Победители

Абрикосинус
Академик Терещенко ждал. На десять утра он назначил встречу младшему научному сотруднику ЦВСИ Андрею Петровичу Сидельникову. Ждать – вот так вот, считая секунды (не минуты!) до назначенного события – пришлось научиться за последние восемь лет отставной жизни. Кабинет академика представлял собой вытянутою комнату с массивными книжными шкафами вдоль одной длинной стены и – застекленными изящными полками – вдоль другой. Потрепанные тома с тускло-золотыми тиснениями и научные отчеты в казенно-почтовых обложках сплетались в плотную кладку, не хуже кирпичной. Стена фолиантов пузато выпирала коленкоровыми переплетами вперемешку с картонными корешками, которые, теснясь и наступая, грузно противостояли миниатюрным винтокрылым машинам, застывшим за хрупким стеклом напротив. За прозрачной перегородкой вертолеты-лилипуты замерли на крутых виражах, опираясь на стремительные блестящие подставки, или паря на невидимых нейлоновых нитях, сверкающих при внезапном солнце.

Точность и скрупулезная выверенность деталей порождали ощущение абсолютной реальности всех этих боевых, транспортных, одновинтовых, соосных и прочих чуднЫх схем геликоптеров, несмотря на игрушечный размер. Безмолвный и, видимо, давний спор-диалог научных трудов и вертолетных моделей рассекал протяженный лакированный стол темного дерева, напоминавший взлетную полосу. Или палубу авианосца. Завершалась полоса-палуба в торце, как ножка буквы «Т» перекладинкой, квадратным собратом – рабочим столом академика. Аскетичная пустота рабочего стола нарушалось головастым монитором мощного персонального компьютера 486-й модели и дисковым телефоном с типично чиновничьей раскраской слабого кофе с молоком.

Герард Николаевич, добивая последние мгновения ожидания, уверенно стучал по клавиатуре узловатыми пальцами, время от времени проверял результат на экране - вытягивал худую шею, по-стариковски щурясь и сосредоточенно вглядываясь в монитор.
Заголосил канцелярским дребезгом телефон. Академик не спеша взял трубку, одновременно взглянув на настенные часы, тикающие на манер заикающегося сверчка – придушенно и безнадежно. Без двух минут десять, с удовольствием отметил про себя Терещенко и сообщил в трубку:
- Слушаю.
- Герард Николаевич, к вам Сидельников из ЦВСИ, - знакомый развязно-наглый голос искренно удивлялся тексту, который его заставили произнести.
- Проводи ко мне, Леонид Борисович.
Академик, неприязненно передернувшись, водрузил трубку на место, физически отстраняясь от фамильярного холопского баритона, только что насмешливо вещавшего по телефону.
Да, значит вот так все и происходит. Леня, Леонид Борисович (по паспорту Лазарь Борисович) - всегда был навытяжку, пока Терещенко возглавлял Центральный Вертолетостроительный Институт.

Все двадцать лет служил, словно безотказный денщик. С того самого момента, когда сорокалетний начальник Отдела перспективных разработок Терещенко сменил на директорском посту зубра отечественной авиации – профессора Гамова, младшего брата опального физика-теоретика. Казалось, знаменитый Гамов вечен… Даже когда его брат сбежал на Запад, Гамов-младший устоял, хоть и с великим трудом. Он сумел показать Самому завораживающую новинку: винтокрылые аппараты, с пилотами-автоматчиками, точно приземляющиеся в кузова рычащих грузовиков на первомайском параде… Компактные военные стрекозы потрясли Усатого и Гамову-младшему позволено было создать Вертолетный Проектный Институт, ставший впоследствии ЦВСИ…

Интересно, отрешенно подумал академик, по опыту от проходной до кабинета ходьбы четыре минуты, еще и двух минут не прошло, а в памяти почти вся жизнь промчалась…
…Гамов развернул Институт, поднял и организовал опытное производство, и за десять лет возглавил новое авиационное направление. Но когда Сам потребовал сделать военный вертолет, не уступающий американским машинам, влетевшим в Корейскую войну, Гамов проиграл. Новый вертолет спроектировал и запустил в производство Отдел Терещенко. Гамова отодвинули на почетное место: он был сослан на должность советника, в филиал-музей ЦВСИ. Именно сюда, где сейчас одиноко ожидал гостя сам Терещенко…

В дверь дежурно постучали.
- Да-да, заходите, – проскрипел академик.
Сначала появилась пронырливая физиономия Гуревича. Послав впереди себя классический нос, прихлопывая типично базарным жестом по отвисшим карманам клетчатого пиджака, Леня, оглядываясь и оценивая, вылил фразочку:
- Герард Николаевич! Вот, к вам – из Центрального!
- Спасибо, Леонид Борисович, запускай гостя.
Гуревич исчез, мгновенно заменившись на невысокого бородатого очкарика среднего возраста, смущенно шагнувшего в кабинет. Дверь тут же мягко закрылась. Карманный перезвон бесконечных связок ключей Гуревича, вальяжный и суетный одновременно, удаляясь, затих в широком коридоре.
- Здравствуйте, коллега! Проходите, присаживайтесь…
- Добрый день, Герард Николаевич.
- На конференции ваш доклад произвел сильное впечатление. Давайте обсудим, хотя… Пожалуй, не так. Давайте сначала познакомимся. Я расскажу вам о себе, а потом – ваша очередь. Идет?
- Да, конечно…

