Г л а в а 19
Те три месяца пролетели быстро и почти незаметно. За то время не происходило ничего выдающегося, если не считать, что наш самоотверженный труженик - администратор мистер Тембо - окончательно «съехал». Он просто перестал воспринимать окружающее и впал в ступор. Все попытки что-то ему объяснить или получить ответ на какой-то вопрос заканчивались одинаково: он просто смотрел на собеседника безумными, слегка раскосыми глазами сквозь свои увеличительные очки в роговой оправе, явно ничего не воспринимая и, скорее всего, даже его не видя. Его пробовали лечить, потом дали месяц отпуска. Он вернулся посвежевшим, помолодевшим и производил впечатление вполне здорового человека. Крепко схватив бразды администрирования в свои руки, он вновь резво кинулся с бумагами по всем кабинетам. Но через две недели обычной для него трудовой деятельности все вернулось «на круги своя». Он вновь потерял подвижность и стал похож на сову. Но не своей мудростью, а чисто внешне, выражением лица. Жалко его, конечно, но профессор-то знал, кого он берет.
Все мои попытки найти жилье поприличней оказались только напрасными потугами. Желающих получить крышу над головой всегда пруд пруди. А раз так, то цены будут расти, и того, что давал мне профессор, скоро стало хватать только на аналог или на что-нибудь еще пострашней.
Те из местных, кто пошустрей, покупали газеты пораньше с утра, просматривали объявления, выбирали подходящее жилье, созванивались, и сразу ехали смотреть, держа наготове деньги. Если квартира понравилась, тут же, при свидетелях, составлялся и оформлялся договор, после чего хозяин получал деньги, а квартирант - ключи.
У меня на руках не было ничего. Долг я выплачивал почти два месяца. Если бы мне довелось заплатить за квартиру месяца за три, то потом пришлось бы опять занимать. И так бесконечно. В конце концов я на это плюнул и поиски прекратил. Сначала нужно было что-то собрать, а уже потом думать, куда переселяться. Со следующей зарплаты я стал закупать баксы и складывать в укромный уголок.
Из-за своего «бунгало», и из-за того, что наши с шефом взаимоотношения были крепко подпорчены, я постоянно пребывал в препаршивейшем настроении. Поведение профессора отчетливо указывало на то, что я пришелся не ко двору. Все операции делал теперь не я, а приходившие Шухрат или профессор Ламбарт. Мне отводилась только роль помощника. Такой расклад меня никогда не устраивал. Если я не делаю операций, то начинаю чувствовать себя отвратительно. Сначала мне начинает казаться, а потом и вовсе прихожу к убеждению, что мне не доверяют, что я тут совершенно не нужен и что от меня просто хотят отделаться. А в поступках и словах окружающих начинаю выискивать подтверждения своим домыслам. Но профессор не мог знать эту особенность моего характера, поскольку это не обсуждалось, а мое поведение было по-прежнему ровным, спокойным и корректным. Своему лицу я старался придавать выражение то сосредоточенности, то безмятежья, то радостного возбуждения, в зависимости от конкретной ситуации, а на чей-либо вопрос: «Как жизнь?», неизменно и восторженно отвечал: «Ты не представляешь! Как никогда раньше!».
Своими мыслями о работе я поделился с Эркином, который тоже знал эту сторону моей натуры.
- Если я ему не нужен, почему он прямо не говорит мне об этом? - в сердцах спросил я как-то на наших субботних посиделках.
- Прямо об этом шеф тебе никогда не скажет. Если он тебя будет гнать сейчас, ему придется выплатить тебе компенсацию за все время действия контракта. Столько одномоментно он тебе никогда не даст. Все, что он делает, направлено на то, чтобы тебя выжить, но только так, чтобы ты ушел сам. А тогда это будет для него бесплатно. Каюм ему подсказал, что надо сделать. Он твой характер тоже хорошо знает. Вот он тебя шефу с потрохами и сдал. Так что или, как говорится, ноги в руки и «чао-какао», или смирись и сиди тихо.
- Да, западня, - сказал я, в задумчивости глядя в пол. - И на работу ходить противно стало, и домой без денег ехать не хочется. Сволочь! В Ташкенте я от таких, как эта падла, натерпелся, и в Африке от них покоя нет.
- Узбек, он и в Африке – узбек. В прямом смысле, - философски заметил Эркин.
- Да, - согласился я, - но есть каюмы, а есть шухраты и файзуллы.
- Есть, но только их почему-то меньше. В основном – каюмы.
