Хляби небесные. сцены из семейной хроники

ХЛЯБИ НЕБЕСНЫЕ: Сцены из семейной хроники старого и нового Тбилиси

               
памяти моей бабушки Раисы Николаевны Муравьевой-Цициановой
               
 

„Воды ласковой Леты смывают с души испытанное,
как следы на песчаном плесе.“
              Тибетская Книга Мертвых.


С О Д Е Р Ж А Н И Е

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Акт первый «Семейный скандал»
Акт второй «Разговор по душам»
Акт третий «Гибель Макса»

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Акт четвертый «Возвращение Шурочки»
Акт пятый «Ванечка»
Акт шестой «Смерть Галины Флоровны»
Акт седьмой «Примерка. Возвращение Бобы»

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Акт восьмой «Валентина»
Акт девятый «Сватовство»
Акт десятый «Ссора»
Акт одиннадцатый «Инкассатор»


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Е к а т е р и н а  П а в л о в н а  Д ж а н г и р о в а (урождённая Милорадова)
старшая из сестёр, статная красивая женщина лет под 40, с чёрными как смоль, гладко зачёсанными в узел на затылке волосами, в последних сценах абсолютно седая, окончила заведение для благородных девиц «Святой Нины» в Тифлисе

Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а  М и л о р а д о в а (урождённая Штейнбауэр)
её престарелая мать, прикованная параличом к постели на протяжении 15 лет, почти ничего не видит из-за катаракты (глаукомы), в здравом уме и памяти

К о н с т а н т и н  Т е й м у р а з о в и ч  Д ж а н г и р о в  (Э д и ч к а)
муж Екатерины Павловны, поджарый брюнет высокого роста под 50 лет, с копной вьющихся волос с проседью, порывист и изящен в движениях, ходит пританцовывая, держится с сознанием внутреннего превосходства красивого мужчины при деньгах, работает  оценщиком в торгсине

В а л е н т и н а  П а в л о в н а  Г о р е л о в а (урожденная Милорадова)
младшая из сестёр, блондинка невысокого роста, с короткой стрижкой и в красной косынке, курит папиросы, работает секретарем-машинисткой в СМЕРШе

М а к с  С е м ё н о в и ч  Г о р е л о в
муж Валентины, сотрудник ЧК, голубоглазый блондин, с обаятельной улыбкой

В а л е р ь я н  В и к т о р о в и ч  З а р ы н ь  (В и к т о р)
первый муж Екатерины Павловны, отец Шурочки, высокий латыш, крепкого телосложения, с офицерской выправкой, «из бывших», командир дивизиона войск ОГПУ,  держится со всеми одинаково спокойно и уверенно

Ш у р о ч к а  (Г а л ч о н о к)
дочь Екатерины Павловны от первого брака, подросток, с длинными золотистыми косами до пят, через 30 лет косы заколоты вокруг головы, голос звонкий, открытое улыбчивое лицо, взгляд прямой

Б о р и с  (Б о б а)
сын Екатерины Павловны от второго брака, толстый крепыш в матроске, после войны бледнолицый, чахоточного вида мужчина с лихорадочно бегающим взглядом,  работает в артели паркетчиков лакировальщиком (токсикоман), побывал в штрафниках, в плену и в лагерях, заикается, когда нервничает

И р о ч к а  (И р э н)
внебрачная дочь Шурочки, 19 лет, похожа на Екатерину Павловну, стройная высокая (выше матери) девушка, с живыми карими глазами, волосы распущены и собраны ленточкой

В а н е ч к а (М а л ы ш)
найдёныш, усыновлён Шурочкой после войны, участник войны в Афганистане

Г а л и н а  Ф л о р о в н а  Ц и к л а у р и  (урождённая Глинская)
Худая и длинная как жердь, костистая, похожая на лошадь старуха, с очень длинной шеей, лысая и поэтому с кружевной салфеточкой на голове, на ногах огромные калоши с прорезями для изуродованных подагрой пальцев, носит длинный макинтош и фетровую колпакообразную шляпу с большими полями, вокруг шеи шерстяной шарф, свисающий почти до пола, в молодости первая петербургская красавица (танцевала с царем), знает семь иностранных языков, перебивается тем, что консультирует маклеров и музеи по вопросам антиквариата

С ё с т р ы  Т а м а р о ч к а  и  В е р о ч к а  Б а б у н и д з е
подруги Екатерины Павловны по заведению «Святой Нины»

И в а н о в н а
пожилая соседка Екатерины Павловны, бывшая детдомовка, вдова военного служивого, любит поболтать, очень любопытная, голос нарочито грубоватый и громкий

М и х а и л  Н и к а н о р о в и ч   К в а с ь к о
жених Шурочки, «мужчина без недостатков», средне преуспевающего и крайне неспортивного вида, старше Шурочки лет на 15–20, с большими залысинами и с купеческой цепочкой а-ля-рус на жилетке, страдает одышкой, закоренелый холостяк

Ф е д о т и й  (Ф е о д и й) Ф е о д о с и е в и ч  Б о ч к о в и н
друг Михаила Никаноровича Квасько, профессор (нарколог), владелец фирмы по продаже автозапчастей, страдает булимией, разговаривает раскатистым басом

М а н а н а  (М а н о н)
его жена, муж обращается к ней исключительно со словами «Ваше легкомыслие», громко похохатывает к месту и не к месту, любит глупые анекдоты, заметно картавит

Б л а н к а
подружка Ирочки, жизнерадостная, востренькая москвичка-филолог, чуть курносая, с торчащими рыжеватыми волосами, студентка института имени Гнесина (вокал)

М а р г о
соседка Галины Флоровны, очень толстая женщина неопределенного возраста, в зашмурканном ярком халате, с папильотками на голове, говорит с армянским акцентом

Б а б а Д у с я
приходящая помощь по дому

З а к а з ч и ц ы:

П е р в а я  з а к а з ч и ц а 
нервическая худосочная особа лет под 40, говорит визгливо, томно закатывая глаза, с пережжёнными химической завивкой волосами

В т о р а я  з а к а з ч и ц а 
неповоротливая квадратная женщина, с ничего не выражающим, оплывшим от жира лицом

П о д р у ж к и  И р о ч к и

И н к а с с а т о р
щуплый, губастый старичок, живое «полезное ископаемое», с воспалёнными слезящимися глазами и большим потрёпанным портфелем под мышкой

Д в о р н и к   С а м в э л (по прозвищу «Секир башка»)
курд с огромными усищами, в руках чётки из янтаря (гишера)

П о ч т а л ь о н  А ш о т
улыбчивое, худое и подвижное лицо кавказской национальности, средних лет, говорит с ужасным акцентом

Д о к т о р ш а  (психиатр)
молодая худенькая женщина, по-птичьи вздрагивает и испуганно поводит плечами

Д в а  д ю ж и х  с а н и т а р а:
«будочка»  и  «вертлявый»

К о т ы  Бусенька и Моисей (Моша)


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
АКТ  ПЕРВЫЙ «СЕМЕЙНЫЙ СКАНДАЛ»

Во всю сцену комната с очень высоким потолком, с которого свисает красивая старинная люстра. Огромное окно на балкон, с широким подоконником, заставленным цветами (алоэ, кактусы и др.). Справа застеклённая дверь на балкон, откуда   просматривается часть двора  и виден чердак дома напротив. Рядом с дверью на балкон стоит роговая вешалка. Справа в углу дверь и лестница, ведущая на антресоль к Валентине. Оттуда доносится стук печатающей машинки. У стены этажерка с книгами и статуэтками, большие «беккеровские» часы с боем.  Прямо в глубине камин, перед ним ковёр и два глубоких проваленных кресла с изрядно потёртой бархатной обивкой. Слева тяжёлые гардины занавешивают дверь в комнату Екатерины Павловны. У стены тахта с мутаками и вышитыми подушками, на тахте кулёчек с рассыпавшимися фисташками, над тахтой ковёр с оружием. На громоздком буфете возвышаются две стопки блинов, на подносе самовар с посудой и блюдо с пирожками. На авансцене стол, за которым Галина Флоровна занимается с Шурочкой. Девочка старается незаметно поддеть на голове у старушки кончиком карандаша кружевную салфеточку, прикрывающую лысину. В это время с балкона прокрадывается к буфету  Боб и за спиной у Галины Флоровны набивает себе за пазуху и в карманы пирожки и исчезает тем же путём.

Г а л и н а  Ф л о р о в н а.

Gloire a notre France eternelle !
Gloire a ceux qui sont morts pour elle !
Aux martyrs ! aux vaillants ! aux forts !
A ceux qu'enflamme leur exemple,
Qui veulent place dans le temple,
Et qui mourront comme ils sont morts !

