Г л а в а 20а
- Я везу тебе шикарные новости! - сказал мне Павел по телефону. - Готовь магарыч.
- За магарычом дело не станет, ты знаешь. Что, неужели нашел что-то? - спросил я, невольно поднявшись из кресла.
- Да! И не просто больницу, а институт. Завтра выезжаю. Послезавтра встретимся.
Я отключил телефон и в обалдении посмотрел на Эркина. Прощло уже две недели с того дня, когда я, натолкнувшись на очередную крысу, плюнул на порог своих «апартаментов» и все-таки переселился к нему.
- Ты представляешь, он что-то для меня там откопал.
- Ну вот, а ты расстраивался. А оказывается не так уж все и плохо.
Два дня лихорадочного ожидания сделали меня неврастеником. Я уже готов был сорваться и куда-то бежать, хотя еще ничего не знал.
Наконец, Павел ввалился в дом. Как и все серьезные бизнесмены-путешественники, поддатый. Мы с Эркином тоже времени зря не теряли. Еще и припасли обещанное к приезду долгожданного гостя.
Из-за эркиновой любви к водке, и только к ней, я тоже вынужден был вспомнить о ее существовании. Правда, в умеренном количестве. Разовая доза водки у него всегда была грамм 20 – 30. Успеваешь назакусываться до того, как напьешься, а на сытый желудок водка уже не идет. Саша пил водку только в случае, если не было ничего другого. Он любил бренди, но иногда, из-за нехватки денег, тоже пил джин-тоник. Стоило мне купить его для себя, он неизменно появлялся на пороге, как бы чувствуя на расстоянии. Хотя в другие дни сообщал, что занят, и мы можем его не ждать. Но со временем я стал замечать, что бренди Саша покупает для себя все реже и реже, отдавая предпочтение купленному мной джинну с тоником. Сказывалось африканское воспитание. «Восстановить народное хозяйство» я пока еще не мог, поэтому, после переезда к Эркину, покупать джин счел для себя накладным и постепенно прекратил. «Скидываться» пополам с Эркином на водку было легче. Саша в денежные дни неизменно возвращался к своему бренди, но оказываясь «на нуле», пил водку тоже, хотя и мерзко морщился, заражая этим и нас.
Чем Эркин очень выгодно отличался от других знакомых мне мужчин, так это своей беззаветной любовью к эстетике. В этом он по характеру походил на эпилептика: совершенно не выносил беспорядка на столе. Никогда я не видел у него небрежно разбросанный или разломанный хлеб, толсто нарезанную колбасу или сыр, хаотично сваленные на тарелку огурцы и помидоры. Он раскладывал их аккуратным веером, а сверху прикрывал перышком укропа или петрушки. Посуда всегда была одинаковой для всех участников застолья и сияла чистотой. Все было расставлено очень аккуратно и красиво, и около каждой тарелки неизменно лежала сверкающая белизной салфетка. Одним словом все, как в богатом ресторане на первых минутах аристократического банкета. Если он замечал, что гость взял руками что-то, кроме хлеба, вскоре этот человек неизбежно переставал становиться гостем, и в его доме больше не появлялся. Исключение делалось только для африканцев, но частыми гостями они у него за столом не были, обычно одноразовыми.
Налетать на Павла с расспросами прямо на пороге дома было неэтично. Лишь после того как он привел себя в порядок, сел за стол, слегка «снял усталость», закусил и промокнул губы салфеткой, небрежно кинув ее на стол, он сам завел разговор на главную для меня тему.
- Есть у меня там друг один – Джексон, русскоязычный. Когда-то учился у нас. Работает кожвенерологом. Он консультирует в институте грудной хирургии. Я дал ему твои документы и попросил показать директору. Он показал. Твои бумаги тому понравились. Он сказал, что такие специалисты ему очень нужны, и хочет с тобой встретиться. Если все будет нормально, тебе можно переезжать в Дар. Вот его телефон и адрес института.
Павел протянул мне визитку.
- Генеральный директор, доктор Фердинанд Б. Масау. «Институт сердца Танзании»! - прочитал и перевел я, млея.
- Е...твою мать, - не удержался я. - Ох...ть! Оказывается, я еще могу быть востребован в учреждениях такого масштаба. Это тебе не частный госпиталь, где мне осточертели все эти обладатели абсцессов, которых надо полоснуть ножом, оптимисты-спидоносцы, желающие обрезаться, и геморройные больные, которым, как я иногда говорю, надо порвать жопу. А здесь-то!.. Это же настоящая работа!
- Институт тоже частный, - уточнил Павел, - но от твоего «Хиллтопа» он очень сильно отличается.
