Журналистка.
Владимир закинул колготки в шкаф и крикнул жене, чтобы не разбрасывалась вещами по всей квартире. Та вбежала в комнату вся разъярённая и выпалила, что разведётся и на этот раз окончательно. Пускай мама будет снова уговаривать, но она, Тамара, жить с импотентом не намерена и сегодня же подаст заявление в суд.
- Сама ты импотентка. – Отпарировал мужинёк. – Мотаешься со своими репортажами, а ноги как следует поднять не можешь.
- Это я? – Тамара скинула халат и голая развалилась на кровати.
- Ты чего? – Выпалил Владимир. – Всё-равно драть не буду.
- Вот что и следовало доказать. – Тамара уселась на кровать. – Вот я это и докажу на суде и расскажу всем, что родненький мужинёк не исполняет супружеского долга. Пускай все узнают, какой ты мужчина.
- Ну и пускай. Сама пойдёшь подавать заявление или мне сходить?
Он ждал обычной реакции, но Тамара просто уставилась в окно и промолвила:
- Наплевать. Хочу любви. Сейчас оденусь и пойду ловить мужиков.
И заплакала.
Владимир выбежал в коридор, быстренько накинул куртку и улизнул из дома. Его нервировала постоянная семейная неразбериха. Он из кожи лезет вон, делая себе небывалую карьеру, чтобы дети чувствовали себя ни как большинство, и жена одевалась как положено журналистке, а она уедет на месяц, раскрутит какую-нибудь программу, в большинстве бестолковую и опять уматывает в дальние края. А потом закатывает истерики. Почему ты меня не любишь? А за что любить? Детей бросает. Хорошо, что выросли большими, пока мамаша моталась, сами научились всё делать. И варить, и стирать.
«Милая Тома! Видели вас по телевизору. Вы были обворожительны. Давно хотели сообщить вам, что любим вас всей семьёй и не пропускаем ни одной передачи с вашим участием. Здоровья вам и счастья. И детям вашим тоже здоровья и счастья. И больших-больших удач.
Семья Коршуновых.»
Главный редактор теребил сюжет передачи.
- Так, - промолвил он, - и что в твоём плане новенького? В пятом канале уже есть подобная передачка.
Тома пожала плечами и стала разглядывать мятые брюки главного. «Мог бы, - подумала она, - и последить за собой. Варвара клеится к нему. Всё мой Василий Григорьевич, всё мой Василий Григорьевич, а он морали всем читает».
- Ну что новенького? – Опять поинтересовался главный.
- Василий Григорьевич, - начала журналистка, - я считала, что жизнь простых людей будет интересна всем. Будем показывать их быт, жизнь, судьбы.
- Так этого везде хватает. На всех каналах об этом трещат, аж в зубах оскомина.
- А мы будем показывать не как все.
- Это как же?
- По письмам.
- Ну-ну. Какой дурак будет откровенничать перед камерой?
- Почему дурак? Людям нравится, когда их показывают.
- Нет, Тамара, ты пока занимайся новостями. Это у тебя лучше получается. «Живём, как можем» подождёт. Сама видишь, время не то. Наверху тоже к нам приглядываются. Всякая мелкая политиканская шушера постоянно суетится. И ты со своею тяжёлой жизнью.
- Василий Григорьевич, но ведь это жизнь?
- Да ладно тебе. Сказал потом, значит потом. Копи материал, тренируйся в репортажах. Делайте пробы. Там поглядим. Всё. Придёшь после.
«Уважаемая журналистка!
Я, как ветеран Великой Отечественной войны, инвалид труда глубоко возмущён вашей последней передачей. Мы, народ России, не можем терпеть варварского отношения к нашему Отечеству, глумлению над святынями нашей молодой честной жизни. Вам не понять наших чувств, поэтому требуем немедленно прекратить глумление над советским народом.
Ветеран войны и труда
Пётр Семёнович Грибов».
- Тамарочка, хорошо выглядишь.
