Лора шла по раскаленному солнцем городу, а ее физиономия, мокрая, злая и сосредоточенная, выражала все оттенки негодования. Да и чему, собственно, радоваться?! Как всегда, мешала жить отвратительная обувь местного производства - розовые босоножки на одиннадцатисантиметровом каблуке. Они единственные подходили к розовому же платью. Уже две недели не спадала абсолютно ненормальная для средней полосы жара, а изрядный Лорин вес - под центнер - не был рассчитан ни на жару, ни на шпильки. К тому же десять минут назад она развелась с мужем, героем Антарктиды. Влюбленный по уши в Южные широты, Анатолий побывал в четырех экспедициях. Писал оттуда проникновенные письма... о пингвинах, мужском одиночестве, американцах, открывших на полярной станции Мак Мердо публичный дом...
С полуострова Беллинсгаузен Толя вернулся не один, а с девицей, носившей опереточное имя Эльза. Молодые, поселившись у Толиной мамы, убедительно попросили развода, и Лора, недолго думая, согласилась.
В вибрирующем брюхе трамвая 5-го маршрута, где она смогла наконец, тяжело плюхнувшись на сиденье, дать отдых ногам, до слез пахло смесью дешевых одеколонов, «Примой», луком, давно не стиранной мужской одеждой, вчерашним застольем и еще Бог знает чем. Лора открыла было томик Сергея Довлатова, но почему-то не читалось. Уткнувшись лбом в окно, за которым мелькали причудливые пыльные городские пейзажи, она всплакнула, но тут же и успокоилась.
Объявили ее остановку. Пробираясь к выходу, Лора нарвалась на комплимент загорелого голубоглазого пропойцы:
- Ексель-моксель, кто вообще сказал, что розовый цвет тебе к лицу?
И тут же, икнув:
- Дай на бухло два рубля, а?..
Она послушно достала кошелек, отсчитала деньги - умрет ведь, зараза, без опохмелки - и шагнула вниз, на раскаленный асфальт, который таял и проседал под каблуками, как постоявшее немного в холоде песочное тесто. Лора успела сделать всего несколько мучительных шажков в сторону тротуара - и тут….
Тут появилось это пугало, на которое в хорошее время она, возможно, не обратила бы никакого внимания! Но все животные (человек тоже животное, да еще какое!) влюбляются друг в друга «по запаху». Чем пахло это создание, непонятно. Но оно все время что-то роняло: очки с длинного потного носа, портфель, плакаты с изображениями великих людей - они веером хлынули прямо к ее ногам. Самое лучшее, что следовало бы сделать, – ретироваться. Но жала обувь, и груда плакатов стала неодолимой преградой…
К тому же очкастый вызвал у нее приступ нежности, захотелось взять его под свою опеку. По возрасту он годился ей в отцы...
ОТЕЦ
Ночь. Тикают часы на столике рядом с детской кроваткой. Лора просыпается от криков: входную дверь атакуют, бьют по ней чем-то тяжелым. К двери и обратно бегает вооруженный топором отец с белым от гнева и страха лицом. Над девочкой склоняется баба Дарья, мамина мама:
- Спи, доченька, спи, жулики приходили, нассали нам, сволочи, в замочную скважину и ушли!
Изумленная кроха пытается понять, как жулики сделали то, о чем говорит ба! Ее знания о мочеиспускательном процессе у мужчин равны нулю. Все человечество, кажется, должно осуществлять этот акт одинаково, так же как она, а значит, абсолютно неспособно делать это в замочную скважину без посторонней помощи. Наконец Лора решает для себя, что жуликов должно быть непременно трое. Нарисовав в уме сложную картину того, как двое поддерживают третьего, прижимая его к двери, малышка, вконец измученная, засыпает с мыслью о том, какой все-таки сильный и красивый у нее папка.