(Гнусавым голосом, но с нескрываемой патетикой читает «Марсельезу», записывает в тетрадь задание для Шурочки.) ...Это будет ваше задание, mademoiselle. Но хочу предупредить вас, очень строго предупредить, что если вы опять не выучите урок, мне придётся рассказать обо всём вашей милейшей mama, да... придётся... и не надо гримасничать... Faux pas! (Сокрушённо вздыхая.). Ведь Вы знаете, mademoiselle, как мне не хочется огорчать Вашу mama, но это видимо неизбежно, увы!! (Стук машинки замирает, из-за дверей своей комнаты появляется Валентина, она останавливается с папиросой у камина, прислушиваясь к голосам из комнаты Екатерины Павловны.) В  Ваши годы, mademoiselle Шурочка, у меня было нежное и любящее сердце. (Распахивается дверь комнаты Екатерины Павловны, оттуда вылетают разорванные листы бумаги и книга, слышен звон разбиваемой посуды, женский вскрик и звук выстрела,  после чего воцаряется тишина, на пороге появляется Екатерина Павловна, руки её дрожат, но она пытается совладеть с собой, нервно оправляя рукава платья, оборачивается вглубь комнаты)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. И после этого Вы можете называть себя мужчиной?!
К о н с т а н т и н. (На пороге появляется в крайне возбуждённом состоянии Константин, вплотную подступая к ней, он размахивает револьвером.) Представьте, сударыня, – да, мужчина!! И чтобы Вы себе не придумывали на мой счёт, я не потерплю, чтобы меня выставляли полным идиотом!! (Екатерина Павловна брезгливо отстраняется.)
К о н с т а н т и н. Что здесь делает эта старая кляча? (Галина Флоровна, дрожа, собирает со стола книги и тетрадки, но роняет их на пол, Шурочка бросается подбирать.)
Г а л и н а  Ф л о р о в н а. Mon Grand Dieu!
В а л е н т и н а. Здесь всё-таки ребёнок. Не могли бы вы оба поубавить пыл и избавить от своих шекспировских страстей.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Выбирайте выражения, Константин. Вы пока ещё находитесь в МОЁМ ДОМЕ. Не забывайте это и не забывайтесь!! (Галина Флоровна кашляет, держась руками за грудь, салфеточка соскальзывает у неё с головы, Константин изумлённо взирает на старуху и начинает безудержно хохотать, швыряет револьвер на ковёр к ногам Екатерины Павловны.)
К о н с т а н т и н. Adieu, madams! (Уходит, манерно раскланявшись в дверях.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а:  О, простите, простите, ради бога, мой дорогой, мой бесценный дружочек!! (Галина Флоровна плачет, закрыв лицо руками, Екатерина Павловна поднимает салфеточку и, обняв за плечи, уводит к себе в комнату.) Vous pouvez devenir fou! C'est comme une personne horrible. Это ужасный человек, иногда он просто сходит с ума от своей безумной ревности и кажется готов убить ... что делать!.. что делать!..
Ш у р о ч к а.  (С любопытством подбирает разорванные листы бумаги и раскладывает на ковре, пытаясь прочесть, Валентина продолжает невозмутимо курить, опустившись в кресло.) «...Сударыня! Я должен объясниться с Вами – один раз, один единственный раз... Умоляю, не отказывайте мне в этой милости и выслушайте меня. Вот уже три года, как для меня в целом мире существуете только Вы одна – одна единственная женщина: Вы – мой сон наяву, моя богиня. Вы сочтёте меня сумасшедшим, но Вы ошибаетесь. Я умоляю Вас поверить моей искренности. И – может быть – я так хочу в это верить! Вы сжалитесь когда-нибудь надо мной и моими страданиями. Вы даже не представляете себе, сколько добра и сколько зла могут причинить Ваши глаза, одна Ваша полуулыбка, одно Ваше движение руки... И если сегодня вечером я замечу на Вашем лице хоть каплю сострадания...» Дальше всё по-французски... Это письмо для мамы, да? Потому Костя бесится, да? Ты ведь знаешь, от кого, скажи мне, от кого это письмо, Валечка??
В а л е н т и н а. (Меланхолично.) Много будешь знать – скоро состаришься.
Ш у р о ч к а.  (Обиженно.) А я и так знаю (показывает Валентине язык)
В а л е н т и н а.  (Подозрительно.) И что же ты знаешь? Опять подслушивала?
Ш у р о ч к а.  Ничего я не подслушивала, а видела, как вы с мамой шушукались, а потом вы что-то писали вместе и смеялись. Думаешь, я маленькая и нечего не понимаю? Это вы для Кости нарочно всё насочиняли, ведь так? (Ласкаясь к Валентине.) Ну, скажи мне, ведь это так? правда??
В а л е н т и н а.  (С  раздражением.) Не суй свой нос в чужие дела, Галчонок, а то нос оторвёт.
Ш у р о ч к а.  Подумаешь! Ты только на каких-то двадцать лет старше меня. (С глазами, круглыми от ужаса.) Скажи, Валечка как ты думаешь – ОН и вправду может убить маму?!
В а л е н т и н а. Не говори глупостей. Костя просто дурак, ревнивый дурак. Лучше выбрось весь этот мусор в камин и сожги. (Распахивается дверь и появляется Екатерина Павловна, в страшном волнении  она описывает круги по комнате.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Валентина, его нет нигде!! Ни в шкатулке, ни в ящике, ни на полке под бельём в шкафу, нигде... Я в полном отчаянье – ЧТО ДЕЛАТЬ?! Неужели это ОН?! Такая месть!! Ведь это просто подло! Как ты думаешь, Валентина – это может быть ОН?! (На пороге появляется фигура Галины Флоровны.)
В а л е н т и н а. Что произошло, Катя? У нас что-нибудь пропало?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Господи, как мне тяжело! Кто бы знал, как мне тяжело с ним! И почему это произошло именно сегодня? Как мне всё надоело. Понимаешь, Валюша, я хотела показать Галине Флоровне свою реликвию, мой золотой крест, но его нигде нет – ты понимаешь? НИГДЕ!!!
Г а л и н а  Ф л о р о в н а. (Выкрикивает.) Екатерина Павловна не может найти свой крест, свой золотой крест об окончании «Святой Нины»!! (Её бьёт нервная дрожь, она в состоянии крайнего возбуждения.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. ОН ИЗВЕРГ!! il est un monstre! Украсть у меня мою последнюю память о прошлом. О моей святой юности!! (Падает без сил в кресло напротив Валентины.)
В а л е н т и н а. Конечно это ОН – больше некому!.. Но для чего Косте этот крест? Может, ты его сама перепрятала и не помнишь куда. Тебе лучше успокоиться. Хочешь, я принесу валерьянку?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Разражаясь слезами навзрыд.) Как это жестоко! как низко! Noire ingratitude! Кто бы мог подумать – так бессовестно красть из дома, в котором живёшь. (Валентина подсаживается к сестре, гладит её успокаивающе, Шурочка наблюдает за происходящим, устроившись между ними по-турецки на ковре перед камином.)
Г а л и н а  Ф л о р о в н а. (Тяжело дыша и хватаясь за сердце.) Прошу меня извинить. Мне так горько осознавать вашу потерю... но я так ослабла – боюсь, такие бурные переживания не для моего возраста. Наверное, у меня поднялось давление: что-то сдавило в груди, и мне трудно дышать. Мне лучше вас покинуть...
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. О, простите меня, пожалуйста, мой старый добрый друг!!
В а л е н т и н а. Мне тоже всегда бывает неловко присутствовать при чужих раздорах и выяснении отношений, особенно семейных.
Г а л и н а  Ф л о р о в н а. Но это настоящая семейная драма – это не просто неприятность. Это трагедия. И мне так жаль Вашу сестру... Екатерина Павловна  самый близкий мне человек – я не могу оставаться равнодушной.
В а л е н т и н а. (Энергично перебивая.) В таком состоянии Вам нельзя никуда идти. Вам необходимо немедленно прилечь и отдышаться. Мне не нравится, как Вы дышите.
Г а л и н а  Ф л о р о в н а. Нет-нет, ничего особенного, из-за чего стоит тревожиться. Нюхательная соль и капли Гофмана у меня всегда с собой. Но я лучше пойду, мне недалеко... (Шурочка и Валентина помогают Галине Флоровне накинуть макинтош с вешалки и надеть шляпку.)
В а л е н т и н а. Галина Флоровная, Шурочка проводит Вас и понесёт портфель. Она поможет Вам и побудет с Вами, пока Вам не станет лучше. (Галина Флоровна уходит, горестно качая головой, Шурочка следом несёт порфель, обращаясь к Екатерине Павловне.) Вот видишь, сестра, к чему приводят твои эксперименты? Пора, наконец, понять, что твой Эдичка самый обыкновенный мужчина, но он кавказец, а значит дикарь и ничего, кроме слепой страсти и столь же слепой ревности, он к тебе испытывать просто не может. (Наливает из графина воду и подаёт сестре.) Ни на что другое он не способен.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, надо признаться, что на этот раз ты, кажется, действительно права, – не способен... и это УЖАСНО!!
В а л е н т и н а. Ужасно будет, если ты не остановишься и будешь и дальше его продолжать терзать. Так ты доведёшь его до полубезумного состояния, а в такие моменты он действительно становится опасен и бывает готов убить... Я боюсь за тебя!! Да, представь себе – боюсь!!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Махнув рукой и комкая кружевной платок.) Господи, неужели ты не понимаешь, как унизительна для меня его ревность?!
В а л е н т и н а. Я тебя не понимаю, сестра, – ведь тебе нравится дразнить его. Я действительно не могу этого понять. Кстати, за убийство на почве ревности в состоянии аффекта он всегда может рассчитывать на оправдательный приговор. Так что его даже не осудят и не посадят.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Милая моя Валюша, я сама себя иногда не понимаю, что творится в моей душе.
В а л е н т и н а.  Мне кажется, тебе было бы лучше всего пойти поработать, устроиться куда-нибудь временно на работу, а не сидеть дома. Это отвлекло бы тебя от твоего Эдички. Не понимаю, как вам не надоест скандалить? В итоге он действительно убьёт тебя и будет по-своему прав. И твои дети останутся сиротами. (Со двора слышен шум, потом чей-то рёв, в дверях появляется Константин, он держит за ухо Бобу, за ним дворник Самвэл с узелком в руках.)
К о н с т а н т и н. Валя, посмотрите, пожалуйста, всё ли на месте в буфете? (Валентина удивлённо смотрит на них, потом идёт к буфету, открывает дверцы, заглядывает в ящик.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ради бога!! Не смейте его трогать. Вы причиняете боль моему ребёнку – немедленно отпустите его ухо!!
Ш у р о ч к а. (Появляется раскрасневшаяся и запыхавшаяся Шурочка, дразнит Боба.) Боба кричит «гамишви» – его тянут за уши...
В а л е н т и н а. И что мы ищем?? Надеюсь, не пирожки?.. Очень странно: здесь нет вилок, ножи тоже исчезли, и ложки... только один половник остался. (Достаёт половник из ящика буфета и удивлённо оборачивается.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а.  Разве можно чему-либо удивляться в этом доме?!
К о н с т а н т и н: Странно? И всего лишь – странно? Этот паршивец украл столовое серебро и спрятал его в подвале соседнего дома. Спасибо Самвэлу – он заметил Боба и заподозрил неладное.
В а л е н т и н а: Интересно, Боб, для чего тебе понадобилось наше столовое серебро? (Боба молча трёт ухо.) Ты что же, хотел его продать и опять удрать в прерии? Или куда-нибудь в другое место подальше от дома?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Боба! Мой крест!? Скажи нам, ради Бога, – крест у тебя?
К о н с т а н т и н. Что его спрашивать – это бесполезно. Смотрите сами. (Раскрывает узел и кладёт перед ней на стол крест.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Радостно вскрикивает.) Валюша! Костя! Смотрите!!  Какое счастье  – он нашёлся, мой крест. (Прижимает крест к груди, Боб утыкается в колени матери, размазывает слёзы по лицу.)
К о н с т а н т и н. Я рад, что смог, наконец, хоть чем-то обрадовать Вас сегодня.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Вы молодец, Самвэл – как Вам удалось застукать нашего сорванца? Мы непременно должны Вас отблагодарить. Не так ли, Константин? Давайте подарим нашему благородному Самвэлу и его семье что-нибудь на память. Вы не возражаете, Самвэл?
С а м в э л. Я хоть и дворник, но честный человек. Это все знают. А за подарок, если что подарите, ничего сказать не могу...
К о с т а н т и н. Предлагаю всем вместе выпить за здоровье Самвэла. Ты не возражаешь, Катенька? Валентина? Вот и отлично!! (Снимает со стены рог. Все облегчённо смеются.)


АКТ ВТОРОЙ «РАЗГОВОР ПО ДУШАМ»

