ПРОЛОГ
- Имя, фамилия?
- Ахмед Абулатиф.
- Имя отца?
- Назар.
- Деда?
- Саид.
- Расскажи-ка мне, Ахмед Абулатиф, каким образом попал на военный блокпост, расположенный в нескольких километрах от тюрьмы "Концертина", в которой ты отбывал срок за попытку совершения теракта на контрольно-пропускном пункте "Эрез".
Абулатиф посмотрел следователю прямо в глаза и неожиданно криво ухмыльнулся.
- Значит, господин офицер, вас интересует, каким образом я попал на блокпост? Ну что ж, я вам отвечу….
ГЛАВА 1
- Вот сволочи! - потрясая письмом, разорялся Давид.
- Что случилось, дорогой? - выглянула из кухни жена.
- Совести у них нет! Ты только посмотри, - он, в гневе, швырнул на стол письмо.
- Да, что случилось? Ты можешь толком сказать?
- Сборы! Чтоб их там всех попереварачивало, подкинуло три раза, а поймало - два. Под самый Новый Год! Двухтысячный! На три недели!
Жена, изменившись в лице, подбежала к столу. Так и есть. Повестка на сборы. На тридцать первое декабря. Люся открыла, было, рот, но, пожевав губами, так и не произнесла ни слова. Только взглянула ещё раз с ненавистью на письмо, затем на мужа и удалилась в спальню.
- Люся, любимая, ну я-то в чём виноват, - поспешил за женой Давид.
Жена не отвечала, уставившись отрешенными глазами в стену. Затем не выдержала и разрыдалась, уткнувшись лицом в ворох не разложенной стирки.
- На Новый двухтысячный год, одна, - выдавила она сквозь слёзы и резким движением сбросила руку мужа с плеча.
***
Лизи настраивала электропилу. Та не желала заводиться, прокручиваясь на холостых ходах. Наконец пила чихнула, раз, другой и взревела.
- Ты только погляди, как мы живём! Будто у шизофреника дома! Рамиз, свет мой, Крымгереевич. Ушлёпок ты, а не Крымгереевич. Я брезгую тобой. Бизнесмен из Вышнего Волочка. Поехали, поехали, - передразнила жена, - ты там, как сыр в масле…
- Ну, всё, завелась!? Давай, давай, папу своего любимого вспомни.
- И вспомню. Да, папа хоть и был директором завода по производству зонтиков и калош, зато уважение имел в Баку. Где тебя Газанфар на мою голову выкопал?
- В Вышнем Волочке, - хмуро ответил муж.
Сегодня он не хотел идти на конфронтацию. Мерзкий клочок бумаги с повесткой на сборы в канун Нового Года жёг ему задницу даже через плотную джинсовую ткань. Как сказать об этом жене, он даже не представлял. А Газанфар действительно подонок.
Рамиз был отпрыском обедневшего рода горских евреев. В Баку, где он проживал с семьёй, найти приличную партию для женитьбы бедному горскому еврею не светило. Отчаявшись, он уехал в Вышний Волочёк на заработки. Там, по наводке родственников, и нашёл его старый сводник Газанфар. Посочувствовал, взял хороший бакшиш и уехал на родину искать для Рамиза жену. Через месяц пришло письмо с одним словом – приезжай, и адрес. Рамиз приехал, отыскал дом, довольно приличный, в три этажа. Едва он переступил порог, пространство вокруг взорвалось звуками зурны и нагара. Десятка два празднично одетых мужчин с усами ринулись, как в последний бой на лезгинку. Несколько танцовщиц живота мелькали среди них, как красные платки тореадоров перед быками. Дородная женщина с усами, способными облагородить любого из танцующих мужчин, заметила Рамиза и оглушительно заверещала:
- Жених! Жених приехал!
Невесть откуда появившийся цыганский хор тут же окружил ничего не понимающего парня и с надрывом запел:
- К нам приехал, к нам приехал Рамиз Крымгеерич дорогой.
- Да, я только посмотреть, - стал оправдаться Рамиз.
Музыка стихла. Женщина, по всей видимости, будущая тёща, вперила гневный взгляд в жениха.
- Моя дочь тебе что, экспонат в музее. Опозорить нас хочешь?
Усатые мужики часто задышали и уплотнились вокруг Рамиза. Руки их потянулись к кинжалам, висящих на поясах. Запахло жаренным. Жаренным Рамизом.
- Нет-нет, я пошутил. Шутка, - попытался он изобразить улыбку, уже понимая, во что вляпался.
- Свадьба! – громогласно провозгласила тёща, и веселье возобновилось.
Невесту Рамиз увидел только в день свадьбы. Лучше бы он ослеп к тому времени. Как любил говаривать полковник Конозобко, начальник части в которой служил Рамиз, солдатам, которые не выполнив приказ, не находили ничего лучшего, как сказать: "Я не слышал". "Чтоб ты ещё и не видел!", кровожадно ревел полковник, багровея от ярости.
Невеста Лизи выглядела, как прошлое Рамиза, в одночасье превратив его и в будущее. Мисс "Кривой рог". Потом они уехали в Израиль.
***
Джессика не желала понимать смысла бумажки, которую Борис предъявил ей в качестве своего оправдания. По её мнению, байкер являлся синонимом свободы. Полиция не могла остановить их, так что, какая-то армия сможет? Она поправила на голове бандану и оседлала верного "Харли". То, что произошло дальше, Борис воспринимал, как во сне. Джессика принимала такие позы на мотоцикле, что он не понимал, как тот до сих пор не вступил с ней в интимные отношения. Если остаться здесь ещё на несколько минут, уйти он уже не сможет. Сам. Сам уйти не сможет, за ним просто приедут сотрудники военной полиции и отвезут к следователю. Ему это надо? Усилием воли, Борис проигнорировал многообещающее джессикино: " Минует на светофоре" и, сжав зубы, выкрутил до отказа ручку газа.
***
Девять хмурых машин припарковались на стоянке тюрьмы "Концертина". Девять хмурых мужчин вышли из них. Молча, обнялись. Закурили. Они уже не первый год проходили вместе военные сборы и были рады видеть друг друга. Злая судьба-насмешница. Были рады, если бы сборы не пришлись на канун Нового Года. Три недели не ходить на работу! Три недели без вечно ворчавших жён и сопливых детишек! Три недели с багажниками, под завязку забитыми снедью и неимоверным количеством водки! Три недели вместе!!!
Но Новый Год семейный праздник. Водка водкой, но все знали, что как встретишь праздник, так его и проведёшь. "Как" пока не понятно, а вот "где", известно доподлинно. В тюрьме!
- Так что, мужики, - озвучил общие мысли Иван Абрамович, жертва чёрного родительского юмора, - весь следующий год проведём в тюрьме?
- Типун тебе на язык, Абрамыч, - замахал на него руками Пушкин.
Пушкин, не кличка, а что ни есть, настоящая фамилия. Жертва не юмора, а изобретательности предков. Его дед, вступая в ряды коммунистической партии, решил облегчить задачу приёмной комиссии и произвёл над родовой фамилией небольшое обрезание. Так Самуил Пушкинд стал Сёмой Пушкиным, обеспечив себе членство в партии, а внуку поступление в медицинский.
- Хрен им с редькой! – вступил в разговор Рамиз, самый молодой из компании.
Молодой, но уж больно горячий. Ярчайший представитель горско-еврейской диаспоры. Да и как ему не горячиться с такой-то женой. Эти мысли, вслух, правда, никто не озвучил. Жалели бедолагу.
- Хрен достался нам, Рамиз, - рассудительно парировал друга Марат, бывший московский художник, промышляющий в Израиле уборкой улиц.
В Тель-авивской мэрии Марат был на хорошем счету, ежегодно радуя приятелей рассказами о продвижении по службе. В прошлом году художника возвысили до Кикар Хамедина, центральной площади в Тель-Авиве, доверив четыре из восьми, прилегающих к ней улиц. Владельцы магазинов, расположенных на этих улицах, были довольны художествами Марата и исправно платили дань. Продуктами и вещами. Закончив рабочий день, художник садился в микроавтобус, развозивший десяток таких же, как и он, счастливцев. В машине происходил натуральный обмен, вследствие которого Марат полностью обеспечивал семью продуктами и одеждой.
- Нет уж, хрен им, а не нам, - продолжал горячиться Рамиз, - мужики, справим праздник, как положено. Пошли они со своей тюрьмой куда подальше. Слабо?
- Нет-нет-нет, - зачастил Пушкин, - вам-то что, а мне карьерой рисковать.
- Молчи психушник, - осадил его Игорь и, уже Рамизу, - поясни?
