Авиатехник Соловей.
Соловей «делал ноги». И делал это быстро и достаточно уверенно для своих неполных сорока семи лет. Доносившийся сзади тяжелый топот, издаваемый двумя парами ног, придавал ему силы. А, нестройные крики, догонявших его; начальника цеха авиатехнической базы и бортмеханика, заставляли бежать еще быстрее.
- Стой Соловей! Стой тебе говорят, а то хуже будет! – сквозь собственные громкие хрипы, услыхал он отчаянные крики Льва Кирилловича.
«Ну, так уж хуже будет» – думал он, ловя пересохшим ртом воздух: - «Хуже уже не будет! Хуже - не куда!». Оглянувшись назад, он увидел тяжело замедлявшего бег начальника цеха АТБ и совсем уж близко от себя красное от быстрого бега и злости лицо бортмеханика Антипова.
«Бить будет!» - мелькнула трезвая мысль в не совсем еще трезвой голове авиатехника Соловья. Резко свернув с «рулежки», он метнулся к стоянке Ан-2. Преследующий его бортмеханик, повинуясь незыблемым физическим законам инерции, пронесся мимо. Низко нагибаясь, а то и просто переползая на четвереньках под плоскостями близко стоящих самолетов, ему удалось в какой то степени оторваться от настырного преследователя.
«Теперь уж не возьмешь» - уверенно думал Соловей, глядя на приближающиеся заросли кустарника, что сплошным массивом стояли на границе летного поля. В них, единственно в них, сейчас он видел свое спасение. Добежав до зарослей, и сделав, как затравленный собаками заяц, несколько замысловатых петель, он, задыхаясь, упал в пахнувшую июльским зноем густую траву.
Высоко в выбеленном от жары небе неподвижно завис жаворонок. Трепеща серыми крыльями, он хотел, было выдать свою нежную заливистую трель, но, передумав, сложил крылья и круто спикировав, исчез из поля зрения Соловья. Смотреть в пустое небо стало не интересно, и Александр Петрович перевернул свое утомленное бегством тело со спины на живот.
«Вот ведь. Ну, от чего так не везет по жизни? Одним сплошная пруха, а тут всю жизнь невезуха» – думал он, наблюдая за одиноким жучком, который в силу непредвиденных для себя обстоятельств сорвался с листа и упал спиной оземь.
«Вот так и я. Карабкаюсь изо всех сил, лезу наверх, а потом хрясь мордой об тэйбол, и начинай жисть с начала» – думал немолодой, измученный силою злого рока, авиатехник.
«Как странно, как подобно карточному пасьянсу, раскладывается жизнь. И вроде все идет к лучшему, и кажется все хорошо, как вдруг, словно кто-то другой, от которого зависит все, взял да перемешал колоду, и вновь тебе пики козыри. И сделать ничего нельзя» – глядя на тщетные попытки жучка, сокрушенно подумал Соловей. И еще он подумал о том, что существует какая то злонамеренная цикличность в тех бедах, что преследуют его на протяжении всей жизни. Ведь то, что произошло сегодня, уже было с ним. Было двадцать шесть лет назад.
В начищенных до блеска хромовых сапогах, в пошитом на заказ парадном мундире, туго перетянутый портупеей, он, перешагнув порог кабинета командира полка, четко отрапортовал:
- Товарищ полковник, техник – лейтенант Соловей, после окончания училища, прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.
- Со-ло-вей, – медленно по складам произнес полковник, и, улыбнувшись чему-то, повторил: - Соловей.
Затем, вставая из-за стола, сказал: - В художественной самодеятельности участвовал?
- Никак нет, товарищ полковник! – звонким голосом бодро отрапортовал Соловей.
- Будешь! – воскликнул командир части. Выйдя из-за стола, он обошел вокруг вновь прибывшего лейтенанта. Оглядев того со всех сторон и оставшись довольным, произнес: - Петь будешь сынок! Будешь! С такой выправкой, и с такой фамилией не петь нельзя.
