Сон - отчасти имитация смерти, с ее пугающей бесконечностью. Засыпая, ты как бы на время умираешь, и никто с уверенностью не сможет сказать, проснешься ли ты когда-нибудь.
Это озарение посетило меня как раз в момент пробуждения. Причем, не в своей кровати. Я понял это прежде, чем открыл глаза и увидел потолок, ибо ощутил запах, который не был запахом моей комнаты. Естественно, что и потолок надо мной не был потолком, под которым я просыпался по утрам все двадцать три года своей дурацкой жизни.
Я повернул голову вправо, откуда струился источник неведомого мне аромата. Там, рядом со мной лежало белесое обнаженное существо женского пола, очень даже привлекательное. Кровать, конечно же, была не моей. И дом не мой. Странно.
Все здоровые клетки моей мозговой системы включились на полные обороты мысленной деятельности. Так, наверное, не напрягался даже Иммануил Кант, создавая свою «Критику чистого разума», однако, никакого практического результата работа мысли мне не принесла, я так и не вспомнил, где я и как здесь оказался. Следовало предположить лишь одно: что вчера я здорово обкурился, а посему, вероятно, весь вечер провел в режиме «автопилота» - то есть все мои действия были неосознанными, чисто механическими.
Пожав плечами, я провел осмотр местности (рекогносцировку на языке военных) и в первую очередь обнаружил, что моя одежда аккуратно разложена на стуле, прямо на уровне моего носа, включая синие трусы с крапинкой, а носки соседствуют с кроссовками под стулом. Это удивило меня еще больше, нежели спящая рядом девушка. Волосы у нее были светлыми и прямыми, они рассыпались по подушке, закрывая половину лица, губки ее были плотно сжаты, как у ребенка, у которого отняли игрушку и который вот-вот расплачется. - Кажется, сейчас она видит сон, – подумал я. – Но что именно ей снится?
Никаких чувственных порывов я почему-то не испытывал, вальсирующей мелодии совместно проведенной ночи не напевала мне внутренняя музыка. Я даже не был уверен в том, что мы вообще с ней знакомы. – Интересно, подумал я, - целовались ли мы? А если занимались в постели тем, чем ночью занимаются обычно мужчина с женщиной, как именно мы это делали? Было ли нам хорошо? Я подумал почему-то, что если действительно что-то и было, у нас ведь есть шанс стать родителями. Странная ситуация на утро после ночи любви: будущая мать, не знакомая с отцом, и будущий отец, рассматривающий мать первый раз в жизни. Мне даже неловко стало перед ребенком.
Поэтому я тихонько встал и облачился в свои трусы. Натянул на них джинсы и пошел к двери, которая вела куда-то. За дверью я обнаружил другую комнату, а из нее попал в коридор с туалетом и ванной, еще одна дверь вела на кухню. Везде, куда бы я ни взглянул, было на удивление чисто и опрятно. В жизни не видел такого ублаженного жилья, такой симметрии чистоты и порядка. Я вошел в туалет, отлил, и чтобы не нарушать мир поразившей меня гармонии, спустил за собой воду. Потом прошел в ванную, открыл кран, и от одного звука чихающей струи мне стало холодно. Заглянул в зеркало, увидел себя – пожалуй, чуть бледнее обычного, с мешками под глазами. Снова задумался, и снова ни черта не вспомнил. Потом, сосчитав вслух до трех, решился и плеснул водой в лицо.
Стараясь оставаться бесшумным, вернулся я в спальню, надел носки, сунул ноги в кроссовки, натянул свитер и вновь стал рассматривать девушку. Она спала, кажется, даже не шелохнувшись за время моего отсутствия. Хорошая была девушка – от нее исходил аромат спокойствия с нимбом счастливой семейной жизни, который тебя тянет и тянет домой, к очагу. И вообще весь этот запах кругом так и говорил мне: вот здесь все – полная противоположность твоему, так называемому, дому. Признаться, этот запах пьянил меня. Как истукан, я смотрел и смотрел на нее, даже в глазах зарябило. Почему-то, впервые за последние пару лет, я почувствовал себя счастливым. А потом подумал, что если девушка вдруг сейчас проснется, наверное, эта идиллия, ощущение крова исчезнут, и… придется знакомиться. Неудобно как-то. Лучше, как-нибудь, в другой раз. При иных обстоятельствах.
Я шагнул вон. В коридоре, на вешалке, я уже знал, висела моя куртка, на двери стоял английский замок, я вышел и тихо прищелкнул за собой дверь.
Это был частный одноэтажный кирпичный домик, каким-то чудом, уцелевший среди многоэтажек. С небольшим палисадом. Самое странное, что поразило меня – отсутствие железных решеток на оконных проемах. В наше время это было какое-то вызывающее, провоцирующее святотатство. Воры, грабители, мародеры и насильники, при виде подобного соблазна, должно быть испытывали состояние быка на корриде, уже получившего свои кровоточащие раны от безжалостных пикадоров, разъяренного, видящего перед собой завлекающий красный плащ засранца тореро и жаждущего лишь одного - мести.… Такой каприс наиграли мне солнечные отблески в незащищенных окнах этого реликтового островка мегаполиса. На домике был номер – 10, и название улицы – Асатиани.
