К.Велигина
ВЕЛИКИЕ ИЗГНАННИКИ
повесть
Поночь. Сентябрь. Дождь.
Волчьей походкой он возвращается домой - в лес. Не сутулясь, но чуть пригнувшись, не вразвалку - враскачку, по-звериному, привычно втянув голову в плечи. Вперёд, вперёд... Без фонарика, хотя фонарик в кармане. Тьма, папоротник, спасительное бездорожье. Ветки почти не хрустят под ногами. Он научился ходить бесшумно, как тень.
Дорога знакома ему наизусть, он мог бы идти с закрытыми глазами. Цель - затерянный в лесу старый заброшенный домишко, потемневший от дождя. Когда сильный ветер, дверь в пустых сенях хлопает, ржавые сломанные петли скрипят - и нет никого: пусто...
Грязь еле слышно чавкает под ногами одновременно с шумом деревьев и шелестом дождя. Он сегодня, как обычно, одно целое с угрюмым холодным лесом. Над ним сизое с чёрным небо. Он полон бесчувствия и животной осторожности.
Под чьими-то ногами вдруг беспорядочно хрустят ветки: совсем рядом. Он останавливается. Чьё-то тяжёлое дыхание. Кто-то спотыкается, падает. Он беззвучно нажимает на пружину ножа, и чувствует, как выскакивает длинное узкое лезвие. Кто-то всхлипывает. Женщина... Как волк, он тонко чует запах её духов. Наверно, заблудилась и ищет дорогу. Что ж, пусть ищет, он ей мешать не намерен. И помогать тоже. Он возьмёт немного в сторону, и она даже не узнает, что рядом с ней кто-то стоял. Он напряжённо пытается угадать, куда она шагнёт, чтобы вовремя, без шума отступить. Но не успевает - она внезапно натыкается на него.
Тут же возле её горла оказывается нож. Она не смеет вскрикнуть, только вся трепещет, охваченная нечеловеческим ужасом.
- Молчать, - вполголоса приказывает он, достаёт фонарик и, оставаясь совершенно невидимым, озаряет её лицо ослепительным белым пятном. Она зажмуривает глаза. Он видит перед собой девчонку лет пятнадцати. Её лицо залито слезами. Кожа молочно-белая, волосы чёрные, забраны бархатной заколкой на затылке. Шея гибкая, как у цариц Египта. Черты лица, тонкие и аккуратные, искажены смертельным страхом.
- Куда идёшь? - спрашивает он.
- Ищу дорогу... - она едва шевелит губами.
- Откуда?
Она плачет. Он нетерпеливо прижимает лезвие к её горлу:
- Откуда идёшь?!
- Издалека... Приехала на электричке... Сбежала из дома... хочу... автостопом до Лозинска...
Он молча гасит фонарь и стискивает её руку чуть повыше локтя. До Лозинска... Какого чёрта её понесло в эти дебри? И дорога, и Лозинск далеко в стороне. Впрочем, где этой соплячке найти дорогу. Попёрлась в лес. Как нарочно... А, чёрт!
Он быстро принимает какое-то решение и продолжает свой путь, волоча её за собой. Она давится слезами, падает, встаёт, снова падает. Он прячет нож в карман. Такую и без ножа легко успокоить, если понадобится.
Через четверь часа, проведённых в непрерывном молчании, они добираются до места. Он открывает ключом невидимую дверь и вталкивает её внутрь. Лязгает самодельный засов. Они проходят через ветхие маленькие сени в комнатушку.
Он зажигает лампу - "летучую мышь". Девочка видит, что она в заброшенном доме. Смутно белеет низенькая, но довольно большая печь. Два единственных окошка с уцелевшими стёклами занавешены газетами, щели в стенах заткнуты тряпками. На кривой лавке железный ушат, большой примус, две кастрюли и сковородка; покосившийся столик подпёрт кирпичами.
Она может теперь разглядеть своего захватчика. Он высокий, с бритой головой и небритым подбородком. В волчьем остром ухе у него серьга. Ему лет двадцать пять. На нём длиннополая брезентовая куртка, джинсы и грязные кроссовки. Черты лица красивы, но замкнуты и неподвижны, как у маски. Он затапливает печь, потом поднимает на свою пленницу глаза, от взгляда которых она снова приходит в трепет, как ягнёнок перед закланием.
Он видит перед собой домашнюю аккуратную девочку. Правда, куртка и колготки на ней порваны, но на всём её облике печать благополучной и беспечальной до сих пор жизни. Меньше всего ожидаешь встретить такую девочку ночью в ненастном лесу, но - чего только не бывает на свете!
Автостопом до Лозинска...
- Кто у тебя в Лозинске? - спрашивает он.
- Тётя, - отвечает она.
- "Тётя", - он глядит на неё исподлобья. - А ты знаешь, что мне свидетели не нужны?
Она дрожит:
- Я никому не скажу, что вы здесь... Честное слово... Никому...
Он усмехается.
- Может, и не скажешь. От кого сбежала?
- От родителей.
- Почему?
Она молчит, потом вдруг неожиданно всхлипывает, кидается в сени и судорожно дёргает засов.
Он неторопливо идёт вслед за ней, поворачивает её лицом к себе и отвешивает пощёчину средней силы. Она закрывает лицо руками. Он берёт её за шиворот и ведёт обратно. Толкает на лавку:
- Сядь. Успокойся. Не будешь дёргаться, я тебя не трону. Сама виновата: попалась мне на дороге. Ну, колись: чего сбежала?
- Я... ребёнка жду... - сдавленно отвечает она, сжимаясь в комок. - Уже четвёртый месяц...
- А, залетела, - он кривит губы. - Ишь ты. А свиду тю-тю. Отличница-приличница. Гимназистка. Ладно, не ной. Я оставляю тебя здесь заложницей. Сейчас мыться будешь. У меня здесь чисто, и ты должна быть чистой. Поняла?
Он приносит из сеней воду и выливает её в ушат. Потом нагревает ушат с водой в печке. Пока вода греется, он достаёт из чемодана в углу полотенце и свою чистую рубашку.
- Наденешь это. А своё тряпьё перестираешь и повесишь вот на эту верёвку. И ботинки вычистишь. Как тебя зовут?
- Александра.
- Сашка, то есть. Слушай сюда. У меня здесь не баня. Будешь мыться при мне. Но я отвернусь. И только попробуй удрать: со мной разговор короткий.
Он достал ушат из печки, поставил его на лавку, а сам сел на табурет и демонстративно повернулся спиной к своей "заложнице". Тихонько всхлипывая, Сашка принялась мыться, не спуская с него глаз. Горячая вода успокоила её, несмотря на отсутствие мыла и мочалки. Она почувствовала себя лучше, вытерлась полотенцем и надела поверх своего белья рубашку "террориста". Она оказалась ей чуть выше колен, вроде короткого халата, а рукава пришлось подвернуть.
- Всё, - тихо сказала Сашка.
Он повернулся и увидел её: босую, с очень светлой кожей и мокрыми тёмными волосами. Он протянул ей старую, неизвестно с каких времён завалявшуюся расчёску:
- На.
Пока она расчёсывала длинные, до пояса волосы, он вскипятил чайник на примусе и налил чаю: ей и себе.
- Пей. Потом постираешь. Вот сахар.
Она пила чай, съёжившись на лавке. Он угрюмо ворошил кривой кочергой дрова. Затем неохотно достал откуда-то свои шерстяные носки:
- Надень. Есть не хочешь?
- Нет. Спасибо.
- Тогда стирай.
Она усердно принялась за стирку. Он какое-то время наблюдал за ней, потом остановил:
- Всё, хватит. Марш на печь - там постель. И спать. Надоела ты мне.
- Можно спросить? - Сашка вытерла руки.
- Что ещё?
- Как вас зовут?
- Сол, - он посмотрел себе под ноги.
- Это от Соломона? - осмелилась уточнить Сашка.
- От Салавата Юлаева, - Сол покосился на неё. - Тебе что, сто раз повторять? Пошла на печь!
Сашка быстро залезла на низенькую печь, где была разложена постель, а в углу, в ногах сушилось несколько поленьев. Она нырнула под колючее верблюжье одеяло.
- Если куда захочешь ночью, в сенях ведро, - предупредил Сол. - И не пытайся бежать.
Сашка вздохнула и закрыла глаза. Она слышала, как он достирывает за неё грязную мокрую одежду, развешивает на верёвке - и сам чистит её и свою обувь.
Потом она заснула.
... Она проснулась в полной темноте и почувствовала, что Сол лежит рядом. Всё в ней сжалось, она, затаив дыхание отодвинулась к стене, но её движение всё-таки его разбудило:
- Какого чёрта?! Встать хочешь?
- Да...
Она перелезла через него, вышла в сени, постояла там, вернулась и бесшумно села на лавку, надеясь, что Сол уже спит. Но тут же услышала грубое:
- Эй, ты! Ложись, как лежала, слышишь?
Она залилась слезами, покорно залезла на печь, стараясь не касаться Сола, и тут вдруг отчаяние овладело ею. Она громко и внятно сказала в темноту:
- Вот что: лучше убейте меня! Я больше так не могу. Я вас ненавижу. Ты понял? Я ненавижу тебя! Где твой хвалёный нож? Я больше тебя не боюсь!
Она ждала резких слов или даже действий в ответ, но ни того, ни другого не последовало.
- Ты красивая, - вдруг неожиданно сказал Сол. - Очень. И я знаю, что с тобой случилось. Тебя кинул какой-нибудь подонок, родители тебя взгрели, и ты сбежала. Ты вот мылась сегодня, а я оглянулся и вижу: у тебя вся спина в полосах. Лиловые и синие. Ты прости, что я тебя ударил... что не отпускаю тебя. Подожди: мне через месяц достанут паспорт, и я тебя отпущу. А злюсь я, потому что весь издёргался. Всё жду, что за мной придут... есть, за что. А ты тут прыгаешь, будишь меня, боишься... Я не ради тебя лёг сюда; мне просто некуда больше лечь. И одеяла второго у меня нет. И вообще, на полу холодно. Войди в моё положение. Я не от хорошей жизни здесь живу и тебя держу. Ты мне не нужна, но отпустить я тебя пока не могу, понимаешь? Спи.
Он протянул руку и осторожно коснулся её мокрого от слёз лица.
- А когда сможешь, отпустишь? - она проглотила слёзы.
- Клянусь, - ответил он.