Наученный четырехлетним опытом обучения в техническом училище лейтенант Соловей знал, что возражать начальству – равносильно плевку против ветра, поэтому, глядя в глаза полковника, громко ответил: - Есть.
Бегло просмотрев документы лейтенанта, командир части сказал, возвращая их Соловью: - Направление отдашь в строевую часть, сам поступаешь в распоряжение командира ТЭЧ майора Дрозда.
Затем еще раз, осмотрев с головы до ног статную фигуру лейтенанта, сказал: - А, в девятнадцать часов в клуб
- Есть в клуб! – отрапортовал Соловей и, приложив правую ладонь к околышу фуражки, спросил: - Разрешите идти?
- Иди Соловей, иди, – по–домашнему произнес командир, и с добринкой в голосе, крякнув, повторил понравившуюся ему фамилию: - Соловей.
Начальник техническо-эксплутационной части майор Дрозд, так и не дослушав до конца доклад лейтенанта, махнув рукой, произнес: - Петь предлагал?
- Кто? – не понял Соловей.
- Хозяин. – хмуро пояснил майор.
- А-а-а, - протянул лейтенант: - предлагал участвовать в художественной самодеятельности.
- Значит, будешь петь. – почему-то тоскливо произнес майор.
- А, что? – поинтересовался Соловей.
- Ничего. – последовал ответ, и еще больше хмурясь, майор добавил: - Мне технари во как нужны, - он провел ребром ладони по горлу: - а тут одни певцы.
Войсковой клуб располагался в старом здании церкви, высокие стены и своды которой позволяли участникам художественной самодеятельности и заезжим артистам спокойно обходиться без микрофонов. Голоса звучали громко и раскатисто в кирпичных стенах построенных безвестными строителями еще в середине восемнадцатого века. Кресты и купола двух звонниц снесли давно – еще в тридцатых годах. Теперь обезглавленные звонницы своим видом напоминали башни разрушенной крепости. Внутри здания снесли «царские ворота», убрали алтарь и на их месте устроили высокий помост под названием сцена. Потемневшие лики святых и угодников выбросили на ближайшую свалку, где эти атрибуты темного прошлого были бережно подобраны ветхими старухами. Стены и потолок начисто выбелили гашеной известью, в основании купола подвесили большую хрустальную театральную люстру, сцену отделили от зала бархатным бордового цвета занавесом, а стены зрительного зала задрапировали шелком от списанных парашютов. Клуб получился на славу, за что командир части получил благодарность от политуправления и лично командующего округом.
Но не ради славы и благодарностей командующего приложил столько усилий полковник Рокотов в создании гарнизонного клуба. Воспитанный в семье истинных музыковедов и театралов, коими заслуженно и по праву считались дедушка и бабушка по маминой линии, Геннадий Петрович всей душой полюбил музыкальный мир, из которого особо выделял оперу и хоровое пение. Имел приятный баритональный тенор и преотменный слух.
Однако судьба и отчим, с которым так опрометчиво связала свою жизнь мама, забросили его в другое, совсем иное для него русло. Но, ни дальнейшие годы жизни, ни служба в авиации, ни война, которая почти не затронула отдаленных рубежей Дальневосточного военного округа, не смогли погубить в нем любовь к музыкальному искусству. Вот она та - единственная причина, что побудила человека чрезвычайно занятого нелегкой ратной службой, связанной с охраной воздушного пространства необъятной Родины, возвести в своем гарнизоне храм Мельпомены.
Ровно в девятнадцать часов техник-лейтенант Соловей поднялся по изношенным бывшими верующими каменным ступеням на широкое крыльцо клуба. Оглядываясь по сторонам, он с интересом наблюдал за входящим и выходящим из высоких двухстворчатых дверей клуба народом. Народ был разный: моложавые, подтянутые офицеры, солдаты, преимущественно последнего года службы, ребятня, снующая взад и вперед, как стайка уклейки в озере, и женщины – в основном молодые и интересные. Некоторые, проходя мимо, бросали на незнакомого лейтенанта заинтересованные взгляды, кое-кто из них даже одаривал его ласковой улыбкой, другие же наоборот, заметив на себе пристальный взгляд техника, делали надменно-каменное лицо, возмущенно приподнимали плечико, выражая этим полное равнодушие к нему.