Варвара подправляла яркий макияж. Выпуклые глаза стали ещё больше походить на рыбьи, нос «распух», а губы приняли негритянскую форму.
Варвара была простым репортёром. Делала нехитрые сюжетики, часто используя тактику испорченного телефона. Некто сказал о том-то, другой видел нечто, а третий ехал к самому. Варвара была навязчива и лезла напрямую со своим интервью. Кому-то это нравилось, бесплатная реклама. Самые крутые охотились за репортёрами у входа в телецентр. И очень часто интересы сталкивались; крайне редко кто убегал от репортёра.
Тамара сравнивала свою работу с Варвариной, хотя чего там было сравнивать. У Тамары весь высший эшелон власти в руках. Варвара знается только с мелочью, но она была любовницей у главного, и от неё часто зависели кадровые вопросы и творческое продвижение.
- Привет, Варя. Всегда с улыбкой?
- А что нам молодым, красивым, незамужним.
Тамара подумала, а что, если попросить у неё помощи с новой передачей. Главный Вареньку не обидит, подсобит. Будет не будет.
Тома обняла девушку и так ласково, вкрадчиво стала объяснять свои творческие трудности. Варвара, не будь дурой, понимала все намёки о своей роли в этом деле. И напрямую проворковала:
- Я тебе, ты – мне.
Тамара согласилась, мол, реклама и оценка репортажей будет на уровне.
На том и разошлись.
«Здравствуйте, Тома!
Я как увидел вас впервые, так и влюбился. Хорошеньких журналисток очень мало. Можно я с вами встречусь на телевидении? Я мешать не буду. Мне просто очень хочется вас видеть рядом. Я не урод, но и не красавец. Обычный парень. Напиши мне. Павел».
В квартире пахло подгоревшей картошкой. Муж суетился у плиты и готовил себе ужин. Он часто бегал с угла в угол на кухне и на ходу прожёвывал слегка почерневший картофель.
- Владимир, я пришла. – Как можно приветливее заметила Тамара. Муж не ответил. Ну, пускай. Познакомлюсь с Павлом.
Дети играли в своей комнате с компьютером и тоже на мать не обращали внимание. Ну, пришла. Ну и что. Тамара подумала: «И вправду, чего особенного? Пришла и пришла. Если бы по дороге убили, ограбили, изнасиловали, то, может быть, и голову повернули. А так. Жива, здорова».
Тамара ушла в свою комнату, швырнула сумку на кресло и развалилась на софе.
Муж долго торчал на кухне. Горелая картошка прованяла всю квартиру.
Только ближе к ночи Тамара смогла попить чайку с белым хлебом. Как-то незаметно все уснули. Никто никому не пожелал спокойной ночи. Спокойнее было молчать.
«Здравствуйте!
Кто вам дал право судить нашего президента? Вы малограмотны и совершенно не разбираетесь в политике. Кому нужны ваши рассуждения о действиях правительства? Вы что, экономист? Бросьте дискредитировать нашу жизнь. Раньше было гораздо хуже. И если вы этого не понимаете, то не суйтесь не в своё дело.
Пенсионерка Коренная».
Владимир неожиданно лёг к ней в постель и сильно-сильно прижал к себе. Стал целовать шею, голову, губы, грудь, живот долго и засасывающее. Руки наглаживали всё Тамарино тело. А ей и хотелось и было безразлично всё это сексуальное действо.
Владимир, удовлетворившись, опять сильно-сильно прижал к себе жену и до самого утра держал в своих мощных руках, часто похрапывая ей в ухо. Было смешно и грустно. Живём, как можем.
**********
Кормушка.
Рассказ.
Железобетонный забор с колючей проволокой наверху тянулся на протяжении километра. За ним виднелись теплицы, производственные помещения, склады, возвышались тёмные прокопчённые кирпичные трубы. Дорога вела к «кормушке» через ухабины, рытвины, изгибы. «Воробей» поправил на плече дорожную сумку и оглянулся на, идущую за ним, подругу. Та смотрела только под ноги и молчала. Привычка идти, опустив глаза, стала одной из частей выживания. На земле всегда можно
-34- было что-нибудь найти: то мелкие деньги, то бутылку, то медь, а у «кормушки» ещё и овощи. Эта дорога иногда была прямо усыпана морковкой, помидорами и прочей снедью.
