И вот наступил долгожданный день, когда представители германского верховного командования подписали в Потсдаме акт о безоговорочной капитуляции. Самая жестокая из всех войн, когда-либо пережитых моей Родиной, наконец-то закончилась Победой! 1417 дней и ночей величайших испытаний остались позади. 9-е Мая объявили Днем Победы.
Радостному ликованию, казалось, не будет конца. Охваченные радостью, люди обнимали и целовали каждого, кто был в военной форме. Для меня этот день чуть не стал трагическим. Меня на улице подхватили на руки и начали сильно подбрасывать вверх (качать) и до того разусердствовались, что при падении вниз не удержали. Я ударился спиной об асфальт так сильно, что не мог опомниться и встать. Мне показалось — оторваны почки. К счастью, всё окончилось благополучно.
Всё хорошо, что делается в меру, а без меры и радость можно омрачить непоправимо.
В 1944 году я познакомился с Ольгой Мироновой. Это произошло в г. Электросталь Московской области. Я вместе со своим другом по службе капитаном Геннадием Бодунковым пришёл в фотографию, чтобы сфотографироваться на документ. Наше внимание привлекла фотовитрина, с которой на нас смотрела красивая девушка с пышной шевелюрой и длинными косами. Генка сразу шутливо заметил:
— Не мешало бы вот с такой познакомиться.
Но где её найдёшь? Прошло месяца три после этой истории. Заглянул я как-то вечером в Дом культуры завода им. Карла Маркса и глазам своим не поверил. В фойе, где танцевало много девушек, стоит оригинал той копии, которая смотрела на меня с фотовитрины.
Познакомиться на танцах, конечно, дело не хитрое. Проводишь аж до самого крыльца.
Перед самой войной Оля приехала в город из рязанской деревни к брату. Но вскоре началась война, и брат ушёл на фронт. Сначала она работала фасовщицей лекарств в аптеке, но потом устроилась на оборонный завод в ОТК контролёром готовой продукции. Работать приходилось по 10–12 часов в сутки. Одевалась скромно, в клуб ходила в ситцевом платье и брезентовых туфельках.
В 1945 году мы с ней зарегистрировались. Она приняла мою фамилию. Пышной свадьбы не было. Существовала карточная система в распределении продуктов. Деньги были обесценены. На рынках ужасная дороговизна. Мы решили поехать в деревню к Олиной матери. На вечер собрались все ближайшие родственники невесты. На столе скромная закуска из картофеля, капусты и пшена. На всю компанию один литр водки.
Но прочность семейных уз не зависит от богатства и пышности свадьбы. Я знаю много примеров, когда на свадьбы затрачивают тысячи, но вскоре молодые расходятся. Не сошлись, мол, характерами. А мы с Олей прожили серебряную свадьбу и продолжаем жить дальше. — 1972 год (Это к слову).
В середине 1945 года в штаб части поступил приказ о демобилизации специалистов народного хозяйства, но меня решили оставить в кадрах мирного времени. Это меня не устраивало, и я принял все возможные меры, чтобы уйти с военной службы.
В Москве, как специалист по золоту, я получил направление в трест «Башзолото» (г. Уфа). Трест же определил конкретное место работы — прииск Верхний Авзян Белорецкого района. Это приблизительно в двухстах километрах от Уфы. Расстояние небольшое, но добираться туда нелегко. До Стерлитамака ехали на поезде, а дальше на старенькой полуторке почти по бездорожью через таёжные горы и хребет Ирендык.
Только благодаря мастерству нашего шофёра Михаила Лисовского мы добрались до места назначения благополучно. Его любимой поговоркой было:
— Наше дело шоферское, надо всё преодолеть, если мы немного скиснем, будем бледный вид иметь.
Преодолев Ирендык, мы оказались в очень бедной башкирской деревне. В доме, где мы остановились на ночлег, не было даже стола. Зато на наpax, занимавших большую часть избы, поджав под себя ноги, сидело шесть или семь ребятишек.
— О, как много у вас детей-то! — сказала Оля, на что тут же последовал ответ хозяина-башкира с длинной, козлиной бородой:
— В этом сельпа виновата.
— Я не понимаю, причём здесь сельпо? — сказала Оля.
— А как же? Керосин привозят редко, а зимой ночь длинная. Темнота. Что делать? Вот и ребятишки.
