Санитары рассказывали анекдоты.
Вскоре опять затянуло тучами всё небо, но дождя не было. Он не успел за вечер и неполную ночь вконец испортить дорогу. По обе стороны от неё насколько хватало глаз тянулись степи! Буро-жёлтый цвет растительности сливался на горизонте с серым цветом неба и никто не мог указать, где точно проходит эта граница. Далеко на востоке, казалось, будто виднеется кромка леса, но никто не верил в это.
В голову Ланисты снова пришли мысли о необходимости войны для человеческого общества. Если когда-то она и была чем-то чужеродным, то теперь уже настолько въелась в весь образ жизни, что человечество не представляет себя без войны. Дети играют в войну, взрослые убивают друг друга по-настоящему и ни те ни другие не считают это чем-то противоестественным: а напротив, получают удовольствие.
А наиболее ловкие, наиболее отличившиеся превозносятся до небес, восхваляются; их жизнь приводится как пример подражания, их биографии изучаются, им возводятся памятники, их любят! И все вокруг «за», один я «против». Да что далеко ходить за примером! Смеющиеся санитары над полным трупов рвом! Но почему же я не могу так спокойно к этому относиться? Почему я один?
Взвод Ланисты находился в пути уже несколько часов. Впереди в авангарде шли двое, по двое на расстоянии видимости шли и по бокам колонны, прямо по целине. Замыкали колонну четверо. Все меры предосторожности были соблюдены и всё же нападению они подверглись внезапно, и то потому только, что противник применил артиллерию. Первый же взрыв убил одного человека и более не последовало ни одного. Иворийцы, значит, все еще ощущают острую нехватку боеприпасов. Не успела осесть поднятая взрывом земля и пыль, не успел рухнуть на глинистую дорогу сражённый насмерть осколком, как все разбежались по обе стороны дороги и притаились в высокой траве. Послышались звуки выстрелов… Они доносились и спереди и с флангов.
Только сзади еще было тихо. Рядом с Ланистой лежал капрал, до крови прикусив нижнюю губу. Было видно, что он мучительно соображал, что предпринять. Трава была высотой почти по пояс, и вести наблюдение было очень трудно. Лейтенант высунулся над ровной гладью, покрывающей поля растительности, повертел головой во все стороны, но ничего не заметил. Перестрелка между тем приближалась, но Ланиста уловил, что звуки выстрелов доносятся теперь только с флангов, а впереди воцарилась тишина, Лейтенант пригнулся. Сделал он это вероятно, слишком резко, так как фуражка слетела у него с головы. Выругав себя за неаккуратность, он поднял фуражку, хотел надеть на голову, как заметил в ней маленькую дырочку.
— Капрал, уводи людей, — отдал приказ Ланиста.
— А вы?
— Со мной останутся пятеро. Мы задержим их здесь.
— Лейтенант, вам никак нельзя оставаться. Давайте лучше останусь я,— упорствовал капрал.
— Отставить! — рявкнул Ланиста. — Принимай команду и исполняй приказ.
—Есть,—капрал рубанул глинистую землю ребром ладони и, свиснув солдатам, по-пластунски, быстро и ловко пополз в траве вдоль дороги, оставляя за собой широкий коридор примятой растительности.
Ланиста видел как там и сям колышется трава — это солдаты ползли вслед за капралом. Лейтенант сделал знак рукой двум из пяти оставшимся с ним солдат, чтобы они поползли вперед и затаились. В это время прекратилась стрельба. Ланиста снова выглянул. Метрах в ста, охватывая их подковой, медленно шли иворийцы. Их было не менее роты. Ланиста отдал приказ открыть огонь. Посылая первый патрон во врага, лейтенант молил своих ползти как можно быстрее. Иворийцы залегли. Они теперь знали, где затаился враг, а приблизиться к нему в густой, высокой траве лучше всего ползком. Лейтенант приказал сменить позицию, но ползти им было уже некуда. Они были в кольце. Потом ивойрийцы вскочили и бросились вперед. Их встретил слабый залп из шести винтовок, ещё один и на земле остались лежать без признаков жизни все шестеро. Иворийцы долго не задержались. По широким просекам примятой травы, проложенным уползшими солдатами Ланисты, они продолжили преследование.
