Сунь Хо устроился под зонтом на соломенном коврике на крыше офисного здания в трех тысячах шагов от края городской площади. Это был тот серединный час утра, когда насекомые на залитых жарой рыночных прилавках все еще пытаются шевелиться, уже чтобы не уползти, но из инстинктивной любви к красоте побороть наступающую каталепсическую дремоту смерти. Оставаясь, во что бы то ни стало, автором, он расправил бумажные листы, переложенные кожей змеи, аккуратно снял колпачок с тушечницы и на мгновение прикрыл веки. Затем он написал:
"Два эти мира, материальности и ощущения, связав себя с ограниченными определениями, немедленно слились в порочно неразделимый круг, в непроницаемый зеркальный шар, внутрь которого чудовищной гравитацией глупости и упрощений и затянуло в последствии весь философский космос. Игрушечный интуитивист Бергсон, траченный грустью феноменолог Гуссерль и меченые отчаянием немцы стояли, по-детски держась за руки, на пороге, но так и не разглядели, куда хотя бы поставить ногу. Нужны были новые времена и взгляд со стороны, обновленной технологическим облегчением участи человека, чтобы наконец осуществить прорыв границ сферы разумного. Постижение перестает быть черновой работой. Никаких откладываний на потом, в долгий ящик, в голубоватую глубь календарей. Мир струится уже, сейчас, немедленно. Не вкруг человека и не внутри него. А насквозь и навзрыд."
Чиркнула, пролетев, ласточка. Сунь Хо убрал принадлежности для письма и из положения лежа на боку, по-этрусски, переместил себя на живот, так, что приклад M-999 Barrett приник к его правой щеке, а окуляр прицела притянул к себе его же правый, чуть дрогнувший глаз; затем его зрачок медленно и неотвратимо расширился.
Человек в развивающемся, нарочитом, балдахинном ханьфу, которое визуально означает следование без усилий потоку Дао, когда император расслаблен и может увлечься искусствами, сошел с корабля, помедлил, оглядываясь, и зашагал к краю площади, в сторону сужения к устью переулка с виднеющимся краем паланкина, от которого нервным кольцом охрана оттесняла бессмысленную, глазеющую, безмолвную, шевелящуюся массу заштрихованного пространства, хаос набросанных как попало и ничего не означающих человеческих пятен. Солнце било ему прямо в лицо; привилегия простолюдина носить доу ли сохранила бы ему последнюю из частей жизни не в полуслепом мираже искрящихся огнем черт, а в чем-то менее вычурном и абстрактном. Напоследок он чуть замешкался. Его телохранитель, быстро оглянувшись и уронив руку на рукоять парадно-церемониального цзяня, проговорил чуть слышно (стояла звенящая тишина):
- Еще пять шагов. И один, на запад. За угол.
Человек опустил голову. Потом он словно очнулся и двинулся дальше. В этот момент разом взорвались эти петарды, будто без них нельзя. Острый запах пороха ударил его обоняние, как открытие - оказалось, ему всегда нравился этот запах, с детства. Он улыбнулся и повернул за угол. И даже успел протянуть руку к украшенной белой яшмой створке, с каллиграфическим высказыванием из Переменной Книги с сопоставлением тигра, дракона и быстрой человеческой жизни, в которой хулы не будет.
- Да не, ну а хули, смотри сам.
- Бля.
- А прикинь, правую руку минут пятнадцать искали.
- Бля. А голова-то где?
- Все, пи_дец. Нету головы.
- Еб_ть. Сколько брызг-то.
- Ну.
- А это что за х_ета?
- По-моему, это трахея. Кусочек. Небольшой такой.
- Нда. Ебта, это какой же калибр...
- Еб_нистический. И, заметь, шесть выстрелов за... где-то полторы секунды.
- Это типа армейская, автоматический крупняк?
- Самый, в пи_ду, что ни на есть. Вон с той крыши.
- Пи_дец.
- Да еще, прикинь, потом в оцеплении случайного человека зачем-то. В сердце, одиночным, и тоже наповал, нах_й.
- Вообще мистика.
- Вот-вот.
- Денек, ебта.
- Не говори.