Сухие ветки  и поленья на полу рядом с камином, буржуйка, на буфете примостился патефон, стол на авансцене завален бумагами. На столе чуть светится керосиновая лампа, часы бьют четыре утра. Уронив голову на пишущую машинку, Валентина спит, шаль сползла на пол. Слышно, как завывает ветер, отдалённые хлопки то ли ставень, то ли выстрелов. Входит Макс, отряхнув с себя снег, вешает шинель и шапку на вешалку, снимает сапоги, на край буфета кладёт свёрток и на цыпочках подходит к Валентине.
М а к с. Опять печатала ночью, когда по ночам спать надо. (Переносит Валентину на руках в кресло, накрывает шалью, разжигает буржуйку, ставит чайник.)
В а л е н т и н а. Как тепло... Макс, родной, это ты?
М а к с. (Целует Валентине глаза, руки.) У тебя такие уставшие глаза, Валюша. Ты просто убиваешь себя работой.
В а л е н т и н а. А у тебя такой уставший голос, любимый... (Гладит по волосам.) Я вовсе себя не убиваю: работа – это моя жизнь. Почему ты пришёл так поздно? Я ждала-ждала, а потом не заметила, как уснула.
М а к с. Ты же знаешь – я не принадлежу себе, Валюша. А где все?
В а л е н т и н а. Все спят давно, а я вот перебралась сюда – здесь теплее.
М а к с. Всё спокойно? Никаких ЧП?
В а л е н т и н а. Да, в общем-то, всё спокойно, только вот вчера вечером Зарынь объявился.
М а к с. Виктор?!
В а л е н т и н а. Он появился так неожиданно: вдруг смотрю – стоит на пороге.
М а к с. Это он умеет – огорошить.
В а л е н т и н а. И знаешь, Макс,  Зарынь снова «на коне». Его уже который раз лишают званья и наград, только наградное оружие оставили. А он опять поднялся.
М а к с. Упрямый чёрт!! И – везучий.
В а л е н т и н а. Ты и представить себе не можешь: расписал в анкете подробнейшим образом всю свою родословную. Это ведь не его фамилия – он себе её просто придумал. Только  в анкете всё честь честью –  как на духу. Но он говорит, что очень  нужны кадры. И  его опять позвали.
М а к с. Зарынь есть Зарынь. Он, по-своему, прав: царский офицер на службе у красных – этим гордиться можно. Он, Валюша, ещё до революции Кавалерийское училище в Питере закончил. У него ведь и именное оружие за храбрость, а не за дворянские грешки имеется.  Так что прятаться он не привык  – не станет.  Для него что главное?  ЧЕСТЬ ИМЕЮ. И это не на словах, а на деле. Значит – вернулся... теперь мне многое стало ясно.
В а л е н т и н а. (Испуганно.) Что ты имеешь в виду? Что-то плохое?!
М а к с. Нет, просто мы ЕГО благодарить должны за то, что я сейчас здесь, с тобой Как же я сразу не догадался. Точно – он. Теперь начинаю понимать, что означает мой вызов.  А то всё гадал –куда ветер дует.
В а л е н т и н а. Но он ничего не говорил о тебе.
М а к с. Это и не обязательно. Ты же знаешь, Валюша, – Виктор не из разговорчивых. Я ни минуту не сомневаюсь, что он хочет забрать меня к себе, под своё начало, на границу. Вместе – так веселее басмачей шашками рубить.
В а л е н т и н а. (Встревоженно.) Он сказал, я слышала, что его сразу в ЧК назначили. Разве такое возможно?
М а к с. Вот и отлично! А почему ты думаешь, что такое невозможно? Не забывай – это не кто-нибудь, а Зарынь. Так просто красными командирами не становятся. С ним считаются, и он многое может. (Подхватывает Валентину и кружит по комнате.) Ты стала лёгкой, как пёрышко.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Появляется на пороге своей комнаты в накинутом поверх пеньюара шубе.) Меня разбудили ваши голоса. Сначала я подумала, что мне послышалось, а теперь вижу, что это Вы, Макс. Слава богу – живой и невредимый.
М а к с. (Опускает Валентину обратно в кресло.) Доброе утро, Екатерина Павловна. Извиняюсь, что разбудили.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Очень надеюсь, что оно действительно будет добрым, дорогой Макс. Я вам не помешала?
М а к с. Ну что Вы!!
В а л е н т и н а. Как ты можешь нам помешать? Как ты вообще можешь такое говорить?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Подходит к буржуйке погреть руки.) Хотите чаю?.. Всё равно уже не заснуть.
В а л е н т и н а. Тогда будем пить чай.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Отчего-то так тревожно эти дни на сердце, неспокойно и – муторно, словно невинную душу губят.
В а л е н т и н а. Хорошо, что твой Эдичка ещё ничего не знает. И – поверь мне! ничего другое тебя сейчас не беспокоит.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Испуганно оглядываясь на дверь своей комнаты.) Тише, тише, Валюша! Только, ради бога! тише. Не приведи господь – что тогда начнётся.
М а к с. (Разворачивает свёрток на буфете, извлекает и протягивает Екатерине Павловне бомбаньерку)  Дорогие мои, вы лучше посмотрите, что я вам принёс. Это Вам, Екатерина Павловна. Знаю – Ваши любимые.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Мэрси, Макс, очень мило. Вы всегда внимательны ко мне.
М а к с. (Ставит на стол бутылку шампанского.) Так давайте пировать, пока нам никто не мешает.
В а л е н т и н а. Шампанское!! Макс, родной, откуда?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Нет–нет сначала будем пить чай. Шампанское будем пить потом – все вместе, когда все проснутся.
М а к с. (Переносит машинку и бумаги на кресло, подвигает кресло с Валентиной к столу.) Чай – так чай. А можно мне, очень тихо...
В а л е н т и н а. Музыку?! Тихонечко, да, Катя? Ты не против? Знаешь, Макс, Константин где-то неделю назад раздобыл пластинку Вертинского.
М а к с. Вот это сюрприз!!
В а л е н т и н а. (Подходит к патефону.) Это новый романс «Аравийская песня». Танго. Кате ужасно нравится и мне тоже.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Друзья мои, а ведь сегодня исполняется ровно десять лет, как ... (Запинается, смотрит на Валентину.)
В а л е н т и н а. (Предостерегающе.) О чём ты, сестра?!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Нервно рассмеявшись, садится в кресло.) И чего ты так испугалась, моя девочка? Я не враг советской власти.
М а к с. (Настороженно.) Простите, Екатерина Павловна, десять лет чему? или кому? Если это не семейная тайна, конечно.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ну что Вы, Макс! Какие у нас могут быть от Вас семейные тайны?! Десять лет назад мы лишились всего, что имели, и в одночасье оказались на улице – в буквальном смысле этого слова. Как говорится – от  сумы да от тюрьмы... Вот так-то, дорогой Макс.
М а к с. (Отходит к камину, закуривает.) Революция – всегда и только на благо народа. На революцию обижаться не приходится.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. А на народ тем более. Я всё понимаю, и даже лучше понимаю, чем Вы можете себе это представить. Но наша семья никогда никого не эксплуатировала. И наш отец не был капиталистом.
М а к с. Я это знаю.
В а л е н т и н а. Он был юристом.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, славу богу, юристом. И очень успешным, но, тем не менее, не отказывался от дел малоимущих мещан. Он даже безвозмездно защищал несчастных, попавших в беду людей. Потомственный русский дворянин, он был, интеллигент, демократ и христианин.
В а л е н т и н а. Но это не мешало нашей семье занимать огромный особняк с зеркальными лепными потолками, дубовым паркетом, и иметь целый штат прислуги. Я была маленькой тогда, но всё помню.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Пусть так, но прислуга никогда не жаловалась на нас. Мы никого не унижали и не истязали. Зато теперь... ты можешь сама в поте лица зарабатывать себе на жизнь.
М а к с. Не вижу в этом ничего обидного для Валюши. Времена меняются, и скоро всем станет жить намного легче и лучше.
В а л е н т и н а. Вечно ты всё любишь до безумия усложнять. Революция помогла мне обрести себя и...
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Найти Макса?!
В а л е н т и н а. Да, именно так – найти Макса. Я стала личностью, полноценным членом нового общества.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Что же, по-твоему, наш отец не был личностью? Или, может быть, он не внушал уважение?
М а к с. Но зачем Вы так, Екатерина Павловна? В Ваших словах звучит обида.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. А Вы хотели, чтобы я была настолько сознательной, чтобы добровольно перейти жить со своими детьми в подвал к курдам и предоставить им свою квартиру??
В а л е н т и н а. От тебя этого никто и не ждал!! Бастилию тоже сравняли с землей, и ты всегда была в восторге от наших предков декабристов.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Обращаясь к Максу.) Вам, наверное, не приходилось в один день терять всё – так нам казалось, по крайне мере, в ту самую ночь десять лет тому назад. И что было самое ужасное – так это то, что мы чувствовали себя злодеями, и всех наших любимых и дорогих сердцу людей – злодеями, которые не заслуживают ничего, кроме уничижения и уничтожения. (Останавливает Макса жестом, который хочет что-то возразить.) Наша семья никогда никому не причиняли зла. Отец оставил нашу маму одну с детьми и уехал незадолго до революции за границу со своей любовницей, певичкой из кафешантана. Знаете ли, Макс, мужчины в известном возрасте иногда теряют голову – у него был жестокий роман. Мне тяжело об этом вспоминать и говорить, но что было – то было. Нам было очень непросто жить и выживать, поверьте...
М а к с. Никто не сомневается в Ваших добрых чувствах, Екатерина Павловна, и тем более в добропорядочности Вашей семьи. Но согласитесь, что не все дворянские семьи были одинаковые. Не все в России матушке рождались декабристами, как Ваши предки. И не все отличались гражданской лояльностью, как Ваш отец. Ведь Вы верите, что существует высшая историческая справедливость? Революция отметает всё на своём пути – весь старый изживший себя хлам человеческих отношений. Это неизбежно.
В а л е н т и н а. Во имя свободы личности!!
М а к с: Во имя новой России.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, конечно, я понимаю. Но, видите ли, дорогой Макс, – не всё так просто и однозначно, когда тебе 19, когда ты умна и красива и тебя ждёт блестящее будущее. Грустно вспоминать об этом теперь, но то было прекрасное время.... Я ещё успела... (Смеётся.) Знаете, мы прятались перед каждым балом в шкаф, – не удивляйтесь! ведь от темноты начинают блестеть по особому глаза и зрачки становятся шире. Как давно это было – словно вовсе и не со мной. Мои сёстры не успели, но мне посчастливилось – я успела. Я танцевала с блестящими кавалергардами на балах, и, бывало, так кружилась голова... (Валентина разливает чай.) После бегства отца Оленьку отдали в гимназию – достаток в семье был уже не тот. Только мне одной удалось получить вполне приличное, да, достойное образование. Иногда меня охватывает ничем необъяснимая грусть, беспредметная тоска по чему-то навеки безвозвратно утраченному в этой жизни...
М а к с. (Глухо.) Извините меня, Екатерина Павловна, если я вмешиваюсь, но мне кажется Вам было бы лучше расстаться с Константином... Он совсем не тот человек, кто Вам нужен. Разве Вы не видите, как он действует на окружающих его людей, и не только на Вас одну?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Он – моя болезнь, дорогой Макс, моя сладкая отрава от самой себя.
В а л е н т и н а. Сдался он тебе, этот кавказский князь!! Макс прав: вся это твоя тоска, бесконечные выяснения отношений, безумные сцены ревности, скандалы, – он как инородное тело в нашем доме. Неужели отец твоих детей – смелый, добрый, умный Зарынь не лучше него?!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Лучше. Я даже не стану спорить с тобой. Только партия сыграна, и ничего изменить невозможно. Поздно, друг мой, Валюша, поздно...
В а л е н т и н а. А как же дети, так горячо любимые тобой дети?! Их тоже на кон? Или, может быть, вы с твоим Эдичкой предпочитаете гусарскую рулетку?..
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Это – невыносимо, твои слова. Почему ты бываешь такой жестокой со мной?
М а к с. А  я вот, знаете ли, давно хотел у Вас спросить: как Вы представляете себе будущее, Екатерина Павловна?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Будущее?!.. А есть у нас вообще  какое-нибудь будущее? Я, право, не знаю...
В а л е н т и н а. Мою сестру постоянно куда-то уносит далеко от земли, от всех нас. Она живёт во власти своих воспоминаний, в выдуманном мире грёз и фантазий.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, мне тяжело, но что я могу противопоставить сегодня реальному миру? Ваша власть проповедует насилие и атеизм, лишая народ его духовности, но нельзя так заземлять людей, – этому нет и никогда не будет оправданья. Вся эта риторика и политические символы окажутся однажды не нужными людям, и они освободятся от них, вздохнув легко и свободно... Они вернуться к Христу, но это будет нескоро. А ведь он тоже был революционер.
М а к с. Нас распинают на крестах наши враги, но другого сходства я не нахожу.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Разве этого недостаточно?
В а л е н т и н а. Ах, Катя-Катя, ты неисправима, сестра. (Бьют часы.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Вставая.) Я растревожила вас, мои милые. Пожалуй, я пойду к себе. Вам наверняка хочется побыть вдвоём, а не вести со мной ночные дискуссии.
М а к с. Спокойной ночи, Екатерина Павловна. (Подходит к патефону и ставит пластинку.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Доброе утро, Макс. Господь с вами, Валюша. (Перекрестив, уходит.)


АКТ ТРЕТИЙ «ГИБЕЛЬ МАКСА»

Обстановка первого акта. Стол накрыт по-праздничному. Боб уплетает за обе щеки в кресле большой кусок пирога. Шурочка вдохновенно декламирует. С балкона входит Валентина с кипой газет, останавливается, слушает Шурочку.

Ш у р о ч к а. (Читает, запрокидывая голову, с надрывом).
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль....
Летит, летит степная кобылица
И мнёт ковыль...
И нет конца! Мелькают вёрсты, кручи....
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь:
Покоя нет! Степная кобылица
Несётся вскачь!