Наблюдая за всей этой суетой, он и не заметил, как крыльцу клуба подкатила командирская «Победа». Маленький шустрый водитель, с нашивками старшего сержанта, выскочив из машины, услужливо открыл дверь.
- Лейтенант Соловей! – услышал он голос командира части.
Торопливо сбегая вниз по ступенькам, Соловей краем глаза заметил, как из отворенной задней дверцы автомашины неспешно появилась все еще стройная, но явно молодящаяся женщина, с высокой прической «башенкой». Задержав свой взгляд на застывшем по стойке «смирно» лейтенанте, она, не оборачиваясь, спросила у полковника: - Это и есть твой соловей, Рокотов?
- Да милая!
- И голос у него есть?
- Я полагаю, да.
- Скажите лейтенант, у вас есть голос? – с интересом глядя на Соловья, спросила женщина.
- Есть! – высоким и чистым голосом, громко доложил Соловей.
- Ну, что ж, послушаем. – произнесла женщина, которая, как догадался Сергей, была женой командира части.
Высокие, задрапированные парашютным шелком, окна почти не пропускали в актовый зал солнечные лучи. И от того в нем царил полумрак. Представив техника-лейтената Соловья участникам хора, полковник Рокотов уселся в удобное кресло в центре зала. Его жена, Агрипина Венедиктовна, выйдя на сцену перед хористами, требовательно постучала палочкой по дирижерскому пульту. На сцене воцарилась тишина.
- Распевка. – громко и требовательно произнесла Агрипина Венедиктовна, и взмахнула палочкой.
В полной тишине зала раздался единый вздох, произведенный участниками хора. Затем мощное, единое: - А–а–а–а–а–а. О–о-о-о-о-о. – разнеслось под куполом старой церкви, и многократно отражаясь от стен, затихло в центре зала. Пораженный услышанным Соловей стоял, открыв рот.
- Песня о Родине! – громко, с патетикой в голосе, объявила супруга полковника.
Вперед вышла рослая, с пышным бюстом блондинка. Сложив под грудью в замок кисти рук, она, затаив дыхание, внимательно смотрела на дирижерскую палочку. Стоя во втором ряду, Сергей с удовольствием оглядел открытую до половины спину и плечи певицы, а заодно и нижнюю часть ее тела. Женщина была, несомненно, хороша, и от этого рот Соловья непроизвольно наполнился слюной.
Широка страна моя родная
Много в ней лесов, полей, и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Задушевным, низковатым, и от того волнующим голосом пропела солистка. И хорошо отлаженный хор, подхватив слова известной не только Сергею, а и всей стране песни, грянул:
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Пропустив первый куплет и припев, Сергей, проглотив слюну, принял твердое решение подпевать понравившейся ему солистке. Едва та начала слова следующего куплета, Соловей, набрав полные легкие воздуха, пронзительным, молодым голосом, заорал, начисто заглушая голос певицы:
От Москвы, до самых до окраин
С южных гор до северных морей
Человек проходит, как хозяин
Необъятной Родины своей.
Он пел страстно, не обращая ни на кого внимания. От его пения пришел в волнение легкий парашютный шелк на стенах зала, и тонко мелодично перезванивались хрустальные подвески люстры. Агрипина Венедиктовна, с высоко поднятой вверх рукой, застыла на месте, словно древняя мраморная статуя в римском пантеоне. Не прерывая пения, Соловей искоса посматривал на стоящих справа и слева хористов. Их гробовое молчание он с благодарностью воспринимал, как молчаливое восхищение его чудесным голосом. Никем не прерываемый, он, допев до конца последний куплет «Песни о Родине», раздвинув руками, первый ряд хористов, вышел вперед и низко поклонился одиноко сидящему в зале полковнику Рокотову.