Игорь, молча, завидовал Пушкину и никогда не упускал возможности пойти с тем на конфликт. Сам он три раза поступал в медицинский институт, и все три раза его выгоняли за пьянство. На четвёртый Игорь решил не рисковать и поступил в медучилище, на фельдшерский факультет. Но и там неугомонная натура поклонника Вакха проявила себя не лучшим образом. На одной из лекций по научному коммунизму Игоря спросили, прочёл ли тот Энгельса. Он честно ответил, что читать начал, но заснул. За такое вопиющее оскорбление классика, будущего фельдшера распределили на практику в Институт гнойной хирургии. Туда он заходил с чекушкой, которую выкушивал в туалете на входе. Без водки работать там было просто невозможно. Родители парня не стали ожидать получения диплома и, спасая сына от "Белочки", репатриировались в Израиль.
- План такой. Заходим чин-чинарём. Как будто, так и надо. Всем улыбаемся. Распределяемся по постам, а ночью, когда начальство разъедется по домам, валим. Я в соседнем городке такой бордельчик знаю…. В нём такие Клавы водятся…, - зацокал он языком, закатив глаза.
Эмоциональная зарисовка "Клав" всем пришлась по душе. Народ оживился. Игорь, чтобы поддержать необходимую температуру в компании, открыл багажник, вызвав единодушное "Ооо…!". На ящик "Русского стандарта" невозможно промолчать или сказать равнодушное "Ааа…". Непременно "Ооо…!". И непременно единодушно. Вечер переставал быть томным. Возражений больше не последовало, и девять русских евреев с вызовом посмотрели на высокие крепостные стены тюрьмы "Концертина".
"Концертина" не была обычной тюрьмой. В ней не содержались обычные уголовники. Тюрьма охранялась армией, и находились в ней исключительно арабы, совершившие преступления против безопасности страны. Суммарный срок содержавшихся там заключённых приближался к количеству лет истории еврейского народа. Какой там нынче год по нашему летоисчислению? Пять тысяч семьсот шестьдесят первый, вроде. Десяток-другой пожизненный заключений не был редкостью для отдыхающих от ратных забот борцов за "свободу" палестинского народа.
Друзья, в приподнятом настроении, прошли контрольно-пропускной пункт прямо к гневно гудящей толпе товарищей по несчастью, расположившихся на широком плацу в ожидании распределения по постам. Вскоре подошёл грустный офицер и сверил имена новоприбывших со списком. Толпа резервистов приготовилась к бою. Рамиз тут же пресёк упаднические настроения и елейным голосом сообщил офицеру, что он с друзьями готов взять на себя самое "плохое" время охраны объекта.
- У нас свой Новый Год, еврейский. Мы его очень весело отпраздновали ещё в сентябре, поэтому готовы плюнуть на гойские забавы и подняться на вышки с десяти вечера до шести утра. А кто, мол, желает праздновать "Сильвестер", да сотрётся имя его из Книги Судеб, Бог тому судья.
Офицер расцвёл. Он прекрасно знал, как трепетно относятся эти русские к странному празднованию Нового Года в декабре. В прошлом году резервисты зачем-то притащили с собой в тюрьму огромную ёлку. Украсили её какими-то побрякушками, а затем, упившись до непотребного состояния, танцевали вокруг неё языческие танцы. А натанцевавшись, играли автоматами в билиард. Офицер поспешно распределил оставшиеся часы и, довольный собой, удалился.
Если бы "русские" пошли в отказ, пришлось бы ему оставаться ночью на базе и палками загонять резервистов на охранные вышки. Теперь же со спокойной душой можно было ехать домой. Жена не поверит. Сегодня он пообещал ей поход в ресторан на… празднование этого проклятого "Сильвестра". Из-за окаянных репатриантов, в течение каких-то десяти лет, приоритеты в стране полностью изменились. Да и как не пойти в ресторан, когда пригласил их начальник жены, ведущий программист в фирме, в которой она работала. Там будут и дружки начальника. Профессор-кардиолог из местной больницы. Несколько бизнесменов международного уровня. Декан факультета прикладной математики и депутат парламента, который на иврите-то знает всего несколько слов. Улыбайся ему там, лебези, делай вид, что понимаешь, о чём он говорит. А что делать? Карьера жены, да и его самого, теперь зависила от недавних беспомощных репатриантов, сумевших за одно десятилетие стать в Израиле хозяевами жизни. Тьфу!
ГЛАВА 2
Зданий, как таковых, в "Концертине", не существовало по определению. Заключённые и, охраняющие их, солдаты срочной службы, проживали в палатках. Разумеется, каждые в своих.
Арабов, обычно, распределяли по партийной принадлежности, человек, примерно, по сто в "камере". Камерой называлось небольшая территория, огороженное по периметру двойным заборчиком. Меж заборчиками в несколько слоёв пролегала колючая проволока, свёрнутая в тугие, широкие спирали. На площадке стояли две большие палатки, с небольшим свободным пространством между ними.
У солдат, практически, не существовало никакой связи с заключёнными. В каждой камере был свой "говорящий", через которого и происходила связь с внешним миром. "Говорящий", единственный, кто обладал полномочиями говорить с тюремными властями от имени всей камеры. На такую должность его назначал "совет", состоящий из местных авторитетов. Таких, на сотню заключённых, приходилось не более пяти человек. Они, и только они, управляли и распоряжались жизнью своих соплеменников.
Два солдата подошли к забору и крикнули "говорящего":
- Мустафа! Мустафа!
Тот не замедлил появиться и вопросительно воззрился на непрошенных гостей. Когда это представлялось возможным, Мустафа старался обходиться без слов в общении с ненавистными захватчиками.
- Ахмеда, как там его, Абу какого-то на допрос, - игнорируя презрительный взгляд "говорящего", - произнёс один из солдат.
Мустафа поджал губы, прищурился, пожевал желваками, но ничего не сказал. Он проворно юркнул в палатку, и, уже оттуда, солдаты услышали его голос с повелительными нотками:
- Ахмед! Ахмед Абулатиф!
Через пару минут из палатки появился заспанный Ахмед. Он воровато огляделся по сторонам и, подмигнув солдатам, приблизился к калитке. Один из солдат отошёл на несколько шагов и направил автомат на Ахмеда, контролируя ситуацию. Второй, не отводя взгляда от входа в палатку, провернул несколько раз ключ в огромном амбарном замке и позволил заключённому пройти. Затем, неуловимо-быстрым движением запер единственный выход из камеры.
Вернулся Ахмед через пару часов и, посвистывая, довольный собой, вошёл в палатку. За ним моментально закрылся брезентовый полог, скрывая от посторонних глаз чрево шатра. Не успели глаза Ахмеда привыкнуть к полумраку, царившему внутри, как удар страшной силы пробил солнечное сплетение, перекрыв доступ кислорода в лёгкие. Два здоровенных араба метнулись к нему с двух сторон и, не позволяя придти в себя, завернули руки назад. Затем, резким движением толкнули парня вперед, заставляя опуститься на колени.
- В нашей палатке завёлся кротик, - просипел сквозь зубы знакомый Ахмеду голос.
Только лишь от звуков этого ужасного голоса по ногам парня непроизвольно потекла тёплая струйка.
Фазиль, руководивший на зоне фракцией "ХАМАС", был страшным человеком. На его руках кровь более тридцати израильтян и в несколько раз больше своих же арабов. Именно Фазиль изнасиловал молодого девятнадцатилетнего испуганного арабчёнка по имени Ахмед Абулатиф в первую же ночь пребывания того в тюрьме. Только за то, что он был молодой и девятнадцатилетний.
Сам Ахмед считал себя героем. Не национальным героем Палестины, совсем нет. Более скромным, героем семьи Абулатиф. Дав согласие совершить теракт в Израиле, он обеспечивал свою, прозябающую в нищете и голоде, многочисленную семью пропитанием на несколько лет вперёд. "ХАМАС" всегда щедро платит семьям своих шахидов.
Ахмед считал себя героем, хотя и был обезврежен силами израильской госбезопасности ещё на контрольно пропускном пункте, так и не успев привести в действие взрывной механизм. Фазиль посчитал его своим "мясом". Обида на насильника, а в его лице и на всё движение "ХАМАС", подтолкнула несчастного паренька к сотрудничеству с израильскими властями. В этом Ахмед не был одинок. Среди тысячи заключённых тюрьмы "Концертина" подобных "стукачков" насчитывалось, не меньше, восьми сотен. А то и больше. Но попался именно он.
- Ну что, пёс шелудивый, расскажешь людям, чем питаются лагерные кротики? – с этими словами Фазиль зачерпнул рукой из кучи нечистот, заранее приготовленных предателю на ужин, и затолкал Ахмеду в рот.
Того вывернуло прямо под ноги Фазиля.