В а л е н т и н а. Молодец, Шурок. Ты прирождённая актриса.
Б о б. А я буду лётчиком.
В а л е н т и н а. Ты, Боб, навсегда останешься обжорой. Марш умываться! Тебе не стыдно? Такой день, а ты опять чумазый. И скажи своей матери, чтобы она, наконец, тебя переодела и причесала.
Ш у р о ч к а. (Подпрыгивая и хлопая в ладоши, скачет вокруг стола.) Мой папка, мой папка, мой папка приедет! (Останавливается перед Валентиной.) Ведь, правда, Валечка? Он обязательно приедет?
В а л е н т и н а. Конечно, правда.
Ш у р о ч к а. Мой папка герой! Правда, Валечка? И дядя Макс тоже?
Б о б. Зато у моего папы знаешь сколько денег? И его женщины любят, особенно красивые.
Ш у р о ч к а. Много ты понимаешь.
В а л е н т и н а. Кто тебе это сказал?
Б о б: Никто не сказал – я сам знаю.
Ш у р о ч к а. (Показывает Бобу язык.) Ты обжора и дурак. И я скажу маме, что ты испортил пирог.
Б о б. Ябеда.
Ш у р о ч к а. Сам ябеда.
В а л е н т и н а. Боб! Немедленно иди, умойся и не смей больше говорить такие глупости. (Боб запихивает в рот последний кусок, показывает Шурочке кулак и исчезает за дверью.)
Ш у р о ч к а. А они много бандитов убили? Сто или тысячу?
В а л е н т и н а. Кто знает, Галчонок. Вот они приедут сегодня, и ты сама у них спросишь. Но почему ты всё время ссоришься с Бобой?
Ш у р о ч к а. А мы не ссоримся вовсе – мы так с ним играем. Скажи, Валечка, это ведь правда, что папку все бойцы любят?
В а л е н т и н а. Кончено любят. Любят и уважают. Иначе как он ими командовать сможет?
Ш у р о ч к а. А он привезёт мне маленькую лошадку, как обещал?
В а л е н т и н а. Не знаю, Галчонок. Наверное, привезёт, раз обещал ... если сможет, конечно, – то привезёт. (На пороге появляется Зарынь, Шурочка кидается ему на шею.)
Ш у р о ч к а. Папка, мой папка приехал!!
В а л е н т и н а. Здравствуй, Зарынь! А мы тебя ждали после обеда. А где Макс? Остался в Джебраиле? Он разве не собирался приехать вместе с тобой?
З а р ы н ь. (Опустив Шурочку на пол, глухо.) Нет, Валёк, я приехал один....
В а л е н т и н а. (Напряжённо выпрямившись, но очень спокойно.) Но с ним всё в порядке? (Затянувшаяся пауза, Зарынь молчит, опустив голову, из своей комнаты появляется Екатерина Павловна.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Валерьян!! Живой и здоровый, слава богу! И так загорел. Рады тебя видеть, а где Макс? Разве он не с тобой?
В а л е н т и н а. Он ранен?
З а р ы н ь. Банда перешла границу, взяли в плен несколько красноармейцев. Макс хотел их отбить, но... не сумел... Он не вернулся. (Валентина вскрикнув, медленно опускается на пол, Зарынь успевает её подхватить и опустить в кресло.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Господи! Какое несчастье. Шурочка, детка, скорее нашатырь и стакан воды для Валюши. Ты знаешь, где искать. А тело, Валерьян? Тело? Ты похоронил его?
З а р ы н ь. (Глухо.)Тело не нашли.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Как не нашли? И ты не обменял его на пленных или убитых?
З а р ы н ь. Я сделал всё, что мог... Они перебросили на рассвете через границу чей-то изуродованный труп, но опознать его было совершенно невозможно: на лбу, на груди были вырезаны звёзды... и ... зачем тебе эти подробности? (Шурочка и Зарынь приводят Валентину в чувство, она в обмороке.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Не надо – не продолжай, достаточно. Какое зверство. (На пороге появляется всё такой же чумазый Боб, останавливается в дверях.) Она не переживёт этого. Как Макс любил нашу Валюшку, каким он был всегда милым со всеми, и как они дружно жили. Отчего такая несправедливость? Почему смерть уносит самых молодых и красивых, а оставляет... (Оборачивается на всхлипыванье, Боб, насупившись, убегает.) Шурочка, дитя моё, побудь с ним, не оставляй, прошу тебя, Боба одного. А мы здесь с Валерьяном посидим с Валюшей. Видишь, какое несчастье с дядей Максом.
Ш у р о ч к а. Хорошо, мамочка. (Уходит вслед за Бобом через дверь на балкон.)
З а р ы н ь. Я не виноват, Катя.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Но может быть – он жив? Нет никакой надежды?
З а р ы н ь. Скорее всего – нет. Думаю, что нет.
В а л е н т и н а. Макс ... (Протягивает руки к Зарыню.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Господи, Валюша!! Она бредит, Валерьян. Надо вызвать доктора.
В а л е н т и н а. (Очень тихо, с трудом.) Я не брежу, Катя... Нет. Не надо никакого доктора. (Пытается подняться с кресла.)
З а р ы н ь. (Осторожно.) Валечка....
В а л е н т и н а. Не надо меня обманывать – он жив! Вы не хотите сказать мне правду, я знаю. Это так, Зарынь? Ты не можешь сказать мне правду, да? Я всегда знала, что когда-нибудь это случится, и ему дадут особенно опасное задание… (Полушепотом.) Т-с- т –с !! Это не должен никто знать.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Со слезами в голосе.). Валюша, детка... Что ты такое говоришь? Только этого нам не хватало.
В а л е н т и н а. Т-с- т –с !! Он сказал мне, чтобы я ждала его – всегда, потому что он будет там, за кордоном, но обязательно вернётся. И я буду его ждать, Зарынь!! Я смогу. Значит это так надо. (Жмёт Зарыню руку, заглядывая в глаза.) Спасибо.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Рыдает.) О, боже милостивый, Валюша, дитя моё... Как же мы теперь?!


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ «ВОЗВРАЩЕНИЕ ШУРОЧКИ»

Спустя 20 лет. Обстановка первого акта. Вместо люстры лампочка, свисающая с потолка, которая изредка тускло загорается и снова гаснет. Слышно, как ветер наваливается на стены дома. Полумрак, неяркий свет керосинки освещает две старческие фигуры в креслах Екатерины Павловны и Тамарочки (Тамары Григорьевны) Бабунидзе. На столе чайник, остатки скромного ужина, стопка книг, газеты разбросаны по полу, на тахте куски отрезов, платья в намётках, рядом с тахтой швейная машина «Зингер».
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. ...Оказывается, он собирался удрать из дома. И как Вы думаете – куда? (Со смешком.) В Америку, друг мой, в Америку, au bas mot, – к индейцам в прерии!! Именно для этого он утащил из буфета всё фамильное серебро и даже мою драгоценнейшую реликвию из шкатулки, оставил только старый тяжёлый половник.
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. Ваш золотой крест?!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Увы!.. Теперь это кажется таким наивным ребячеством. Ах, Боба, Боба!! И даже по-своему милым. (Тяжело вздыхает.)
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. Дети, дети – они переворачивают нашу душу. (Часы бьют девять.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Второй месяц, как он не пишет, – никаких вестей. Сердце сжимается и ноет, так что совсем не могу спать по ночам. Стоит хоть как-то на мгновенье забыться, видятся одни кошмары: горящие кресты во всё небо, изуродованные тела, кровь... стоны явственно слышу и – в который раз! – крик ребёнка... так что и сон не в радость. Не знаю, чтобы это могло значить.
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. Но боже правый, нельзя же так терзать себя. Конечно, как ни мне понять Вас, mon amie! – нет ничего хуже неизвестности. Но надо держаться, нам надо найти в себе силы надеяться и – ждать....
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Сжимает руки на груди.) Да-да, Вы правы. Можно назвать это чувство как угодно, но я чувствую  вот здесь, что моя вера нужна не только мне. Только вера может помочь нам спасти детей в этой ужасной бойне. Если бы знать, где они сейчас? Что с ними?!
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. (Неожиданно горестно всхлипывая, надломившимся голосом.) И я верила... Сколько раз я давала обещанье: и в проливной дождь, и в мороз по заледеневшим каменьям, падала, через силу поднималась и снова ползла с молитвой на устах вверх на гору, к Всевышнему, чтобы он услышал голос матери. Но Господь не захотел услышать мои молитвы. Всё тщетно – нет больше рядом со мной моего Юрочки – канул в неизвестность, пропал мой мальчик...
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Но ведь его так не нашли после боя – значит можно надеяться. Такое часто случается на войне.
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. Но это такое слабое утешение для матери. Вы же читаете газеты, какие зверства чинят эти изверги над пленными. Про эту девочку, про Зою? – несчастная её мать, что она должна испытать.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Мы не должны падать духом. Я буду молиться вместе с Вами за Вашего Юрочку. Будем верить в высшую справедливость, будем уповать на то, что никакая трагическая случайность не постигнет наших детей.
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. Мой Юрочка – он такой смелый, такой... бесшабашный, такая отчаянная головушка и такой добрый, бессребреник – совсем как Ваш Боба.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Они непременно вернуться, вот увидите, Тамусенька, – живыми и невредимыми.
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. (Всхлипывает, кивая головой.) Он – весь в своего отца. Помните, mon amie, как князь въехал в день Вашего ангела на своём скакуне на балкон??
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Как не помнить?! Такое невозможно забыть. Все были в совершенном восторге. Я его очень хорошо помню: молодой красавец, князь Цицианов, офицерская выправка, ясный и трезвый ум, хвалёная выдержка и – такое немыслимое ухарство.
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. (Печально.) И его ide fixe, из-за которой мы стали настоящим посмешищем, притчей во языцех среди соседей. Благо никто не принимал его чудачество всерьёз. Согласитесь, mon amie, что не всякий будет гордиться тем, что его предки произошли от австралийских аборигенов, неких «цициков», и что в этом, собственно говоря, можно найти особенного?? Одно дикарство!!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Но зато, какое благородство души. Лично я не вижу ничего предосудительного в том, что человек гордится своими предками. Мы просто обязаны знать свою родословную, свои истоки. Разве не принесли славу грузинскому и русскому народам Пётр Багратиони или Дмитрий Цицианов? И разве можно их винить за их дворянское происхождение? – то, что один был генералом и тайным советником другой?! Не всем же рождаться Пугачевыми или Жанной д'Арк. Народ, конечно, прекрасен, дружочек мой Тусенька, но не пьяный извозчик, je vous demande bien pardon, cherie.
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. Я всегда преклонялась перед Вашим неженским умом, перед Вашей изумительной эрудицией. Но знаете, когда я вижу Ваши исколотые булавками пальцы, когда я вижу, как Вы, не поднимая головы, обшиваете этих, mille pardons, глупых и жирных индюшек... лишенных всякого понимания вкуса, когда Вы вымениваете у них за свой труд хлеб и сахар для своей семьи, то простите меня, mon amie, моё сердце обливается кровью и я закрываю глаза, чтобы отрешиться от этой жестокой реальности. Я ведь помню, да, я всё ещё помню Катеньку Милорадову, холодная неприступность которых сводила с ума кавалеров. А Ваши роскошные чёрные как смоль волосы? Какое будущее Вам пророчили? Все знали: это новая звезда в математике, это вторая Софья Ковалевская...
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Вы преувеличиваете, Тамусенька. Вторая Софья Ковалевская никому не нужна. И чтобы там ни было, но обижаться ни на кого не приходится, потому что вся моя жизнь – это одно сплошное недоразумение. И если бы не дети, не книги и не Вы, мой старый и верный друг... Ох, кто знает, сколько дано испытать человеку на своём веку?! Страдание – вот истинная жизнь нашей души, и скорби наши сродни печали.
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. Как прекрасно сказано: страдания, обиды – всё вмещает наша душа, но есть раны, которые не заживают. Забыться в воспоминаниях – это единственное благо, которое нам ещё дано. (Неожиданно рассмеявшись.) А Вы знаете, mon amie,– ведь покойный князь, – царствие ему небесное! на целых 20 лет был старше меня.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Но ведь красавец мужчина, натура страстная и необузданная. Мне помнится, о его амурных похождениях ходили легенды. И, конечно, ревнив?
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. О, не то слово, mon amie,– до безумия ревнив. Ведь за мной ухаживал тогда один очень милый, белокурый юноша, студент, так нежно влюблённый в меня и одних лет со мной. Как-то раз за столом – это случилось на день моего рождения – я оказалась за столом между ним и князем, и князь предложить мне в шутку сломать душку. Мы сломали душку, и я проиграла, но не придала этому никакого значения. Но можете себе представить? Князь появился на утро вновь с требованием, да-да, с требованием моей руки и сердца. Ко всеобщему удивлению и полной нашей растерянности. Это было даже не предложение. Une telle insolence!! Все были просто в ужасе.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Неслыханная дерзость!!
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. Да, именно так. Ему, конечно, было отказано, но он не отступил ни на шаг и в итоге похитил!! повёз меня тайно венчаться, и как!! – вооружённый, с револьвером в руке, видимо, опасаясь Мити. Ведь я представила ему Митю как своего жениха.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Удивительная история. Вы никогда мне об этом раньше не рассказывали, ma chеre.
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. Увы! Зато теперь у Вас не будет вызывать удивление экстравагантность некоторых поступков моего сына. (Часы бьют десять, молчание.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Очень тихо.) За всё на земле приходится расплачиваться – за всё рано или поздно, но наступает час расплаты. Помните, мой дружочек, его любимую песню? Он часто пел её нам под гитару...
Т а м а р а  Г р и г о р ь е в н а. ... когда наши дети только играли в войну. (Плачет.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Тихо поёт очень приятного тембра, грудным голосом.)
С времён давным-давно отжитых
преданьем Иверский земли,
от наших предков именитых
одно мы слово сберегли.
В нём нашей удали начало,
предвестник счастья иль беды, -
оно у нас всегда звучало:
Алла верды! Алла верды!
Алла верды «Господь с тобою!»
Вот слова смысл, и с ним не раз
готовился отважно к бою
войной взволнованный Кавказ.
Ходили все мы к схваткам новым,
не дожидаясь череды.
Хвала погибшим... а здоровым
Алла верды! Алла верды!
(Стук в дверь, старушки замирают, не в силах сдвинуться с места, стук повторяется, дверь открывается от резкого толчка, на пороге стоит запорошенная снегом Шурочка, в длинной шинели, в ушанке, с ребёнком на руках, который закутан в полушубок, она переступает порог комнаты и роняет на пол узел, не выпуская ребёнка из рук.)
Ш у р о ч к а. Мамочка!!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Кидается к дочери.) Шурочка!! Дитя моё!! Слава богу!! Тамара Григорьевна, помогите!!..


