В тот день Нина Петровна, наш словесник и классная, женщина 60-ти лет с деспотичным лицом и острым, непроницаемым взглядом, была настроена к нам доброжелательно.
- Ребята, познакомьтесь: Лена Понкова. Прошу любить и жаловать. С этого дня Лена будет учиться с нами.
Двадцать пар глаз молча разглядывали новенькую. Незаметная тоненькая девочка, одетая скромно и дешево. Смахивает на интернатскую. Этакая «серая мышка». Я потому так подробно говорю об этом, что оно имело обширные последствия.
Новенькая в своем нелепом платье темно-зеленого цвета скромно протискивалась к свободному месту на последней парте.
- Понка-а-а! – протянул Сашка Воробьев, извечный выдумщик и заводила. Класс отозвался смешками. А новоиспеченная Понка, растерявшись и сконфузившись окончательно, неуклюже рванула вперед и нелепо бухнулась на стул.
Скоро о Понке забыли. То есть, конечно, мы замечали ее, но с той лишь целью, чтобы посмеяться над ее старомодными платьями, из которых она давно выросла. Настоящее ее имя мы не помнили уже на следующий день. А Понка осталась.
Никто даже не пытался с ней подружиться, никому до нее не было дела, и никто так бы ее и не заметил, если бы…
В тот год я была по-настоящему счастлива. Отношения со Стасом развивались стремительно. Каждый день после уроков он провожал меня домой, мы заходили в маленький магазин погреться, ели чипсы. Счастливые, мы тонули в сугробах, уступая друг другу единственные варежки, и долго целовались в подъезде.
Стас стал моим первым мужчиной. Это случилось у меня дома. Родители смотрели телевизор в соседней комнате, а я плакала от боли, крепко закусив одеяло… Не кричать, только не закричать!..
До конца десятого класса мы были близки. Родители ничего не подозревали. Лишь однажды отец, улыбаясь, сказал:
- А Стас хороший парень! Кажется, дочка, ты ему нравишься, что-то часто он стал бывать у нас…
Вполне безобидно, но я вздрогнула. И отвернулась. Кажется, слишком резко. После этого мы стали осторожнее. «Один учебник физики на двоих» был забракован.
Оставался месяц до летних каникул. Со Стасом мы теперь виделись только в школе. Пришла пора расплачиваться за нашу беспечность…
- Что с тобой происходит, Светлова? Две тройки за год! Ты понимаешь, что это значит? Или тебе все равно?
Светлова – это я. До этого – круглая отличница. На риторические вопросы отвечать не обязательно, и я молчу. И мне действительно все равно.
Нина Петровна останавливается возле моей парты и, нагнувшись, пристально смотрит мне в глаза. Ей кажется, что таким образом она внушает мне почтительный страх.
- Придется, Светлова, мне встретиться с вашими родителями. Имеются вопросы? – произносит она стереотипную фразу.
Я пожимаю плечами и ищу под партой руку Стаса. Теплая и мужественная рука.
Как-то неожиданно сообщили о тяжелой болезни бабушки, как-то скоро собрали вещи, как-то быстро шел автобус по размытым деревенским дорогам… Вспоминаю сейчас свою страдальческую замкнутость в те дни. Что я предчувствовала? О чем догадывалась?
Но вот позади остались километры, одинокие и грустные, и я, не раздеваясь, бросаюсь к телефону. Длинные гудки. Набираю номер Машки Воронковой – она живет в одном подъезде со Стасом.
- Але, Маш, привет!
- Привет.
Молчание.
Она знает, о чем я хочу спросить, и молчит. Я молчу тоже. Словно все звуки вымерли на земле, кроме моего тяжелого дыхания.
- Маш, как Стас? Я звонила ему, но, кажется, никого нет дома…
- Знаешь, - чувствовалось, что она тщательно и осторожно подбирает слова. – Пока тебя не было… Так неожиданно… мы все в шоке были…
- Да что случилось?! Где Стас?
- С Понкой.
Я брякнула трубку на рычаги. Меня колотило, как в ознобе. Что-то подсказывало мне, что Машка не соврала. Я смеялась над нелепостью сказанного. С кем? С Понкой! С этой… в драных обносках. С этой… Черт возьми!
Наконец я услышала любимый голос.
- Привет, Стас! Прости, что не сказала об отъезде. Я… Я люблю тебя, Стас! Але, ты меня слышишь?
- Слышу.
Один кленовый лист упал на подоконник. Зазвенел по стеклу. Внутри что-то тревожно зашевелилось. Эх, была не была!
- Стас, я Машке звонила…
- Значит, ты уже знаешь? Прости. Не хотел причинять тебе боль…
Мы молчали, захваченные мыслями об одном…
Когда в класс вошел Стас, я натянуто-тревожно замерла. Он прошел к ней. Сверлила мысль: «Так не бывает! Так не должно быть!» Но это было. М об этом уже знали все, и все это приняли. Все, кроме меня.
Стас избегал встреч. Только спустя неделю я смогла с ним поговорить, подкараулив около школы.
- Привет!
- Привет, - он попытался пройти мимо, тяжело ссутулив плечи.
- Стас, ты что, обиделся? Я же объяснила (почему слова превращаются в какую-то унизительную глупость?)
- Я не обиделся. Я люблю Лену.
- Кого-кого? Эту мышку серую? Понку интернатскую?
- Ее Лена зовут.
- Стас, ты что, смеешься? Какая Лена, ты посмотри на нее, ее нельзя любить, понимаешь?! Жалость берет и плакать хочется от одного ее вида…
Стас как-то странно взглянул на меня:
- мы с тобой очень разные люди.
И вошел в класс.
...Прозвенел последний звонок. По настоянию родителей я уехала поступать в медицинский. Незадолго до этого безжалостно сожгла все его фотографии, холодно наблюдая в огне судороги любимого лица. Много позже я узнала, что они поженились.
Все эти годы я думала только о них, давно перестав разбираться в своих чувствах: люблю ли я его или во мне горит только ненависть? НЕНАВИСТЬ!
...В ночь на 28 октября 20.. года в родильном отделении умирала женщина. Страдальчески морщась, она смотрела на болезненно-худого, с синеватым оттенком кожи, сына и по лицу ее текли большие, тяжелые слезы. Она умерла через несколько часов после родов.
Заполняя бумаги, я с ужасом прочитала фамилию роженицы: Токарева Е. В. Словно ножом полоснула по сердцу страшная догадка. Жирно подчеркнула слово «смерть» и открыла форточку. Повеяло свежим морозным воздухом…