- Воон! – раздался громкий крик командира полка. Не совсем понимая к кому, относятся слова полковника, Соловей растерянно обернулся, и словно ища поддержки, посмотрел на своих недавних товарищей по хоровому пению. Плотного, так похожего на воинский строй хора не было. Те из них, кто еще мог стоять на ногах, беззвучно смеялись. Остальные в покату сидели или лежали на сцене, держась за животы.
- Вы это мне? – недоуменно обратился Сергей к полковнику.
- Тебе Соловей! Тебе. Шагом марш в ТЭЧ, и к клубу не ногой.
Майор Дрозд встретил техника Соловья радушно.
- Наслышан, наслышан о тебе. Молодец! Ловко ты отвязался от хора.
Соловей опустил вниз глаза, а майор, словно не замечая смущения молодого лейтенанта, продолжил: - Я, поверь мне, в век бы не додумался до такого. А, ты сообразил. За сообразительность беру тебя под свою опеку. Лично приму у тебя зачеты по допуску к самостоятельному обслуживанию матчасти. И похлопав Сергея по плечу, сказал: - Иди, готовься. Придешь через две недели.
Отведенные Дроздом две недели пролетели быстро. Поздравляя и пожимая руку новоиспеченному технику, начальник ТЭЧ вдохновенно сказал: - Так держать лейтенант! Ты показал отличные знания! Если так и дальше пойдет, через год – другой поставлю тебя техником звена. А пока, как пример для других, ставлю тебя на обслуживание командирской машины.
Быть удостоенным чести обслуживать командирскую машину выпадало не каждому. И потому Соловью было чрезвычайно лестно услышать это из уст не щедрого на похвалу начальника ТЭЧ.
Дни службы шли незаметно. Командир полка летал редко, а значит и особых забот в обслуживании быстрокрылого Миг-15 с бортовым номером 01, у Соловья не было. В редкие регламентные работы, молодой техник-лейтенант неспешно, с ленцой, осматривал узлы и агрегаты командирской машины, и не находя неисправностей, неторопливо закрывал лючки и капоты.
Однажды, по истечению почти года службы, его вызвал к себе начальник ТЭЧ. Посматривая на подтянутого лейтенанта, и видом заговорщика сказал:
- Ну, Соловей. Завтра возьмешь на обслуживание 017тую. Сергей с недоумением посмотрел на подполковника.
- Это же «спарка». Зачем она мне?
- «Спарка», - согласился подполковник: - но летать на ней будет командир с проверяющим из округа. Если все пройдет хорошо, считай что внеочередное звание и должность техника звена тебе обеспечены.
Погода следующего дня звенела, но, не смотря на это, ровно в восемь утра, согласно плана полетов в воздух поднялся самолет разведчик погоды. Поднявшись на высоту трех тысяч метров, он доложил по радио о том, что опасных метеоявлений в районе полетов не наблюдается. И сразу после этого к подготовленной к вылету 017той, подъехал уазик командира полка. Доложив о готовности машины к полету, Соловей помог взобраться в кабину командиру полка и проверяющему из округа. С привычным хлопком запустилась и запела свою высокую песнь турбина. По команде командира, Соловей убрал колодки из-под колес, затем, показав правой рукой, направление выруливания, отошел в сторону. Семнадцатая, вырулив со стоянки, неторопливо покатилась по рулежке в сторону исполнительного старта, а Соловей, проводив ее глазами, неторопливо пошел в сторону КДП, где в спасительной тени тента коротали время технари. На стойке под тентом был установлен громкоговоритель, через который транслировался радиообмен между руководителем полетов и выполняющих задание экипажей. Надвинув пилотку на лоб, Соловей разлегся на неширокой скамье.
«Ноль семнадцатый, занял шестую пилотажную зону, приступаю к выполнению задания» - донесся из громкоговорителя, искажаемый помехами, голос командира полка.
«Ноль семнадцатый, вас понял, заняли шестую. Работу в зоне разрешаю» – последовал ответ руководителя полетов.
«Все идет, как нельзя лучше» - подумал Соловей, отгоняя от лица назойливую муху.