Через две минуты они оба крепко спали. Тихонько потрескивала маленькая печь, дождь стучал по ветхим карнизам, и ветки кустов, как птицы, бились и стучали в стёкла единственных в доме окон...
Она просыпается поздно. Ей не сразу понятно, где она. Она долго лежит, глядя в потолок, на котором играют солнечные блики. Потом всё разом вспоминает и резко поворачивает голову. Никого нет ни на печи, ни в доме. Убогое жилище мягко освещено солнцем и выглядит приветливо. Рядом с собой на печке Сашка находит записку: "Приду поздно. Не уходи!!! Сол".
- Не уйду, - вслух говорит Сашка. - Не беспокойся. Не в чем мне уходить. И, в сущности, некуда...
Она знает, что тётя, живущая в Лозинске, едва увидев племянницу, немедленно отправит её обратно к родителям. Точнее, вызовет их телеграммой или по телефону, и под конвоем она будет с позором доставлена домой. А дома её ждёт всё тоже: скандалы, упрёки, может быть, снова побои - но вряд ли. Существует множество других наказаний для падших "отличниц-приличниц". Её наверняка будут держать взаперти, не разговаривать с ней и временами стыдить и унижать её придирками и злобными насмешками. Мать на это горазда. Отец будет молчать, только иногда окидывать её недоумённым, презрительным, холодным взглядом... Всё это уже было. И, без сомнения, продолжится, если она вернётся.
Ах, как всё глупо. Но слёз в ней больше нет.
Она расчёсывает волосы, закрепляет их на затылке заколкой и мягко, как кошка, спрыгивает с печи. Печь очень тёплая: видимо, Сол ещё раз затопил её перед уходом. Интересно, от кого он здесь скрывается?
Она подворачивает его носки: они велики ей. Потом разогревает на примусе чайник. Сол, видимо, не умеет готовить в печке, да и ухватов у него нет. Она тоже не умеет. Он оставил ей на столике растворимый кофе, булку и колбасу. Сашка аккуратно делает себе бутерброды. По утрам её теперь всё время тошнит, пока она не поест. Она садится на лавку за столик и с удовольствием завтракает. Ей нравится, что кругом спокойно и тихо. За окнами перекликаются птицы. Она снимет с окна газетный лист и смотрит наружу. Кругом - полуоблетевшие кусты, и вся земля в золоте листьев. За низенькой покосившейся оградой палисадника виден ещё один полуразвалившийся домик. Вид его не страшен и не вызывает неуюта. Он озарён золотом бабьего лета, одарён последними прелестями тепла... Сашка улыбается, глядя на него. В стороне, за деревьями синеет лесное озеро. Небо безоблачное, голубое. Сашке хорошо...
Она приходит к выводу, что сама судьба столкнула их с Солом, и, пожалуй, лучше для неё - остаться с ним. Он был с ней груб с ней, но был и добр. Он дал ей тепло, пищу и обещал безопасность. Он даже перестирал её вещи: они сушатся на верёвке, но пока что совсем ещё сырые. Бескорыстно ли он сдалал всё это? Она не может быть в этом уверенной; но ни от кого в мире она не может теперь ожидать большего, чем он сделал для неё. Даже то, что у неё теперь есть , ей, кроме Сола, никто бы не дал и не предложил. Вряд ли он снова обидит её. Во всяком случае, она успокоилась, взяла себя в руки и больше не даст ему повода грубо с ней обращаться. Скорее всего, поладить им будет легко, хотя она его совсем не знает.
Сашка с грустью вспоминает о том, как забыла в поезде спортивную сумку с вещами и остатками еды. Там было даже немножко денег. Теперь у неё совершенно ничего нет, кроме того, что сушится на верёвке.
Она вздыхает и принимается готовить обед на примусе: варит суп из найденной тушёнки, картошки и лука, а на второе жарит на сковороде картошку с луком и подсолнечным маслом. Ближе к вечеру она немного съедает сама, всё прочее оставляет Солу: наверняка он придёт голодный.
Прогуляться бы, но совершенно не в чем. Одежда сохнет довольно медленно.
Сашка находит на лавке небрежно брошенный блокнот и огрызок карандаша. Она вырывает из блокнота два листочка и пишет. В ней уже нет ни тоски, ни горя: переживания последних дней почти бесследно уничтожили их. Она полна теперь совсем другим: бессознательным и непонятным. Но, чтобы поставить точку, она хладнокровно, с полным самообладанием обращается к прошлому: следует покончить со всеми неясностями, подвести все итоги.
Написав два коротеньких письма, Сашка начинает скучать. Чтобы чем-то занять себя, она принимается протирать пол и натыкается на чемодан Сола, который до сих пор не остановил на себе её внимания. Чемодан не заперт, и Сашка заглядывает внутрь. Аккуратно сложенная одежда. Пистолет без патронов - Сашка вертит его в руках с любопытством. Вырезка из газеты. На ней фотография светловолосого, гладко выбритого, красивого молодого человека. Сашка с трудом узнаёт в нём Сола. Читает: "Подозреваемый в убийстве А. Григорьева Солодов Юрий Викторович, 1970 г.р., ранее не судимый, находится в розыске. По делу об убийстве Григорьева ведётся следствие".
Сашка глубоко задумывается. Значит, Солу сейчас двадцать восемь... Она прячет обратно заметку и пистолет. Заканчивает мыть пол. И забирается на печь - ждать Сола.
Он приходит поздно, часу в десятом. Когда за окнами уже темно и зажжена "летучая мышь", Сашка слышит шаги за окнами, потом лязганье засова и в невольном трепете смотрит в сторону сеней.
Появляется Сол. В руках у него полиэтиленовый пакет и что-то ещё, на глазах чёрные очки, на голове кепка.
Увидев Сашку сидящей на печи, он молча протягивает ей это "что-то ещё": духи в солидного вида флакончике и новые полушерстяные колготки.
Сашка принимает этот дар. Говорит:
- Спасибо. Есть хочешь? Я обед приготовила.
- Хочу, - отвечает Сол и, помолчав, добавляет:
- А я думал, ты сбежишь.
Она молчит в ответ. Он снимает очки, разогревает суп, топит печь. Задумчиво ворошит поленья. Потом закрывает устье заслонкой, не торопясь подходит к печи и снимает оттуда Сашку. Сашка, робея, держится за его плечи. Он смотрит ей в глаза и говорит:
- Ты лёгкая. Что, не боялась здесь одна?
- Нет, - отвечает Сашка. - Тут не страшно. А патроны у тебя есть?
- Что? - он быстро ставит её на пол. - Ты открывала чемодан?
- Да, - признаётся она. - Ты уж извини - от скуки... И про тебя читала. Ты его правда убил? Григорьева?
- Правда, - не сразу, медленно роняет он. - Так было нужно.
- Тебе лучше знать, - Сашка наливает ему суп в миску. - На, ешь. Я картошку сама разогрею.
Ни слова не говоря, он съедает первое, потом второе. Его взгляд угрюмо наплывает на Сашку, на её ещё детское лицо, на маленькие красивые руки и всю изящную фигурку. Она моет посуду. Сол отворачивается, ставит на примус чайник и спрашивает:
- Шоколад будешь?
- Буду, - отвечает Сашка. - Пополам с тобой.
Улыбка чуть заметно трогает его губы. Он достаёт из кармана небольшую шоколадку, разламывает её пополам, и они пьют чай.
После чая Сашка спрашивает:
- Ты в Столе'тове был?
- Да. Завтра опять туда собираюсь, - говорит он.
- Отправишь мои письма?
- Что ещё за письма? - Сол настороженно глядит исподлобья.
Сашка протягивает ему листочки.
- Прочти. Там про тебя ни слова. Можешь проверить.
Он читает:
"Здравствуйте, мама и папа! Не тревожьте милицию. Я жива и здорова. Думаю, мы должны простить и на время забыть друг друга. Это было бы пока самое лучшее для нас.
Со временем я надеюсь получить от вас все мои документы и жить отдельно. При первой же возможности я продолжу учёбу и постараюсь добиться успехов не менее блестящих, чем те, за которые вы столько лет терпели меня в доме. Моё новое положение не будет мне помехой. Позже я сообщу вам о своём местонахождении. До свидания.
Александра".
Сол пришёл в восхищение от Сашкиного слога, но никак не обнаружил своих чувств и принялся читать второе письмо.
"Здравствуй.
Это моё первое и последнее письмо к тебе. Мне тяжело было понять, что ты уже меня не любишь. Мне кажется, я уже тоже не люблю тебя: и это хорошо.
Ты предал меня, но я не в обиде. Ты для меня теперь просто ничто. На ничто нельзя обижаться.
Через пять-шесть месяцев родится твой ребёнок. Вряд ли ты станешь искать нас - и правильно сделаешь. Я постараюсь, чтобы мы с тобой никогда больше не встретились; и ты сам не ищи этих встреч. Так будет лучше.
Прощай".
Сол аккуратно сложил листочки вдвое и сказал Сашке:
- Это я отправлю. Только не из Столетова, а с другой станции. Хорошо написано. Прямо как у Пушкина: "Я вас прошу меня оставить..." - а дальше не помню. Я был троечник. Ты мне адреса напиши.
- Напишу, - ответила Сашка.
Он подсел к печке.
- Ты правда больше не любишь его?
- Правда, - твёрдо ответила Сашка. И добавила:
- Даже не знаю, почему. Я очень его любила.
Сол помолчал.
- Завтра будет хороший день, - уронил он. - Хочешь, покатаю тебя на лодке? Только брюки тебе достану и сапоги.
- У тебя есть лодка?
- Есть, - он махнул рукой. - Там... в камышах. А на чердаке я знаешь, что нашёл? Смотри. Вроде бы что-то про Наполеона.
Он достал из чемодана старую потрёпанную книгу на французском языке.
- "Стихи о Наполеоне Бонапарте", - тотчас перевела Сашка.
- Ты что, знаешь французский?
- Знаю. Я учусь в специальной французской школе - с первого класса.
Она задумалась, разглядывая книгу:
- Интересно, откуда она здесь? Выпущена в конце девятнадцатого века...
- Во время войны в этих лесах какое-то время находились наши союзники, - пояснил Сол. - Это мне рассказал один человек. Ну... и один из них, наверно, забыл здесь эту книжку. Почитай, что ли, вслух. Может, что-нибудь переведёшь?
- Я всё переведу, - улыбнулась Сашка.