АКТ ПЯТЫЙ «ВАНЕЧКА»

Освещение выхватывает из темноты угол комнаты Екатерины Павловны, где она укладывает спать малыша Baнечку. Отдалённо слышен лай собак.

В а н е ч к а. Это лай, бабушка?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, мой родной, этo собаки лают – им, наверное, холодно.
В а н е ч к а. …а когда они лают, то согреваются?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Конечно, дорогой, – спи спокойно.
В а н е ч к а.  Тогда расскажи мне сказочку.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Хорошо, Ванечка. Хочешь про воробышков?
В а н е ч к а. Про воробышков?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, дорогой. Знаешь, почему воробышки не летают, как все другие птицы?
В а н е ч к а. Почему? – я не знаю…  Но я их видел во дворе: они всегда прыгают.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Вот видишь, ты тоже заметил, что воробышки не летают, а только прыгать умеют: прыг – да – скок, прыг – да – скок.
В а н е ч к а. А почему они не умеют летать, бабушка?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ты прав, Ванечка, – воробышки летать не умеют. Это боженька их наказал за то, что они гвоздики в клювиках своих к кресту приносили, когда сына человеческого на кресте распинали. Ласточки и голуби прилетали и уносили гвозди, а воробышки – они ведь глупые – снова их в клювиках своих к кресту приносили. Если бы не воробышки, то Исайю не смогли бы распять, так что глупости их нет прощения.
В а н е ч к а. Это не сказка, бабушка. Я не хочу про Исайу!! Я знаю – это всё взаправду было, а я сказку хочу… расскажи мне про русалочку.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Нет, дорогой, – лучше усни. А Исайя ведь добрый был, дитя моё, – он за всех нас муки мученические принял: и за меня и за тебя. За все наши грехи человеческие. За него помолиться надо. Завтра вербное воскресенье, Ванечка, и мы с тобой в церковь пойдём, вербу осветим, свечечки поставим. Там Николай, святой угодник, наши молитвы услышит. Он нас с тобой оберегает. Мы с тобой ему свечечки поставим, потом вербу освятим и святую воду домой принесём, чтобы ты не болел и чтобы мне сил хватило... Верба в доме – это хорошо, Ванечка… Спи, дорогой, спи спокойно – поздно уже, а не то не ровен час – Тикай придёт.
В а н е ч к а. А Тикай злой, да? Он злой, бабушка?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Как сказать, дитя моё... Для кого-то он злой, а для кого-то, может, и не злой вовсе. Только ходит он без шума, так что никто не может его увидеть, и есть у него мешки большие и маленькие – много разных мешков.
В а н е ч к а. Как у Деда Мороза?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Нет, дорогой, мешки у Тикая чёрные, так что их в темноте невидно. Так вот: ходит Тикай, ходит и всё высматривает, какие дела делаются среди людей на земле.
В а н е ч к а. Он злой, он страшно злой, бабушка, – я его боюсь…
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Подожди Ванечка, не торопись. Так вот ходит Тикай, ходит и всё высматривает. Но если мальчик или девочка старших слушаются и никого никогда не обманывают, он их не трогает, – Тикай справедливый.
В а н е ч к а. А если не слушаются?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ну, если они не слушаются, – тогда он может забрать их в свой мешок и отнести к себе домой.
В а н е ч к а. А где его дом, бабушка?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Никто не знает, где его дом, потому что живёт он очень-очень далеко: за семью пустынями бескрайними, за семью горами высокими-превысокими и семью морями глубокими-преглубокими.
В а н е ч к а. Это там, где гномы живут?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Нет, дорогой. Даже гномы не знают, где у Тикая дом, потому что это очень–очень далеко и потому, что никто из тех, кого он к себе унёс, – обратно не вернулся.
В а н е ч к а. И никто–никто не знает, где его дом?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Может быть, один только самый старый и мудрый гном знает, но хранит это как самую страшную тайну и никому не открывает, чтобы Тикая не сердить и этим другим гномам не навредить. Когда этот гном был ещё совсем молодым и непослушным, а потому и глупым, заблудился он как-то раз  и – видел он, что дома у Тикая есть крюк, и вешает он на него свои мешки.
В а н е ч к а. Это как у Буратино?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, вроде того.
В а н е ч к а. …а зачем ему это, бабушка?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. В тех мешках, Ванечка, у него человеческие души хранятся, и взвешивает их Тикай на огромных–преогромных небесных весах: у кого душа лёгкая – того душу отпускает он к ангелам в рай, а у кого душа тяжёлая – того душу запирает он в душный чулан, и должна эта душа человеческая на него работать столько лет, сколько он скажет, – пока не станет лёгкой, чтобы мог он её отпустить снова на волю вольную. И прислуживают ему две девушки: одно беляночка, а другая чернявочка…
В а н е ч к а. ...а они ему кто? Он их тоже хочет в мешок покласть? Он их мучает, да, бабушка?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да нет, Ванечка, – зачем ему их мучить? он их любит, дитя моё, – потому что они его родные дочери. Никто не может жить без любви, даже Тикай.
В а н е ч к а. Всё равно он злой и мне... мне страшно, бабушка. Расскажи мне сказку про русалочку.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Полно, Ванечка!.. И запомни, родной, никогда не надо ничего бояться. Ты должен вырасти большим и сильным. Чему быть – тому не миновать. На всё воля Господня, дитя моё, а страх делает человека слабым и безвольным. Такому человеку трудно в жизни приходится, – он, словно ворона пуганная, куста боится. А у тебя теперь есть дом, и этот дом всегда защитит тебя, потому что здесь все тебя любят, и всегда будут заботиться о тебе. И поднебесные ангелы тебя хранят. Спи, Ванечка, спи спокойно!! Нам с тобой завтра пораньше проснуться надо... Спи, дорогой... (Свет медленно гаснет под звуки колыбельной, Екатерина Павловна убаюкивает Ванечку.) Спи – глазок, спи – другой....


АКТ ШЕСТОЙ «СМЕРТЬ ГАЛИНЫ ФЛОРОВНЫ»

Через всю сцену провисает огромная паутина, большая полупустая комната с очень высоким потолком и многостворчатым двойным окном, японская ширма отгораживает буфет, этажерка с дорогими фарфоровыми безделушками, по стенам картины в запылённых позолоченных рамах. Посередине комнаты огромный стол без скатерти, заваленный книгами и газетами, на столе керосиновая лампа с разбитым стеклом, грязная посуда. Прямо в глубине у стены кровать, рядом тумбочка с множеством лекарственных пузырьков, на полу около кровати закопчённый чайник, на кровати лежит накрытая пальто и рваным пледом Галина Флоровна. Слышно, как звякает колокольчик, на пороге появляется соседка Марго, за ней Шурочка в шинели.
М а р г о. (Нарочито возмущённо фыркает.) Спит – не спит: как же  её поймёшь, княжна тараканья.
Ш у р о ч к а. (Оглядывается, проходя следом). Что Вы сказали?
М а р г о. (С явным неудовольствием и презрением к происходящему). Храпит целыми днями твоя больная. Даже в туалет не сходит. А тебе кем приходится?.. (Срывается на истерический визг, на дожидаясь ответа.) Чтобы глаза мои её больше не видели, тля афристократическая!!
Ш у р о ч к а. Да что Вы себе позволяете? Как Вы смеете так о ней говорить?! Что Вы вообще о ней знаете? Как Вас там?
М а р г о. Марго – я. И ещё как смею – нечего меня стыдить. Вот понюхай: всё провоняло – на весь балкон смердит тараканье отродье. Сто лет эту притворщицу знаю и задарма терплю дармоедку.
Ш у р о ч к а. И откуда только в Вас столько злобы, столько ненависти в словах? И – как можно обижать такого старого, больного человека, которого и защитить некому. Ведь эта старушка за всю свою жизнь мухи не обидела.
М а р г о. А ты меня не учи – я и так учёная. Попробуй, кто меня тронуть – я чужого хамства ни от кого терпеть не стану. Не сковырнись эта м... старая в тот раз – ещё поглядели бы кто кого...
Ш у р о ч к а. О чём это Вы? Что значит «сковырнись»? Что Вы сделали с этой беспомощной старой женщиной?
М а р г о. О чём, о чём... А вот так это: грохнулась твоя больная на пол, ноги свои раскоряченные скрючила и не шевелится – сама взяла вот так сразу и грохнулась. Никто пальцем её не трогал. Я соседей на помощь позвала, насилу сюда вместе её доволокли. Худущая – кожа да кости одни, а словно пудовая... (Вновь срывается на визг.) Вот разлеглась здесь теперь: ни ест, ни пьёт, – видно, наказать меня решила. А я плевать на неё хочу, гниль лежачую!! Только потолок лампами да керосинками своими по ночам коптит, всё чего-то читает, мэвмруары пишет... Того гляди – пожар на моей жилплощади сделает и дом зараз спалит. Теперь больше не жгёт – силы нет самой, а я не дам!! И не заставите, афристократы недорезанные. Не дам – здесь всё равно всё моё!!
Ш у р о ч к а. (Сжимая кулаки, с угрозой в голосе). Уходите отсюда, Марго! Слышите – убирайтесь вон, немедленно. ВЫ!! ВЫ!!
М а р г о. (Пятясь). А ты потише, потише, на меня не больно замахивайся–то. Ещё надо будет посмотреть – неизвестно откуда ты этакая выискалась. Никак одного роду племени.
Ш у р о ч к а. Вон тебе сказано, сволочь!!
М а р г о. (Вылетает за дверь, истерически вопит). Жульё голоштанное!! Всё равно никого сюда не пущу. Раньше никто не приходил кормить да поить? – а теперь Марго виноватая. Всё моё здесь. Не надейся!! Вот сейчас милицию позову. Марго тебе покажет, как руки распускать. (Голос удаляется.) И откуда ты такая выискалась:  за деньги или так даёшь?!
Ш у р о ч к а. (Медленно подходит к Галине Флоровне, поправляет сползшее одеяло, наклоняется). Галина Флоровна, Галина Флоровна, Вы спите?.. (С ужасом, отпрянув.) Она не дышит. Что же это такое, Господи!! (Отступает.) Сколько же она так лежит НЕСЧАСТНАЯ здесь ОДНА?? (Кидается к дверям, колотит в дверь кулаками, кричит в полный голос.) СВОЛОЧЬ!!! НЕ-ЛЮ-ДИ!!!