И если у техника-лейтенанта Соловья дела складывались удачным образом, то в это время, на учебно-тренировочном самолете с бортовым номером 017, события стремительно развивались, наоборот, в худшую сторону.
Заняв шестую зону на высоте шести тысяч метров, полковник Рокотов, запросив разрешение у руководителя полетов, приступил к выполнению полетного задания. Виражи с креном 30, 45, 90 градусов, пологие восходящие и нисходящие спирали, горки, бочки, иммельманы, следовали один за другим. Несколько петель Нестерова, и проверка в зоне закончена.
- Работу закончил, разрешите следовать на аэродром. – запросил он по самолетно-переговорному устройству у проверяющего, сидящего в задней кабине.
- Штопор. – последовал короткий ответ.
Из всех пилотажных фигур полковник Рокотов больше всего не любил штопор, наверное, так же, как и не любят его большинство летчиков. Нехотя он загасил скорость и ввел машину в плоский штопор. Потерявшая опору «спарка», стремительно теряя высоту, совершила один, затем второй, и, наконец, третий виток.
«Можно выводить» - подумал Рокотов и, отдав ручку управления от себя, одновременно переложил педали. Поторопившись, и не дождавшись прироста поступательной скорости, он перевел сектор управления тягой двигателя вперед. Вместо привычного для уха плавно нарастающего воя турбины, он услышал тихий хлопок.
«Помпаж» - подумал полковник и посмотрел на тахометр. Лихорадочно обдумывая сложившуюся ситуацию, он услышал в наушниках голос проверяющего: - Помпаж – ваши действия?
Стараясь быть как можно спокойным, полковник Рокотов, произнес: - Запускаю турбину.
- Увеличьте скорость. – посоветовал проверяющий. Сомневаясь в правильности его слов, полковник все же последовал совету. Поступательная скорость возросла, но вместе с ней увеличилась скорость снижения. Земля стремительно приближалась. Нажав на кнопку запуска двигателя и выжидая положенное для запуска турбины время, Рокотов, мысленно молил Господа, о том, чтобы тот помог ему с запуском двигателя. Но Господь молчал, видимо занятый своими делами, а вместе с ним молчал и запомпажированный двигатель.
- Доложите на старт об отказе двигателя, будем катапультироваться. – приказал ему проверяющий.
Сквозь тихое потрескивание громкоговорителя под тент, где спасался от жары авиатехник Соловей, ворвался взволнованный голос командира полка: - Безенчук – я 017. Отказ двигателя.
- 017 – высота? – последовал вопрос руководителя полетов.
- Три с половиной.
- Попробуйте повторный запуск!
- Пробовали, не запускается.
- Катапультируйтесь! – последовал приказ руководителя полетов.
Все еще не веря в происходящее, Соловей, не мигая, смотрел на черную тарелку громкоговорителя, затем, сорвавшись с места, стремительно понесся к стоянке самолетов.
Все еще послушная рулям машина стремительно приближалась к земле. Стрелка альтиметра перевалила за второй круг. Страха не было. Повторно запросив у проверяющего разрешение на катапультирование, Рокотов отбросил предохранительный колпачок и, сгруппировавшись, нажал кнопку катапульты. Ожидаемого грохота и удара под зад он не почувствовал, вместо этого полковник услышал легкий щелчок.
«Не сработала!» - мелькнула мысль. Он еще и еще раз нажимал на кнопку катапульты.
- Не суетитесь полковник, у меня тоже не работает. – услышал он голос из второй кабины: - Предохранительные чеки не убраны, а сейчас их не вытащить. Пробуйте еще раз запуск, вдруг повезет.
На высоте тысяча сто метров турбина запустилась. У самой земли пилотам удалось вывести «спарку» в горизонтальный полет.
- Иду на аэродром. – доложил руководителю полетов полковник Рокотов.