Весь оставшийся вечер она читала ему стихи по-французки и тут же переводила их, а он слушал.
- "Ты скрылся, великий изгнанник, - говорила Сашка. - На острове Святой Елены твой профиль в лучах славы искали побеждённые и победители. Ключи, не полученные тобой, Франция оплакивала, как ключи от Рая... Прощай и здравствуй, император..."
Сол сидел, закрыв глаза. Прощай и здравствуй, император. Он вспомнил, как тогда ударил ножом, и кровь брызнула во все стороны... Раненый упал в траву. Он сволок его в пруд и оставил тонуть, ещё живого. Ключи, не полученные тобой... твой профиль в лучах славы.
Сол закрыл лицо руками, и смеющееся светлое лицо Янки встало перед ним, как живое. Как он любил её! Даже когда она стала жить с другим... Потом была предана, брошена этим другим. И не перенесла этого...
Ключи от Рая. Может, ты теперь в Раю, Янка? Побеждённые и победители - это те, кого я знал... А я скрылся - "великий изгнанник". От земного суда, но не от небесного, нет...
Ночью, лёжа на печи, он вдруг понял, что плачет. Его лицо было таким же мокрым, как вчера лицо Сашки. Уже почти два года эта печь, эти стены. Два года ветер поёт за окнами. И два года Янка по ночам приходит к нему, тихо кладёт ему руки на плечи: я с тобой, Сол... И он не смеет пошевелиться, иначе она исчезнет, как сновидение.
- Сашка! - он вперил влажный взгляд во тьму.
- М-м? - сонно отозвалась Сашка.
- Красивые стихи... о Наполеоне... да? Великий изгнанник.
- Да, - откликнулась Сашка.
- В сущности, - Сол задумался, - ты можешь пойти и выдать меня. Прямо сейчас.
- Сейчас надо спать, - возразила Сашка.
- А утром?
- А утром... ты выпьешь кофе и уйдёшь отправлять мои письма.
Он рассмеялся.
- Да. Именно так. Твой профиль в лучах славы искали побеждённые и победители. Ключи от Рая. Боже мой!
Сашка изумлённо приподнялась на невидимой во тьме печи.
- Ты плачешь, Сол?
- Вот именно, - ответил он. - Я плачу. Спи.
Она коснулась ладонью его небритой щеки.
- Не плачь. Вот увидишь: всё будет хорошо.
Он стиснул её руку.
- Да. Да...
Потом отпустил. Сон тут же унёс их обоих в неизведанные сферы забытья: прочь от страданий и исколотой, утомлённой несчастьем памяти...
За окном было спокойно. Бесшумно падали листья, устилая землю пёстрым ковром. лес безмолвствовал...
- Я никогда не каталась в лодке, - говорит Сашка, держа в руках вёсла. - А это, оказывается здорово.
- Потому что вёсла лёгкие, - Сол закуривает. - Табань. Глубоко не опускай. И старайся не плескать. Так она легче пойдёт. Когда вёсла тяжёлые, тогда не в кайф.
Он включает магнитолу на батарейках: "Бабье лето" Джо Дассена. Сашка с наслаждением легко гребёт, любуясь великолепием золотых с рыжим берегов и синими небесами. На ней свитер, брюки и резиновые сапоги - всё старое, но целое и чистое. Музыка зачаровывает её: на этом озере она звучит, как откровение. Сол курит и сыпит пепел в голубую солнечную воду. Вода холодная и чистая: в ней видны песчаное дно, водоросли и маленькие рыбы...
- Кто это? - указывая на них взглядом спрашивает Сашка.
Сол пожимает плечами:
- Щуки или плотва. Не знаю. Не ловил.
- Не любишь?
- Раньше любил. А сейчас... куда мне. Два года живу, как под ножом.
Сашка направляет вёсла внутрь лодки и кладёт их.
- Какая она была? - спрашивает она тихо.
Сол жестом подзывает её. Сашка осторожно делает два шага и садится рядом с ним. Он достаёт из-за пазухи маленькую фотографию. На ней улыбается светловолосая девушка с милым простеньким личиком. Её мягкие глаза полны безмятежного света, она - счастлива...
Сол молча прячет фотографию обратно за пазуху и склоняет голову. Потом вдруг внимательно смотрит Сашке в лицо:
- Ты не устала? Может, мне догрести?
- Я сама, - Сашка возвращается на своё место и снова берётся за вёсла.
- Правда, она была красивая? - спрашивает Сол.
- Да, - отвечает Сашка. - И счастливая.
- Она тогда ещё любила меня, - он кидает окурок в воду. - ЕГО она, конечно, любила сильнее. Но счастлива с ним уже не была. Вот так.
Вскоре они пристают к берегу. Сол цепью привязывает лодку к берёзе. Они медленно идут домой; он несёт магнитолу в руках.
- Слушай, Сашка, - Сол останавливается. - Я верю: ты меня не выдашь... Поезжай в Лозинск.
- Гонишь? - Сашка улыбается.
- Сама просилась, - он пожимает плечами. - К тёте...
- Ты лучше, чем тётя, - искренне говорит Сашка. - Несмотря ни на что: лучше. Мне с тобой хорошо, Сол.
- Со мной опасно, - он по привычке исподлобья смотрит на неё.
- С тобой по-человечески, - мягко настаивает Сашка. - А с остальными... как с камнями, что ли.
Сол молчит.
- Ты уверена, что твои родители не будут тебя искать? - спрашивает он минуту спустя.
- Уверена. ПОКА не будут.
- Почему? Письмо письмом, а тебя самой-то нет...
Сашка смотрит на Сола.
- Мой отец - майор милиции. Я его хорошо знаю. Драться он горазд, но горячку пороть не будет и матери не позволит. Это я обещаю тебе.
Сол тихо и протяжно свистит.
- Ого! Если бы я знал, что у тебя за папа, я бы тебя сам лично привёз в Лозинск - из чувства самосохранения.
- А теперь? - Сашка смеётся.
- А теперь...
Сол вдруг останавливается и глядит ей в глаза. Она опускает их. К дому они подходят молча.
... Вечером перед сном Сол говорит ей:
- Не бойся меня, Сашка.
Она ничего ему не отвечает. Он долго сидит у печи, задумчивый, печальный. И вдруг слышит Сашкин голос:
- Ложись, Сол. Я не боюсь. Ведь мне НЕЧЕГО бояться?
- Нечего, - он встаёт. - Считай, что меня просто нет. Ладно?
Они молча лежат рядом в темноте. Потом засыпают - почти одновременно, как прошлой ночью.
Осеннее солнце над землёй. Бесшумное падение листьев в сухие тёплые травы. Безветрие.
Сашка немного погуляла около дома, а потом прилегла возле замшелого старого колодца в пустом палисаднике. Воды в этом колодце давным-давно нет: Сол носит воду из озера. Очень приятно лежать на чистой траве в глубине леса и быть вполне уверенной, что тебя никто не увидит. Сашкины глаза закрыты. Над ней перекликаются птицы. Воздух чист и полон ароматом увядающих растений. Под Сашкой - мягкое ложе из разноцветных листьев, такое же тёплое, как трава. Листья разные - рябиновые, кленовые, берёзовые...
Она ни о чём не думает. Временами, зыбко и равнодушно ей вспоминается Димка... Он был на три года её старше. Всё лето они были вместе, совершенно счастливые. А в середине августа он перестал брать телефонную трубку - когда она сказала ему, что ждёт ребёнка... Врачи согласились сделать аборт, но пригрозили ей бесплодием, и она отказалась. Потом был тяжёлый разговор с родителями. Крики. Скандалы. Отец избил её резиновой скакалкой - чтобы было больнее... А потом она сбежала.
Уехала на электричке. Заблудилась... встретила Сола.
Он, конечно, здорово любил эту Янку. Сашка вздыхает, представляя себе светленькую девушку с простеньким личиком. Она всю свою недолгую жизнь прожила только любовью: сначала к Солу, потом к Григорьеву, который, как Димка, перестал однажды брать телефонную трубку. Янка поджидала его у дверей, плакала, умоляла не бросать её. Он сначала терпел всё это. Потом велел ей убираться вон.
Она убралась...
Рядом с Янкиным домом был пруд. Она пришла туда ночью, чтобы никто не видел. Тихо вошла в воду, как русалка, - и вода сомкнулась над ней и скрыла её лицо, светлые волосы, тонкие руки: всё, что так любил Сол. Вода приняла Янку в своё жилище: холодное, тёмное и спокойное.
... В день Янкиных похорон Сол пришёл к Григорьеву (они знали друг друга с детства) и сказал ему: "Она любила тебя. Пойдём. Надо проститься..." "Я уже простился с ней", - ответил Григорьев. "Простись ещё раз, - Сол был пьян. - Ты понимаешь, Лёха, когда такое дело, прощаются по полной программе. Ведь это ясно". "Я принесу ей на могилу венок из белых роз, - сказал Григорьев. Он тоже немного выпил. - Ты сам увидишь, Юрка. Он будет белый с зелёным. У неё были белые волосы, и она часто ходила в зелёном платье. Ей очень шло, помнишь? Я часто дарил ей белые розы". "Ты не подарил ей своей любви, - ответил Сол. - Это подошло бы ей больше: твоя любовь, Лёха. Пойдём, надо проститься".
Они пришли к пруду поздно вечером. Григорьев нервничал: много курил и что-то говорил в пустоту - кустам, деревьям, кувшинкам... Пруд был старый, окружённый пышной, почти непроходимой зеленью.
"Много зелени, - сказал Григорьев. - Не хватает белого... правда, Сол?.. не молчи, не молчи..."
"Не хватает красного, - отозвался Сол. - Лучше бы здесь цвёл шиповник".
"Я не мог её любить, - руки Григорьева дрожали. - Сол, я не мог... Я её разлюбил. Сердцу ведь не прикажешь, правда?.."
"Ты убил её, - сказал Сол. - Но я передам ей розы - от тебя. Обещаю".
Он незаметно вытащил нож и дважды ударил Григорьева в бок. Тот согнулся вдвое. Теперь здесь есть красное, подумал Сол. Ещё живой, Григорьев ворочался у его ног. Сол стащил его в воду и оттолкнул подальше от берега. Подождал, пока он утонет и скроется под водой. Потом пошёл домой, весь мокрый.