Ланиста очнулся, когда солнце клонилось уже к западу. Он лежал на животе, уткнувшись в зелёную траву лицом и яростно вспоминал; где он, что с ним? Он видел перед собой песчаный муравейник; маленькие дырочки в земле из которых степенно, не торопясь вылезали красноватые трёхчленистые муравьи с песчинками в жвалах.
Уложив песчинку в нужное место, муравей сразу же торопился под землю за новой ношей. Глядя на их работу, Ланиста понял, что он дома, что он ребёнок для которого наблюдать за насекомыми любимое занятие. Вот пробежал какой-то быстроногий жук. По сравнению с медлительными муравьями он словно быстроходная ракета. Жук выскочил на полянку, с разгона взбежал на муравейник, в удивлении остановился, осмотрелся вокруг, ощупывая усиками снующих вокруг муравьев, и побежал прочь. Он стремглав проскочил открытое пространство, взбежал на холм и покатился с него в неглубокий ров. Выбравшись изо рва, жук скрылся в траве, а Ланиста всё смотрел на ров и ему казалось, что он уже видел его когда-то и даже знает как он появился на поверхности земли. Но вот когда, как, кем… и он вспомнил. Вспомнил и капрала, ребром ладони бьющего по земле, и осторожную цепь иворийцев невдалеке, и ударивший в лицо огонь выстрелов.
Ланиста перевернулся на спину. Он совершенно не ощущал своего тела. Голова кружилась; когда он закрывал глаза, то чувствовал себя как на карусели, а открывая их, видел, что всё плывет, уплывает, но всё же медленно останавливается на своих местах.
Был сильный ветер, Ланиста не чувствовал его, но по стремительно бегущим по небу ошмёткам облаков, он понял это. Северный ветер разгонял тучи, всё больше и больше расширяя голубые полыньи между ними.
Солнце коснулось края горизонта. Скоро наступит ночь. Ланиста попытался всё же овладеть своим телом, но не смог. Его не слушались ноги, дрожали от слабости руки. Он поднял пальцами какую-то щепку с земли, рассматривал её держа перед глазами, и искренне удивлялся, что не чувствует её, как будто в руках у него ничего нет. Он откинул щепку в сторону и ударил руки о землю. Нет, все таки рука его; боль от удара он ощутил, хотя и очень далекую как будто просто вспомнил ее. А перед глазами у него внезапно встал виденный днём ров, доверху набитый в беспорядке лежащими трупами. И он завыл, тоненько и протяжно. Но никто не слышал его, да и он сам себя не слышал. А потом Ланиста забылся, а когда снова вернулся в реальный мир, то понял, что лучше бы ему оставаться в забытьи. Он услышал.
— Они должны быть где-то здесь, — говорил один голос.
— Почему ты так уверен? Здесь же ни одного ориентира.
—А это что впереди. Я сам бросил этот камень на дорогу, чтобы не потерять место.
Голоса звучали тихо и приходилось напрягаться, чтобы расслышать все слова, доносимые издалека ветром.
— Давай, ты пойдёшь по этой стороне дороги, а я по той и тот, кто первым… Вон первый лежит.
— Мёртвый.
— Ну и что. На всякий случай ещё разок ткну. Так... Еще…
— Хватит. Смотреть тошно.
— А ты не смотри. Ты иди на ту сторону и ищи. Их шестеро должно быть.
Ланиста весь напрягся! Шаги приближались. Они становились всё громче и громче и ему казалось, что это идёт не человек, а целый полк марширующих солдат.
Как офицер, Ланиста решил встретить смерть глядя ей в лицо. Он не закрыл глаза. Сначала он увидел голову, а затем над ним навис весь ивориец. Он стоял и без тени ненависти или злобы, а скорее с любопытством смотрел на чужого раненого офицера.
— Ну что у тебя там? Нашёл? Донеслось откуда-то.
Ивориец вздрогнул, обернулся на голос и крикнул:
— Нашёл! Смотри, как я его.
Он поднял клинок, замахнулся над Ланистой и с силой вонзил. Ланиста не выдержал и зажмурился, ожидая острой боли в груди и небытия.
Вытаскивая клинок, воткнутый в землю рядом с телом офицера, ивориец улыбнулся и крикнул.
— Вот как я его!
— Молодец! — отозвался второй.
Ланиста снова забылся…
Он очнулся когда ночь накрыла землю черным покрывалом. Перевернувшись на живот, Ланиста, пытаясь отталкиваться не слушавшимися его ногами, пополз на запад.
1980