Мы смутились от такого неожиданного ответа и невольно засмеялись.
В ужин хозяева пили чай с крутом. Крут — это твёрдые, круглые шарики, кислые на вкус. Приготовлены они из творога.
Утром мы отправились снова в путь и к вечеру были уже в Верхнем Авзяне, где мне предстояло работать. Посёлок большой. Добротные дома. На этой земле есть ещё два русских поселения — Нижний Авзян и Кача. Разговаривают авзянцы на своём наречии, отличном от русского говора. На вопрос, как живёте, ответят:
— Слава богу, ничего. Молочкё своё, картоха тоже, — и ещё пошутят, — была бы мука, лепёшки бы стряпать стали, да масла нету, а соль шабры (соседи) дадут.
Прииск Верхний Авзян был старый, а потому бесперспективный, как говорили рабочие «дышит на ладан». Начальником был Филипп Андриянов. Горной специальности не имел. Это
был выдвиженец с начальным образованием. Писал с ошибками, поэтому любую бумажку, написанную Филиппом, называли Филькиной грамотой.
Меня назначили старшим геологом прииска и я являлся также первым заместителем начальника. Сразу же был избран членом партбюро и заместителем секретаря парторганизации, председателем комиссии рабочего контроля, да плюс ещё руководил драмкружком.
Когда я вошёл в курс дел и познакомился с коллективом, то узнал о неблаговидных поступках, творимых верхушкой прииска ещё со времён войны. Сжились, сдружились по-приятельски начальник прииска, председатель приискома профсоюза, секретарь партбюро, начальник золотопродснаба, начальник торгового отдела и влиятельные лица районного масштаба. Критика была не только не в почёте, а наоборот, зажималась так крепко, что многие боялись что-либо сказать против. Со смельчаками немедленно расправлялись. Им присылали повестки в армию. А верхушка потирала руки:
— Ещё одного «дезорганизатора» «скачали» на фронт. Не будет больше на собрании кричать. Пусть с автоматом немцев критикует, а нам тут нечего свои права качать. — И продолжала спекуляции продуктами. Резкая разница между государственными ценами и рыночными приносила им баснословные прибыли. Так, например, килограмм сливочного масла стоил в магазине по карточкам 16 руб., то на рынке — 400 руб. Плитка чая в магазине стоила 7 руб. 40 коп, а на рынке — 200 рублей и так далее.
Были махинации и с подсобным хозяйством, имевшемся в распоряжении Золотопродснаба, в котором содержался крупный рогатый скот, свиное поголовье, пасеки пчёл, и другое. Забьют, скажем, быка или корову на мясо и комиссия составляет акт, в котором указывается вес для оприходования меньше фактического наполовину. Так же поступали и с другой продукцией. Потому-то и делались бесплатные подарки в виде мяса, масла, мёда в том числе и управляющему трестом Рыбакову Н.Д.
К спекуляциям продуктами прибавились махинации с золотом. Было это так. На одном из участков по добыче рудного золота под названием «Золотой ключ», остановили бегунную фабрику из-за нехватки руды.
Амальгамационные листы, которые улавливают золото с помощью ртути, ободрали, как белку. Полученное золото сдали под вымышленными именами старателей-вольноприносителей и получили солидные боны. Когда я узнал об этих махинациях, то возмутился до глубины души.
Молчать, значит потакать преступникам. Началась нелёгкая борьба с преступной группой. Поиски правды... Есть ли она? В этой трудной борьбе я не был одинок, но основной груз взвалил на свои партийные плечи.
Вокруг меня сколотился актив из лучших производственников, коммунистов и беспартийных, демобилизованных солдат и офицеров, из местных жителей. Первое наше заявление обо всех проделках и преступлениях на прииске, адресованное управляющему трестом «Башзолото» т. Рыбакову Н.Д., подписали восемнадцать человек. Проходит месяц, второй, ответа нет. А Рыбаков и не думал принимать никаких мер к разоблачению шайки, а думал, как их уберечь от расплаты. Наша борьба ожесточилась и стала открытой. Новое заявление было отправлено на имя районного прокурора в г. Белорецк, но и после этого дело было спущено на тормозах. Шли месяцы, а действенных мер никто не принимал. Преступники почувствовали себя неуязвимыми, и только решение правительства о передаче всей золотой промышленности из Министерства цветной металлургии в МВД СССР, при котором были созданы специальные отделы ОБХСС по золоту, спасло положение дел.