... Переодевшись, он пошёл к цветочным киоскам и купил на половину наличных денег множество белых роз. Сплёл из них пышный венок и отвёз на Янкину могилу, написав на розовой шёлковой ленте: "От Алексея Григорьева. На вечное прощание - Янке".
После этого он быстро собрал вещи и на рассвете исчез из города.
... Сашка перевернулась на бок. Ей представилась Янка в зелёном платье, с белыми, как лён, волосами и с беззащитной, полной лёгкой грусти, улыбкой.
- Зачем ты бросила Сола? - вслух спросила Сашка. - Он бы тогда никого не убил... Потому что любил бы тебя вечно.
Невидимая Янка села рядом с ней на траву.
"Сол будет теперь любить королеву осени", - ответила она.
- Королеву осени?
"Ну да. Это ты".
Сашка опечалилась.
- Может быть. Но он мог не убивать - убил... Это будет теперь с ним всю жизнь. И ты тоже.
Янка смахнула тонкой рукой листья с крыши колодца.
"Я буду улыбаться с фотографии, - ответила она. - Ему и тебе... Всегда. А тот, кто убит, уже не может быть несчастен. Прощают даже тех, кто прячется под водой и больше никогда не выходит на землю..."
- А тебя простили? - шепчет Сашка.
Янка улыбается, молчит. Гладит рукой траву и подставляет лицо солнцу. Потом встаёт и медленно уходит вдаль: лёгкая, невесомая, сквозь деревья, сквозь озеро...
Сашка открывает глаза и смотрит, как по опавшему листу ползёт красивая поздняя гусеница. Паук плетёт паутину в голых ветвях смородины. Муха греется на солнце возле Сашкиной ладони. А на низенькой ветке неизвестная птица разглядывает Сашку круглым блестящим глазом, вертит головкой и насвистывает песенки.
Вечером Сол трясётся в пустом вагоне электрички, возвращаясь в Столетово с другой станции. Глухо хлопают двери. Лёгкий ветер врывается в полуоткрытые окна. Солом овладевает тяжкая неодолимая дремота. Он приникает виском к вздрагивающему стеклу, за которым ярко краснеет заря. Веки его смыкаются.
В его дремоту входит темноволосый в синей ветровке молодой человек и говорит ему: здравствуй. Сол весь напрягается, но глаз не открывает - ему страшно и необходимо видеть того, кого он видит. Здравствуй, отвечает он.
Григорьев улыбается. Извини, говорит он, я не могу подать тебе руки. Спасибо, что ты дал ей розы.
Мне это ничего не стоило, отвечает Сол. Совсем ничего.
Думаешь, я сержусь? Григорьев качает головой. Нет. Просто мне уже никак не подать тебе руку...
Почему ты раньше не приходил? спрашивает Сол. Я так тебя ждал. И свечку ставил.
А ей? спрашивает Григорьев.
Ей нельзя, объясняет Сол. Она сама от себя погибла. Нельзя. Ей только можно носить цветы. И вспоминать, как она улыбалась. И смотреть на фотографию, где она ещё не любит тебя...
Прости, говорит Алексей. Я никак не смогу больше уйти из твоей памяти. Иначе руки у тебя всегда будут красными, как шиповник. Тебе нельзя забывать меня.
Я и не хочу забывать тебя, отвечает Сол. Да и не смог бы, даже если бы хотел. Просто... будь ты тогда осторожней, она пережила бы эту боль и не умерла, понимаешь? Я ведь знаю её.
Понимаю. Григорьев садится напротив него на пустую скамейку, где лежит смятый стаканчик из-под мороженого. Мы все совершили слишком много ошибок и все расплатились сполна. Но у тебя всё будет хорошо, если ты не оставишь ЕЁ...
Сашку? Сол улыбается измученной больной улыбкой. Красивая осень нынче, Лёха. Посмотри, какое небо. Нет, я не оставлю её. Она читала мне стихи про Наполеона. Жаль, что ты их не слышал. Профиль в лучах славы... Ключи от Рая. И Янка приходит. Приходит ко мне каждую ночь.
Я знаю теперь все стихи и песни на свете. Алексей смотрит на него. Настанет время, когда Янка перестанет приходить. Но я буду с тобой до конца, как тень. Только ты уж постарайся, выдержи меня. Любовь милосердна и уходит из памяти. Мы же с тобой связаны пролитой кровью, и от этих цепей труднее освободиться, чем от любви.
Я был троечник, отзывается Сол, но это, кажется, похоже на Шекспира.
Нет, говорит Григорьев. Это просто похоже на сон. Ты меня простил, я тебя тоже... и всё, всё снится. Автостопом до Лозинска. "Летучая мышь". Пистолет. Патроны спрятаны, и Сашка до них не доберётся. Есть хочется. Сады... озеро, лодка... Джо Дассен... И карнавал, карнавал. Все смеются. Платья и чёрные фраки. Кино. Танцы. Наполеон...
- Столетово. Конечная станция, - объявляет голос. Сол вскакивает и вылетает из вагона на тёмную платформу. Отсюда ещё долго добираться до леса, где Сашка ждёт его, забравшись с ногами на старенькую печь.
Теперь они почти не разлучались.
В тихие дни лес кормил их грибами. Они бродили по многу часов, набирая полные корзины. Эти корзины Сол сам сплёл кое-как из смородиновых прутьев. Брали и ягоды. Варенье не варили, съедали так, с молоком и сахаром. По вечерам Сашка жарила и варила грибы, и Солу вспоминалось детство - дача и летняя кухня, где бабушка готовила на примусе: пахло точно так же. Сашка ухитрилась даже засолить немного груздей с чесноком и смородиновым листом. Больше она ничего не умела, да и возможности её были ограничены.
Ещё дважды она писала письма домой, по-прежнему не сообщая, где она и что с ней.
Книг не было. Их заменяла обоим Сашкина память. Эрудированная начитанная Сашка пересказывала Солу множество интересных книг, читала ему наизусть стихи и отрывки из прозы. Сол слушал всегда молча, с непроницаемым лицом, но с внутренним упоением. Кроме того, благодаря магнитоле, изгнанники слушали радио или записи - что им больше хотелось. В ненастные вечера это спасало их от тоски. Они не говорили между собой ни о будущем, ни о прошлом. Почти все хозяйственные обязанности выполнял Сол. Он стирал, мыл пол, топил печь, заготавливал дрова и щепки, покупал продукты, а Сашка готовила. Денег оставалось очень мало. Сол рассказал Сашке, что с тех пор, как поселился здесь, он каждый месяц продаёт в городе по одной золотой и серебряной вещи из нескольких безделушек, оставшихся ему от родителей и от бабушки. Теперь их было считанное количество, и Сол с тоской думал о том, что начнётся, когда ему нечего будет продавать. Всё чаще он повторял:
- Здесь скоро должен появиться мой друг... Он привезёт мне новый паспорт. И тогда всё будет в порядке, Сашка...
Сентябрь приближался к концу. Начались заморозки. Листва пожухла, грибы отошли, ягоды тоже; только краснела, созревая, рябина. Солнце теперь по нескольку дней не показывалось из-за низкой пелены облаков. Всё реже Сашка и Сол катались на лодке. Озеро стало свинцовым. Почти каждый день на нём бывали волны, опасные для самого опытного лодочника. Сашка полюбила, тепло одевшись, стоять на высоком берегу или сидеть на кривом стволе берёзы над водой и смотреть, как буйствует осенняя непогода, как всё неприветливо, неуютно вокруг. Она знала, что в пятидесяти шагах от ненастного озера её ждёт тёплый дом, еда - и человек, который заботится о ней и ни за что её не бросит. Кроме этого человека у неё никого больше не было, а у него никого больше не было, кроме неё. О своих отношениях оба почти не думали. Скованные постоянной усталостью чувств, эти отношения почти не развивались, сохраняясь в состоянии глубокого и ненавязчивого целомудрия.
Оба могли в течение часа лежать рядом на печи, в полной темноте, без сна - и думать каждый о своём, совершенно позабыв друг о друге. Но стоило им расстаться ненадолго, обоими тут же овладевало безысходное одиночество и не отпускало до самого мгновения их встречи.
В начале октября ненастным дождливым вечером Сашка ждала Сола, который отправился в Столетово за хлебом и молоком, и должен был вот-вот вернуться.
Последнее время одиночество действовало на Сашку мучительно: она не выносила его и с трудом скрывала это от Сола. Под вечер ею овладевала нечеловеческая тоска. Она плакала и, сидя у запертых изнутри дверей, прислушивалась к звукам ночного леса. Прежде бесстрашная, она страдала теперь от периодических приступов ужаса, которых не могла ни объяснить себе, ни избежать.
Охваченная смутной, но сильной тревогой за Сола, Сашка, наконец, не выдержала. Сол запретил ей уходить без него за пределы палисадника, но она решилась сегодня нарушить запрет, надела свитер, куртку, брюки и сапоги - и покинула дом. Она знала, с какой стороны обычно приходит Сол, и теперь направилась в эту сторону в надежде встретить его.
Палисадник был уже далеко позади, как вдруг неподалёку захрустели ветки и блеснул фонарь. Сашка сразу поняла, что это не Сол: он редко пользовался фонарём, возвращаясь домой. Рассеянный свет скользнул по деревьям, потом осветил и её. Она увидела лицо того, кто держал фонарь, - молодое, но заросшее щетиной и с уже щербатым оскаленным ртом. Ещё она успела заметить рыжие волосы и хищно блеснувшие в свете фонаря глаза.
Она молча развернулась и бросилась бежать обратно к дому. За спиной её хрустели ветки и гнался кто-то чужой, опасный и страшный. От ужаса Сашкины ноги перестали бежать, как это бывает во сне. Они словно отнялись. Он догнал её и ухватил цепкой рукой за куртку:
- А ну, стой! Это ты ещё откуда, а?
- Пусти! - она попыталась ударить его по руке, но он дёрнул её за ногу; она упала. Тогда она двинула его ногой со всей силы. Он взвыл и ударил её в ответ. Она невольно замерла и вдруг почувствовала, что его руки срывают с неё куртку. Полная омерзения, бессилия и отчаяния, Сашка схватила валявшийся в траве железный фонарь и из последних сил обрушила его на рыжую голову щербатого. Хватка его точас ослабла. Она вырвалась, вскочила на ноги и снова попыталась бежать, плача навзрыд.
Вдруг в темноте кто-то поймал её за плечи:
- Сашка!
- Сол! - она разрыдалась. - Там... кто-то гонится... с фонарём... Одежду порвал...
