ИНТЕРВЬЮ С САМИМ СОБОЙ
Иван Зорин: Что вы думаете о современном искусстве?
Зорин Иван: То, что сейчас творится иначе как обскурантизмом не назовёшь. Это следствие общего духовного упадка, системный кризис нашей техногенной цивилизации. Не последнюю роль здесь играет момент роботизации, торжество не демократии, а технократии, то, что удручало Хайдеггера и приводит в восторг Тофлера. Сегодняшняя диктатура безвкусия представляет собой самый настоящий эстетический тоталитаризм. Современное искусство имеет отношение к чему угодно – политике, шоу-бизнесу, масскультуре, но только не к искусству.
И. З.: При этом, согласитесь, расцвела масса журналов, учреждено множество премий.
З. И.: «Толстые» журналы выродились. А гламурные, нашпигованные сплетнями про «звёзд», делают из нас подростка, подглядывающего в замочную скважину. Их срамно читать. Разнообразие же премий в самом деле поражает! Они присуждаются чуть ли не ежедневно за многочисленные подвиги на ниве искусства. Под объединяющим заголовком: «Талант не пройдёт!»
И. З.: Сужая рамки, поговорим о литературе. Как Вы относитесь к «новому реализму»?
З. И.: На мой взгляд, это хорошо забытый старый. Любой реализм фиксирует текущее, и при смене декораций неизбежно обновляется. Привлекательность этого направления в том, что автор, откликаясь на повседневность, затрагивая её больной нерв, обречён на «социологический» успех самим выбором темы. Но в отсутствие художественных достоинств такие произведения – продукт скоропортящийся, в сущности, не отличаясь от газет. Поэтому их авторам приходится спешить, им некогда работать со словом. И по набору художественных приёмов «новые реалисты», безусловно, уступают «старым». Классическая школа умела делать вещи более глубокими.
И. З.: Вынужден с Вами согласится, я совершенно не представляю, кто, кроме критиков, осилит современный роман. Текстуальное впечатления от первых же абзацев настолько удручает, что нет сил перевернуть страницу. В модных сегодня интеллектуальных романах лексика оставляет желать лучшего, а уровень «литературного вещества» приближается к детективному жанру. Но в детективе держит сюжет, а тут?
З. И.: Возможно, на первый план здесь выходит концепт: «Достоинство – в отсутствие достоинств! Стильно любой напишет, а попробуйте канцеляризмами!» (Смеётся) Впрочем, тогда честнее предъявить белые листы, по крайней мере, не портит вкуса…
И.З.: Если я правильно понял, новое для Вас не главное, а главное – хорошо писать. Откуда же возникают литературные направления? Отражают ли они дух времени? Или характеризуются спецификой эстетических воззрений?
З.И.: Известен французский «новый реализм» в живописи. «Новая волна» в кино. Или «новые русские». На мой взгляд, возникновение подобной терминологии – явление чисто социальное. Когда та или иная группа амбициозно настроенных людей стремится выделиться, противопоставляя себя остальным, то первым делом придумывает себе название. Стремясь к обособленности и самоидентификации, это объединение позиционирует себя громкими заявлениями о собственной неповторимости, о разрыве традиций и осуждении непосредственно примыкающего к ним прошлого. Группой легче пробиться к информационным потокам. А критики потом заботливо выпестуют их особость, подчёркивая инаковость по известной схеме: «Найдите десять отличий!». Но в культуру легче прорваться, чем оставить в ней след. Современные геростраты из кожи вон лезут, чтобы выглядеть непохожими, оригинальными в глазах современников, ничуть не задумываясь, как их будут воспринимать потомки. Им не только не нужна посмертная слава, но, будучи представителями своего поколения, они не стараются соблюсти его реноме. В погоне за известностью авторы-политики переходят из одного лагеря в другой, где больше печатают, больше пиарят. Ибо научиться писать куда труднее, чем сменить политические убеждения…
И.З.: По Вашему, на российском небосклоне сегодня ни одного яркого таланта?