Узнав об этом, я со всеми своими материалами обратился в ОБХСС Башкирской республики, к начальнику отдела ст. лейтенанту Радченко. Он прекрасно понимал, что скрыть результаты следствия от меня невозможно, так как наши материалы подтвердились на допросах всех, кто расписался в показаниях.
Тогда верхушка решила дать хорошую взятку Радченко. И этот солидный денежный куш, преподнесённый Радченко сотрудницей треста Эльзой Томберг, сделал своё грязное дело. Следственные материалы он сжёг, а начальству доложил: «Ничего существенного я там не нашёл. Одни распри. Надо дать рекомендацию тресту Мичурина и Андриянова разъединить».
Вот так наше коллективное заявление заглохло в третий раз.
В это же время в моей жизни наметился новый этап благодаря инженеру-геологу из Верхнеуральска Виктору Константиновичу Бутину — смуглолицему, здоровенному, истинному гурану, земляку.
Ему я рассказал о своей борьбе с расхитителями. На это он ответил:
— Знаю я, какое грязное гнездо здесь свито. Переходи в нашу партию, если не хочешь сгинуть. От тебя остались кожа да кости. Плетью обуха не перебить.
Поиски и разведку золота он проводил на границе Башкирской АССР и Челябинской области. База партии была в Верхнеуральске. Он предложил мне стать его заместителем. Я согласился. Ну, а как же с правдой? Неужели попуститься и всё бросить? Оставить жуликов безнаказанными? Это не в моём характере. Собрав своих единомышленников, я сказал:
— Не думайте, что я намерен в этой борьбе сдаваться. Я действительно скоро уеду в город Верхнеуральск, но нам надо бороться до конца.
Меня поддержал слесарь Копытов:
— Надо победить, иначе нас зажмут в свои когти ястребы, как воробушек, и будем мы пищать: чуть жив, чуть жив!
Текст заявления был обновлён и направлен в Москву в Комиссии Партийного контроля при ЦК КПСС и Советского контроля при Совете Министров РСФСР. Через две недели прибыли в Уфу представители этих комиссий. Они работали днём и ночью, быстро и оперативно. Было выявлено много преступных фактов и на других рудниках и приисках треста. Состоялся суд в открытом судебном заседании. Преступники получили по заслугам разные сроки наказания. Среди них — Ф.Андриянов, его подручный Потапов, начальник треста «Башзолото» Рыбаков Н.Д., Эльза Томберг и другие.
Вот так восторжествовала ПРАВДА! Наша борьба за неё закончилась полной победой.
Разворовывать золотой запас страны, так необходимый для расчётов по Ленд-лизу, никому не позволялось. Лаврентий Павлович (Берия. — Г.М.), к таким людям имел особую «любовь».
Возвращаясь к борьбе с расхитителями, скажу, что они вышли из заключения не скоро. Одного из них, Радченко, я встретил только в 1953 году. Его освободили по амнистии со смертью Сталина.
Но об этом немного подробнее. Дело в том, что в самом начале марта 1953 года я получил очередной отпуск и решил провести его в Москве, чтобы посетить музеи, театры, выставки, полюбоваться столицей. Но этим мечтам не суждено было осуществиться. Пятого марта в 21 час 50 минут скончался И.В.Сталин.
Глядел я в глаза людей и видел в них отражение большого горя. Особенно мне запомнился день похорон 9-го марта. В огромной массе, сплошного моря людей шли матери с детьми на руках, рабочие, студенты, школьники, москвичи, приезжие.
Что творилось на подходах к Дому Союзов описать очень трудно. Это надо было видеть своими глазами. Все перекрёстки были перегорожены грузовыми машинами с песком, и люди, охваченные каким-то диким отчаянием лезли под машины и через их кузова. Лезли и падали, давили друг друга, а душераздирающие крики о помощи утопали и растворялись в общем хаосе возгласов и причитаний. Ни пешая, ни конная милиция были не в cocтоянии сдержать беспрерывный напор людей, которые спускались с крыш домов по водосточным трубам и шли лавиной напролом, чтобы попрощаться с Вождём. Хорошо, что мы оказались не в центре давки и уцелели. Домой мы увезли тяжелое чувство.