- Частный, так частный. Везде на Западе море частных госпиталей. Причем каких! Мне в Греции довелось видеть один частный госпиталь, принадлежавший известному на весь мир хирургу. Я б в таком всю жизнь проработал до глубокой старости.
Я тут же набрал номер телефона с визитки. Мне ответил вежливый молодой голос. Я представился и напомнил о себе.
- Да-да, я помню, - даже с какой-то радостью воскликнул мой невидимый собеседник. - Приезжайте, нам надо встретиться и поговорить. Через неделю? Хорошо. Договорились. Я буду ждать.
- Ну ни хрена себе! - сказал я, отключив телефон. - Он меня еще и ждет.
Назавтра в госпитале мне хватило одной минуты, чтобы выторговать десять дней отпуска. Разумеется, за свой счет. Я убедил шефа, что после всего пережитого мне необходимо развеяться и отдохнуть. Тем более, что за эти неполные два года я еще ни одного дня не был в отпуске. Я сказал ему, что хочу съездить в Ливингстон и посмотреть на водопад Викторию. Возражать он не стал, коротко пробормотав, что это мое личное дело.
Очень во-время и кстати я получил за неделю до этого свою очередную зарплату. Мне даже удалось ее не растратить. Я наменял замбийские квачи на вездесущие доллары и, приготовив все необходимое, мы собрались в дорогу. Специально к этим дням, и осуществляя свою давнюю мечту, я купил себе цифровую камеру.
В танзанийском посольстве, куда мы ходили за визами, я увидел на стене большой портрет их президента. Молодой, с красивой улыбкой и открытым лицом, он очень сильно отличался от своего замбийского коллеги, на лице которого было отчетливо написано хамство, а в глазах светилась жадность. Обладателям таких лиц надо давать без суда и следствия пожизненный срок.
Получив танзанийские визы, мы проехали до автовокзала и купили билеты на следующий день. На этом все формальные дела были завершены.
Счастливые, мы шли по одной из центральных улиц города. Было довольно людно. От предвкушения предстоящего путешествия, знакомства с новыми местами и людьми, встречи с человеком, от которого, возможно, будет зависеть моя дальнейшая жизнь, мое настроение было приподнятым и слегка возбужденным. Я сделал несколько первых снимков городского пейзажа на свою камеру и уже живо себе представлял, как буду просматривать их на компе в компании со своими внуками.
И вдруг Павел сделал какое-то резкое движение в сторону. Я остановился и, обернувшись, с удивлением увидел, что он крепко держит какого-то молодого парня за горло, прижав его к стволу дерева. Я ничего не мог понять. Когда тот слегка посинел и выпучил глаза, Павел отпустил его и еще какое-то время понаблюдал, как тот улепетывает. Только после этого он рассказал мне, что произошло.
Тот парень был обыкновенным уличным вором. Он на ходу нырнул рукой в нагрудный карман рубашки Павла, но зацепить ничего не успел.
- А что ж ты в морду ему не дал? - возмутился я.
- Боже упаси! Если ты заметил, здесь на улицах драк не бывает. А для белых это или тюрьма, или штраф и 24 часа на сборы. Если не успеешь уехать, тоже тюрьма. Такое наплетут, что и на пожизненное хватит. Весь город в свидетели придет.
- Хороши законы! - еще раз возмутился я. – Мы что ж, никаких прав здесь не имеем? А наше посольство?
- Им это так представят, что они не только ничем не помогут, но и отрекутся. Кого е...т чужое горе? А у тебя в твоем Ташкенте много прав было?
Я невольно окунулся в воспоминания.
Даже в старые советские времена я там никогда не чувствовал себя свободным. Разве что только в безмятежные школьные годы, когда жизнь строилась по детским законам и любая национальность воспринималась не более, чем разновидность.
Будучи абсолютным интернационалистом, я после окончания школы попытался поступить в мединститут. Но на общем сборе абитуриентов ректор сказал, что преимущественным правом поступления будут пользоваться коренные жители республики и поэтому для них проходной бал будет искусственно занижен. А мне казалось, что основной критерий для учебы - знания. Не будучи коренным, да еще и с такими убеждениями, я, разумеется, не прошел. Год я работал на заводе слесарем, а последние четыре или пять месяцев перед очередным набором студентов ходил по вечерам в институт на подготовительные курсы. Благодаря своему общительному и веселому нраву я сдружился со многими преподавателями. Когда пришла пора сдавать вступительные экзамены вновь, я прошел через них без единой ошибки. Компьютеров для сдачи экзаменов в те годы еще не существовало, мы сдавали их старым способом – собеседованием с экзаменатором. За первый экзамен я получил «4». Меня это расстроило, но на мой вопрос об этом мне ответили, что у меня еще два экзамена впереди, поэтому я могу не волноваться. Это была химия, в которой я действительно не силен. Возможно, я где-то и ошибся, но никто мне об этом не сообщил.