Через несколько метров они приблизились к известному ориентиру: высокой, дымящейся трубе и маленькому тупиковому углу из кирпичной постройки и забора, в который упирался деревянный поддон. «Воробей» подошёл к нему первый и перелез на производственную сторону. Жена последовала за ним. Сразу послышался запах полусгнивших продуктов, но в этих кучах уже копошились люди, выбирая более-менее приличные куски мяса или не совсем ещё попорченные овощи.
Первым делом «Воробей» пошёл изучать мясные отходы. Выбор был богатый: рёбра, сало, маслы и даже отдельные куски мяса попадались то тут, то там. Без всяких разговоров он принялся разгребать кучу за кучей. Жена пошла набирать овощи, попутно выяснив у «собирающих» женщин, что час назад привозили сосисочный фарш и все его быстро расхватали. Было обидно и досадно за то, что опоздали к нужному времени. А всё из-за того, что не с кем было оставить двухлетнюю Настю. Мамаша «Воробья» заупрямилась (у неё продуктов всегда вдоволь), а сестра Петькина ещё не пришла из школы. Набрав полные сумки, семейка также молча побрела домой. Уже в тепле пошли разговоры об упущенном фарше, о завтрашнем походе, о плохой жизни, хотя и безденежной, но сытой и неголодной.
- Марковна, а ты на свинарник ходила?
Старушка сморщила лоб, стараясь вспомнить все знакомые ей места.
- Это тот, что в лесочке? Подальше за гаражами? Ну в глубинке там. Там что ль?
Соседка кивнула головой.
- Эти, ну ты знаешь, Петька с Людкой с десятого, ну у которых девка ещё маленькая, давно туда ходят. Целый балкон забили продуктами.
Марковна удивилась, заметив:
- А ведь люди не работают и всё есть.
- Ага. – Поддакнула соседка. – Вот я и говорю. Людка хвалилась, что почитай каждый день с едой приходят оттуда. Вот ты с ними и поговори. Узнай, где это.
- Надо бы. – Марковна осмотрела дом. – На каком ты говоришь? На десятом?
- Да. В шестьдесят восьмой.
Соседки разошлись, а Марковна решила зайти к Людке с Петькой.
«Воробей» открыл дверь женщине и взглядом вопрошал о цели визита. Она стушевалась, не зная с чего начать.
- Вы к матери? – Спросил он. – Её сейчас нет дома.
- Да не. – Марковна опустила глаза. – Петь, ты говорят на свинарник ходишь?
- Да.
- А у меня, понимаешь, кошка всю рыбу съедает и мне ничего не достаётся.
- А там рыбы нет.
«Воробей» хотел добавить, что у самих еды мало, а не то, что кошку кормить.
- Да я не о кошке. – Продолжила женщина. – Мне бы самой на этом свинарнике побывать. Говорят, это недалеко. А я сроду там не была.
«Воробей» промолчал.
- Так может покажешь? – Попросила Марковна. – Мне бы только узнать, где это. А там бы я сама ходила.
«Воробей» согласно кивнул головой.
- Завтра в двенадцать.
- Сюда?
-36- - Сюда.
Настюха молча играла с пластмассовыми пробками. С ней никто не разговаривал. И она была приучена заниматься только своими делами. Иногда садилась в большой картонный ящик и начинала выкидывать оттуда всякие игрушки. Бледное, неулыбчивое личико крутилось по сторонам, выискивая тусклыми глазами, чего можно ещё сделать.
Отец сидел на диване и курил. Мать возилась у плиты, проваривая только что принесённое мясо. Горько-кислый запах распространялся по всей квартире. Потом полетели в раковину овощи, среди которых выделили Настюхе ярко-оранжевую очищенную морковку. Морковка была упругая и сладкая. Девочка мусолила, мусолила её, пока зубы не разболелись. Тогда она положила её на стол и снова принялась перебирать игрушки.