Ситуация действительно была тупиковой. От постоянного пакостного расположения духа мне хотелось частого общения с друзьями, но никто, кроме Саши с Эркином, ко мне больше не приходил. Да и они не сильно баловали. Слишком редкие теперь приезды в госпиталь Шухрата и Файзуллы создавали ощущение отчужденности. Я снова стал очень остро чувствовать одиночество, и как мог, но тщетно, старался убедить самого себя, что я заблуждаюсь, что на самом деле не так уж все и плохо, что все это - временные трудности. Что вот еще один день, еще чуть-чуть и все наладится, вновь станет хорошо и весело, и плохое начнет забываться.
Но придя однажды домой с работы, я вновь обнаружил, что все мои деньги из того самого «укромного уголка» опять украдены. Таких уголков для воров просто не существует. От отчаяния я прослезился. Просидев неподвижно около часа, после тяжелых раздумий, я окончательно пришел к выводу, что я со всей своей доброжелательностью, улыбчивостью и веселым нравом, как белая ворона. Что моя судьба – кормить обделенных и воров. И если я немедленно не предприму что-то конкретное, серьезное, я никогда не смогу не только иметь деньги, но и просто добраться до дома. Потому, что от таких мыслей я или сопьюсь и превращусь в забавного белого дурачка на потеху черной публике, или подхвачу какую-нибудь гадость, типа гипертонии, и взаправду сдохну на чужбине, где меня закопают «во чужой земле». И я начал собирать свои вещи.
За эти три месяца Павел приезжал в Лусаку четыре раза. Семью он увез туда еще в первый свой приезд. Судя по всему, его бизнес сдвинулся с мертвой точки. Приезжая, он останавливался у Эркина, потому что там было просторно. Во время наших встреч он не уставал расхваливать Танзанию и Дар-эс-салаам. Там и океан, и морепродукты, и дешевизна. И воров почти нет, потому что по их законам за воровство могут отрубить руку. Чудо, а не страна.
- А Дар-ес-салаам большой город? - спросил я его как-то в очередной его приезд.
- Взгляни, - выложил он передо мной несколько рекламных проспектов. - Почти пять миллионов населения, высокие здания. Танки почти на каждой крыше. Заборов этих дурацких нет, все открыто. Улицы красивые. Зелени до хрена. Океан под боком. Хороший город. И ходить можно в любое время суток, никто не достает.
- Советские?.. Российские?
- Что «советские»?
- Танки.
- Нет, свои. У них это производство неплохо налажено.
Свои так свои, какая мне разница. Хоть и на крышах. Я уже мало чему удивлялся в Африке. В конце концов, каждая страна сама знает, как и чем себя защищать. Наверное, потому и спокойно.
- Ты когда в следующий раз приедешь? - тоскливо спросил я его, с завистью просматривая красиво оформленные картинки.
- Не знаю точно, но думаю, что недели через три. Дело, кажется, заворачивается.
- Могу я тебя попросить об одной вещи?
- Конечно, можешь.
- Захвати с собой копии всех моих документов и как-нибудь на досуге покажи их там кому-то. Ну... в минздраве, что ли. Кто знает, а вдруг я там тоже пригожусь.
- Нет вопросов.
Павел уехал.
От госпиталя до моего дома теперь было гораздо дальше. Обычно меня возила госпитальная машина. Но по субботам, по нашей договоренности, за мной заезжал Саша, и мы через магазин ехали ко мне.
В доме Эркина постоянно крутились пациенты, приходившие на частное лазерное лечение, иногда – со своими родственниками, которые терпеливо ждали окончания сеанса, уставившись в телевизор. Часто к нему заглядывали и какие-то женщины, а то и проститутки. Несмотря на свой первоначальный порыв, я хоть и был собран, но с переездом не торопился, предпочитая более спокойный образ жизни. Вещи, которые могли привлечь внимание воров, были уже украдены, а деньги и лаптоп* я возил с собой. Дома я почти все время проводил за компьютером, который втайне называл своим другом, потому что очень многое ему доверял. Вечера коротал «тихо сам с собою», фантазируя и стуча по клавишам. Саша в обычные дни был завален работой на каких-то своих «авралах», а срываться в субботу и возиться с вещами и хоть и необильной, но тяжелой мебелью, не хотелось. В отношении покоя Саша был со мной солидарен. Ему нравилась обстановка тишины и непринужденности, царившая у меня в доме и в компании со мной одним. Шутя, смеясь и рассказывая друг другу каждый о своей жизни, мы выпивали нашу обычную «терапевтическую» дозу, после чего он уезжал тосковать по любимой Монике, которая в то время была в отъезде, а я, позабавлявшись еще какое-то время со своим компом, выключал его и заваливался спать.
В один из таких совместных вечеров я рассказал Саше о забавной сцене, которую наблюдал в госпитале в тот день. Там заводили машину «с толкача».
