Поезд ехал. За окном мелькали осенние поля, голые балки, безлюдные деревни… Все как будто застыло. Нарисованные картинки менялись одна за другой на стекле, как на экране. Временами в них возникло движение. То одинокая ползущая старая машина, то грустный серый пешеход, или же резкий порыв ветра – открывали, что за окном все-таки есть жизнь.
В вагоне было тихо и холодно. Кто-то читал, кто-то спал, кто-то ел… В плацкартном вагоне у каждого была своя отдельная жизнь. И только одному выпившему пассажиру эта жизнь не нравилась. Ему очень хотелось нарушить всю эту приватность, очень хотелось вступить с кем-либо в диалог, поговорить по душам… Да просто высказаться, в конце концов!
Пассажиру этому было лет сорок. Когда-то, наверное, он был красив. Но табак, алкоголь и тяжелая работа потихоньку растворили в себе его красоту, здоровье и силу. В глаза сразу же кидались его руки – большие грубые натруженные руки. Кожа на них была сухой, морщинистой и местами потрескавшейся. Пальцы опухшие с плоскими грязными ногтями. Руки его были тяжелыми и спокойными. Одет был небогато и тускло. Изношенные спортивные штаны повсюду украшали пятна . Из-за небрежно застегнутой застиранной рубашки виднелся серебряный крестик на толстой цепочке. Светлые волосы торчали в разные стороны, как будто тянулись за недавно снятой шапкой. Лицо было бледно-желтым . И проглядывалась в нем какая то обреченность. И не только в лице, но и в плечах, и в ногах, и в движении, вообщем, во всем его виде. Оживляли его лишь пьяные мутные глаза, которые активно искали собеседника.
Но попутчики как будто и не замечали его. Как будто его и не было в этом вагоне. Они замечали шорох газеты, стук колес, храп, разговоры по телефону… А его, пьяного, нет. Только одна пожилая женщина, сидящая напротив, смотрела на этого пассажира почему-то с каким-то сожалением, тоской.
Пьяный сразу же ухватился за ее взгляд. Ничего он не мог рассмотреть в этом взгляде. Да он и не пытался. Ему достаточно было, что он на нем есть. А значит, есть собеседник, а точнее, слушатель. А может и просто «смотритель». Неважно.
- Я уже четыре месяца не был дома, – начал он, обращаясь к женщине. – Работал, работал… Обещали двадцать тысяч…а получил … - он замолчал и ухмыльнулся, – смешно сказать.
Несмотря на то, что он был довольно пьян, говорил он почти твердо и почти внятно.
- Вот я строю… - зажегся он от новой схваченной мысли. – А для кого? Для себя? Для вас? Нет. Ох! здесь болит, – постучал он массивным кулаком себе по груди. – Никто меня не понимает… Может кто-то и понимает, а может и не понимает… Да все равно мне!..Квартиры, мебель, машины… Гребут, гребут. А я для чего работаю? А студенты? Те учатся зачем? Да… Есть диплом. А нет связей, денег…и все. Да. Есть диплом и что?... Молодежь… не хочу ничего сказать, пусть себе живут, учатся… Нация у нас сильная… Люблю я свою родину… Только демократию развели. А в гробу я ее видел. Строй нужен, власть! А там кто?... Гребут… Все себе… Двадцать тысяч… А тот диплом купил и врачом стал… Операции делает. Как? Убийцы! А я им строю… ворам и убийцам… Дома четыре месяца не был… Надька курицу зарезала… Хорошо дома. Хорошо. Хорошо… В гробу я видел этот город!.. Обещали двадцать тысяч. А смешно сказать… Дочка у меня в девятый класс пошла. Учится хорошо. Молодец. А я… А зачем учится? Зачем вот это все? Все поменять надо! Всю систему! Я бы им показал!.. Гребут… Гребут… А я для чего работаю? Для кого? Для дочки своей, Катьки? Для Надьки? Эх…
Он махнул рукой. Хотел было что-то еще сказать, но замолчал. Посидел с минуту, уткнувшись взглядом в пол. Поднялся, покачиваясь. Залез на верхнюю полку, скрутился калачиком и уснул сладким сном.