Комната в коммуналке. Ремонт. Веселье. В очередной раз расходятся родители, теперь, как оказалось, навсегда. Посредине комнаты в беспорядке свалены в кучу разные вещи. Лора, альпинист, штурмующий вершину кучи, садится нечаянно на лежащий там портрет В.И.Ленина, почти единственное украшение их послевоенного убогого интерьера. Хрустит раздавленное стекло. Кричит отец - он же блистательный и никем не превзойденный лектор Всесоюзного общества «Знание», - обвиняя Лору и маму в диссидентстве, иначе с чего бы это девочке попирать личность великого вождя. А маму еще и в том, что она нарочно испортила его военный билет - вырезала оттуда фотографию ножницами. Дочь, услыхав последнее, замирает, так как фотографию вырезала она. На память. Маленький неровный квадратик уже покоится в «секретике» под зеленым бутылочным стеклышком в углу вечно оккупированного детьми и собаками дворика, а заботливая Лора каждый день бегает смотреть на милые ее сердцу черты. Про тайну знает только соседский Колька…
Владимир Борисович, Колькин отец, страдающий астигматизмом, заказал собственный бюст неизвестному скульптору. Памятник, отлитый из гипса, - на бронзу не хватило средств - он поставил в центре однокомнатной квартирки, на тумбочку, и все соседи ходили поглазеть на это непривычное произведение искусства. Лицо гипсового Владимира Борисовича излучало вселенский покой, чего нельзя было сказать о реальном персонаже - циркаче-акробате со стажем...
Мама плачет. Отец в ярости: берет альбом и начинает рвать снимки. Сначала - все подряд, а затем - только те, где он снят вместе с женою и Таней, старшей дочерью, - с младшей Лорой сфотографироваться он тогда еще не успел. Отец аккуратно отделяет себя, красивого, элегантного вояку, капитана, от них, еще недавно так горячо им любимых.
На изуродованных фотках - обрывки белых, не знавших тяжелой мужской работы рук (за занятия литературой бабушка с ненавистью называла отца «белоручкой») - то ли нежно обнимают, то ли взывают к пощаде?.. Искалеченные позорные снимки, хранившиеся затем на протяжении многих лет в неряшливом семейном альбоме, связывались в сознании Лоры с отсутствующим отцом, которого она дорисовывала небольшим усилием воображения.
Сорок лет спустя отец попытался склеить разбитый сосуд их с матерью любви. А еще через год, догадавшись, что изменить уже ничего нельзя, вновь покинул жену и «дочечек», улетел, взмахнув золотыми крылами, туда, откуда еще никто никогда не возвращался...
А в тот злополучный день, прежде чем уйти, он долго сидел у подъезда, надеясь, что придет мама и позовет его назад. Не позвала.
Все дело в том, что отец, сильно простудившись во фронтовых окопах, лечил больные легкие в санатории. И встретил женщину. Видимо, не очень-то он любил свою новую супругу, так как постоянно просил прежнюю взять его назад. По крайней мере, сидя с Лорой за столиком в кафе «Мороженое», на ее отчаянный призыв вернуться отвечал: я, мол, с удовольствием, да вот только мама не хочет...
А Лора всякий раз с ужасом проходила мимо вездесущих бабок-наседок, непрестанно квохчущих у подъезда, стяжательниц чужой боли. Те считали своим долгом пожалеть сиротку и в подробностях расспрашивали об отце. Девочка сжималась от унижения, на глаза навертывались слезы, но врожденная интеллигентность не давала гордо пройти сквозь строй этих коричневых старух в одинаковых беленьких платочках... Отдав дань их назойливому любопытству, Лора стремглав вбегала к себе на пятый этаж и заставала горячечный разговор мамы и бабушки - они называли отца не иначе как «рыжий дурак»...