- У тебя, мразь, всего два выбора. Первый – мы тебя зарежем. Медленно. Очень медленно. Но перед этим, - Фазиль ткнул в нос парня мобильник, - я позвоню нашим людям в твоей деревне. Они вырежут всё твою семью. Тоже очень медленно. Вопли этих свиней ты будешь слушать по телефону, а когда прирежут последнюю, я, лично, перегрызу тебе горло.
Слова Фазиля не были простой угрозой. Он неоднократно демонстрировал сокамерникам подобные экзекуции, упиваясь чужой кровью. Примерно раз в два-три месяца под заборами, окружающими палатки заключённых, солдаты находили изуродованные трупы "предателей". Порой в них действительно опознавали тех, кто сотрудничал с властями, порой – нет. Человеческие жизни слабо ценились двуногими зверьми, от имени Аллаха, вершившими суд над своими соплеменниками. Среди заключённых, совершивших теракты на территории Израиля, было немало патологических садистов, не имеющих никакого отношения к идеологии освободительного движения Палестины. "Бей своих, чтоб чужие боялись", даже не животный принцип. Животные никогда не убивают себе подобных. Ни животные, ни растения-хищники. Кем или чем, на самом деле, являлись люди, подобные Фазилю, оставалось только догадываться.
- Второй выбор, - продолжил Фазиль после паузы, предоставляя Ахмеду возможность полностью осознать, что ожидает его семью и его самого, - убить израильского солдата. Их тут в тюрьме много бегает. В таком случае ты останешься в живых. Более того, станешь национальным героем Палестины и моим личным приближённым. Здесь тебя больше никто не тронет. Если же, волей Аллаха, станешь шахидом, твоя семья будет жить в достатке и уважении. Что выбираешь, червь?
Фазиль, конечно, кривил душой. Он прекрасно знал, что убив солдата, тот в живых не останется. Не при таких обстоятельствах. Убить и остаться в живых – привилегия вождей, таких, как он, Фазиль.
"Вождь" умел спрашивать и предоставлять выбор. Ахмед, не раздумывая, сделал свой.
***
А в это время:
Девять бойцов синхронно взглянули на свои хронометры. Семеро из них, находившихся на охранных вышках, напряжённо всматривались вдаль, до боли сжав в руках автоматы. Остальные двое медленно, сквозь сжатые зубы выдохнули воздух, приводя в порядок дыхание, сердцебиение и нервную систему. Время! Марат выглянул из своей будки и внимательно огляделся. Тишина. Лишь зэки, словно ночные птицы, перекликались вдали на знакомом только им языке. Марат всегда кормил их сам, в надежде, что когда придёт неспокойное время, они не укусят кормящую руку. Он перехватил поудобнее свой автомат и двинулся вдоль камер с заключёнными на обход территории. В "Концертине" всё было спокойно.
***
Фазиль с двумя подручными слились с землёй и замерли. Солдат, проходящий мимо, их не заметил и двинулся дальше по хорошо известному им неизменному маршруту. Фонарь израильтянин почему-то не зажигал. Мысли его витали где-то далеко, вне тюремных стен.
- Твой, - указал Фазиль Ахмеду на спину солдата, - сейчас он вернётся в свою будку и выйдет оттуда только через час. Там ты его и возьмешь.
Ахмед обречённо кивнул. Двое подручных Фазиля неслышно подняли с земли две, заранее припасённые швабры, и просунули их меж решеток первого забора. Аккуратно, стараясь не производить лишних звуков, они раздвинули плотные ряды колючей проволоки.
- Давай, - шепнул Фазиль.
Ахмед ужом проскользнул в лаз под забором, беспрепятственно миновал "колючку" и подошёл ко второму ограждению. Подручные Фазиля протолкнули четыре швабры в небольшое пространство между заборами, освобождённое от колючей проволоки. Швабры отличались друг от друга длиной рукояток. Ахмед приставил их к забору, как учил его Фазиль, соорудив импровизированную лестницу. Раздвоенные концы швабр служили ступеньками, и он, ловко взобравшись по ним, перемахнул через забор. Бесшумно, по-кошачьи, приземлился на четвереньки и замер, прислушиваясь к ночным звукам. Абсолютная тишина и злобное шипение Фазиля послужили сигналом к действию. В зубах палача тускло поблёскивала чудовищной величины заточка, больше походившая на небольшую саблю. Ахмед перехватил её рукой, сжал так, что побелели суставы на пальцах, и крадущимися шагами поспешил за растворившимся во тьме солдатом. Тело Ахмеда отзывалось знакомым, по неудавшемуся теракту, мандражом. Он шёл убивать и он убьёт. За себя, за семью и за Фазиля, прости Аллах его прегрешения. Ахмед физически ощутил, как тяжёлая гранёная заточка входит в мягкое тело неверного израильтянина. Первого, Аллах велик, потом второго, третьего…. Пока он не вырежет их всех, или пока пуля, милосердно, не оборвёт его никчемную бренную жизнь. А там…. Вечное лето, только обязательно с прохладным моросящим дождиком. Иногда. Много еды. Гашиш. Семьдесят девственниц, и он, Ахмед. Вначале он, Ахмед, сделает с ними то, что сделал с ним Фазиль несколько месяцев назад. Как же они будут кричать и извиваться…. А затем, всласть накричавшись и наизвивавшись, поить его сладким шербетом и кормить рахат-лукумом с вкраплениями фисташек и изюма.
***
А в это время:
Марат закончил обход, но направился не к своей будке, а дальше к южной, находящейся в метрах трёхстах, недалеко от южной стены тюрьмы, за которой располагались палатки военного городка. Открыв дверь, он насмерть перепугал Борю, приложившегося к фляжке, куда тот загодя, на всякий случай перелил бутылку водки. Боря поперхнулся от неожиданности и закашлялся:
- Стучаться надо, - зачем-то сказал он и повесил на шею автомат.
***
Ахмед осторожно приблизился к будке, и задержал дыхание, унимая дрожь в теле. Затем вдохнул полной грудью свежий ночной воздух зоны и негромко, сам себе, крикнул: "Аллах акбар!".
Перехватив заточку, словно шпагу, убийца ворвался в будку и… замер. Будка оказалось пустой. Абсолютно. Со стены на "мушкетёра" смотрел портрет Ясера Арафата с подрисованными красным фломастером рожками, заретушированным глазом и зачернёнными, через один, зубами. Губы вождя были густо наведены всё тем же красным фломастером. "Спаси и сохрани", прочитал Ахмед короткую молитву и проткнул заточкой кощунственные художества неверных.
***
А в это время:
Марат с Борей вышли из охранной будки и направились к восточным воротам тюрьмы "Концертина". Днём на воротах обычно дежурили охранники, в количестве двух солдат. Ночью же ворота запирались на большой висячий замок, ключ от которого находился у солдата, бдящего на вышке справа от тюремного портала.
На вышке загорал Пушкин, пугая эхом пространство. Доктор пел "Интернационал" на французском языке и, в отсутствии слушателей, с удовольствием картавил. Друзья даже заслушались. Пушкин програссировал последние звуки и перешел к опере:
- У любви, как у пташки крылья, её ни как нельзя….
Марат понял, что это надолго и чихнул.
- Твою мать, - испугавшись, но всё же в рифму слову "поймать", закончила строчку своим неповторимым меццо-сопрано новоявленная "Тамара Синявская".
- Чего расчихался?
- Инфлюэнция.
- Заразно?
- Если не целоваться, то нет.
Пушкин прокашлялся, скинул вниз верёвочную лестницу и нацепил автомат на шею. Марат и Боря поднялись на вышку и, уже втроём, они полезли вниз на свободу. Оказавшись по ту сторону тюремной стены, они произвели несколько неприличных победных жестов и бодро зашагали вперёд.
ГЛАВА 3
Ахмед, сконфуженный неудачей, но возмущённый до глубины души кощунственным отношением евреев к Отцу всех палестинцев, стоял в растерянности. Он отчайно пытался сообразить, что же ему сейчас делать. Не придумав ничего лучшего, как вернуться в родные объятия Фазиля, Ахмед засеменил обратно к камере.
- Как никого нет? - растерялся Фазиль, - э…, наверно ему стало скучно одному дежурить. Беги к южной будке. Они там вдвоём. Режь обоих.
Ахмед, мысли которого метались от обесчещенных девственниц к обезображенному портрету Арафата и обратно, уже особо не таясь, поскакал на юг, размахивая стальным прутом, как саблей. Домчавшись до будки, он с разбега высадил ногой дверь. Вернее, Ахмед, предполагал, что высадит дверь. Дверь оказалась приоткрытой. Он, как ниндзя, влетел в сторожку и рухнул спиной на бетон. Когда звёздочки и мотыльки, завершили свой танец вокруг головы "летающей десницы Аллаха" и растаяли в воздухе, глазам его предстал плакат с портретом Арафата. Точно такой же, как в предыдущей будке, но с небольшими изменениями. Ахмед поморгал, настраивая резкость, и содрогнулся всем телом.