АКТ СЕДЬМОЙ «ПРИМЕРКА. ВОЗВРАЩЕНИЕ БОБЫ»

Обстановка первого акта. На этажерке виден патефон и пластинки. Екатерина Павловна занята примеркой. На заказчице, стоящей около кушетки напротив большого зеркала, наклонно поставленного на стул, крепдешиновое платье. Она вздрагивает от каждого прикосновения, так что Екатерина Павловна невольно вскрикивает вместе с ней, пока закалывает булавками выточки.
П е р в а я  з а к а з ч и ц а. Ай!!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ой!.. (Одёргивает руки.) Разве я Вас  уколола?
П е р в а я  з а к а з ч и ц а. Нет, но меня словно током бьёт от Ваших булавок. Я так сразу  ощущаю любое прикосновение, у меня такое чувствительное тело... (Екатерина Павловна тяжело вздохнув, продолжает работать.)
П е р в а я  з а к а з ч и ц а. Ай!!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ой!.. Сейчас–сейчас, потерпите ещё только одну минуточку. Я уже заканчиваю примерку.
П е р в а я  з а к а з ч и ц а. Не приколите мне комбинацию, как прошлый раз. Ваши примерки – это сущее испытание для моих нервов.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Не волнуйтесь, милая, – я очень осторожно. Прошу Вас, потерпите ещё немножечко. Осталось совсем чуточку...
П е р в а я  з а к а з ч и ц а. Ненавижу примерки. Неужели нельзя обойтись без них? Ведь Вы говорили, что у меня идеальная фигура.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Кто же их любит?!
П е р в а я  з а к а з ч и ц а. Не знаю, кто их любит, но я терпеть не могу. Для меня это просто невыносимо – чувствовать на себе чужие руки. (Екатерина Павловна опять тихо вздыхает.) Мои нервы и так постоянно на пределе после того, как муж связался с этой тварью. Вы же знаете – я Вам о ней рассказывала.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да–да, припоминаю... но не надо принимать слишком близко к сердцу... такой интересной женщине, как Вы нестрашны никакие измены. Ну, вот. Теперь нам осталось только подравнять длину.
П е р в а я  з а к а з ч и ц а. Вы правы. Он поймёт, что потерял, но будет поздно, да!!.. Мне так трудно стоять без движения.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а (откусывает нитку и опускается на одно колено с линейкой в руке). Теперь Вам придётся поворачиваться, только очень медленно... и постарайтесь держаться ровно, выпрямить спину и держаться ровно. (Заказчица нервно подёргивает плечами.) И не дёргайте плечами, пожалуйста. Иначе придётся начинать всё заново. (Стук в дверь, входит вторая заказчица с большим свёртком.) Войдите!! Это Вы, Мария? Я Вас давно жду... Проходите, садитесь... Я уже заканчиваю... Пока можете посмотреть фасоны –на столе много журналов. Не дёргайтесь, пожалуйста!!
П е р в а я  з а к а з ч и ц а. Сколько можно возиться?! Я больше не могу так стоять – у меня болит спина и дрожат ноги.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Но я не смогу так закончить примерку. Придётся в следующий раз всё повторить с начала. (Поднимается с пола, у неё дрожат руки).
П е р в а я  з а к а з ч и ц а. Вот и хорошо – пусть будет в следующий раз. Сколько сейчас времени?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Смотрит на часы.) Который час? Половина четвёртого.
П е р в а я  з а к а з ч и ц а. Я уже опаздываю. (Одевается.) У меня ещё тысячу дел. Я ничего не успеваю. На той неделе мне удалось записаться на приём к диетологу. Ах, да, – чуть не забыла. Одна моя близкая знакомая просит, чтобы я отвёла её к Вам. Она жена прокурора. Надеюсь, что Вы ей не откажете... (Кокетливо смотрится в зеркало, надевает шляпку.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, пожалуйста, приводите, только после праздников. Пока у меня очень  много работы.
П е р в а я  з а к а з ч и ц а. (Томно). Я так и знала, что Вы мне не откажите. Спасибо и до свидания. Мы придём к Вам после праздников. (Кивает головой Марии и уходит дёргающей походкой, Мария молча хлопает глазами ей вслед, Екатерина Павловна тяжело вздыхает, потом настораживается, прислушиваясь к странным булькающим звукам и резко оборачивается: из-за дверей своей комнаты выглядывает седая голова Валентины, она беззвучно смеётся, так что Мария от изумления застывает с открытым ртом и выпученными глазами.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а (кидается к Валентине). Валюша, я прошу тебя, вернись к себе и... приведи себя в порядок, – ты меня понимаешь? Я очень тебя прошу, Валюша, дружочек, я тебя просто умоляю! будь умницей, моя дорогая. Я пока занята, понимаешь? – у меня заказчица, посторонний человек в доме... (Валентина, беззвучно хихикая и строя гримасы, исчезает в проёме дверей, Екатерина Павловна прикрывает за ней дверь и оборачивается к Марии, видит, в каком та ошарашенном состоянии.) Вы испугались, Мария? О, простите нас, ради бога – не надо бояться. Это моя сестра. Она пережила тяжелую душевную травму: потеряла молодого, горячо любимого мужа, прекрасного человека... Куда же Вы, Мария?! (Вторая заказчица захлопывает рот, но с выпученными глазами медленно колыхается к дверям на балкон, прижимая к груди свой свёрток, и также молча исчезает, так и не произнеся ни единого слова. Екатерина Павловна устало опускается на кушетку среди вороха отрезов, выкроек, журналов.) Чёртовы куклы... Господи, за что ты только караешь меня? За какие мои прегрешения? (Стискивая руки на груди, по щекам катятся слёзы, тихо молится, но молитва похожа на причитание.) Справедливо ли?! Почему так именно со мной? Я никогда никому не желала зла. Я всем всегда желала только добра. Господь Всемогущий и Милосердный, дай мне силы выдержать все ниспосланные нам испытания. Дай мне силы поставить безвинное дитя на ноги... Сохрани и огради нас от несчастий. Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидёт Царствие Твоё, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. (Входная дверь на балкон без стука отворяется, входит мужчина в ватнике и ушанке, у него бледное измождённое лицо, он не брит, остановившись на пороге, он оглядывается и заметив неподвижно сидевшую с закрытыми глазами на кушетке женщину, неуверенно направляется к ней.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а (вздрогнув, поднимает голову). Кто Вы?! Что Вам здесь нужно? И как Вы вошли? А впрочем, всё равно... Всё равно Вы здесь ничего не найдёте – ничего ценного у нас не осталось. (Разводит руками.) Так что брать нечего... Смотрите сами.
Б о р и с. Я – не вор... Ты не узнаешь своего сына, мама? Я Боба, я – твой сын.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Очень тихо.) Боба?! Но мой сын погиб. Я получила на него похоронную полтора года назад... Я похоронила его в своём сердце... (Вставая и приближаясь к Борису, осторожно и недоверчиво.) Но Вы? Почему Вы назвались его именем?! Вы, наверное, знали его? (Хватает Бориса за ватник.) Вы знали его? Почему Вы молчите? Отвечайте!! Имейте мужество сказать правду!!
Б о р и с. Это я – мама. Это правда я. И я вернулся. Я знаю – меня трудно узнать, но я верил, верил, что ты ... ты... (Стягивает с головы ушанку.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Обеими руками зажав себе рот, чтобы приглушить крик). Боба!! (Борис поддерживает её, плачет, склонив голову ей на грудь, подводит её к креслу, Екатерина Павловна гладит сына по ватнику, он опускается на колени, она гладит его по щекам, по голове.) Боренька, Боже мой!! Значит, я всё же вымолила твою жизнь!!
Б о р и с. Я так устал, мама... я так устал. (Опускается в кресло напротив.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, Боренька, да, мой мальчик, но что они сделали с тобой?! Изверги!! И где ты был всё это время??
Б о р и с. Я так устал, мама. Где меня только не носило. Россия – она такая большая. Ты даже представить себе не можешь, какая она большая.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Но откуда ты?
Б о р и с. С того света, мама. Иначе это место не назовёшь. С того света, родная.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Почему ты так странно одет? – ведь на улице, слава богу, тепло.
Б о р и с. (Глухо кашляет). Мне теперь постоянно холодно, мама. Мне теперь надо время, чтобы согреться.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Понимаю, понимаю, Боренька, я всё понимаю, мой мальчик. Но ты – живой, и это главное. Это такая радость, такое счастье – снова видеть тебя. И Шурочка вернулась. Ты знаешь, Шурочка вернулась – она здесь с нами. И у неё ребёнок – найдёныш. Мы усыновили Ванечку. Теперь он мой внук. И мы снова будем все вместе, как раньше? Ты ведь больше никуда не убежишь?? Правда, Боренька? Мы снова будем все вместе?
Б о р и с. Конечно, мама. Мы снова будем все вместе. И я никуда не убегу. А Валентина? Как она? Как папа?? Он вернулся?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Конечно, Валентина, – да, она всё также, она дома.
В а л е н т и н а. (Появляется Валентина, она причесалась, на плечи накинута красивая яркая шаль, она вся светится от радости и выглядит вполне нормально, беззубо шамкая). Жив курилка!! Я всегда знала, что наш Боба вернётся. Он такой. Он – молодец!! Всем смертям назло. (Жест рот-фронт.)
Б о р и с. Ты тоже молодец, Валечка, – ты совсем не изменилась. Только поседела, но это даже тебе идёт. (Обнимает, целует Валентину.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Он ещё делает комплименты. Это чудо, Валюша! – Благодарение святому Николаю Чудотворцу Угоднику. Боренька снова с нами, и это – чудо. (Крестится, встаёт с кресла и усаживает на своё место Валентину, становится за креслом, неотрывно смотрит на сына, Борис снимает ватник, в одном свитере он выглядит ужасно худым, усаживается в кресло напротив.)
Б о р и с. Чудо? Да, ты права, мама.
В а л е н т и н а. Молодец, молодец, наш Боба!! Давай, закурим по одной! (Достаёт из-под шали пачку папирос, они закуривают.)
Б о р и с. (Кашляет, разгоняет дым рукой.) А это ничего, мама, что мы здесь курим?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Сегодня всем всё можно. Я разрешаю. Потом проветрим комнату. Наш Малыш ушёл гулять с Шурочкой. Он такой слабенький. Ему нужен свежий воздух и хорошее питание, конечно. Знаешь, Боренька, он совсем не хулиганит и такой смышленый и главное – послушный. Очень славный ребёнок.
Б о р и с. Значит всё в порядке – Галчонок тоже вернулась. И даже пополнение в семействе. Как же мне хорошо сейчас снова здесь дома... когда рядом такие дорогие мне, любимые, родные ваши лица. Я так устал от чужих людей, мама. Если бы ты знала, как я тосковал без вас, как я страдал все эти годы... (Глотая дым и снова кашляя.) Жизнь иногда играет с нами жестокие шутки, да, мама?.. А как отец?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ты простужен, Боренька? Ты всё время кашляешь, мой мальчик.
Б о р и с. Кашель – это поправимо, это не главное. Главное – я живой. Оттуда, откуда я к вам вернулся, вообще не возвращаются. (Резким движением засучив рукав свитера, вытягивает руку, Екатерина Павловна вскрикивает от ужаса и боли.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ты был там у них... в плену?? Какой ужас. Они расстреливали всех, кто сдавался в плен.
Б о р и с. Не всех, как видишь. Просто был приказ не сдаваться в плен живыми, но я не хотел умирать. Я много где побывал, мама. Ваш Боба, неженка и сладкоежка – бывший узник Маутхаузена номер 123 989. В сумме как раз тридцать два.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Изверги!! И это цивилизованная нация!! Что они с тобой сделали?! (Опускается на пол перед Борисом, целует его выжженный номер на руке.)
Б о р и с. (Усаживает Екатерину Павловну на своё место в кресло, мерит шагами комнату.) Ну что ты, мама. Не надо – я теперь у вас герой. Два побега, Валечка, правда, оба раза неудачные. Но всё равно выжил. Помогло то, что я знал языки. Потом освобождение и снова лагерь... Самое обидное, когда тебя бьют свои, но со своими не поспоришь. Мне повезло, что меня отпустили. Не плачь, мама! – всё теперь позади, и я снова с вами, мои родные. Я клянусь: больше никогда никуда не убегу из этих стен, я вам клянусь. Никакая сила на свете не отнимет меня у вас. Но почему ты мне не отвечаешь, как папа? (Целует руки матери и Валентине, Екатерина Павловна, плачет, Валентина старается скрыть слёзы за клубами дыма).
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. К сожалению, нам ничего неизвестно о его судьбе. Рассказывают  разное… Но, знаешь ли, Боренька, – слухами земля полнится.
Б о р и с. Но он жив? (Валентина энергично кивает головой.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Кто знает, может, и жив, по крайней мере, здесь он не появлялся.
Б о р и с. Ты что-то не договариваешь, мама. Не хочешь или боишься мне сказать?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Мне нечего тебе сказать, Боренька. Он давно перестал нам писать, но повесток мы тоже никаких на него не получали.
В а л е н т и н а. (Между затяжками). Я знаю, и я тебе скажу – только ты не расстраивайся... Сидит твой папаша в Ростове… за какие-то тёмные делишки...Говорят, с артелями связался и, видно, не поделил с кем-то что-то... вот и залетел в тюрягу. Ты же знаешь, Боба, он всегда деньги и красивую жизнь любил...
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Но не до такой степени, чтобы так опуститься. Это всё сплетни. Не будем об этом. Только не сегодня.
Б о р и с. Я тоже не верю. При его гордости он никогда не опустился бы до воровства, тем более, чтобы иметь дело с быдлом.
В а л е н т и н а. Сегодня все воруют и всегда воровали, а главные воры это те, кто их ловит. Всё от ревности и от жадности.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Не слушай, Валечку, Боренька. Она иногда заговаривается.
Б о р и с. Он вернётся, мама. Я в этом уверен. Он тебя больше жизни всегда любил. Не переживай. Если отец живой, – то он обязательно найдётся. Это наше время такое – всё так не просто. Я помогу нам его найти.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ну, хватит об этом. Скоро Шурочка с Ванечкой с прогулки вернутся. Я предлагаю спечь на ужин пирог. Устроим всем нам маленький семейный праздник.
Б о р и с. С яблоками?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. С яблоками, дорогой. Ведь у нас сегодня великий день – день твоего воскрешения из мёртвых. Господь милостив, Боренька, – он вернул мне моего сына живым.