У Лоры неврозы. И преследует, как головная боль, некая ужасная фигура, которая по утрам, стоит только открыть глаза, видится ей в углу комнаты... Черный человек!.. Он не так черен, как вороново крыло, скорее дымчатый, парообразный, пепельно-черный. Девочка к нему не может привыкнуть и всякий раз громко визжит от страха. При таком визге призрак существовать не в состоянии, он поспешно исчезает, просочившись в щелку между стеной и шкафом. Ба крестит внучку и говорит маме: «Привиделось что-то доченьке». Лора кладет воспаленную голову на сухонькие Дарьины колени, и та ласково гладит ее своими морщинистыми ладонями - страхи и головная боль проходят.
Мама и бабушка считают малышку бедной сироткой и целыми днями заставляют то выпить сок, который тут же выдавливается ими из спелых виноградин, то скушать пельмешек. Девочка постоянно что-то жует. Но ее любимое блюдо «тюк-мочко» - тюрька с молочком. Усиленное питание делает Лору невообразимо толстым ребенком, которому другие дети кричат: «Жирная бочка, родила сыночка, положила на кровать, стала жопу целовать!». Она не любит бегать и вообще выходить на улицу, большей частью сидит на балконе и клюет носом, подолгу глядя в одну точку. Она может часами так сидеть, ничего не произнося и, кажется, ни о чем не думая...
Приехавшая в гости бабушка Софья, папина мама, рассерженная на весь мир за то, что «дитя не гуляет», хватает Лору на руки и пытается снести вниз по лестнице, но падает, не вынеся тяжелой ноши, и разбивает коленную чашечку, вовсе не дав ушибиться девочке.
Софья, на взгляд бабы Дарьи, безнадежна. Она носит купленную на барахолке солдатскую шинель, беспрестанно курит «Беломор», а то и вовсе самокрутки, трижды была замужем и все три раза рожала детей, которых в войну, будучи не в силах прокормить, сдала в детский дом. Младшего Левку ей так и не вернули - усыновила бездетная семья. У Софьи прокуренное коричневое лицо и слюнявый зияющий пустотой рот с невесть как там оказавшимся одним-единственным зубом. Приезжая погостить, старуха, целуясь, мажет Лорину щеку своей слюной, отчего у брезгливой внучки возникают приступы тошноты. Обычно Софья сидит с гордым и отстраненным видом и, нацепив на нос очки, читает.
Лора очень похожа на нее молодую, - так говорит отец. А все похожее взаимно отталкивается.
Кстати, у папы, оказывается, родилась еще одна дочь, Лорина сестренка. И приходить к ним он стал все реже и реже.
А Лора впервые узнала о существовании слова «безотцовщина». Однажды Колька стал ее задирать, и она с силой воткнула ему в руку огромный ржавый гвоздь. Потекла кровь. Прибежавший на крики сына циркач стыдил обидчицу, затем воскликнул, сильно кося желтым глазом и глядя куда-то мимо лица девочки: «Ну что с тебя взять, ты ведь безотцовщина!..»
САША
Раньше Лора никогда, ни под каким предлогом не знакомилась с мужчинами на улице и не давала своего телефона. И уж тем более не соглашалась так поспешно на встречу. До сих пор она не может понять, каким гипнотическим талантом обладал этот профессор, всю свою жизнь препарировавший жаб, белых крыс, мышей и трупы людей, вымоченные в формалиновом растворе. Ужасные безнадежные тела, как он однажды шепнул ей по секрету, принадлежали умершим в тюрьме безродным преступникам.
Саша встречал ее, закутавшись в плед, напоминавший плащ римского патриция. Облезлая дверь, когда-то очень давно окрашенная зеленой масляной краской, визжала на петлях. Заходилась долгим и сиплым лаем Сашина овчарка. Вскакивала с кровати, а может быть, выпрыгивала из гроба вечно растрепанная соседка, выглядевшая, что называется, туши свет!
Фаина шагнула однажды за перила балкона и упала вниз, с высоты пятого этажа. В тот день она выпила чуть больше обычного и решила посетить приятельницу, благо их балконы соседствовали. Хирургическая операция, в ходе которой Фае удалили почку, легкое и еще что-то, длилась более пяти часов. Бедолага осталась жива и, по прошествии лет, можно даже сказать - здорова. Если бы не климакс и вконец испортившийся характер.