Сол слегка оттолкнул её и быстро вышел навстречу догонявшему.
- Э! - услышала Сашка его голос. - Это кто тут понты колотит, а?! Ты, чмырь, в чём дело? На тот свет хочешь погулять? А ну иди сюда. Ты Грек, что ли?
- Да, да... Грек я, - обрадовался струхнувший было "чмырь". - А ты сосед, что ли? Да не сердись, сосед, не признал. Баба-то твоя, стало быть?
- Тебе, Грек, давно спать пора, сволочь, - Сол плюнул на землю. - И вообще, какого хрена ты на моей территории?! Чтобы я тебя тут больше не видел! Твоё счастье, что я тебя ещё узнал. Что с придурка взять - лишний раз и морду не набить. Смотри, ещё как-нибудь мне попадёшься, я тебе это припомню.
И, выдержав паузу, Сол с эффектной театральной торжественностью добавил:
- Ты сегодня ОБИДЕЛ меня!
- Да ты что, сосед, - расстроенный Грек попятился. - Я ведь к себе домой иду. А баба, думал, не твоя... Давай без обид.
Голос его звучал умоляюще. Сол неохотно сменил гнев на милость:
- Ладно. Только смотри, границы соблюдай. Не твоё - не лезь. Уговор дороже денег. Ясно тебе?
- Ясно, - шмыгая носом, смиренно просипел Грек и исчез в темноте.
Сол взял Сашку за руку и молча повёл её домой.
Дома он зажёг "летучую мышь" и хмуро оглядел Сашку. Она размазывала слёзы и кровь по лицу. Куртка была порвана, но всё остальное цело, только мокрое и грязное.
Сол вымыл ей лицо холодной водой и сказал:
- Это Грек, бомж, неподалёку живёт в бытовке. Чмырь и дурак, но - жалко его... Хорошо ещё, что на него нарвалась; он в ментовку не пойдёт, ему это не надо. Что ж ты, засветить меня хочешь? Я же тебе говорил: не ходи дальше палисадника. А ты!
Сашка всхлипнула:
- Я н-не буду... больше...
- "Не буду". Вот отправлю тебя к тётке, узнаешь! Зачем из дома вышла?
- Тебе навстречу.
- Ещё раз выйдешь... - Сол скрипнул зубами.
- Прости, Сол.
- Прости... дело не в прости, а в том, что если бы он тебя по-настоящему обидел, я бы не выдержал. Я бы тогда его убил, это точно. Второй раз! Тебе это надо? Хотя тебе-то что. Посадят-то меня. А ты...
Он махнул рукой. Сашка вытерла слёзы и горестно вздохнула.
Через некоторое время Сол позвал Сашку ужинать. Они молча ели и молча пили чай. Потом Сол согрел воду в ушате, и Сашка долго мылась, а он сидел к ней спиной, уставившись на печную заслонку, за которой - было видно в щели - потрескивали угольки и вспыхивало рыжее пламя.
В Соловой рубашке до колен Сашка села зашивать порванную куртку, а Сол молча стирал её грязную одежду и мыл сапоги. Потом снова сел возле печи, сумрачный и печальный.
Перед сном Сашка робко приблизилась к нему:
- Сол... не сердись...
- Иди на печь, - Сол с отчаянием ткнул кочергой в огонь. - Пропаду я с тобой.
Она, не говоря ни слова, забралась на печь и там залилась молчаливыми слезами.
Сол не знал о них, но не мог не почувствовать, что Сашка страдает, - не выдержал и подошёл к ней.
- Сашка, - позвал он.
Она не откликнулась, боясь заплакать в голос, но послушно пододвинулась к краю, и он увидел её несчастное, мокрое от слёз лицо, покорно обращённое к нему.
Сол бережно снял её с печи и подхватил на руки. Сашка уткнулась ему в плечо и беззвучно заплакала. Он сел возле стола, тихо покачивая её на коленях, как ребёнка.
- Ну не плачь... извини, я погорячился... ты тоже. Куда бы я делся - пришёл бы. Зачем же меня встречать? Не в Париже живём. Место дикое, опасное.
Он мягко положил ей ладонь на живот. Она, трепеща, замерла у него на коленях.
- А о нём-то, - Сол с горечью улыбнулся. - О нём никто ведь не думает: ни ты, ни я. Ты же его убить могла сегодня. Что скажешь?
Ребёнок сильно шевельнулся под ладонью Сола. Сол рассмеялся, а Сашка покраснела и попыталась встать на ноги, но он не отпустил её.
- Не бойся, - сказал он. - Мы с тобой почти месяц на одной печи проспали. Скажи лучше, что будет с тобой, когда я получу паспорт? Куда ты денешься? Вернёшься к родителям?
Она замотала головой. Потом несмело обняла Сола за шею и робко поцеловала его в щёку. Сол прижал её к себе.
- Ну что ж... Будешь моей женой, Сашка?
Она несколько раз быстро кивнула, потом вдруг снова заплакала.
Он прижался губами к её мокрой щеке:
- Не реви, не реви. Всё будет хорошо. И не дрожи, что ты дрожишь. Слушай меня. Пока ОН - ну, ОН - не родится, давай с тобой, как до сих пор: ничего между нами не будет. Согласна? Может, дадут разрешение на брак, так он родится, будем уже женаты. Посмотрим. А теперь спи. Тебе волноваться нельзя. Хватит ребёнка мучить. Представляю, сколько он уже натерпелся: из-за тебя, из-за родителей твоих... ну, и из-за меня немного. Его нельзя больше тревожить. Вы с ним оба ещё маленькие.
Он отнёс её на печку и положил на постель. Сашка заснула быстро: со смешанным чувством тревоги, страха, сомнений - и лучезарного трепетного счастья... Душа её была полна любви.
Середина октября.
Сол простужен. Он весь горит, у него жар и сухой тяжёлый кашель. Сашка многое делает за него: колет щепки, топит печь и даже добирается до Столетова - купить на деньги, вырученные Солом с его последнего золота, еду и лекарства. Аспирин и сухая малина не так уж дороги - гораздо дороже мёд. Сашка даёт Солу мёд с горячим молоком.
Однажды, когда Сол спит, Сашка обнаруживает, что в доме нет воды. Сол сам ходит за водой. Но сейчас она решается пойти за ней, чтобы он лишний раз не выходил на холод. Она решает принести воду в двух небольших ведёрках. Это будет вовсе не тяжело.
Она приходит к озеру, забирается на корму лодки и черпает оттуда.
И вдруг видит Грека. Он тоже пришёл за водой с каким-то самоваром без крышки.
Увидев Сашку, он приветливо кривит щербатый рот.
- Здоро'во. Жив сосед-то?
Сашка не отвечает.
- Да ты не злись, - Грек заходит в ледяную воду глубже, чем по колени: на нём резиновые сапоги до самого паха. - Я ведь что? Одинокий. Ни кола, ни двора...
- Границу нарушаешь, - напоминает Сашка.
- Озеро общее, - возражает Грек. - Сосед не гоняет.
И старательно зачерпывает воду самоваром.
"Сол - от Солодова, - размышляет Сашка. - А Грек - от Грекова?"
- Как твоя фамилия? - вдруг задумчиво интересуется она.
Грек удивлён, но отвечает:
- Комаров я. Васька. А что?
- А почему "Грек"? - в свою очередь удивляется Сашка.
- Так прозвали, - он пожимает плечами. - Я, думаешь, знаю?
- Ты и зиму здесь живёшь? - спрашивает Сашка.
- Третий год зимую, - сипит Грек. - А что? Буржуйку в бытовке топлю. Она железная, бытовка-то, без щелей. Не то, что ваша землянка. Ты, гляжу, с брюхом. Здесь, что ли, рожать будешь?
- Здесь, - отвечает Сашка. - Прямо в лодке.
Грек хохочет.
- Слышь - печаль, - говорит он. - Бабу не могу себе завести. Как баб заводят, подскажи, а?
- Объявление дай в газету, - Сашка вылезает из лодки. - "Мужчина в расцвете лет желает познакомиться с женщиной без претензий. Есть собственный дом и земельный участок на территории леса".
Грек задумывается, прижимая к груди самовар. Слова "собственный дом" и "земельный участок" завораживают его. Перед ним встаёт пленительный образ "женщины без претензий", которая каждый день топит ему буржуйку и иногда стирает в десяти местах порванные носки, а потом ложится с ним спать на покрытые тряпьём тёплые доски. Временами, раз шесть в неделю, они весело выпивают вместе какой-нибудь стеклоочиститель или дешёвую палёную водку - и совершенно счастливы...
Когда Грек приходит в себя, Сашки уже нет рядом.
- Тебе лучше? - Сашка кладёт Солу руку на лоб.
- Лучше, - Сол мягко привлекает её к себе. - Расскажи мне что-нибудь, Сашка.
- Может, почитать? - спрашивает она. - Про Наполеона?..
- Давай, - соглашается Сол и погружается в мягкую кружевную зыбь французской речи.
- "Жозефина любила тебя, как цветок любит дерево, скрывающее его от ветра, - переводит Сашка. - Младенец, прекрасный, как небо, смотрел с портрета на твоих солдат. И ты говорил солдатам: "Это мой сын, он получит весь мир в наследство. А я с Лазурного берега буду смотреть, как мой сын повелевает миром". Нет пророка в своём отечестве, нет императора, который не был бы изгнан, нет земли, которая походила бы на Францию так же, как твой сын походит на тебя, император..."
Сол сидит с завязанным горлом, закрыв глаза. Он представляет себе Жозефину в шёлковом зелёном платье. Почему-то у неё совсем белые тонкие волосы и голубые глаза. А вместо пояса: венок из белых роз.
"Я могу пораниться шипами, - говорит ему Жозефина. - И ребёнок... Сол, если бы у нас родился сын, он был бы похож на тебя так же, как я похожа на Янку. Ведь правда, я похожа?.."
И она смеётся.
"Правда, - отвечает Сол. - Но у нас уже никогда не будет сына... Сын будет у Сашки".
"Он будет похож на тебя, - Янка кладёт ему руки на плечи. - Прощай, Сол. Я больше не приду..."
Он сжимает ладонями виски.
- Ты что? - спрашивает Сашка.
- Я люблю тебя, - говорит он. - Бесконечно люблю. Ты, наверно, устала...
- Нет, - Сашка, робея, берёт его за руку. - Я хочу, чтобы ты выздоровел. Выздоравливай скорей, Сол...