* * *
Тут подошел троллейбус, который вмещал в себя втрое больше людей от количества, на которое был рассчитан. Как резиновые присоски, в вечно не закрывающихся его дверях висели пенсионеры и подростки. Толкнув в бок повисшего на заднем бампере курда, завоевывая себе тем самым жизненное пространство, я, подтянувшись точно гимнаст на кольцах, взобрался по лесенке на «империал», т.е. относительно свободную плоскость крыши этого дурацкого троллейбуса. При этом мысленно я подтверждал преимущество английского общественного транспорта - двухъярусных автобусов, отмеченных всеми путешественниками, имевшими честь ступить на берег туманного Альбиона. Наверху было уже человек пять мужского пола, причем один из них читал газету. Чернявый парнишка резво подвинулся, бескорыстно предлагая место рядом. Я уселся и, в предвкушении длительного путешествия в приятном обществе, решил выкурить с дружественными лицами трубку мира…
«Герцеговина Флор» табачной фабрики «Ява». Постсоветская мифология отмечает, что эту марку очень уважал друг всех детей и физкультурников Иосиф Сталин. Я тоже весьма ее почитаю, но только не в табачной девственности. Черная коробка с зелеными ободками, покоившаяся во внутреннем кармане моей куртки, была извлечена на свет в надежде, что в ней со вчерашнего могла оставаться хотя бы одна из «заряженных» папирос. Мне повезло. Глаза чернявого блеснули, как у профессионального конокрада из вестернов, он моментально чиркнул спичкой. Я раза три затянулся и отдал курево ему. Мы поехали.
Я стал глядеть по сторонам. Удивительно, сколько плохо одетых людей двигалось в обе стороны главного проспекта города. Я даже подумал, что если взять четыре шага и помножить на двенадцать, что примерно равнялось ширине и длине нашего троллейбуса, количество людей в этих условных сорока восьми шагах на улице было не меньшим, чем втиснутое в наше средство передвижения.
Чернявый вернул мне папироску, я затянулся еще пару раз, а потом тот тип, что читал газету, чуть не силой ее у меня отнял. Через двадцать секунд он захохотал и вскинул вверх руку с газетой, как активистка на митинге вскидывает новоявленный национальный флаг, испытывая при том нечто, подобное оргазму.
Мы ехали по проспекту, и душа моя радовалась открывавшейся панораме. Групповой портрет однородной массы малосимпатичных людей дополнялся сворами дворняг, которые в отличие от homo sapiens никуда не спешили и обосновывались, преимущественно, вокруг бункеров с мусором. Я начал было считать и людей, и собак, в надежде потом разделить полученную сумму на число проеханных кварталов, дабы установить среднестатистическую цифру человеко-собако-кварталов, но сразу же сбился со счета и далее утруждать себя не стал. Есть у нас департамент статистики, вот пусть там и считают. Я мог бы также установить, сколько приходится на квартал и мальчиков с автоматами, потому что их было не меньше, чем четвероногих и мусора. Но мне было лень.
А все эти легковушки без номерных знаков, шныряющие вокруг. Впечатление, будто за рулем сплошные дальтоники, не разбирающие цвета светофоров. Эти добрые молодцы запросто могли бы выступать в заездах пилотов класса «Формула-1» и даже успешно конкурировать с Ники Лауда, Айртоном Сена и Алленом Простом* при наличии принадлежащего им автоматического оружия, которым они бы не менее успешно дырявили резины впереди идущих болидов. Захватывающее, я думаю, было бы зрелище, наподобие летнего биатлона: поездил немного, пострелял. Правда, возможны и случайные жертвы, но можно выдавать всем пилотам пуленепробиваемые жилеты, каски же на них есть… Дальше мои мысли стали путаться, и я надолго задумался, сам не знаю, о чем.
Единственное, что зафиксировал мой мозг в процессе рефлексии, это запах пота, как аромат нашего троллейбуса. Возможно от аллюзии со знаменитым фильмом «Аромат женщины». Без Аль Пачино, но может быть, с «Аль Купоне»,** дебилом, придумавшим, сделавшие всех нас миллионерами купоны. Обладателей этих дензнаков отныне можно выявлять по интенсивному запаху пота и противоестественному желанию передвигаться исключительно в общественном транспорте.
У троллейбуса на повороте полетели сразу оба бугеля, водитель, как скалолаз, опираясь на плечи втиснутых в передние двери пассажиров, вылез наружу и начал тянуть веревкой вверх-вниз эти металлические жерди, пытаясь состыковать их дурацкие гнезда с медными проводами. Делал он это не особенно проворно, а может, проволока была причиной, она провисла, и трудно было в нее попасть маленькими оглоблями. Водитель был парнем здоровым, но аж вспотел от своей кутерьмы. Электрический контакт никак не восстанавливался. Тип с газетой, который докуривал мою папироску, прогнулся вниз и предложил ее водителю. Подумав, тот оставил бугели в покое и, точно рекордсмен по прыжкам с шестом Сергей Бубка, вспрыгнул к нам наверх. Правда, без какого-то ни было фиберглассового снаряда. Он взял папироску, затянулся пару раз, растянулся, устраиваясь поудобнее рядом с нами, и лениво прокричал: «Дальше не едем!»
Продолжение: http://proza.ru/2010/12/12/109
___________
*Известные автогонщики конца прошлого века.
**Роман Гоциридзе, вице-премьер правительства Грузии, осуществивший в 1993 году денежную реформу, введя взамен российских рублей т.н. купоны.