Соседка высовывала свой длинный нос из-за двери комнаты, откуда распространялся полузабытый запах духов «Красная Москва», но успевала рассмотреть только затылок, сумочку и полу плаща гостьи.
- Еще одна ****ь к этому старому пидору... То одна, то другая, то третья - что они в нем нашли?! - выплевывала она, целясь точно и хладнокровно в Лорину спину. Лора вздрагивала и неестественно громко хлопала дверью.
Саша грубо срывал с нее одежду. Желания его были слишком изощренны для женщины, долгое время довольствовавшейся супружеским ложем. Иногда он казался ей отвратительным, к горлу подкатывал ком тошноты и неприязни.
Между тем он все чаще забывал позвонить, ссылаясь на занятость. Вдруг, ни с того ни с сего, заговорил о своей немощности. Лора догадывалась: донжуану, не способному долго любить одну женщину, требуются новые, свежие ощущения. В общем, седина в бороду, пес в ребро!.. Бесясь от безысходности, она напивалась и устраивала своему любовнику громкие сцены ревности. И наконец решила, что Саша задумал ее отравить или - почему бы нет? - зарезать и сплавить в ванночку с формалином.
Черный человек странным образом материализовался....
Старенький невропатолог спросил у Лоры:
- Ну, что у вас?
- Невроз навязчивости, доктор! Мне кажется, любимый человек желает моей смерти...
- А может, и вправду желает, - сказал тот неожиданно и задумался.
Лора заплакала.
- Э-э, деточка, а у вас и впрямь нервишки никуда не годятся. Зачем же вы его полюбили? Забудьте, попейте успокоительного, - и он стал старательно выписывать рецепты. – Да оставьте вы его! - повторил он твердо, вручая тонюсенькие бумажные листочки.
Но было что-то мешавшее перестать приходить в дом к этому человеку.
- Если это любовь, то почему она такая грязная и мучительная? - спрашивала себя Лора. Ответа не находилось.
Прошла неделя со времени последней их встречи, а Саша так ни разу и не позвонил. Лора, поймав такси, отправилась к нему сама. Без четверти двенадцать она уже топталась у Сашиной двери, сжавшись от стыда и холода. У нее было ощущение, что она - это не она вовсе и что скоро последние силы ее покинут. Представляла, умирая от жалости к себе, как упадет на грязной заплеванной лестнице и никогда, никогда не сможет больше подняться. И пусть!
Входную дверь она открыла своим ключом. В коридоре не было света. Лора тихо прошествовала к его комнате. Отворила. И...
На кровати, под не слишком чистым байковым одеялом, совокуплялись Саша и его соседка! Невыносимо пахло спермой.
Они оба почти одновременно обернулись на крик. Овчарка Дина, видимо, испытавшая стыд от того, что не сразу почувствовала гостью, приветливо заскулила, заулыбалась и отчаянно замахала хвостом. Лора, оттолкнув тяжеленную псину, стремглав выбежала из комнаты, протопала по шатким, скрипучим половицам коридора и понеслась вниз по лестнице. Негромко окликая ее, Саша бежал следом. Может быть, опасался скандала?.. Напоследок Лора оглянулась: ее любимый стоял, прислонившись к двери подъезда, на выпавшем посреди осени снегу, без обуви, в носках. Тщедушная старческая фигурка в наспех запахнутом махровом халате вызывала жалость. Ей показалось, в его глазах блеснули слезы...
Уже рано утром телефон звонил не переставая. Лора, дернула, что было силы, за шнур, отключив источник раздражения. Она вдруг почувствовала, как образовавшаяся в области сердца зона невероятной, неслыханной боли слегка сузилась, горячка пошла на убыль.
Саша не напоминал ей больше отца.