Академик заговорил неожиданно весело, совершенно не в такт размеренному голосу и несообразно величественным манерам аристократа. Ярко и объемно ожила студенческая юность Терещенко… Романтика и энергия лекций великого Згурского посреди разрушенной России… Остроумные фантазии будущего корифея вертолетов, заполоняющего доску чертежами и формулами и одновременно перебрасывающегося шутками с оппонентами – братьями Гамовыми… И в первом ряду слушателей - влюбленный в авиацию Герард…
Терещенко смотрел на притихшего гостя и грустно продолжал иной внутренний монолог. Старший Гамов уплыл в Турцию, затем перебрался в Америку, где – гениальный неудачник - трижды прошел в миллиметре от Нобелевской премии и тихо скончался в семидесятых. Искрометный Згурский, не вернувшийся из заграничной командировки, основал первую американскую вертолетную фирму. Измученный, уставший бороться за идею фикс, едва не разорившийся стареющий авиационный романтик, продал свое детище, в обмен на место вице-президента компании. Первые боевые вертолеты «Zgursky Helicopter» поднялись в небо Кореи в пятидесятых…

Советские вертолеты в Корее не летали. Но расчетливая судьба, стягивая и без того жесткие узлы случайности, столкнула Терещенко и Гамова-младшего. И ученик сбросил Учителя… Карьера энергичного пробивного директора быстро пошла в гору. Звания, ордена, премии… И вертолеты - как семья, как дети… Терещенко внимательно слушал молодого собеседника, воодушевленно объясняющего свои результаты и внутренне спрашивал: когда?
Когда он сделал неверный шаг? Когда сослали экс-директора Гамова сюда, в филиал-музей, а Терещенко воцарился в стенах величественного Института? Или когда с головой ушел в политику и сутками пропадал в коридорах безликих министерств и главков? Может, наоборот, когда, не оставляя ни на секунду мыслей об аэродинамических схемах, сидел ночами с логарифмической линейкой и считал, считал, считал... А утром – совещания и планерки, днем – приемы и визиты…
В какой-то момент неистребимый ученый победил директора и Терещенко, сбагрив дела на перспективного первого зама Миханова, наконец-то с наслаждением ушел в поиски ответа на фундаментальный вопрос о природе подъемной силы. Именно тогда напористый Миханов пробился к Самому, теперь уже Бровастому, и обосновал необходимость новой разработки, которую вел – ирония обстоятельств – все тот же Отдел перспективных разработок.

А курировал этот отдел профессор Миханов. Тогда была заложена новая машина, получившая у пристально следящих за советской авиацией американцев кодовое название «Обманщик». В наших документах новый боевой вертолет числился как «Дельфин». И восемь лет назад директором ЦВСИ стал крепкий обаятельный Дмитрий Миханов, а дважды Герой Социалистического Труда академик Терещенко переехал в маленький особняк на улице Радио, где стены помнили Згурского и Гамовых, а при входе с огромного портрета усмехался в усы отец русской авиации Петр Алексеевич Дубовский… Кстати, тесть Гамова-младшего. О чем сегодня помнили немногие…

И вот Сидельников. Уравнения Навье-Стокса в решении задачи обтекания вертолетной лопасти! Об этом раньше можно было только мечтать …
- Я слушал ваши лекции в МАИ, - вывел академика из размышлений Сидельников, - потом учился три года на инженерном потоке физ-фака МГУ. Сейчас вот программку эту написал, и, - гость замялся, - квартиру себе строю. В молодежном кооперативе. А так - в институтском общежитии пока.
- Долго вы писали программу?
- Два года уравнения дискретизировал – пришлось очень путано криволинейные координаты преобразовывать. И еще два года программу писал. У нас машины старые – БЭСМы, недавно американский VAX получили, на нем один режим считается сорок два часа… А вот на такой, как ваша, - Сидельников почтительно кивнул на монитор, - будет считаться часа три, не больше.

- А у вас что, в институте персоналок нет?
- Почему? Две штуки у директора стоят в приемной. Но он на них не работает.
- Да… неудивительно… Андрей Петрович! Я вот о чем хотел вас попросить. Не могли бы вы мне – на условиях обязательного возврата, конечно, с отражением всех тонкостей авторского права – предоставить вашу программу на месяц-другой? Дело в том, что я, давно, можно сказать – всю жизнь – размышлял о глубинных, базовых физических принципах образования подъемной силы. И вот мне, кажется, удалось сформулировать гипотезу косого обтекания профиля, создающего эффективный угол атаки, существенно отличающийся от того, который заложен ныне в формулы учебников и справочников. Но проверить это можно только с помощью прямого моделирования как раз на базе уравнений Навье-Стокса.
- Герард Николаевич, я, совершенно не против, конечно, но…
- Что? Уверяю вас, это будет строго конфиденциальное использование…
- Дело в том, что директор Института вызывал меня лично после конференции и предупредил о невозможности передачи программы кому-либо. И в первом отделе я дал подписку.
- Даже мне нельзя?! – с изумлением проговорил фальцетом Терещенко.