Неизвестный художник не ограничился наращиванием рогов к голове Учителя. Рога были изображены в виде двух гигантских фаллосов с вегетативными разветвлениями. Но странным, непостижимым образом, Ахмеду пришлось признаться в этом самому себе, тщательно прорисованные штрунгеля не портили портрет Вождя, поразительным образом гармонируя с ним.
Убийца застонал. Кого ему убивать теперь, было совершенно непонятно. Непонятным было и то, куда подевались охранники, по сведениям разведки Фазиля, никогда не покидавшие своих будок. Разведка докладывала, что солдаты совершают обход территорий прилегающих к их сторожкам, а затем неизменно возвращаются обратно и больше никуда не выходят. Ахмед снова не придумал ничего лучшего, как вернуться к Фазилю. Дальше, к южной стене, идти он не решился. За стеной находился палаточный городок, полный злых евреев с автоматами. Перелезть стену не представлялось возможным, но даже если бы ему такой подвиг и удался, существовала большая вероятность того, что он окажется застреленным прямо на тюремной стене, не выполнив необходимого условия сделки с Фазилем.
- Ну!? – взревел Фазиль, завидя героя со стальным прутом наперевес.
- Ну!? – вторило ему эхо нескольких десятков сокамерников, верных делу Ясера Арафата.
- Там тоже никого нет, - развёл руками горе-каратель.
- Не может быть! Врёшь, собака!
- Вот иди и сам посмотри, - неожиданно для самого себя, осмелел Ахмед, глядя на бывшего мучителя через решетки двойного забора.
- Ладно, ладно, успокойся. Эх, мне бы вместо тебя туда! Да, нельзя мне. Людей, - Фазиль театрально обвёл руками толпу зэков, - не на кого оставить. Слушай меня внимательно. Сейчас побежишь к восточным воротам. Там, справа от них вышка. Режешь солдата на вышке и перебираешься на другую сторону. Это свобода! Только не надейся убежать просто так. В окрестных деревнях тебя будут ждать с добычей – еврейскими ушами. Прибежишь туда без ушей, пеняй на себя. А теперь вперёд! Взять их! Убей! Фас!
Ахмед, входя в роль, издал утробное рычание. Затем резким движением стального прута очертил над головой правильный круг. Толпа борцов за свободу Палестины одобрительно загудела.
- Тише, - зашипел Фазиль, - фас, но тихо, без шума.
Ахмед кивнул, отсалютовал Учителю стальным прутом и, пригнувшись, помчался на восток. Он мчался мимо камер с соплеменниками, которые завидя "своего" на свободе удивлённо кричали:
- Брат, а как ты здесь оказался?
- Божий промысел! Я шахид! Карающая десница Аллаха!
Ахмед вдруг резко затормозил и развернулся к забору, за которым стояли люди одной с ним крови.
- Братья, я иду убивать израильских солдат. Вы видели, где прячутся эти нечестивцы?
К забору выдвинулся "говорящий" камеры:
- Их наверно Всевышний к себе прибрал. Мы уже второй час кричим, но тюрьма как будто вымерла. Ни одного солдата. У нас тут больной с геморроем, а я никак до врача не могу докричаться. Слушай, будешь евреев резать, доктора позови. Парню совсем плохо.
- Позову, - великодушно обещал палач и помчался дальше на восток.
***
А в это время:
Трое резервистов устремились на север. Метров через двести они обогнули тюремную стену и повернули налево. Марат, идущий первым, постучал условным сигналом по железным ступенькам, ведущим на охранную вышку.
- Сейчас женщину сбросит, - пообещал Боря и начал отсчёт, - пять, четыре, три, два, один, ноль!
Ничего не произошло. Друзья удивлённо посмотрели наверх.
- Начинаю минусовой отсчёт, - возвестил Борис торжественным голосом, - минус один….
На минус двадцать четыре из окна вышки свалилась толстая тётка и повисла на тонкой верёвке. За ней, в ожидании потехи, высунулась довольная морда Игорька.
- Не успел надуть вовремя? – сочувственно поинтересовался Марат, разглядывая резиновую даму.
- А вы откуда знали, что….
Поражённый Игорь переводил взгляд с одного приятеля на другого.
- Совсем мозги пропил? Ты же её уже четвёртый год вешаешь, - удивился Марат.
Пушкин участия в разговоре не принимал. Импозантной седой прядью на чёрных, как смоль, волосах, он был обязан Игорю, напугавшему его, чуть не до смерти, четыре года назад. Но всё же, душа врача не выдержала воспоминаний четырёхлетней давности, и он мечтательно проговорил:
- Может тебя в кадык рубануть….
- У тебя спина больная, Пушкин. Ударишь меня и развалишься, - удивился Игорь.
- А я вот наглотаюсь ибупрофена и рубану.
- Ибупрофен вреден для организма.
- Ничего страшного. Максимум погибнут несколько белковых соединений.
Компания направилась, вдоль забора, к двум машинам, заранее припаркованным неподалёку. Автомобили заботливо укрыли маскировочной сетью ещё днём. Сейчас же, ночью, друзья, чертыхаясь, никак не могли их отыскать. Наконец Марат догадался и нажал кнопку сигнализации на пульте. Справа, в кустах, пиликнуло.
По дороге они выстучали ещё двух корешей с вышек, Давида и Рамиза. Те загрузились в машины, и вся шестёрка покатила, переваливаясь на буграх, в обратном направлении. Остальные приятели ожидали их на вышках южной стены.
***
Ахмед домчался до восточных ворот и замер перед железной лестницей, ведущей наверх к вышке. Он перехватил поудобнее остро-заточенную смерть и, практически не таясь, ринулся наверх. Никого! Пусто! С противоположной стены на Ахмеда смотрело лицо Арафата, перечерченное кругами мишени. Несколько дротиков, одно в глазу, другие в "молоке" редкой бородке гегемона, свидетельствовали о том, что портрет, нечестивые израильтяне, использовали для игры в "Дартс".
Ахмед пометался по небольшой площадке, ограниченной стенами вышки, заглянул в туалет, а затем выглянул в окно, ведущее на свободу. Из окна свешивалась веревочная лестница. Уже ничему не удивляясь, он полез вниз. Свобода? Вроде бы. Но бежать в "Саяраму", близлежащую деревню, без еврейских ушей, не было никакого смысла. Где попрятались эти проклятые евреи? Террорист взглянул на ворота и возрадовался. На него смотрел глазок видеокамеры. Он сделал несколько вызывающих жестов. Подождал. Реакции не было. Тогда Ахмед погрозил камере своей саблей. Ничего. Продемонстрировал указательный палец левой руки. Голяк. Правой. Дырка от бублика. Демонстрация обеих указательных пальцев тоже ничего не дала. Ахмед снял штаны. Попрыгал. Повернулся спиной. Нагнулся. Ровным счётом ничего. То ли его не видели, то ли неизвестные наблюдатели были привычны к подобным зрелищам напротив тюремных ворот.
Ахмед двинулся вдоль стены. Услышав звук мотора, он вжался в тюремную стену и проводил глазами два автомобиля. Это не были джипы охраны. Машины почему-то ехали с незажженными фарами. Лишь потом Ахмед сообразил, что выйдя на свет фонарей внешнего освещения тюрьмы, мог бы попытаться привлечь к себе внимание и остановить транспорт. Тогда, с большой вероятностью, его импровизированный меч смог бы наконец-то испить еврейской крови.
Парень двинулся дальше и едва сдержал крик ужаса, прикусив мизинец. С вышки свисало розовое существо, напоминающее женщину. "Барби" в аду. Картина была настолько кошмарной, что террорист непроизвольно сжал зубы и, уже, более не в состоянии сдерживаться, издал оглушительный вопль. Ужас лицезрения повешенной девушки смешался в этом вопле с нестерпимой болью. Ахмед выплюнул откушенную фалангу мизинца и запрыгал на одной ноге.
Вблизи, розовая женщина оказалась обнажённым резиновым уродцем с гипертрофированной грудью. Такую гигантскую грудь Ахмед видел лишь один раз в жизни, подглядывая за бабушкой Зульфиёй в глазок ванной комнаты.
Нет, тысячу раз прав Фазиль, утверждающий, что евреи нелюди. Только нелюди в состоянии подвесить к охранной вышке такое непотребство. Хорошо ещё, что не наклеили на лицо резиновой бабы портрет Вождя. С них станется. После пережитого Ахмед знал точно – у израильских захватчиков нет ничего святого в жизни.
Террорист, подвывая от боли, полез на вышку. Небрежно отведя назад шпагу, он увидел то, что и ожидал увидеть. Никого. Пусто. Только со стены на парня окурками затушенных глаз грустно, но с надеждой, взирал Партайгеноссе Арафат. Почти не изгаженный. В полный рост.
