В заброшенной деревушке Мишино, у канала, мне перегородил дорогу симпатичный и в меру злобный, черный козел.
Хозяйка его - баба Граня, неделю назад мужа своего на опушке у дома похоронила.
- Пил он, сынку, сильно пил. Я его из Дубны с больницы вот только привезла. Цельных полгода там лежал, кололи лекарствы. А в дом как вошёл...
Баба Граня стоит у калитки, руки крестом поверх частокола положила и смотрит прямо на меня.
Взгляд у неё необычный, какой-то широкоформатный. Со мной разговаривает, а сама вокруг всё примечает.
- Куды полез! - окрикнула воинственного неугомонного козла, да без вздохов и придыханий опять в мой адрес:
- Как его с лазарету выпустили, в первую ночь Ефимка в сенях заперси и выпил…, а сердце зараз и померло.
Стою, велосипед придерживаю, и что сказать не знаю.
В голове осколки себя, двадцатипятилетнего, держащего трёхлитровую банку, в которую Граня мне льет из бидона ещё теплое молоко. Руки у неё от солнца и земли черные, сухие и не женские вовсе. И сейчас они такие же, как и двадцать лет назад, может чуть тоньше стали.
- Бесы его попутали. Точно бесы… А ты-то куды собрался?
- Да на канал, ба Граня, а там, глядишь, и до Храма докачу.
- За Фимку свечку зажги. Сейчас денег дам.
Баба Граня встрепенулась и суетно заторопилась в избу.
А я споро покрутил педали в размышлениях о виноградной лозе, которая приносит нам три грозда – услаждения, упоения и третий - печали и горя.
Качу вдоль канала, а на нем открыли шлюзы. Баржи бесшумно навстречу.
Вот хорошо быть баржей.
Тебя чем-нибудь загрузили, выписали путевой лист и плывешь в одну сторону, почти по прямой, от А к Б.
А тут, под ногами, скользких дорог нашей обыденной повседневности хоть отбавляй.
И не разобрать, где А, а где Б.
Вокруг одни мостики хлипкие между пунктами существования. Одни ведут в чисто поле, другие в болото.
Знать бы, по каким вышагивать. Никто ж не окрикнет, как баба Граня:
- Куды полез!