Водитель, приехав навестить кого-то, оставил ее стоять задом к склону. Сама машина заводиться не желала, и он попросил наших технарей толкнуть. Мне было непонятно, зачем толкать, если машина стоит на спуске. Казалось бы, сними с тормоза, и она сама очень быстро наберет достаточную скорость. Благо места предостаточно и даже есть куда повернуть. Но ни водитель, ни технари таким вопросом задаваться не стали. Наши втроем подошли и, напрягшись до посинения, стали толкать машину... вверх по склону холма, туда, куда она стояла носом. Я опешил и не мог вымолвить ни слова. Большую нелепость трудно было даже себе представить. Разумеется, разогнать машину до нужной скорости у них никак не получалось. Тогда они стали ее... разворачивать! В несколько приемов, потому что дорожка в этом месте была неширокой. Метров на пять выше по очень пологому склону находилась широкая горизонтальная площадка, где можно было бы и развернуться, и даже разогнаться. Тем более, что они туда эту машину и толкали. Но они это проигнорировали и с тупым упрямством продолжали маневрировать на месте. Наконец им удалось ее развернуть. И только тогда они толкнули ее уже под горку. На сей раз у них получилось. Скорость оказалась более, чем достаточной, и водитель легко ее завел. Но из-за той же скорости ему не удалось во время затормозить, и машина, скользнув по гравию, влетела передними колесами в канаву. Водитель выключил двигатель, вышел и уставился в то место, где прочно сидела машина. Теперь ее надо было вытаскивать оттуда, а это опять в горку. Подозвали двоих чужих. Впятером они, наконец, справились. Но из-за заглушенного двигателя все пришлось повторить. На сей раз, правда, им было легче, потому что их было уже пятеро, и не было необходимости ее разворачивать. Они просто немного сдвинули ее вверх по холму, а потом повернули «мордой» к воротам и вытолкали со двора вон. Проезжая мимо меня, водитель скорчил мне свирепую рожу, потому что я в голос смеялся все время, пока они со всем этим возились. Я и по сей день хохочу, когда вспоминаю.
Саша посмеялся вместе со мной. А мне этот случай напомнил сцену из одного грузинского короткометражного фильма. Был в прошлом веке такой феномен. Каждый из этих фильмов был маленьким шедевром комедийного киноискусства. Саша никогда их не видел. Сначала потому, что был еще ребенком, а потом потому что стал замбийцем.
Я рассказал ему содержание одного из последних, виденных мной фильмов. Там по предложению одного из героев снимали человека со столба с помощью веревки. Приказали обмотаться, а потом дернули. Когда тот шмякнулся на землю, на лице предложившего было искреннее недоумение: «Как же так? Мы неделю назад одного мужика из колодца так доставали и все было нормально».
Саша вяло хмыкнул. Грузинский юмор, как мне показалось, он не воспринимал. Но я ошибся.
- Ты мне рассказываешь о кино. Здесь в Лусаке похожий случай произошел в жизни. Один замбиец залез на мачту радиоантенны. Есть тут много таких антенн, ты видел. Металлические решетки метров по пятнадцать высотой, на тросовых растяжках.
По сашиному рассказу, тот мужик забрался на самую верхотуру и стал орать оттуда, что намерен броситься вниз, поскольку решил свести счеты с этой поганой жизнью, где его все обманывают, особенно жена. Когда аудитория собралась приличная, все стали его отговаривать. Если бы он всерьез решил «завязать» и со своей женой, и с созерцанием этого мира в целом, он просто молча, без всяких объяснений, прыгнул бы мордой вниз, сжимая в кулаке свою прощальную записку. Но у него истерика, он свое гнет, мол, бросаюсь, и все тут. Кто-то вызвал полицию. Те прилетели, вникли в ситуацию, и один из них куда-то быстро сгонял и вскоре вернулся, прихватив с собой веревку с «кошкой» на конце и один матрас. Догадаться привезти жену этого мудака у него ума не хватило. По высоте антенны они шагами рассчитали место, куда предстояло приземлиться претенденту на вечную память, и расстелили матрас. Потом освободили тросы-растяжки и, закинув «кошку» повыше, дернули. Антенна, падая, сделала полоборота той стороной книзу, где в нее вцепился мертвой хваткой тот бедолага. Он не дотянул сантиметров двадцать до матраса и грохнулся на землю, а сверху его хрякнуло всей тяжестью этой металлоконструкции. Чтобы не отползал.
- Ох, черт! Чуть-чуть ошибся, - сказал автор гениальной идеи спасения «самоубийцы», наматывая веревку на «кошку».