Помещение внутри вышки оказалось хорошо освещено, и, Ахмед, решил осмотреть повреждённую конечность. Его передёрнуло от отвращения. Промасленная тряпка, подобранная в темноте для перевязки мизинца, на поверку оказалась использованным презервативом.
Презерватив вызвал в несчастной голове Ахмеда неприятные воспоминания. Во время одной из дневных молитв произошёл случай, надолго запомнившийся ему своим богохульством и святотатством. Ахмед опустился на колени среди сотни, таких же, как он заключённых и приготовился повторять за Фазилем слова молитвы. В этот момент резервист-охранник довольно приличного вида, в золочёных очках и аккуратной бородке, принялся разбрасывать с вышки листовки прямо в толпу молящихся. Ахмед вначале не стал обращать на это внимания, полностью отдавшись молитве. "Аллах велик", пропел Фазиль. "Воистину велик", в едином порыве раздался рёв стоголосой толпы. Листовки же, на поверку, оказались вульгарными фотографиями, вырванными интеллигентным охранником из какого-то порнографического журнала. Всё бы ничего, но одна из фотографий приклеилась к стене прямо напротив глаз Ахмеда. Прерывать молитву запрещено Кораном, и Ахмед, стоя на коленях, опускал лицо к земле, а затем снова поднимал к фотографии. За время молитвы он успел в мельчайших подробностях рассмотреть гениталии бесстыдной красотки. Потом долго, очень долго, они ему снились. Самым ужасным было то, что лица развратницы он так и не рассмотрел. А подсознание, в тех, из ночи в ночь, повторяющихся снах, услужливо представляло Ахмеду девушку с гениталиями и лицом, то Фазиля, то бабушки Зульфии. В тюрьме человек всегда ближе к Богу.
Ахмед помотал головой, чтобы изгнать наваждение. Бедолага полез вниз и снова, скрипя зубами от ярости и боли, побежал вдоль стены. Через двести метров показалась очередная вышка. Там кто-то был!
"Кто-то" оказался обыкновенным радио, заботливо поставленным на скатерть. В качестве скатерти использовался портрет Арафата. Портрет был заставлен пустыми пивными бутылками и тошнотворным месивом из рыбьих голов, хвостов, чешуи и тщательно обглоданных костей. Ахмед в ужасе отшатнулся и торопливо полез обратно.
Следующая вышка тоже оказалась пустой, и Ахмед долго обследовал её на предмет изгаженного портрета Наставника. Тот отыскался в небольшом сортире, зачем-то аккуратно порезанный на небольшие квадратики, сложенные стопкой подле унитаза. Что происходило в голове извращенца, глумившегося подобным образом над Вождём, Ахмед даже не мог себе представить. Вот, если останется жив, то в родной деревне расскажет об увиденном представителю организации по борьбе за права человека. Тот непременно должен знать. Он очень умный, этот двухметровый финн. Умный и влиятельный. Он так влиял на деревенских женщин, что те, лишь от одного его вида, рожали белобрысых младенцев. Вот соседней деревне с "представителем" не повезло. Им достался японец. И, пожалуйста, вам, ни одного белобрысого ребёнка. Все, как на подбор черноволосые, только немного маленькие и с раскосыми глазками.
***
А в это время:
В тюремном центре управления следящей аппаратурой, где были сконцентрированы десятки мониторов, на которые беспрерывно поступали кадры с многочисленных видеокамер внешнего и внутреннего слежения, происходило следующее. Надежда Григорьевна, совершенно ошалев от коктейля, состоявшего из водки, пива и арбузного ликёра, второй час выдерживала натиск ефрейтора Хаима, выходца из солнечного Йемена. Давно охрипнув, она продолжала выкрикивать задорное "Ещё!!!". Хаим не понимал этого русского слова, но его повтор, чередующийся со стонами тюремной поварихи, невероятно возбуждал его. Он любил русских женщин, а они любили его.
Две машины остановились под первой, по ходу движения, вышкой южной стены тюрьмы "Концертина". Рамиз приоткрыл окно и негромко прокукарекал:
- Ку-ка-ре-ку.
Из вышки свесилась голова Степашки и вежливо поинтересовалась:
- Петух?
- Кочет, - обиделся Рамиз.
- А кукарекаешь, как Херуз-баба, - удивился Степашка.
- Тоже мне Див нашёлся, - парировал Рамиз.
- Не ссорьтесь, ребята, - примирительно сказал Марат, - нас ожидают великие дела. Кстати, кто такие Див и Баба?
- У тебя что, нету азербайджанского телевидения?
- Представь себе - нету.
- Это Хрюша и Степашка из бакинского "Спокойной ночи малыши".
- Аааа… - многозначительно протянул Марат.
Степашка забрался в машину, и колонна двинулась дальше.
- Степан Самуилович, - осторожно начал Марат, - я тут картину задумал….
- Стоп, - осадил его Степашка, подозрительно косясь на приятеля, - на стрёме стоять не стану. Бросим жребий.
Друзья называли Степашку Степаном Самуиловичем, только когда им от него что-то было надо. Что им было надо на этот раз, Степашка знал и без предыстории Марата, но всё же, для вежливости, поинтересовался:
- Так как говоришь, называется картина?
- Сексуальная жизнь после сорока.
- Так, и что, интересно, на ней будет изображено?
- Представляешь, такой двухэтажный пасторальный домик с красной черепичной крышей и вывеской: "Вертеп". Под домом стоит человек в военной форме, а на его шее висят девять автоматов. Как?
- Как мудак. Только жребий. Я вам прошлый год никогда не забуду.
В прошлогодние сборы Степан Самуилович отличился. Согласившись подержать автоматы друзей, пока те забавлялись в местном борделе, он так напился, что когда они вернулись охранять "Концертину", на ногах стоять уже не мог. На вышку, друзья, подняли его на руках и оставили. Вышка главенствовала над камерой, где содержалось сотни полторы отъявленных арабских головорезов. В эту камеру, уснув, и свалился Степан Самуилович. Утром проходящих мимо камеры офицеров привлекли нестройное пение на незнакомом языке и отчайные жесты "говорящего". Когда они приблизились, "говорящий" взмолился:
- Господа офицеры, умоляю, заберите вашего солдата. Мы же мусульмане, нам алкоголь запрещён Кораном.
Офицеры, ничего не понимая, вызвали два десятка солдат и вошли в палатку. Там их изумлённым взорам предстала сюреалестическая картина. Сотня арабов стояла в четыре шеренги по росту, так что в первой стояли самые низкие, а в последней, самые высокие певцы. Самый необычный хор в мире имени "Мирового терроризма" вдохновенно выводил "Калинку-малинку".
- Ладно, ребята, валить надо отсюда, - поторопил компанию Давид и, неожиданно, в противовес своим словам, с мечтательным видом спросил, - кстати, знаете когда я окончательно решил репатриироваться в Израиль?
- Ну? – заинтересовались друзья.
- Идём мы как-то с Васькой, другом детства, по городу. Делюсь с ним самым сокровенным. Собираюсь, мол, друг мой ситный, репатриироваться на историческую родину, сиречь Израиль. Он страшно удивился и, как мне показалось, немного обиделся. Говорит: "Ну как ты себе это представляешь? Родина тебя воспитала, вскормила, образование дала, человеком сделала, а ты…. Город, дома, люди, я, наконец…, всего этого ты же больше никогда в жизни не увидишь". Меня даже слеза прошибла. Идём дальше, болтаем. Подходим к автобусной остановке. Тут же, минут через пятьдесят, подходит древний "Икарус". Автобус рассчитан человек на сорок, но когда мы втиснулись, там было уже за сто. Разметало нас с Васькой по разным концам "Уазика". Сплющило так, что нос невозможно почесать. Вдруг слышу через весь автобус мощный бас друга детства: "Давид! Давид!". "Чего тебе?", кричу в ответ. "Вали на фиг с этой чёртовой страны! Вали, даже не думай!". Вот так, ребята, если уж Ваську моего проняло, Царство ему Небесное, спился потом бедолага, то, что уж нам, простым смертным….
Друзья, молча, под впечатлением рассказа, подъехали к последней вышке. Оттуда, на звук мотора, без эксцессов, спустился Иван Абрамович.
ГЛАВА 4
Ахмед дошёл до конца стены и упёрся в широкий ров, заполненный грязной дождевой водой. В воду лезть не хотелось. Холодно. Возвращаться и проверять три южные вышки, тоже. Смутные подозрения стали закрадываться в голову. Божий ли промысел двигал им? Если до сих пор ему не удалось, не то, что убить, встретить ни одного израильского солдата…. Волей Аллаха суждено стать палачом и встретить семьдесят девственниц в раю, или волей Фазиля. Обычного человека из плоти и крови, только очень злого.