За дверью неожиданно мягко звякнули неутомимые связки ключей Гуревича. Когда-то верный помощник, почти друг Леонид Борисович Гуревич, Леня… Сегодня Леня мягко выскользнул из жизненной канвы старого академика. Наверняка Миханов в Институт его забирает, Леню-то, усмехнулся Терещенко. Оттого и трется вероломный слуга под дверью… Академик устало закрыл глаза и откинулся на спинку охнувшего кресла.
Понимает ли Сидельников, что за инструмент у него в руках, подумал Терещенко. Эта программа способна совершить революцию… В последних публикациях американцы почти добились схожих результатов… Но, видимо, эпоха российских революций осталась в далекой юности…

Минутная пауза неповоротливо застряла в разговоре, разом породив некую общую неловкость: неловкость шкафов и авиационных моделей, неловкость поверженного хозяина вертолетной империи и неловкость молодого ученого, неожиданно подарившего ускользающую надежду постаревшему коллеге. И только ключи, в очередной раз насмешливо перебираемые быстрыми пальцами Гуревича, на манер приглушенных цимбал, негромко, но строго прозвенели за дверью. Леонид Борисович передвигался по коридору так же, как и по жизни – ловко и уверенно…
- Хорошо. Андрей Петрович. Я сейчас напишу письмо. Передайте его лично директору, господину (скривился от непривычного слова) Миханову. Пусть даст мне официальный отказ. Я повешу ответ здесь, в музее, под стекло и в рамочку. Для истории.
Академик горько улыбнулся:
- Пусть потомки знают, как в середине девяностых готов двадцатого века один директор ЦВСИ отказал другому директору в праве на научные исследования…

…В общаге Сидельников столкнулся с комсомольским лидером Института – Серегой Бессмертновым, активно участвующем в делах молодежного кооператива, что прозаично объяснялось его собственной бездомностью.
- Здорово, Андрюх! Представляешь, сегодня с утра был у Миханова на планерке по поводу Центра научно-технического творчества, обсуждали беспилотник, который молодежное КБ разработало. Директор сразу в силовую установку полез, углубился конкретно! Во голова! Денег обещал!
- Ты бы нам лучше персоналок выбил, лидер…
- Все будет, Андрюха! С таким директором мы горы свернем!

…Год спустя у стен Института хищно припарковались тонированные «шестерки» в количестве восьми штук. Крепкие неулыбчивые ребята равнодушно выставили на капоты мятые картонки с ценниками и начали скупку акций Института, который на волне приватизации был акционирован быстро, бесконфликтно, и… почти незаметно. Дело шло споро, котировки уверенно росли с каждым днем и некоторые особо бережливые институтские сотрудники – из пенсионных лидеров – сообразили, что грядут еще более внушительные прибыли, а потому затаились с продажей своих тощих пакетов, обретенных на кровные ваучеры.
Но однажды тонированные пункты развития капитализма в отдельно взятом институте пропали, а с ними разрушились и надежды хитроумных пенсионеров: контрольный пакет был выкуплен. Ходили слухи, что директор получил отдельный, не сравнимый с рядовыми сотрудниками куш. Какие-то совершенно нереальные деньги. Чуть ли не сто тысяч. В долларах. Ну, так у него и пакет акций самый большой, рассуждали институтские аналитики в курилках…

…На излете первого десятилетия нового века Сидельников и Бессмертнов неожиданно встретились в районной налоговой инспекции.
- Ба! Какие люди! Ты чего здесь делаешь, Андрюха?
- Фирму открыл. Спектроанализаторы выпускаю.
- Ты же никогда не разбирался в электронике!
- Пришлось научиться, недаром годы Института за плечами… А ты где? Я слышал – тоже ушел из Института?
- Ушел, ушел… А недавно вернулся! Там такой классный новый директор – из молодых, ну из команды, которая скупила акции…
- Вроде новые вертолеты не проектируют?
- Ну и что? – хохотнул приятель и, наклонившись, прошептал, – зато какие здания, площади, недвижимость!
- При чем здесь…
- А при том, Андрюха! Продавать – не напродаваться! Центр Москвы, Ленинский проспект, корпуса как горячие пирожки улетают… Вот я по финансовой части тружусь. Все-таки Институт-то мне не чужой…
- Да… А как Миханов?
- Миханов? Что Миханов… Занял место, которое ему полагается…Пусть говорит спасибо, хоть не в музее сидит. Ну, ходит на совещания, звездочкой геройской звенит. Платим ему конечно кое-что. Чтоб сидел молча.
Зато новый шеф! Я тебе скажу – кремень! И пьет крепко, и платит нормально… А в помощниках у меня Гуревич!
- Ну что же… Рад за тебя…
- Не грусти, Андрюха! Жизнь только начинается!