Сергей, низко склонив голову, стоял на бетонной площадке с нарисованными под трафарет большими цифрами 017. Удрученный горестными мыслями, он не обратил внимания на появившуюся низко над горизонтом сверкающую точку. И, только знакомый высокий звук турбины «мигаря», вывел его из оцепенения. Задрав вверх голову, он, не веря своим глазам, всматривался в знакомый силуэт самолета со спаренной кабиной.
- Не может быть, - радостно улыбаясь, думал Серега: - они же катапультировались. Я сам слышал радиообмен.
Серебряной птицей 017тая низко прошла над стартом и, выполнив спаренный разворот, стала заходить на посадку. Коснувшись основными стойками шасси дышащего жаром бетона, она плавно опустила нос, и, сбросив на пробеге скорость, остановилась. Затем, развернувшись на месте, медленно покатилась к «рулежке». Сияющий от счастья Соловей поправив валявшиеся колодки, стоял подле стоянки с номером 017, в ожидании приближающегося самолета.
Его не смутило ни хмурое лицо командира полка, ни то, как смотрел на него проверяющий из округа.
Подставив колодки, Сергей сделал жест означающий, что можно выключать двигатель, а вслед за этим приставил стремянку в кабине командира. Открыв фонарь, полковник Рокотов не спешил вылезать из машины. Отстегнув привязные ремни, низко нагнувшись к полу кабины, он, перемежая русские слова с матерными, выговаривал авиатехнику.
- Ты погодь Соловей. Я сейчас… Я твою маму, только выберусь…
Безмерно счастливым тем, что выпущенный им в полет самолет благополучно произвел посадку на своем аэродроме, Сергей не обращал внимания на грозные слова командира. Радостно улыбаясь, он бережно придерживал легкую дюралевую стремянку. И только тогда, когда из кабины появилась поднятая верх рука и покрасневшее от натуги лицо командира полка, Сергей понял все. В высоко поднятой руке командира были зажаты предохранительные чеки катапультного кресла. Их ярко-красные флажки грозным предупреждением трепетали в руке полковника.
- Ты, что Соловей, жизни меня хотел лишить! – рокотал над аэродромом голос Рокотова. Размахивая чеками, он уже выбирался из кабины самолета на стремянку. И тут Сергей, наконец осознав, чем грозит ему близкий контакт с разъяренным командиром полка, бросился бежать.
Сергей Петрович невольно крякнул от нахлынувших на него неприятных воспоминаний.
«Надо же! Почитай до пятидесяти лет дожил, а все бегаю, как заяц» - раздвинув руками кустарник, внимательно вглядываясь в сторону здания авиатехнической базы, думал Соловей.
«И, чего они все так взбеленились? Страшного то ничего не случилось. Если бы не спешка, разве забыл бы я этот треклятый ключ? Нет, конечно! Можно ж и по-людски, а то сразу убью!» - рассуждал, вспоминая крики разъяренного бортмеханика, опальный авиатехник, при этом, он старался не особенно высовываться из кустов.
Сто часовые регламентные работы, в перечень которых входил и осмотр системы путевого управления вертолетом Ми-8, авиатехник Соловей должен был закончить еще вчера. Но была пятница – мужской банный день, и оттого отложив неоконченную работу на раннее утро субботы, Сергей Петрович, приготовив свежий березовый веничек, поспешил в баню.
Нужно отметить, что Сергей Петрович страсть как не любил влажного, пропитанного людскими телами пара, а потому всегда ходил в парную первым. Вот и вчера, в шесть часов вечера, как раз к открытию бани, он, был одним из первых в очереди
Парная была хороша. Каменка дышала жаром. Пар был сухим. С наслаждением похлопывая себя веничком по оплывшим жирком бокам, он кричал сидящему у каменки другу Сорокину: - Володенька – поддай! И тот, такой же страстный любитель парного дела, бросал ковшик кипятку на раскаленные камни. То был дивный, полный наслаждения час. И таким же дивным был вечер…
А утром, с гудящей от глубокого похмелья головой, он понуро побрел к вертолетной стоянке, чтобы закончить невыполненную накануне работу. Работа не ладилась. Инструмент выпадал из дрожащих рук. На глазок прикинув натяжку струбцин, наличие на них контровки, он, потея от напряжения, просунул до пояса свое отяжелевшее тело в люк хвостовой балки. Осветив при помощи карманного фонарика систему тросов и качалок идущим к управлению хвостовым винтом, он подтянул один из прослабленных роликов, и задыхаясь, уже почти теряя сознание, выпал из люка. Утерев тыльной стороной ладони вспотевший лоб, устало произнес:
- Да, ну ее к хренам эту работу. Так и сдохнуть можно. Пойду в техкласс распишу карту-наряд и заполню формуляры.