- Слышь, Петь, а может завтра не пойдём? На неделю этого хватит.
«Воробей» закурил очередную папиросу.
- Я обещал бабке место показать. Провожу её завтра, а потом пусть сама ходит.
Людка согласилась.
- Ладно, покажи.
- Не ну правда. – «Воробей» стал рассуждать. – Ты думаешь у стариков денег дофига? Вон по помойкам всё побираются. Бутылки да продукты достают.
- А я ничего и не говорю. Сама вижу.
Людка стала тереть морковку, соля её и набивая этой смесью стеклянные банки.
- Мне просто иногда чудно. Вместе со свиньями кормимся.
«Воробей» нахохлился.
- Ну и что? Зато не голодаем. Была бы прописка, на работу устроились. А я не знаю, как без денег ещё жить?
- - Петь, да ладно оправдываться. Я ни в чём тебя не упрекаю. Влипли так уж влипли.
Людка надела очки и стала походить на интеллигентную особу, хотя по дому ходили слухи, что это такая шалава и пьянь. Двоих старших детей нагуляла и отправила в интернат. Потом её и материнства лишили, потому что прописки нет. А прописки нет, потому что хотела жить в деревне. В городе выписались, а в деревне дом сгорел. Сейчас живут у матери «Воробья», которая выйдя второй раз замуж, сделала своего суженного главным квартиросъёмщиком. Ну а отчим ни в какую не хочет прописывать своего пасынка, лишая того возможности жить по-человечески. Нет прописки – нет работы, нет работы – нет денег. А жить как-то надо. Девчонку кормить. И стала семейка ходить на промыслы. Вот и шли о них пустые разговоры, как о никчёмных людях. Как можно жить без денег? Живут и сыто живут.
Марковна подошла ровно к двенадцати. Петька взял две сумки и потащился со старухой на «кормушку». Всю дорогу почти молчали. Только у свинарника бабка разговорилась.
- Слышь, Петь, у меня есть соседка. Ну ничего плохого сказать не могу. Женщина как женщина. Хозяйка хорошая. В доме порядок. А ведь тоже бутылки собирает. Я как заглянула давече в её квартиру, весь шкаф забит бутылками. Говорит, что больше всего на свете боится голода, а так на хлеб, на картошку всегда насобирает.
«Воробей» кивал головой.
- Сейчас иначе нельзя. Пропадёшь.
- Вот я и говорю. Какая уж тут гордость. Быть бы живу.
Старуха огляделась по сторонам.
- Нам ещё далеко?
- Метров двести.
Марковна старалась запомнить маршрут. Гаражи, лесочек, забор, труба, тупик.
- Сейчас перелезем через забор и посмотрим, что там есть.
Охая и кряхтя, женщина с помощью «Воробья» оказалась на большой площадке, где в тёмных кучах со сладковато-тошнотворным запахом копошились люди. Марковна с непривычки отшатнулась, а потом её руки сами потянулись к, валяющейся на земле, крепкой оранжевой моркови и крупной картошке. Набрав две сумки, она довольная наблюдала за этой житейской картиной.
Потом к ней подошёл «Воробей» тоже с набитыми сумками.
- Тут иногда мясо бывает. – Заметил он. – Охранники за бутылку водки могут несколько килограммов дать. Фарш иногда подвозят. Мясные отходы. Сегодня, правда, ничего нет.
Марковна улыбалась как ребёнок.
- Петь, да ладно. – Говорила она. – Ничего, в следующий раз. Спасибо, что показал. Я ещё завтра приду сюда.
А потом всю дорогу, нагруженные до предела, попутчики говорили о жизни. Иногда встречались какие-то Петькины знакомые, которые спрашивали: «Ну как там?» - «Картошка, морковка.». – Отвечал он скупо.
А между тем люди с сумками, идущие навстречу стали появляться всё чаще и чаще. Вот и пришло время «кормиться» одновременно и свиньям, и людям.
***********