З.И.: Ничего сверх ординарного. Обидно, но в творческом плане даже позавидовать некому.
И.З.: Это стимулирует?
З.И.: О, ещё как! Вспомните, как подвинул всех Сезанн, породив плеяду сезанистов. А сколько подражателей у Кафки? Или Борхеса? Но у современных авторов амбиции лежат за пределами творчества и сводятся к тиражам, индексу цитирования, участию в телепередачах. Само же качество, похоже, мало кого интересует. Ведь от сравнения собственных текстов с мировой классикой у них должно сводить скулы. Что это? Особая форма отстранённости? Невосприимчивость? Паранойя? Или отсутствие творческого тщеславия?
И.З.: А, по-моему, они счастливцы, для них не существует гамбургский счёт!
З.И.: Да, но для меня это, признаться, странно. Искусство же не копия, не дубляж, не повтор в худшем варианте, это, прежде всего, попытка найти что-то своё, пусть на йоту отличное от предыдущего, на миллиметр превосходящее его. Иначе прогресс сменится регрессом, застоем, мелкой грызнёй и погоней за подачками.
И.З.: Собственно, это мы и имеем. Правда, учитывая размеры премий, не такие уж это и подачки. Однако, не находите, что так было всегда? И Моцарта положили в общую могилу, и Вивальди похоронили на кладбище бедняков.
З.И.: Добавьте, что и помнят Вивальди благодаря Баху, а слава к самому гениальному немцу пришла только после смерти. Увы, мир несовершенен. И хуже того, в нравственном отношении не меняется. Но в наше время литературный процесс приобрел гротесковые формы, породив особый тип «автора без книг». (Смеётся).
И.З.: Собственно, тут нечему удивляться, когда искусство стало товаром, книги пишут не для чтения, картины не для того чтобы радовали глаз, а музыку – чтобы слушали. Всё это создаётся для продажи. Подразумевается, что второе напрямую связано с первым, что никудышное искусство будет отвергнуто потребителем, не выдержав свободной конкуренции. Но это не так. И мы видим, что при достаточной рекламе можно скормить, что угодно, не обращая внимания на то, что у публики наступит эстетическая тошнота.
З.И.: Или со временем атрофируется эстетическое чувство и выработается защитный механизм. Как у пескаря в бензиновой Москва-реке. Приспосабливаясь, мы переживаем эпоху культурной мутации, секта читателей вырождается, исчезает – ей, кстати, посвящена моя последняя книга «Секта Правды», – зато растёт масса потребителей бульварного чтива.
И.З.: И нон-фикшн?
З. И.: О, да, если под нон-фикшн понимать буквальный перевод: «нехудожественная литература»! А точнее антихудожественная. (Смеётся). Сейчас в прозе принято излагать личный опыт, десятками издаются романы мемуарного плана. От автора не требуется полёт фантазии, его труд сводится в основном к воспоминаниям и описаниям, приправленным политикой. При этом и «Севастопольские рассказы» и «Казаки» относятся к тому же жанру, важен класс, мастерство. Пережитое Толстым становится пережитым его читателями, присваивается ими, делаясь близким, факты из биографии современных авторов остаются интересными лишь им самим. Они не могут, встав над собой, подняться до уровня коллективного бессознательного, им не удаётся передать случившегося так, чтобы читатель вставал на их место. Их герои остаются бесконечно чужими…
И.З.: А Ваши?
З.И.: Ну, в отличие от этих романистов я не претендую на документальность и тщательное выписывание психологических портретов, что обязательно предусматривает реализм. Поэтому реалисту непростительно, когда его героям не верят. А этот упрёк сегодня можно бросить почти всем.
И.З.: И почему, на Ваш взгляд, они не вызывают доверия?
З.И.: В первую очередь у авторов бедные средства выражения, с арсеналом которых добиться правдоподобия просто невозможно. Во-вторых, невысокий философский уровень. Недостаточная глубина мышления. В общем отсутствие того, что называют талантом. (Смеётся).