Проходит две недели.
За окном мороз. Деревья стоят почти совсем голые. Старый колодец, седой от инея, уже не покрыт холодной почерневшей листвой - её давно сдули ветры и смыли дожди. Она истончилась, как кисея, и сквозь неё видна земля и поредевшие травы.
Сашка сидит у жарко натопленной печи, устремив взгляд на окно. Есть совершенно нечего. В доме пусто. Сол уже выздоровел и теперь отправился в Столетово купить хлеба - больше они ничего не могут себе позволить. В последние дни Сашка особенно остро чувствует голод. Она постоянно хочет есть, а еды нет, и взять её неоткуда.
Она отводит взгляд от окна и задумывается. Неожиданно в дверь стучат.
Сашка вздрагивает. Стук повторяется. Она подбегает к чемодану Сола, вытаскивает незаряженный пистолет и, крадучись, выходит в холодные сени.
- Кто там? - громко спрашивает она.
- Свои, - отвечает спокойный приветливый голос. - Сол дома?
- Нету, - говорит, дрожа, Сашка. В голове её мелькает: "Милиция... выследили... или нет?.. кто это?"
- Откройте, - задушевно просит голос. - Я с добрыми вестями. Я должен дождаться его...
Сашка собирается с духом - и толкает незапертую дверь.
Перед ней на пороге - невысокий кряжистый мужчина. Ему немногим больше тридцати - так кажется Сашке. У него спокойное приятное лицо, а в руках - тугая тяжёлая нейлоновая сумка. Он улыбается.
- Не бойтесь, - говорит он весело. - Я не из милиции. И не хулиган. Можно зайти?
- Заходите, - робея, соглашается Сашка и потихоньку прячет пистолет в широкий рукав свитера.
Мужчина заходит в дом и ставит сумку на пол.
- Как тепло, - с наслаждением говорит он, присаживаясь возле печки. - Меня зовут Шаме'т. А вас?
- Александра, - она независимо вскидывает голову, заметив, как его взгляд касается её уже сильно заметного живота.
Шамет смотрит на девочку в неуклюжем свитере до колен и в чёрных полушерстяных колготках. У неё тоненькая шейка, белая кожа, тёмные большие глаза и аккуратно собранные на затылке волосы. Неожиданная девочка для такого Богом забытого места. Но... всё бывает. Сол говорил ему о ней. Значит, та самая Саша. Ждёт ребёнка. Интересно, что Сол будет делать с ней дальше?
- Есть хочешь? - спрашивает её Шамет.
- Да, - отвечает Сашка. - Сол как раз ушёл за хлебом.
Он с улыбкой достаёт из сумки бутылку "Кагора", булку, масло, ветчину, какие-то консервы, хлеб, томатный сок, конфеты, крупу, печенье, макароны, сахар, чай, кофе...
Пистолет выпадает из рукава совершенно ошеломлённой Сашки. Шамет хохочет.
- Ты прямо, как сотрудник ФСБ. Я, кажется, чудом избежал смерти - и это за всё моё добро...
- Нет, - Сашка поспешно прячет пистолет обратно в чемодан. - Правда, нет! Сол не даёт мне патроны. Просто место глухое, сюда никто не заходит; вот я и вооружилась на всякий случай, для вида... Спасибо вам, - она застенчиво смотрит на Шамета. - Сол вам очень обрадуется! Он так ждал вас. И я ждала...
Она принимается торопливо готовить чай и бутерброды. Шамет смотрит на неё и вспоминает, как встречался с Солом в Столетове в начале сентября. Сол рассказал ему тогда, что столкнулся в лесу со сбежавшей из дома девочкой по имени Саша. С тех пор Шамет Сола не видел и ничего не знал ни про него, ни про Сашку. шамет был занят совсем другим...
Сол пришёл, когда чайник шумел на примусе, застыл на пороге, увидев Шамета, потом кинулся к нему:
- Колька, ты! Наконец-то. Как же я тебя ждал. Мы тут с голоду собрались подыхать... Я даже рыбу пытался ловить, только у меня ни удочки, ни лески нормальной... Один раз попалась какая-то - да и та ушла. Совсем я разучился рыбачить.
- Теперь всё будет в порядке, - Шамет, смеясь, пожимал ему руку. - Радуйся, Сол! Дело твоё закрыли. Я всё устроил. Подробностей рассказывать не буду. Короче, мои люди подложили твои документы в сгоревшую машину - то есть ты вроде как погиб, понимаешь? Все поверили, следствие подтвердило. Я твоё свидетельство о смерти сам видел. Так что живи теперь спокойно - тебя уже никто не ищет. А новый твой паспорт... вот он.
Шамет протянул Солу паспорт. Тот машинально раскрыл его, и у него потемнело в глазах: "Григорьев Андрей Михайлович..." И фотография Сола: с бритой головой и небритым подбородком...
ГРИГОРЬЕВ.
Сол неподвижным, застывшим взглядом смотрел на паспорт.
- Это случайно вышло, - Шамет виновато покосился на друга. - Именно Григорьев... я сам удивился... и...
Сол безнадёжно улыбнулся.
- Да, фамилия та же, - сказал он хрипло. - Мы ведь с ним договорились - вместе до конца. Так и выходит, видишь. Как он мне сказал. Спасибо тебе, Шамет: я до смерти тебе буду должен.
Он крепко обнял Шамета и стиснул его руку.
- Ну, будет, - Шамет смутился. - Выпьем, что ли, Сол. За нас. За тебя, за Сашу.
- Выпьем! - Сол повернулся к Сашке. - Только... давай поедим сначала. Она так давно не ела. И я тоже.
Поздний вечер.
В маленьком доме тепло. Все трое пьют "Кагор" - и едят, едят... Сашка пьёт впервые. Ей хорошо и весело.
- Вы новый русский? - спрашивает она Шамета.
- Он старый еврей, - острит Сол.
- А почему "Шамет"?
- "Шамет" со школы, - отвечает "старый еврей". - Я вообще-то Николай Шемахин. А почему стал Шаметом, до сих пор не знаю. Может, ты' знаешь, Сол?
- Какое там, - Сол машет рукой. - Кликуху такую дадут, что никакой логики. Он отличником был, Сашка, не то, что я. И друг мне всегда был - первый.
- Друг, друг, - Шамет улыбается. - Вот что, Сол: я тебе квартиру оставляю в Столетове. Там прописаться проще пареной репы, сам знаешь.
- А ты?
- Я уезжаю - надолго, в Польшу. У меня там дела.
- Ты святой, Шамет, - Сол качает головой. - Святой, не иначе.
- Да брось, - Шамет горько смотрит на Сола. - Знаешь, сколько на мне висит? Ты по сравнению со мной младенец, Сол, - я за это тебя и люблю. Ты чистый. В тебя, как в зеркало смотреться можно. Вот я...
Он усмехается неожиданной для него печальной и гибельной усмешкой пропащего человека.
- Я, может, душу свою спасаю, - говорит он. - Делами добрыми... Ты думаешь, ты мокрушник, убийца? Да ты просто нервный романтический пацан, Юрка, - не в ту степь заехал, заблудился. А я вот давно этой степью еду да вёрсты считаю. И думаю: велика ты, Русь-матушка. Пропаду я в тебе. Чистое поле да столбы с перекладиной. Всё я никак не доеду до них. А ведь они меня ждут...
- Ну, столбам куда торопиться, - утешает Сол Шамета. - У нас вот с Сашкой сын родится. Крёстным отцом будешь?
- Если получится, - Шамет внимательно смотрит на Сашку. - Ты к врачу её своди обязательно. Хоть к платному. У тебя ведь теперь свой счёт в банке, а на счету деньги - и немалые. Так что береги её. Тебе зачтётся.
- Знаю. Сам знаю. Душно, - Сол вздыхает. - Выйдем, что ли, подышем. А, Колька?
Они все втроём выходят в морозный ночной палисадник. Крупные звёзды мерцают над деревьями. Деревья поскрипывают. Шуршат под ногами мёртвые листья. Воздух острый, чистый; он напоён диким холодом леса и ясной звенящей тишиной.
- Как красиво, - шепчет Сашка.
Шамет вдруг крепко целует её в щёку. Потом обнимает за шею Сола:
- Люблю я вас. Дети вы несчастные. Ваше-то ведь Царство Небесное: вон оно, вон... высоко...
Сашка не выдерживает и всхлипывает: её вдруг становится неизъяснимо жалко Шамета, себя, Сола - и хочется всех любить, и чтобы всем было хорошо.
- Ей спать пора, - говорит Сол. - Она замёрзнет. Пойдём, Шамет, мы с тобой и на полу уснём. Да?..
Они уводят Сашку. Она засыпает на печи под их шёпот. До неё смутно доносится:
- Наполеон Бонапарт... я раньше не знал про стихи, а вот... Там есть такие строки... и ещё: "ты скрылся, великий изгнанник...", "твой профиль в лучах славы искали побеждённые и победители..." Она знает французский... Подождут тебя столбы с перекладиной. За то, что ты спас меня, Шамет.
На следующий день Шамет возвращается в Столетово.
Днём у озера Сашка встречает Грека с самоваром.
- Здоро'во, соседка! - говорит Грек.
- Здравствуй, - Сашка садится на ствол кривой берёзы, чтобы в последний раз полюбоваться озером. - Мы уезжаем сегодня вечером, Грек.
- Куда? - Грек зачерпывает воду.
- В Столетово. Будем там жить.
- Во как, - Грек чешет в затылке. - Оно в городе-то веселее, это конечно.
- Столетово не город, - замечает Сашка. - Просто конечная станция. Ты бы Питер видел! Или Москву...
- Ишь, Москва, - Грек улыбается щербатым ртом. - До Бога высоко, до Москвы далеко. У меня вон бытовка, лес. Самовар. Живу...
Он разводит руками. Сашка молчит, потом спрашивает его:
- Ты, Грек, что в детстве больше всего любил?
- Я-то? - Грек задумывается. - На санках с горы кататься. У нас вы-сокая гора была! Я в Кунгуре жил.
- А сюда как попал?
Он опять разводит руками:
- Приехал!
- И родных нет?
- Может, есть. Да знаешь - ни мне до них, ни им до меня... какое дело? Мне и тут хорошо. Скучно только - одному... Выйдешь зимой на мороз: снег блестит, солнце в глаза, ёлочки стоят, как на кратинке. Чем плохо? Тишина...