С этими словами он вышел из вертолета и направился к домику АТБ.
Было без четверти восемь, когда Соловей, сделав последние записи, отодвинул от себя стопку заполненных формуляров.
- Вот и хорошо. Сейчас придет Кириллыч, все просмотрит. Потом экипаж примет машину, и я, считай до вечера свободен. – расправляя затекшую от неудобного сидения спину, произнес в слух Сергей Петрович.
Дотошный начальник цеха долго рассматривал записи в формулярах, а авиатехник Соловей, стоя у него за спиной с ненавистью глядел в затылок начальника.
«Ну, что он роется! Что роется! Была б моя воля, как засандалил бы в этот долбаный затылок!» - с лютой злобой думал он о Льве Кирилловиче. Тот, словно почувствовав на себе тяжелый взгляд Соловья, обернулся и спросил: - Ты чего Петрович за спиной стоишь? Садись рядышком. – и показал рукой на стул. Повинуясь приглашению, Соловей присел на стоящий поодаль стул.
- Да ты ближе, ближе садись, - пригласил его начальник цеха: - это что ты здесь записал?
Соловей встал, но не присел, а, подойдя ко Льву Кирилловичу, затаив дыхание, спросил: - Где?
- Да вот тут. – указал тот пальцем на строку в формуляре.
- Да, это я… Я исправлю.… Потом.
И взмолившись, произнес: - Кириллыч! Скоро экипаж придет, подпиши карту-наряд. Я борт выпущу и приду. После разберемся.
Экипаж вертолета был уже на стоянке. Поглядывая на часы, командир, злясь за задержку вылета, резко спросил: - Ты где шляешься Соловей? Рэссосник уже давно все сделал и карту подписал.
- Да, я… Я, вот тут… Меня Кириллыч задержал.
- Давай, - обратился тот к бортмеханику: - подписывайте документы. И поехали. И так уже на тридцать минут опаздываем.
Оформление техдокументации заняло еще десять минут. Расписавшись о готовности вертолета к вылету, Соловей с легким сердцем проследил, как закрылась входная дверь. Отойдя в сторону, он по привычке проследил, как один за другим запустились двигатели и одновременно с ними пришли во вращение винты. Затем неспешно, заложив руки за спину, направился в сторону техдомика. Не пройдя и половины пути, он оглянулся. Ми-8 оторвавшись метра на три от земли, вместо того чтобы зависнуть и уйти вверх с набором высоты, начал вращаться. За первым, медленным разворотом влево, последовал второй, за ним третий.
«Заело путевое управление» - мелькнуло в сознании авиатехника. Широко раскрытыми глазами он смотрел на вращающийся вертолет. Еще через мгновение «восьмерка», накренившись на левый борт начала снижаться с поступательной скоростью. А, еще через минуту, юзя колесами, покатилась по выгоревшей от солнца и керосина аэродромной земле.
Соловей бросился к остановившемуся вертолету, на бегу припоминая о том, что утром, впопыхах оставил свой торцевой ключ семнадцать на девятнадцать накинутым на гайку ролика. Не добегая метров пятидесяти, он остановился, глядя на то, как из проема сдвижной двери показался бортмеханик Антипов. Его лицо было красно, а широко раскрытые глаза указывали на то, что ему пришлось немало поволноваться. Завидев Соловья, он соскочил на землю и с криком: - Убью сука! - бросился к Сергею Петровичу.
Круто развернувшись, и низко наклонившись к земле, Соловей побежал прочь. Он «делал ноги».