У Аристарха лопнуло терпение. Не просто лопнуло, а лопнуло как-то внезапно, предательски, звучно, громко, ошеломляюще. Буд-то кто-то громко внутри него пукнул и подло не извинился – вот как лопнуло. Окружающий Аристарха мир засмердел несовершенством, коварством, лицемерием, предательством, никчемностью. Результат такого разворота внутренней жизни бедного Аристарха не заставил себя ждать. Он понял, что надо что-то делать. Что именно делать он не знал, но точно знал, что очень надо.
Трое суток кряду он ложился и вставал с этим «НАДО». Оно измучило его до того, что он вдруг запил, да так, что сам себе удивился. Но «НАДО» не отступало, подзуживало, заставляло браться то за стакан, то за перо. Почему за перо? - Аристарх не находил никакого объяснения этому и, взявшись, а потом, спустя минут семнадцать, откладывая, отбрасывая от себя любимую чернильную ручку, с ужасом пялился на блистательно - белый бумажный лист, изуродованный странной фразой: «Глубокоуважаемый господин презид». Фраза на этой букве «д» обрывалась. И ничего следом за ней. Просто обрывалась. – Неужели я трус? Или мне нечего сказать? Или мне противно подписать это своим отчеством Гедеонович и своей фамилией Каша? За этими размышлениями, на шестой день, страсть к стакану отпустила его.
Крошечная квартирка к тому дню заполнилась, как забытый мусорный контейнер, пустой стеклотарой и скомканой писчей бумагой.
Аристарх был художником. Не то что был, а собирался им стать.
Терпел Аристарх сам себя, свое несовершенство, медленный творческий рост. Да вот еще и Катька его бросила.
Причем тут президент? подумал Аристарх и забыл это «НАДО».