Усилием воли Ахмед отогнал крамольные мысли. Нет, всё предрешено заранее. Мактуб – всё, что должно произойти, уже записано Всевышним в Книге Судеб. Он, Ахмед, убьёт израильтянина, спасёт, прославит семью и станет шахидом, приняв мученическую смерть.
Отгрызенный мизинец напомнил о себе тупой, ноющей болью. Адреналин закончился, а с ним и желание убивать. Бежать надо отсюда, бежать. Спина и голова нестерпимо болели от падения в полёте. Воистину: "Рождённый ползать, летать не может". Боль в спине не стояла на месте, зачем-то спускаясь к левой ягодице и дальше, по ноге, к колену.
Ахмед решился и похромал к трассе. Не встретив на пути ни одной машины, как ни как, новогодняя ночь, он пересёк дорогу и побрёл к деревне. Там, как и обещал Фазиль, его уже ждали. Тот, после отправки "мученика за веру", первым делом, отзвонился верным людям в окрестных арабских сёлах, куда мог направиться Ахмед после выполнения задания или вместо него.
Мобильник лидер ХАМАС имел знатный, необычной судьбы, по кличке "Седьмой". Прозвище тот получил, попав в тюрьму обычным способом доставки запрещённых товаров, то есть в "выхлопной трубе" Абдуллы. Абдулла, по заданию партии, перед самым арестом умудрился разместить в своём заднем проходе целых семь аппаратов. Во время обыска, которому подвергаются все вновь прибывшие арестованные, его провели через ворота металлоискателя. Естественно, раздался предупредительный сигнал зуммера. Охранники, раздев Абдуллу догола и ничего не обнаружив, сразу догадались, где тот прячет железо. Контрабандиста приковали голым к инвалидному креслу таким образом, что он не имел возможности пошевелиться. В сиденье кресла было вырезано большое отверстие. Оставалось лишь ждать, пока парень справит свои естественные надобности. Долго ждать зловредные израильские агрессоры не желали и стали соблазнять голодного юношу жареной картошкой с гуляшом. Не выдержав такой пытки, тот умял тазик гуляша, после чего смог продержаться всего каких-то десять часов. Вышел "Первый". Садисты обрадовались, но не купились и снова повели Абдуллу к металлоискателю. Тот возбуждённо зазвенел. Процедуру проделали во второй раз, скормив парню ведро гуляша с картошкой, оставшееся со вчерашнего обеда. Беднягу пронесло часа через три. На свет появился "Второй", а обессиленного борца за палестинскую автономию в очередной раз погнали к металлоискателю. Тот возмущённо задребезжал. Жестокие евреи удивились, но не растерялись, заставив Абдуллу выпить пол литра парафинового масла. Кормить не стали. Через час "Третий", "Четвёртый" и "Пятый", обгоняя друг друга, устремились на свободу. Живодёры отнесли парня к металлоискателю. Сам идти он уже не мог. Долго совещались, каким образом пронести неподвижное, слегка постанывающее тело "партизана" через ворота металлоискателя. Просто протащить не имело смысла, ведь металлические изделия, в избытке, присутствовали в амуниции солдат, и заставили бы зуммер сработать. В конце концов, они привязали верёвку к ноге Абдуллы, хорошо ещё, что не к шее, и протащили через ворота. Поражённый металлоискатель даже изменил интонации сигнала. Не менее поражённые изверги долго пытались соблазнить обезвоженное тело пересоленным рисом. Тело мычало, но мужественно отказывалось. Тогда главный изувер, по имени Андрюша, набрал в походную фляжку воды из канализации (парафиновое масло закончилось). Он вставил Абдулле в рот воронку и защемил пальцами нос. Часов через пять родился "Шестой". На этом этапе, с помощью Аллаха, не выдержав издевательств над правоверным мусульманином, вмешалось Провидение. Вследствие аварии на линии отключилось электропитание. Включился генератор, но подал электроэнергию выборочно, запитав лишь основные цепи. Металлоискатель оказался обесточен, чего приспешники Шайтана, естественно, не знали. Протащив Абдуллу за верёвки через ворота металлоискателя и не услышав предупреждающего сигнала, страшно возгордились. За шесть мобильных телефонов, да ещё с их зарядными устройствами им полагался, как минимум, внеочередной отпуск. Так, за верёвки, они дотащили Абдуллу, который был без сознания, до камеры Фазиля, чем сильно укрепили дух непримиримых бойцов Священного Джихада. Добрый Фазиль, чтобы привести парня в чувство, влил ему в рот шесть бутылочек парафинового масла, выпрошенных заключёнными под разными предлогами у тюремного врача, именно, для таких целей. "Седьмой" вместе с душой парня покинул бесчувственное тело.
В деревне Ахмеда, не сумевшего представить "проходной билет на свободу" в виде еврейских ушей, долго били. Молча, но со знанием дела. Лишь последний пинок, придавший телу Ахмеда необходимые ускорение и направление, соправодился грозным окриком:
- Иди и убей израильского солдата или, в крайнем случае, солдатку!
Окровавленный Ахмед с откушенным мизинцем устремился в бой. Он сегодня уже набегал километров десять, но побои, а с ними и безысходность, придали ему сил. Через несколько километров киллер подполз к южной стене тюрьмы.
***
А в это время:
Первая попытка окончилась неудачей, когда Пушкин вытащил пятый туз из колоды Игоря. По договорённости, обладатель карты самого малого достоинства оставался вне стен лупанария охранять оружие и покой всей компании.
- Боже мой, - изумился Пушкин, - Да, ты просто не чист на руку.
- Полноте, вы мне льстите, Пушкин. Оставим эти условности. Давайте договоримся, в непринуждённой обстановке, называйте меня просто Игорь.
- Туйбень, ты, а не Игорь. Причём, туйбень не обыкновенный, а замоскворецкий. Туйбень-мутант.
Степашка предложил конкурс на самый смешной анекдот. Проигравшим будет считаться тот, чей прибамбас рассмешил наименьшее число народа. Для чистоты эксперимента на прослушивание пригласили нейтрального человека. Случайного прохожего. Прохожим оказалась маленькая девочка с большой собачкой. Как и ожидалось, проиграл Степан Самуилович:
- Сидят три собаки у ветеринара, ожидают очереди. "Тебя за что усыплять привезли?", спрашивает болонка у пуделя. "Ох, не спрашивай. Повёл меня как-то хозяин на прогулку, а поводок не снимает. Ни побегать всласть, ни понюхать. Не выдержал я и куснул хозяина. Ну, а тебя за что?", спрашивает пудель у болонки. "Ой, не спрашивай. Оставили меня хозяева с десятилетним сыном, одного дома. А тот, то за усы потянет, то за хвост. Не выдержал я и куснул". Тут пудель и болонка оборачиваются к огромному королевскому догу, скромно молчавшему в уголке и в общем разговоре участия не принимающего, и вопросительно посмотрели на него. "У меня совсем грустная история. Решила моя хозяйка в доме пол помыть, а жара стоит такая, что дышать нечем. Ну, разделась она и шурует себе тряпкой по полу. Не выдержал я, братья, такого и пристроился сзади". "И за это усыплять?", поразились пудель с болонкой. "Зачем усыплять?", удивился дог, "меня когти стричь привезли!".
Никто не смеялся, даже девочка с собакой. Глаза её налились слезами и она, с опаской, покосилась на свою овчарку.
- Фу, какая пошлость, - даже не улыбнувшись, сказал Рамиз.
- Всё понятно. Заранее, собаки, договорились, над моим анекдотом не смеяться, - обречённо ответил ему Степашка, принимая от друзей автоматы.
- Слушай Степашка, когда люди ругаются, то говорят друг другу – собака. Интересно, когда собаки ругаются, говорят друг другу – человек?
- Рамиз, если мы уже заговорили на тему животного мира…. Давно хотел тебя спросить. Правда, Рамиз, что у вас на Кавказе, до свадьбы, мужики на ослах тренируются? – мстительно спросил, увешанный автоматами, как новогодняя ёлка, Степан Самуилович.
- А ты бы сам попробовал, - неожиданно разозлившись, закричал Рамиз, - ишак же на месте не стоит, всё уйти порывается. Думаешь это так легко?
- Извини, Рамиз, - смутился Степан Самуилович, - не хотел тебя обидеть, - это на самом деле, наверное, не так просто.
Из окна публичного дома за группкой нерешительных солдат удивлённо наблюдали три "Клавы". Вначале парни прямо под окнами играли в карты. Затем поочерёдно толкали речи, сопровождавшиеся взрывами оглушительного хохота. К весельчакам спустилась "Мадам" в лице толстенного волосатого грузина преклонных годов.
- Чэго раскрычалыс? Ви нам уже всэх клыэнтов распугалы.
Степашка остался один.