Грек прикрывает глаза грязной рукой и снова улыбается - задумчиво и мечтательно.
- Возьми, Грек, - Сашка достаёт из кармана горсть металлических рублей. - Пригодятся. Больше у меня нет. Может, когда-нибудь встретимся, так ещё дам.
- Спасибо, - говорит Грек, пряча деньги. - А тебе того... родить счастливо... Пацана хочешь или девку?
- Всё равно кого, - отвечает Сашка.
- Оно и точно, без разницы, - Грек тащит самовар с водой. - Передавай соседу привет-то... Не в обиде он на меня?
- Нет.
- Ну и ладно.
Грек уходит. Сашка сидит на стволе берёзы и смотрит вниз, в воду. Ей вдруг представляется маленький мальчик, который, смеясь, летит с горы на санках и зарывается в снег. Шапка слетает с его рыжей головы. А теперь он вырос. У него никого и ничего нет, кроме бытовки, буржуйки и самовара. Глубокой зимой, один, в чёрном безмолвном лесу он греет руки у печки и вспоминает про то, что катался когда-то давно на санках. а днём он глядит на снег и красивые маленькие ёлочки - и слушает тишину...
"Ты скрылся, великий изгнанник". И никто никогда не найдёт тебя здесь и не потревожит тебя.
Может быть, ты счастлив.
Прощай.
- Ну вот и всё, Сол, - Шамет пожимает Солу руку. - Живите. Сашу потом пропишешь. А там видно будет.
- Удачи тебе, Шамет, - говорит Сол. - Письма пиши. И приезжай. Слышишь?
- Слышу. "С ним или на нём", - Шамет подмигивает Сашке. - Сядем, что ли, перед дорогой.
Они садятся.
- Ну всё, - Шамет встаёт. В руках у него ничего нет; все вещи уже в машине - белом "Мерседесе". Личная охрана тоже там - и ждёт его.
- До встречи, - говорит он. - Я от вас Польше привет передам.
- Ты лучше нас самих Польше передай, - шутит Сол. - Вместо привета.
- Как только, так сразу, - Шамет со смехом пожимает им руки и уходит.
Сол и Сашка остаются вдвоём в красивой трёхкомнатной квартире. Кругом ковры. Что-то показывает телевизор. Но они не смотрят на него. Они глядят друг на друга. Их измученные, истончённые лица похожи на ноябрьские листья - прозрачные, как кисея.
- У нас в избушке печь бы сейчас топилась, - говорит Сашка.
- Да, - отвечает Сол. - А примус я Греку отдал. Ему пригодится. И посуду тоже.
Он обнимает Сашку за плечи:
- Вот мы и дома.
- Ты взял императора? - спрашивает она.
- Да, - отвечает он. - Только... не сердись... я один лист вырвал и Шемахину подарил: на память. Помнишь? Там, где Наполеон стоит у окна. Ещё стих ты переводила - на обороте.
- А, да, - вспоминает Сашка. - "Бонапарт стоит у окна и смотрят, как падают листья. В руках у него бронзовая чернильница и смятая треуголка. Он видит небо и ветви деревьев. Скоро ему подадут ужин, а после он ляжет спать. Ему приснится битва при Ватерлоо, облетевшее дерево и бронзовая чернильница. Ещё приснится, как горит Москва, - и окно в его кабинете. Осень войдёт в комнату императора и замрёт у него в изголовье, и скажет ему: ты устал, спи..."
- Вот-вот, - говорит Сол. - Шамет ведь тоже изгнанник. Все мы... Так что пиши завтра родителям, Сашка, пусть приезжают. Нам пора с ними увидеться, в конце концов...
В гостинной с картинами и коврами сидит Сол: по-прежнему с серьгой в ухе, но в новой красной с чёрным рубашке и элегантных тёмных брюках. Лицо его гладко выбрито. Напротив него, за столом, в креслах - майор милиции Дёмин и его жена. Их дочери Александры здесь нет. Она трепетно ожидает в соседней комнате решения своей судьбы.
Перед хозяином и гостями - рюмки с коньяком и чашки с кофе. Немолодое жёсткое лицо майора сурово, от взгляда веет нетерпимостью, но держится он дипломатично и учтиво.
- Я думаю, - медленно и важно произносит он, - вы, Андрей Михайлович, сумеете позаботиться об Александре и будете ей хорошим мужем. Судя по тому, как вы, я бы сказал, БЛАГОРОДНО повели себя с ней... вы человек серьёзный.
- Мы от неё этого не ожидали, - торопливо, дёргая губами, говорит вдруг мать Сашки. - Так нас обмануть! Этот Дмитрий всё притворялся приличным, и вот что вышло: мы потеряли дочь. Она всё слушалась, слушалась нас... а потом вдруг...
Она с отвращением кривится. Добавляет жестоко:
- Ещё за счастье, что вы её берёте: такую-то! Бесстыжая. Выдрать бы её по первое число, так, чтобы волком взвыла...
- Прекрати. Она своё получила, - резко перебивает жену Дёмин. - Небось, до смерти не забудет... Не помнишь, что ли?
Солу представляется, как этот высокий грузный мужчина неторопливо берёт в руки резиновую скакалку и с силой ударяет ею по Сашкиной спине... и на спине вспухают, загораются барговые полосы...
Сол прикрывает глаза рукой, чтобы не выдать своих чувств и говорит ровным голосом:
- Я люблю Сашу. Её ребёнок будет моим ребёнком. Это я вам обещаю. Единственная трудность - возраст. Всё-таки ей пятнадцать лет, но...
- Но ей через месяц будет шестнадцать, - с любезной улыбкой сообщает ему майор. - Кроме того, я вам помогу. ОБ ЭТОМ не беспокойтесь, Андрей Михайлович. Я позабочусь о том, чтобы ваши отношения были оформлены как следует. И чтобы Александра прописалась здесь... с вашего позволения?
- Разумеется, - Сол протягивает ему сигареты. - Угощайтесь, Иван Иванович. А вы, Ирина Сергеевна, не курите?
- Нет, благодарю, - она кисло улыбается. - Вы настоящий мужчина. Как в хорошем кино. Сашка должна вам быть по гроб благодарна. Это ж надо - так опозорить нас...
- Пожалуйста, успокойся, - обрывает её Дёмин. - Андрею Михайловичу это неинтересно. И он прав.
Он поворачивается к Солу и говорит понимающе:
- Вы человек молодой. Но зрелый, честный, искренний, порядочный. Мне это глубоко симпатично в вас. Не могу сказать, что мы с женой такие же - но уж какие есть. Меняться нам позно. Дочь поступила легкомысленно, мы отреагировали, возможно, неадекватно - нас можно понять; другое дело, можно ли простить. Суть не в этом. Мы вам благодарны за то, что вы так повели себя в трудное для нашей семьи время. И мы поможем вам. Как говорится - что в наших силах, всё сделаем.
Он приоткрывает дверь и зовёт:
- Саша!
Сашка появляется в гостинной, бледная и напряжённая, как струна.
- Живи спокойно с Андреем Михайловичем и радуйся, что нашёлся человек... - Дёмин не договаривает.
- И смотри, занимайся учёбой, - волнуясь, продолжает за него мать. - Как хочешь, но аттестат у тебя должен быть. Слышишь?
- Да, - отвечает Сашка.
- Что "да"?! - мать вспыхивает. - Ты не "да" отвечай, а как учиться собираешься? Что молчишь? Тебя спрашивают!
- Не надо, - Сол берёт Сашку за руку и привлекает к себе. - Мы справимся. Не беспокойтесь.
- Пойдём, - говорит жене майор. - Ей нельзя нервничать. У неё муж теперь будет - пусть сами разбираются...
- Да разве мне не жалко, - мать всхлипывает. - Вот и всё... и дочери нет... А она мне "да"! Будто я не мать, а?
Сашка стоит, не шелохнувшись, и глядит в пол. Глаза её сухи, губы сжаты.
- Мы всё сделаем, - Дёмин смотрит на Сашку. - Всё сделаем, чтобы вы жили по закону. Я позабочусь. А ты прости - и меня, и мать.
Он выходит из комнаты, за ним спешит Ирина Сергеевна, вытирая слёзы. Сол провожает их до дверей. Они остановились у сестры Ирины Сергеевны в Лозинске, и ни в коем случе не хотят воспользоваться гостеприимством Сола.
Когда он возвращается, Сашка сидит в кресле, вцепившись пальцами в подлокотники.
- Ты что? - Сол наклоняется к ней.
- Он сказал "прости", - Сашка опускает голову. - А я ведь давно их простила: и папу, и маму. Просто я не могу их любить так, как прежде. Понимаешь? Не могу любить...
- Зато мы с тобой можем любить друг друга, - замечает Сол.
Он некоторое время молчит, потом спрашивает:
- Знаешь, какое на свете самое великое изгнание, Сашка? Это когда палач и жертва никак не расстанутся. Один из них постоянно приходит к другому и говорит: здравствуй. Выдержи меня, постарайся. Спасибо тебе за белые розы для той, которую я разлюбил. А потом он уходит, но я вижу нож... и как я ударяю его этим ножом, и он падает. Мы теперь с ним одно неразрывное лицо: Григорьев. Пожизненно. Понимаешь? Чтобы руки у меня стали, наконец, чистыми. А Янка... она больше не придёт.
Он умолкает. Сашка молча обнимает его и прижимается к нему лицом.
В конце февраля у Сашки рождается сын: Юрий.
... В день выписки Сол ждал её в приёмном покое роддома. За окном была оттепель, лежал снег, серый и прозрачный, как небо. Сол сидел напротив окна совершенно один, без всяких чувств и мыслей. Он уже неделю не видел Сашки иначе, как через оконное стекло, хотя и разговаривал с ней каждый день по мобильному телефону.
Наконец, отдетая, в сопровождении молоденькой медсестры появилась Сашка: бледная, похудевшая, нервная, скованная. Сол поднялся ей навстречу.
- Вот ваша супруга, - весело сказала сестра. - А сейчас и ребёночка принесут.
Она вышла.
Сол приблизился к Сашке:
- Здравствуй...
- Здравствуй, - сказала Сашка.
Сол вытащил из пакета всё, что надо было, чтобы завернуть ребёнка.
- Я всё вымыл... вычистил... - отрывисто сказал он. - Вроде... я тебе это уже говорил...
- Да, - ответила Сашка. - Ты говорил. Спасибо.