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

АКТ ВОСЬМОЙ «ВАЛЕНТИНА»

Обстановка первого акта. В комнате никого нет. На столе телефон, на сложенной швейной машине телевизор. Слышен шум подъезжающей машины. Через входную дверь на балкон входит Шурочка, следом за ней доктор и двое санитаров.
Ш у р о ч к а. Я Вас очень прошу, доктор, – может, всё же можно что-нибудь предпринять, не применяя насилия?..
Д о к т о р. Трудно, дорогая, поверить в то, что Вы нам рассказали. Сколько времени, говорите, она не выходит из комнаты? (Подходят к дверям комнаты Валентины.)
Ш у р о ч к а (Подавленно). Давно, очень давно... она никого не впускает к себе. Иначе я не обратилась бы к Вам за помощью. Понимаете, доктор? Я решилась на этот шаг, на свой страх и риск, – моя семья ничего не знает об этом. Мы все слишком любим и жалеем её.
Д о к т о р. Можете не сомневаться, дорогая, что Вы правильно сделали, что пришли к нам. Здесь очень непростая ситуация. Здесь любое бездействие преступление, потому что всё может кончиться очень даже трагично. Ведь никто не знает, что она может натворить: может и  пожар устроить или что-нибудь с собой сделает, и кто будет в этом виноват?.. Вы потом себе это не простите. Не только Ваша семья может пострадать, но и другие люди. И соседи тоже боятся. Ведь Вы сами говорите, что они в милицию на вас  жаловались...
Ш у р о ч к а. Да, соседи писали письма в санэпидемстанцию.
Д о к т о р. Вот видите, дорогая. (Сокрушенно качает головой.) Вы же взрослый человек и понимаете, что Ваши соседи, конечно, правы. Просто удивительно, что до сих пор ничего не случилось. У Вас в семье очень тяжёлый случай.
Ш у р о ч к а. Да, я понимаю. Но доктор! – может, нам удастся с Вашей помощью как-нибудь уговорить её открыть дверь, и мы сможем зайти к ней, чтобы посмотреть, как она, – только ... только не применяя насилия?!
Д о к т о р. Не волнуйтесь, дорогая. Я не причиню Вашей родственнице никакого зла. Мы тоже люди, а не звери. А Вы предупредили её о моём приходе?
Ш у р о ч к а. Да, конечно, я всегда разговариваю с ней... только из-за дверей. Но я никогда не знаю, слышит она меня, или нет, потому что в последнее время она практически перестала отвечать.
Д о к т о р. Так Вы сказали ей, что придёт доктор, и она ничего Вам не ответила?
Ш у р о ч к а. Нет, что Вы! Я сказала, что придёт женщина, которая знала Макса, её трагически погибшего мужа. Я не знала, что ей сказать.
Д о к т о р. А когда и как он погиб?
Ш у р о ч к а. Это очень старая история ещё времён гражданской войны. Он погиб на персидской границы при стычке с басмачами. Мой отец командовал тогда заставой, но ему не удалось его спасти. Тётя очень любила своего мужа и продолжала ждать его все эти годы. Она не хотела верить, что он погиб.
Д о к т о р. Думаете, она нас сейчас слышит?
Ш у р о ч к а. (С отчаяньем.) Не знаю... Она практически не откликается, но бывают слышны какие-то странные постукивания, а иногда как будто тянет гарью. И это нас пугает. Мы даже представить себе не можем, как она там. У неё раньше почти постоянно была включена местная радиотрансляция, но последнее время радио не работает... Она ведь успела перетащить к себе в комнату по ночам, когда мы спим, кажется, все газеты и журналы со всего дома, тряпки, пустые картонки, банки... И потом в комнате нет удобств – вода и туалет у нас через коридор. Но, доктор! – Она не сумасшедшая, сумасшедшей её назвать никак нельзя. Раньше она часто выходила к нам вечерами, чтобы  посидеть вот здесь – всем вместе у камина. Она свободно говорила на любые темы, даже соседи приходили послушать нашу Валечку, как она рассказывает последние новости. Память у неё всегда была просто удивительная. И она всегда интересовалась политикой.
Д о к т о р. Политика и сексуальная неудовлетворенность – эти два фактора наиболее часто провоцируют психические заболевания у человека, особенно в период климакса. Это я знаю по собственной практике. Так что всё возможно. А она никогда ни с кем громко не спорила, не скандалила?
Ш у р о ч к а. Что Вы, доктор?! Наша Валечка – тишайшее существо на свете. И очень добрая. Сколько я себя помню, она никогда ни на кого, даже когда мы маленькие шалили, не повышала на нас голос.
Д о к т о р. Нам придётся войти к ней в комнату. Только Вы не волнуйтесь, дорогая, и не мешайте нам, пожалуйста. (Жестом подзывает к себе санитаров, стучится в дверь комнаты Валентины, прислушивается.) Валентина! Валентина!! Вы меня слышите? Я пришла, чтобы поговорит с Вами и узнать, как Вы себя чувствуете. Я – Ваш друг, Валентина. Я – друг Вашей семьи. Можно мне войти к Вам?! (В ответ тишина.) Я пришла поговорить с Вами о Вашем покойном муже. Мой отец знал его. Вы меня слышите? Откройте, пожалуйста… (Дверь неожиданно резко распахивается, на пороге появляется взлохмаченная старуха в грязной ночной сорочке, её волосы вымазаны пеплом, глаза безумны, она взмахивает руками, силясь что-то сказать, но только трясёт головой, заглатывая воздух широко открытым ртом. В тот же миг санитары подхватывают её под руки, она начинает биться и буйствовать.) Быстро в машину её. Хорошо, что мы ещё успели вовремя. Где Вы только раньше были со своей жалостью? Она могла спалит весь дом и себя вместе с вами. (Шурочка окаменело молчит.) Чем так стоять, лучше позвоните в санэпидемстанцию, чтобы срочно приехали – надо очистить комнату... (Слышен вой сирены отъезжающей машины.)


АКТ ДЕВЯТЫЙ «СВАТОВСТВО»

Несколько лет спустя. Празднично накрытый стол в гостиной изрядно разобран. Подвыпивший Боба играет на гитаре и хрипло поёт Высоцкого. За столом Шурочка и Михаил Никанорович Квасько.