***
Подволакивая обе ноги и баюкая откушенный мизинец во рту, чтобы хоть как-то унять боль, Ахмед карабкался на вышку. Высоту удалось взять лишь с третьей попытки. Собрав все силы в последний удар, он ногой распахнул дверь. Та распахнулась, но, едва, Ахмед, сделал шаг, вернулась под воздействием мощной пружины на своё место. Террориста с расплющенным носом отбросило назад, и он, минуя ступеньки, рухнул вниз на многострадальную спину.
Перекошенное злобой лицо Фазиля…. Гигантская грудь бабушки Зульфии…. Пещерный Шайтан, напугавший маленького Ахмеда, и десять лет энуреза, последовавших за этим событием…. Обезображенные портреты Ясера Арафата…. Сон, тот страшный сон, в котором Ахмед заснул в своей лачуге, а проснулся во дворце Султана. Султаном оказался он сам. Кроме него во дворце находились семьдесят девственниц. Девственницы выглядели подержанными, престарелыми проститутками, зато были голыми. Три дня они услаждали новоявленного султана, а на четвёртый он снова проснулся в своей лачуге. Мулла объяснил сон очень просто. Аллах, да возвысится имя Его, показал тебе Рай. "Если желаешь поскорей попасть туда", предупредил он вопрос Ахмеда, "… ты должен стать шахидом и убить одного, а лучше нескольких неверных евреев".
Ахмед очнулся. Умирать просто так не хотелось. После стольких мучений, да ещё и не шахидом. На вышке никого не было. Изображение Ясера Арафата, выполненное углём на одной из стен, непостижимым образом стекало вниз, как на картине какого-то художника, чьё имя Ахмед давно позабыл. Картину им показывал в школе греческий миссионер, учитель рисования, дядя Апалон Мзечабуки.
Оригинал, плакат Арафата, с которого писали углём стекающий портрет, тоже присутствовал и служил ковриком при входе.
Следующие двести метров до очередной вышки дались Ахмеду с невероятным трудом. Он никак не мог взять в толк, как его предки обезьяны (по утверждению того же дяди Апалона), могли так ловко передвигаться на четырёх конечностях. Вышка поставила неразрешимую философскую задачу перед атрофированным мозгом камикадзе. Ступеньки, ведущие к ней, оказались помечены цифрами. На первой, как и полагалось, стояла цифра один. На второй – два. На третьей – восемь. Как перешагнуть со второй на восьмую "Меч Аллаха" никак не мог сообразить. Наконец, после долгих раздумий, он закрыл глаза, сосчитал до пяти и, открыв, ступил на восьмую. Следующая ступенька оказалась третьей. Ахмед собрался было вернуться, но пересилив себя, шагнул вверх, сосредоточив взгляд на двери. На двери висел плакат с изображением Вождя в полный рост.
Сколько собак извели израильские живодёры можно было только догадываться. Тело и лицо лауреата Нобелевской премии мира, особенно лицо, оказались густо обклеены собачьей шерстью. Ахмед вежливо постучал по Владыке, приготовив тому, кто откроет дверь, стальной прут. Никто не вышел. Более того, даже не ответил. Не дождавшись приглашения, Ахмед вошёл.
О-па!!! Посреди помещения стояла, украшенная матрёшками, небольшая ель. Лица матрёшек смутно напоминали улыбающуюся Главу Палестинской Автономии.
Путь к последней вышке напоминал восхождение на Голгофу. Что-то перемкнуло в голове Ахмеда. Последние двести метров он проделал, водрузив на плечи ёлку с разноцветными арафатиками.
Никого!
Начался дождь.
***
А в это время:
Разгрузившиеся резервисты сидели в местном кабачке "Три поросенка". Некошерное название ничуть не смущало девятерых, жаждущих алкоголя и приключений, странников. На всю стену красовалась надпись, оставленная Давидом ещё в позапрошлом году: "Гашиш ты можешь не курит, но "Егермайстер" пить обязан". Давид, вообще, был любителем лозунгов, и заднее стекло его автомобиля радовало русскоязычных израильтян своей жизнерадостностью: "Пусть у нас никогда не переводится мясо!".
- Тост! Рамиз, тост! Даёшь кавказский тост!- бесновалась компания.
Рамиз вначале отнекивался и стеснялся, но затем решился и встал:
- Был у меня в Баку друг. Отличный парень по имени Хасанбек Анташевич. Но связался он с нехорошей компанией и вступил на путь Джихада. С ними он переехал в Узбекистан, оттуда в Таджикистан, а оттуда в Афганистан. Воевал, но был взят в плен русскими боевиками. Получил десятку. Отсидел. Вышел и вернулся на родину в Баку. Отыскал меня. Ну, сели мы, конечно, выпили. Вдруг спрашивает меня Хасанбек Анташевич: "Вот сидишь ты в тюрьме. Приезжает мама на свиданку. Заходите вы с ней в комнату, а там только два стула. Из одного кинжал торчит, а из другого – фаллос гигантский. Куда маму посадишь?". Я только глазами поморгал, а он продолжил. "Сразу видно – фраер. Сам, как настоящий мужчина, должен сесть на кинжал, а маму посадить на колени!!!". Так выпьем же за родителей!
Все выпили стоя. За родителей!!!
Только Марат, тихонько, чтобы не обижать рассказчика, шепнул Пушкину:
- Сажать маму на колени, тоже, между нами девочками, не бонтон, – и, уже громко, алавердировал, - и за большие и красивые сиськи!
- За сиськи отдельный тост, - заспорили, было, друзья, но появление Мирав, местной официантки, взращённой на хумусе под мутагенным солнцем, развеяли все сомнения.
Метра на полтора впереди себя она несла то, за что действительно стоило выпить.
- За родителей потом, - резюмировал Марат и опрокинул в рот грамм двести огненной воды.
Его примеру последовали и остальные. Ящик "Русского стандарта" приказал долго жить.
Водки, до появления репатриантов из России, тоже было много, но она, как, ни странно, никого не интересовала. Коренные израильтяне водку не пили. Самая дешёвая "Gold" стоила всего девять шекелей. Это примерно, как в России, водка стоила бы несколько копеек. От такой "халявы" русские евреи, первое время, валялись под светофорами. Но спрос вызывает предложение. Аксиома Маркса работала даже на Святой Земле. Местные бизнесмены быстро разобрались, что к чему, и взвинтили цены в несколько раз. Теперь, чтобы испить водки, приходилось тяжело работать.
- За электрошок! - провозгласил Пушкин, переквалифицировавшийся в Израиле из гинеколога в психотерапевты.
В больнице, в которой он "тяжело" работал, Пушкин прославился тем, что делал больным уколы, не снимая с них штанов. Причём на ходу. Идёт такой больной по коридору, вдруг "ой", что-то колет его сзади. Оборачивается, а там доктор Пушкин его гипнотизирует: "Мол, показалось вам, больной. Галлюцинации…".
Рамиз пить за "электрошок" наотрез отказался. У него была уважительная причина. Оказалось, в его семье ещё в Азербайджане произошло несчастье. Двоюродный дядя по матери, Абрам-заде, по пьяному делу, хвастался своему приятелю по работе о прежней, сытой жизни в высокогорном кишлаке "Парнас Энгельса".
- У меня там был… этот, ну…, - и тут Абрама-заде переклинило, - этот, ну… такой большой….
- Кто? – не понимал его приятель, инженер по технике безопасности, Чайнибек Алиев, родственник, между прочим, "Самого".
- Ну, этот… большой, - горячился Абрам-заде.
- Слон?
- Да нет, какой слон в кишлаке. Этот…блин, большой.
- Верблюд?
- Да, какой верблюд в горах. Этот… ну… большой такой.
- Жираф?
Дядя полез в драку. В местной психбольнице он достал всех врачей и санитаров, выкрикивая ежесекундно с поздно пришедшем озарением: "Бык! Бык! У меня был большой бык!". Из больницы дядя Абрам-заде уже не вышел.
***
"Иван Абрамович такой шалунишка", подумал бы Ахмед, зная имя солдата, до недавнего времени дежурившего на последней, в нелёгком пути меченосца мирового терроризма, вышке. Примитивный еврейский солдат, в своей жалкой, убогой жизни не вкушавший священного оливкового масла, употребил его не по назначению, обильно полив ступеньки лестницы.
Как ни странно, но вышка оказалась пустой. Куда могли подеваться со всех охранных вышек израильские солдаты? Определённо, без вмешательства Всевышнего тут не обошлось. То ли Он прибрал их к себе, то ли явил чудо, скрыв от глаз Ахмеда.
Пока лиходей лез по скользким ступенькам, он успел дважды отбить кобчик, вывихнуть обе ноги, в кровь разбить губы и потерять несколько зубов. Боли Ахмед не чувствовал. Он уже точно знал - Аллах не желал, чтобы сын Его убивал евреев. Этого хотел Фазиль, но не в угоду Всемогущему и Предвечному, а только самому себе.