Он взял её за руку.
- Что, измучилась? Не беспокойся, я помогу. Приедем домой - ты отдохнёшь.
В её глазах тотчас вспыхнули слёзы. Он порывисто схватила руку Сола и прижала её к своим губам.
- Ты что, - он испугался.
- Ничего... извини, - она попыталась улыбнуться. - Я счастлива, что ты со мной. Вот и всё. Ты ведь будешь любить его - Юрку?
- Это мой сын, - Сол провёл рукой по Сашкиной мокрой щеке. - Тебе было очень больно?
- Я люблю тебя, - всхлипывала Сашка, прижимаясь к нему. - Тебя, тебя одного...
- Тихо, тихо. Ну что ты, - Сол поцеловал её. - Его ведь сейчас принесут - нельзя плакать. Сядь, Сашка.
Она послушно села на мягкий диван, вытирая ладонями слёзы.
Вскоре принесли младенца. Он не плакал, спокойно позволил себя запеленать и завернуть в одеяльце, после чего, уже крепко спящий, был отдан в руки Солу.
- Счастливо вам, - сказала молоденькая медсестра.
- И вам, - Сол протянул ей большую шоколадку.
Отвернув уголок, он взглянул на ребёнка. Нежное, красивое, розовое личико поразило его. Оно дышало чистотой, ясностью, здоровьем и покоем ничем ещё не озабоченного и не опечаленного существа. Сол вдруг почувствовал, что вдруг вот-вот опять заплачет, как тогда, осенью, стиснул зубы и нежно, бережно прижал ребёнка к груди. Потом взглянул на Сашку, стоящую рядом с ним.
"Моя жена, - подумал он, - и мой сын..."
Больше он ни о чём не смог думать: остальные мысли показались ему вдруг лишними и лишёнными всякого смысла.
Они шли к ожидающей их машине такси сквозь прозрачный, мягкий и влажный воздух. Снег был мокрым, пели птицы и где-то звенела, приближаясь, весна.
Юрий Андреевич, думал Сол. Так теперь зовут моего сына...
Ночью Сашка и ребёнок крепко спят. Сол сидит на диване в другой комнате. Телевизор работает, но звук выключен: Сол слушает ночную тишину. Мерно тикают часы. Горит торшер в углу комнаты.
Шамет сумел сделать свой дом уютным. Когда-то, совсем ещё мальчишки, они вместе ходили в хоккейную секцию. Солу было десять, Шамету двенадцать, а Григорьеву десять с половиной. Шамету однажды рассекли бровь коньком... Ему было больно, но он и не подумал плакать. Когда бровь зашили, он тотчас опять вышел на лёд: на следующий же день.
Солодов с Шемахиным дружили, несмотря на разницу в возрасте. Лёха Григорьев ни с кем особенно не дружил. Он любил читать и делать модели самолётов.
С тех пор прошло много лет. Шамет давно уехал в безвестный городок Столетово, затянутый туда, как в воронку, своими таинственными денежными делами, о которых ходили самые разные слухи, но толком никому ничего не было известно.
Алексей Григорьев закончил институт, Сол - училище. Встречались они часто, так как жили в одном подъезде. Их считали приятелями; пожалуй, они и были ими на самом деле.
С Янкой они познакомились почти одновременно. Оба были влюблены, но она выбрала Сола. Почти два года они прожили вместе, а потом Янка разлюбила его и ушла к Григорьеву. Сол её не удерживал, хотя продолжал любить - и, может, сильнее, чем до сих пор. Он хотел одного: чтобы она была счастлива. Задушив в себе собственные страдания, он сосредоточил все желания своей опечаленной души в одном из них, самом насущном: видеть свою Янку любимой, любящей, наполненной радостью жизни. И когда это единственное жадное желание стало получать удар за ударом, в душе Сола начал переворачиваться вверх дном весь мир. Он увидел, что его великодушная жертва была напрасна, что она поругана волей судьбы вместе с чувствами той, которую он продолжал любить. Существование его сделалось невыносимым. Он постоянно встречал несчастную Янку и Алексея, который теперь не знал, как избавиться от её навязчивой любви. Янка точно не слышала настойчивых просьб Григорьева оставить его в покое; она не понимала и не хотела верить, что он больше её не любит. Она постоянно звонила ему и могла не один час простоять у его дверей, чтобы просто увидеть, как он возвращается к себе домой. Она со слезами умоляла не бросать её, твердила, что готова отдать ему свою жизнь - всю жизнь!..
Сол без конца слышал эти объяснения, потому что жил всего лишь этажом ниже. Не раз он порывался поговорить с Григорьевым, но всякий раз останавливался перед его дверью. Что он скажет ему? "Не бросай Янку"? Это бред, так никто не делает; он не имеет права лезть со своими просьбами и советами, в них никто не нуждается...
И Сол неизменно поворачивал назад, ругая себя последними словами. Его терзало сознание собственного бессилия. Он ничего не мог изменить, и это было мучительней, чем самая медленная смерть. Однажды, после работы, поднимаясь по лестнице домой, он услышал, как в гулкой тишине подъезда плачет Янка - и твердит:
- Не оставляй меня... не оставляй... я прошу тебя... Слышишь?
В тот вечер дождь стучал по карнизам. Ездили во дворе машины, шумно расплёскивая воду. Сол сжал голову руками и сел на ступень. И тогда раздались ТЕ САМЫЕ слова. Алексей сказал из в тишине лестницы:
- Когда ты, наконец, поймёшь, что я тебя больше не люблю? Неужели тебе это до сих пор не ясно? Убирайся вон!
Захлопнулась дверь. Наступила пауза. В тишине невесомо, одиноко застучали, как дождь, неторопливые каблуки. Ей некуда было больше спешить. Сол увидел её лицо: далёкое, как небо, и потерянное, как Рай. Ангел с мечом встал у входа - и разъединил Янку и Сола: навеки, навсегда. Она его не увидела. Она прошла мимо него - и тогда он понял, что её больше нет...
Он медленно спустился вслед за ней, не пытаясь её догнать, купил водки и всю ночь пил один, в квартире, а проспавшись, узнал, что Янку нашли в пруду, и что через два дня её похороны...
Он пил беспробудно, совершенно один. Из родственников у него оставалось только тётки и двоюродные сёстры; они почти не общались друг с другом. Он уже знал, что' сделает в скором времени и радовался, что его родителей уже давно нет в живых, и что некому будет плакать о нём.
... Когда все счёты были сведены и все связи навеки порваны, Сол поехал к единственному человеку, на помощь которого мог рассчитывать - к Николаю Шемахину, в Столетово.
Шамет принял его радушно. Узнав обо всём, что произошло, он привёл Сола в глухой лес, к заросшему кустами заброшенному домику и сказал ему:
- Живи здесь. Тут во время войны прятались наши союзники, а недавно кантовались мои ребята; их не нашли. Может, и тебя не найдут. Раз такое дело, я тебе помогу. И документы достану, и следы замету. Ты мне паспорт давай и все бумаги, чтобы ничего при тебе не было.
И добавил, помолчав:
- Жалко Лёху. И тебя, дурака. Да что с вас возьмёшь? Судьба, видно, у вас такая. Бедняги... Жратву будешь закупать в Столетове. Хорошо, что голову догадался побрить и серьгу вдел в ухо - тебя это сильно изменило. И очки чёрные - это тоже хорошо, глаз не видно. Ты на людях так в них и ходи, не снимай. Рассчётливый ты, Юрка, а всё равно чистый, как слеза. До меня тебе далеко. Ну, живи, Богу молись, чтобы не замели, - и всё будет в порядке...
Шамет покинул его одного в маленьком домике и ушёл. А он остался - жить. Изредка они встречались в городе, но, в основном, Сол жил один. Люди в те места почти не заходили. Никто, кроме Грека с самоваром, не тревожил покой изгнанника, и он оставался никем не найденным почти два года, пока...
Сашка пошевелилась во сне - слабо скрипнули пружины кровати, он услышал. Да, Сашка, пока ты не нашла меня...
А вот и ты, Лёха. Он отчётливо представил себе, как Алексей Григорьев садится возле него на диван. Ты опять пришёл. Что скажешь?
Я прихожу ради тебя. Алексей улыбается. Ты ведь знаешь.
Знаю, отвечает Сол. Ты приходишь, и мне хочется, чтобы ничего не было... Понимаешь? Ничего. Ни того, как ты бросил её, ни того, как она спускалась тогда вниз по лестнице, ни того, как я ударил тебя ножом, и... совсем, совсем ничего.
И всё-таки всё это было, говорит Алексей. Хорошо, что тебе больно. Когда прижигаешь рану, она всегда болит. Значит, скоро заживёт. Только ты выдержи меня. Постарайся.
Да. Сол склоняет голову. Я выдержу тебя.
Алексей тоже склоняет голову. Я спасу тебя, говорит он. Пусть горит, пусть ноет твоя душа - нет иного очищения, как только огнём. Ты должен весь до тла сгореть - только тогда ты освободишься. Думаешь, он не страдал?
Григорьев трогает на книжке полустёртый профиль Наполеона.
Все изгнанники страдают, отвечает Сол.
Великие изгнанники, поправляет его Григорьев. В этом-то их величие и есть. Понял? Прощай.
И он уходит.
До свидания, говорит ему вслед Сол. Я ведь знаю: ты скоро придёшь опять. Я буду ждать тебя, Лёха: чтобы гореть всю жизнь, стать пеплом и освободиться. И снова жить! Только на этот раз вечно...
Просыпается и плачет за стеной ребёнок. Сол быстро идёт в комнату. Сонная Сашка встаёт с кровати...
- Лежи. Я дам тебе его, - Сол берёт ребёнка на руки.
Он перепелёнывает Юрку и кладёт его к Сашке. Она кормит его из бутылочки - молока у неё мало. Он затихает на её груди. Сол кладёт его обратно в кроватку и садится рядом с Сашкой.
- Спи, - говорит он. - Я с тобой.
Она прижимает к себе его руку - и засыпает так. Ей снится лес... их заброшенный домик, старенькая печь, стихи на французском языке...
Она улыбается во сне.
Мы теперь никогда не расстанемся с тобой, Сол. Я люблю тебя. Мы с тобой вечные великие изгнанники.
К О Н Е Ц
22.07.97; начало - за неделю до этого (ДЛЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА - НЕ СТАВИТЬ ДАТУ!).