Второй экзамен - физику - я сдавал одному из самых близких мне преподавателей, этническому поляку по национальности. Я ответил на все вопросы и даже на два дополнительных, но и он мне поставил такую же оценку.
- Почему? – спросил я его с ощущением провала.
Он как-то замялся. На его лице отчетливо просматривалась яростная внутренняя борьба. Мельком бросив взгляд по сторонам, он опустил голову и еле слышно прошептал:
- Не могу. Извини.
Оставалась надежда на последний экзамен – сочинение. Несмотря на свои предыдущие оценки, я все еще был относительно спокоен, потому что ни грамматических, ни синтаксических ошибок у меня в школьные годы не было почти никогда. Если и случались, то очень редко из-за рассеянности, свойственной юношескому возрасту. Этот экзамен был слишком серьезным, чтобы позволить себе расслабиться. Закончив писать, я дважды все очень внимательно перечитал, но нашел только одну не проставленную запятую. Теперь за сочинение я был спокоен. Но к моему огромному удивлению, у меня нашли еще три ошибки. Я не мог в это поверить и попросил показать, но мне отказали, несмотря на то, что я имел на это полное право. С недобором в один балл я не прошел и в тот раз.
Мне помог тогда мой отец. Использовав свои немногочисленные, но прочные знакомства, он все-таки пропихнул меня в институт, но в другом городе - Андижане, где был недобор. Так я впервые покинул родной дом на долгий срок. Меня приняли, но взяли с меня расписку, что ни общежития, ни стипендии я просить не буду и в другой институт обещаю не переводиться. Фактически, мне предлагалось стать бездомной и вечно голодной собакой на все шесть лет моей учебы. Мои родители никогда не были зажиточными и могли присылать мне не больше 40 рублей в месяц*. И на квартиру, и на питание этого не хватало, тем более для молодого человека, да еще и спортсмена.
----------------------------------------------------------
* - Примерно две трети минимальной зарплаты по тем временам.
К концу сентября всех студентов вывезли на сбор хлопка. Я не был исключением, но из-за этого я потерял единственную крышу над головой – сарай в узбекском дворе с матрасом, постеленным прямо на глинистой земле. Нас было двое, и каждый платил только по 5 рублей в месяц. По приезде с сельхозработ я полтора месяца мыкался по разным дворам. Ночевал то на столе в читальном зале общежития, подложив под голову книги, то с кем-нибудь из своих однокашников, расположившись на одной кровати «валетом», то на полу в квартире, снятой кем-то из студентов, имевших более денежных родителей. Из общежития меня регулярно выгоняли вахтеры, из-за чего приходилось от них прятаться, а из квартир гнали хозяева, угрожая квартиросъемщикам выселением. На мое счастье меня призвали в армию**, но узнав о моих способностях к рисованию, заставили оформлять военкомат, посулив за это не рекрутировать. У меня появилась возможность ночевать на столе в таком месте, откуда меня никто не выпихивал на улицу почти до самого Нового года. Свое слово они сдержали - в армию я так и не попал, но из-за того же военкомата у меня накопилась масса пропусков занятий и лекций. Мне грозило отчисление, но, просидев над книгами три недели почти без сна, я все же подтянул «хвосты» и сдал сессию. Только после этого, видя мои мытарства, мне все-таки дали место в общежитии. Но не более того.
-------------------------------------------------------
** - В отличие от ташкентского, андижанский мединститут не имел военно-медицинской кафедры.
Когда я приехал домой на каникулы, моя мать не сразу меня узнала, от меня осталось чуть больше половины. После летней сессии опять-таки отец помог мне перевестись в Ташкент.
Когда я заканчивал институт, одна из лучших хирургических кафедр просила комиссию по распределению о том, чтобы меня направили к ним. Им отказали, потому что председатель - ректор института - был на меня в обиде. Он хотел, чтобы я остался на его кафедре, но поскольку она была далеко не хирургической, я отказался, потому что мне это было не интересно. В отместку за такую неслыханную дерзость (так, кстати, и не понятую многими моими однокурсниками) он хотел отправить меня в самую дальнюю, жаркую и пустынную область республики, но благодаря одному из важных «зазывал», который заметил легкий ажиотаж вокруг моей персоны, в конечном счете «продал» в Голодную степь.