Ахмед меланхолично осмотрел огромную деревянную куклу с лицом Арафата. У куклы были сломаны руки и ноги. А ещё говорят, что верят в единого Бога. Язычники, они, эти евреи. О культе Вуду Ахмед знал из уроков того же дяди Апалона Мзечабуки. Лицо Арафата было измазано в майонезе, банка которого отыскалась неподалёку. Майонез оказался не местного производства, потому, что был необычно вкусен и питателен. Подкрепившись, парень немного воспрял духом и попытался представить, что на его месте сделал бы всезнающий Фазиль. "Что делать?", вопрошал устами Ахмеда Чернышевский, "А хрен его знает", ответствовал разуверившийся в своём посланнике Фазиль.
***
А в это время:
- Ты меня уважаешь?
Девять, едва стоявших на ногах воинов, ни как не могли решить, кто из них первый сядет в машину. Мирав, уставшая смотреть на это безобразие, но необычно подобревшая после щедрых чаевых, подтолкнула воспетым в тостах бюстом Давида, стоявшего последним в очереди. Друзья сложились в машину, словно домино. Но не поехали. Давид вспомнил историю, связанную с машинами. Вспомнил, но рассказать сразу не смог, потому что принялся хохотать, как безумный. Пришлось Мирав его щипать. Смеяться он перестал и принялся рассказывать заплетающимся языком свою историю:
- Разбился в Таджикистане армянский альпинист. Труп, вернее то, что от него осталось, отправили в Ереван на самолёте. Из аэропорта домой останки альпиниста повезли на "Еразике", неудачном продукте местного автомобильного завода. Кабина гибрида была рассчитана на двоих и отделена перегородкой от небольшого фургончика, служившего для перевозки грузов. Труп погрузили в фургончик и поехали. Только отъехали от города, видят стоит мужик и ловит попутку. Остановились поболтать. Мужик продемонстрировал водителю четвертной и попросил подвезти до дома.
- Так место нет в кабине, дорогой, - зачарованно глядя на купюру, посетовал водитель.
- Ничего, добрый человек, я сзади в фургончике размещусь.
- Э, нехорошо как-то, у нас там труп, - упорствовал водитель.
- Мне не помешает, - обрадовался попутчик и, пока водитель не передумал, полез в фургончик.
Поехали. Доехали до городка, куда просил подвезти мужик. Остановились. Подождали. Мужик не выходит. Открывают, тот без сознания, а всё вокруг заблёвано. Поехали в больницу. Мужика ели откачали.
- Слушай, парень, ты же говорил, что труп тебе не помешает.
- Нехорошие люди, вы же сказали труб. Я думал, что труб, это как труба, только мужского рода.
От хохота машина закачалась, как при землетрясении. В это время из пушкинской "Ауди" народ полез обратно. Игорь повёл своих пассажиров, к вящему удивлению Мирав, обратно к кабаку. Но, не дойдя до входа, общество свернуло в небольшой дворик, расположенный позади пивной.
- Теперь сами услышите, если не верите другу. Такого эхо даже в горах не бывает, - сказал Игорь и, сложив ладони рупором, заорал во всё горло, - э-э-э-э-э-й!!!
- Да закроешь ты сегодня свою пасть, придурок, или нет? Всю ночь спать не даешь.
- О… как, - только и смогли выговорить изумлённые друзья.
- А можно мне попробовать? – почему-то шепотом спросил Иван Абрамович.
- Да, на здоровье, - милостиво позволил Игорёк.
Игорь, всю ночь, игнорируя туалет в пивной, ходил отливать, именно, в этот дворик. Раз восемь-девять, он не считал. Но каждый раз, непостижимым образом, эхо поражало его воображение.
- Кому не спится в ночь глухую?! – огласил окрестности чудовищным воплем Иван Абрамович.
- А я вот сейчас полицию вызову. Тогда и посмотрим, кто будет спать, а кому не придётся.
- Надо будет сюда жену привести. Она у меня ещё тот натуралист. Просто обожает разные необычные природные явления, - мечтательно проговорил Давид и погнал восторженно качающее головами и удивлённо цокающее языками стадо обратно к машине.
Приключение с эхом немного привело их в себя. Пушкин растолкал спящего в "Хонде" Степашку и обе машины, чинно, без приключений, покатили по встречной полосе. Несмотря ни на что, друзья благополучно добрались до "Концертины". Новогодняя ночь, она такая.
Каждый занял свою вышку, предварительно получив от Марата по свежайшему портрету Ясера Арафата, чтобы, не дай Бог, не заснуть на боевом посту.
Зимний воздух тюрьмы "Концертина" разорвали звуки пронзительной сирены. На утренней поверке не досчитались одного заключённого. Чрезвычайное положение. Близлежайшие войсковые части подняты по тревоге. Бойцы в бронежилетах и с автоматами наперевес прочёсывали окрестности. Танки занимали стратегические высоты. Дороги перекрыли армейские кордоны. Охранные вышки ощерились дулами автоматов.
***
Ахмед, зажимая руками уши, в ужасе помчался прочь, подальше от этого ужасного места. Солдаты, поднятые со сна, по тревоге, просто бесславно пристрелили бы "карающую длань Господа". Ахмед, не разбирая дороги, "мчался" прямо по скоростной трассе. Время от времени его обгоняли военные машины и отчайно сигналили, требуя покинуть автостраду. Через несколько километров обессиленный и деморализованный парнишка выбежал прямо на один из блокпостов. Оттуда раздались предупреждающие окрики на непонятном языке. Хотя по их тону и так всё было ясно. Ахмед остановился и поднял вверх руки.
Солдаты, а это были бойцы срочной службы, призванные всего неделю назад, кричали на родном языке, то есть по-русски. Другого они просто не знали. Кричали они следующее: "Пошёл вон придурок. У нас чрезвычайное положение. Мы ловим беглого араба. Не мешай, а то подстрелим". Кричи они на иврите, тоже помогло бы мало. Ахмед, кроме арабского, другими языками не владел, но прекрасно понимал, что кричат ему солдаты.
- Это я! Это вы меня ищите! – прокричал в ответ Ахмед и, не опуская рук, сделал шаг в сторону кордона.
Окровавленный, подволакивающий обе ноги, арабчёнок с расплющенным носом, в глазах солдат, ни как не походил на сумевшего преодолеть непреодолимую тюремную охрану, беглого зэка.
- Не подходи! Пошёл вон! Ты что не понимаешь, что у нас здесь объявлено чрезвычайное положение? Чрезвычайное положение! – надрывался солдат.
- Да, я это, я! Это я сбежал! Арестуйте меня! Вам за меня дадут большую медаль и деньги. Много денег! – Ахмед сделал ещё один шаг.
Солдат не выдержал напряжения. Раздался оглушительный выстрел. Затем второй и третий. Ахмед упал на многострадальную оккупированную землю Палестины. Желтое пятно расползалось по растрескавшейся, жаждущей влаги земле, мгновенно впитываясь. Земля была настолько сухой, что даже ночной дождь не оставил на ней следа. Ахмед зарыдал, внося свою скудную толику влаги в безжизненную почву пустыни.
Пули вошли в землю в нескольких сантиметрах от ног несчастного. Ахмед беззвучно рыдал, уткнувшись расплющенным носом в поднебесную твердь, обламывая об неё ногти.
Солдаты, убедившись, что араб осознал, перестали обращать на него внимание и приступили к своим прямым обязанностям – поимке беглого преступника. Часа через три к кордону подошёл офицер-бедуин, и, заметив лежавшего неподвижно человека, потребовал у солдат объяснений. Ничего от них не добившись, сам, осторожно приблизился к телу. На его окрик Ахмед приподнял голову и, без особой надежды, объяснил кто он такой. Офицер дрожащей рукой достал их кармана сложенную вчетверо фотографию беглого зэка.
ЭПИЛОГ
Когда Ахмед начал свой рассказ, напротив него сидел один следователь. Когда же он его окончил, в кабинете находилось человек десять. Все сидели с открытыми ртами и молчали. Молчание длилось довольно долго, пока не принесли изъятые записи видеокамер внешнего наблюдения тюрьмы "Концертина".
- Что будем говорить журналистам. Они уже несколько часов ожидают официального заявления.
- Побега не было. Всего лишь запланированные учения.
- Что с арабом?
- В психушку. Закрытую лечебницу ШАБАКа, и больше чтобы я о нём никогда не слышал.
- А резервисты?
- Поощрить! Объявить благодарности за отличное несение воинской службы. И больше никогда, слышите никогда, не призывать на сборы. Полностью освободить от воинской обязанности.
Начальник следственного отдела ещё раз посмотрел на Ахмеда Абулатифа, покачал головой и вышел из кабинета.