Б о р и с.
...А у меня цепные псы взбесились,
они вдруг с лая перешли на вой.
А у меня подошвы прохудились
от беготни по комнате пустой...
Ш у р о ч к а. И всё же Вы не правы, Михаил Никанорович. Судьба была несправедлива к Борису. После всех мук, которые он перенёс на войне, после всего, что ему выпало испытать у немцев в плену, ещё пережить издевательства на родине – это могло бы сломить любого, даже очень сильного человека.
Б о р и с. (Перебирая струны). Ну, что ты ему всё стараешься растолковывать, сестричка моя милая!! Разве ты не видишь, кто сидит перед тобой?
Ш у р о ч к а. Борис!!
Б о р и с. Разве ты не видишь, что это у-пырь... ми пардон!! который просто без у-ма от тебя. (Икает) Я прав? И он о-о-чень боится. А почему? А потому что не хочет  подмочить здесь свою репутацию. Он боится ис-пач-кать-ся об нас, чис-тю-ля.... но всё равно у-пырь. Теперь тебе ясно, сестричка?!
М и х а и л  Н и к а н о р о в и ч. (Грузно краснея). Уверяю Вас, Александра Валерьяновна, у меня и в мыслях ничего такого не было.
Б о р и с. А это вр-а-анье. Всё – враньё. Я тебя раскусил… (Икает) Ты не успел ещё порог переступить, а я вот сразу взял и – раскусил.... – только вот молчал весь вечер, те-ер-пел ради сестры Ваше, ми пардон, присутствие... вни-ма-ал Вашим излияниям, всем Вашим пре-е-мудростям, вника-ал – можно сказать – в ка-аждое слово и – терпел, ради сестры терпел, потому что я оч-чень люблю свою сестру.... Понимаешь? (Неожиданно совершенно трезво, резко отложив гитару.) Однако, одного не могу никак понять: кто Вам дал право судить и рядить обо мне здесь – в моём доме, да ещё в моём присутствии?? Вы что же это, сударь, на одних нарах со мной вшей кормили? из одной миски со мной помои лакали?!
Ш у р о ч к а. Борис!! Успокойся, полно  тебе –не надо куражиться...
Б о р и с. Дай сказать, Галчонок, дай мне ему прямо сказать всё, что я о нём думаю. Да у него кишка тонка вечером одному на улицу выйти.  Небось,  сидит, за-аткнувшись в своей норе и нос боится высунуть. Ведь так, уга-адал? Как вы таких, как я называете? Кто я для вас  – «бывший интеллигентный человек», да?.. Вот это ты у нас не из быы-вших, мать вашу... Да у тебя  от одного только слова БИЧ поджилки трясутся. Да ты, можно сказать, первый раз бывшего зэка воочию, уга-адал, да?.. (Смеётся, очень довольный своей тирадой).
М и х а и л  Н и к а н о р о в и ч. Я... я Вас не боюсь. Просто я действительно дорожу своей репутацией и Ваше присутствие здесь является для меня полной неожиданностью.
Ш у р о ч к а. (Нарочито резко, с гордостью). Кажется, я никогда ни для кого не делала секрета из трагической судьбы моего брата. Для меня он всегда был и всегда будет самым родным и близким человеком.
М и х а и л  Н и к а н о р о в и ч. (Залпом выпивает бокал, вытирает платком потный лоб). Да-да, конечно. Я всё понимаю, но тем не менее... Вы даже не сочли нужным поставить меня в известность о его возвращении, то есть я хочу сказать...
Б о р и с. ( С издёвкой). Он имеет ещё что-то сказать?? Валяй, дядя!!
М и х а и л  Н и к а н о р о в и ч. Да, я имею…  я хочу сказать, что питаю к Вам, Александра Валерьяновна, самые искренние и нежные чувства, и мог бы рассчитывать на взаимное доверие... но  теперь я просто растерян.
Б о р и с. (Мрачно). Теперь тебе всё ясно, сестричка?
М и х а и л  Н и к а н о р о в и ч. Не вижу ничего оскорбительно для себя в том, что в своей жизни я достиг определённых высот, и всё исключительно своими силами. Так что я привык полагаться только на себя самого и всегда стараюсь быть очень осмотрительным во всех своих действиях и поступках. Может быть, именно поэтому я всегда боюсь ошибиться, особенно в принятии определённых решений. (С вызовом.) А Вы что, никогда ничего не боялись?
Б о р и с. Отчего же, боюсь – больше всех смертей, которым смотрел в глаза. Клеветы боюсь. И ещё таких чистоплюев и святош – насмотрелся. Вроде и подобреть пора – ведь сытно живёте, а всё равно нет-нет, а укусить норовите, да побольней, и всё тихим сапом, исподтишка – бочком, стало быть, подбираетесь. НЕНАВИЖУ. Из-за таких вот... вся моя жизнь наперекосяк, а жаль – не бесталанен был в молодости и честен, мог бы пользу принести отечеству... (Пьёт, берёт в руки гитару.) Эх-ма, залётные.
Ш у р о ч к а. Прошу Вас, Михаил Никанорович, не обижайтесь на моего брата. Не думала, что всё так закончится.
Б о р и с. И ты ещё изви-ня-ешься? Я, наверное, действительно, спятил. Моя сестра, самая гордая и чистая женщина в мире, извиняется... Перед кем ты извиняешься, Галчонок?.. (Стонет, обхватив голову руками.)
Ш у р о ч к а. (Становится между ними). Перестань, Боба, прошу тебя – ведь это наш гость. Это я во всём виновата. И не будем затягивать сегодняшний вечер…
М и х а и л  Н и к а н о р о в и ч. Как угодно, как угодно, Александра Валерьяновна. Я понимаю, что Вам тяжело... (Отдуваясь, пробирается к дверям, у него глупо-обиженный и нелепо растерянный вид, Шуровка подаёт ему портфель и шляпу с вешалки.) У меня самые честные намерения, поверьте... Может, Вы...
Ш у р о ч к а. Да-да, конечно, Михаил Никанорович, – я обязательно Вам позвоню...
М и х а и л  Н и к а н о р ы ч. (Сжимая в ладонях руку Шурочки,  заглядывая ей в глаза.) Вы обещаете мне?
Ш у р о ч к а. Да-да, конечно, я обещаю.
М и х а и л  Н и к а н о р о в и ч. Тогда я не прощаюсь, Александра Валерьяновна. Я говорю Вам «до свидания». (Оборачиваясь к Борису, который сидит, обхватив голову руками.) Моё почтение. (Уходит.)
Ш у р о ч к а. Всего доброго, Михаил Никанорович, всего доброго.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Возвращается к столу из своей комнаты, оглядывает.) А где наш главный гость? Где твоя пассия?
Ш у р о ч к а. Он ушёл, мама.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Никак не могу запомнить его фамилию.
Ш у р о ч к а. Квасько, мама. Михаил Никанорович Квасько.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Н-да... (Задумчиво.) Что-то не припоминаю таких.
Ш у р о ч к а (с отчаяньем). Боба прав – он похож на упыря, или на оборотня. Это просто ужасно. Как я могла – смотреть и не видеть, кто передо мной?!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Опять Боренька что-то натворил? (Борис молча перебирает струны.)
Ш у р о ч к а. Нет, мама, Боба тут ни при чём. Я просто была слепа. Всё кончено, мама, – это не тот человек, кто нужен нашей семье.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Не торопись, Шурочка, дитя моё. Главное, чтобы он был внимателен к тебе, чтобы он действительно тебя любил и понимал. Внешность не самое главное в человеке, главное – какая у него душа.
Ш у р о ч к а. Боюсь, что при всех его абсолютно положительных моральных качествах заземлённость – главный принцип его существования. Он ушёл и никогда больше сюда не вернётся.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ну, и слава богу тогда, дитя моё, если это так... Я не хотела вмешиваться и тем более мешать твоему счастью, но признаться честно – он мне тоже не очень понравился. Голосок у него какой-то «иудушкин» – разве у мужчины может быть такой голос?.. Спой нам что-нибудь задушевное, Боренька.

Б о р и с. (Поёт без надрыва и хрипоты, Екатерина Павловна ему подпевает).

Веселья час и боль разлуки
хочу делить с тобой всегда.
Давай пожмём друг другу руки
и в дальний путь на долгие года.
Мы так близки, что слов не нужно
и повторяю вновь и вновь,
что наша верность и наша дружба
сильнее страсти, больше, чем любовь…


АКТ ДЕСЯТЫЙ «ССОРА»

В гостиной небольшая перестановка: швейная машина занавешена и на ней телевизор поставлен так, чтобы было всем удобно смотреть, на этажерке книги вместо дорогих статуэток, на столе прибрано, ваза с фруктами и цветы, на кушетке в полусидящем положении Розалина Августовна, которую перенесли временно на лето в гостиную, рядом с кушеткой передвижной столик на колёсиках, Екатерина Павловна кормит Розалину Августовну с ложечки.

Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а (капризничает). Зачем вы даете мне эту картошку? – она вся пропитана фэкалиями...!!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Господи, маман, как Вы стали выражаться.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Никак я не выражаюсь.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Что за жаргон? откуда здесь взяться фекалиям, и как можно после этого вообще что-либо есть?
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Я этого не говорила, я это слово никогда в своей жизни ни разу нэ произносила.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. А что же Вы тогда сказали?
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Я сказала «химикалэями», и нэ надо покупать такую дорогую и совсэм нэвкусную картошку. (С балкона весело смеясь, залетают по-летнему одетые Ирочка и Бланка, Бланка с большой дорожной сумкой через плечо, Ирочка помогает ей затащить чемодан в комнату.) Почему у нас так стало шумно? Что это за шум?..
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Это Ирочка, маман, со своей подружкой из Москвы. Девочки должны выступать на конкурсе имени Глинки. Бланка учится в консерватории – она будет петь, а наша Ирочка её  аккомпаниатор. 
Б л а н к а. Здравствуйте, Екатерина Павловна.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Здравствуйте, здравствуйте, милая Бланка. Мы очень рада снова видеть Вас. И как прошёл полёт, или добирались всё-таки поездом?
Б л а н к а. (Тараторит). Как всегда – на «ковре-самолёте» и, как всегда, отлично. Спасибо. Вы же знаете, я обожаю путешествовать и всякие разные приключения.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ирэн говорила, что Вы остановитесь у нас. Мы Вас ждали и приготовили для Вас комнату Валентины.
Б л а н к а.  Огромное–преогромное спасибо.
И р о ч к а. Бланка собирается объездить за неделю всю Грузию, успеть выступить и даже победить на конкурсе.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. А такое возможно?
Б л а н к а.  Конечно, возможно –  ведь Грузия такая маленькая.
И р о ч к а. Если очень постараться – в жизни ничего невозможного нет.
Б л а н к а. По правде сказать, я не думаю, что смогу победить. Очень много сильных конкурсантов. Но для меня самое главное  не победа, а участие.
И р о ч к а. Будем надеяться, что победишь. Мы все будем за тебя болеть. А как наша бабуленька «розаночка»поживает?
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Как я могу поживать, дэточка?..  Своё я уже пожила – тэперь только и остаётся, как доживать свой вэк.
И р о ч к а. А почему так грустно, бабуленька? Не хочешь быть «розаночкой» – буду звать тебя «божий одуванчик».
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ирэн, как можно!! Ты обижаешь бабушку.
И р о ч к а. Так ведь я любя. (Старается осторожно обнять и поцеловать Розалину Августовну.) Правда, бабуленька? Ведь мы с тобой друзья до гроба.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Господи, Ирэн, как можно говорить такое – не думая?!
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а: Она права, Катэрина, какая из мэня «розаночка»?
И р о ч к а. Тогда «божий одуванчик».
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. (Целует внучку.) На «божий одуванчик» я согласна. Моя любимица.
Б л а н к а. Так я могу отнести свои  вещи в комнату?
И р о ч к а. Давай, Заяц, я тебе помогу.
Б л а н к а. Нет, я сама – только покажи мне, куда двигаться. И я бы душ приняла с дороги, если это возможно.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Конечно. Ирэн, покажи Бланке комнату Валентины. (Девочки уходят, Бланка уносит чемодан, Екатерина Павловна убирает посуду со столика Розалины Августовны.)
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. А сумку она оставила...
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Они сейчас вернутся, маман. Не надо волноваться из-за пустяков.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Какой же это пустяк – у девочки такой огромный баул, из очэнь дорогой кожи. Наверное, она из богатой сэмьи? Ты не знаешь, они купэческого рода?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Не знаю, маман. Кого это сегодня интересует.  Мы давно и живём в советской стране, где все – пролетарии, и все равны. (Ирочка возвращается, чтобы забрать вазу с  фруктами со стола, что-то грызёт по дороге.) Я не рассказывала, но у меня вчера выдалось чудесное утро, право, очень хороший был день. Представляешь, я совершенно неожиданно встретила моего ученика Гришеньку, когда ходила за хлебом. Такой славный мальчик и такой умница был, – один из первых, кого я согласилась репетировать. (Со смешком.) Как он меня увидел, так прямо вцепился – не хотел отпускать, всё вспоминал наши уроки… Подумать только: окончить 4 факультета, 2 аспирантуры, а говорит, что всё что знает, – это я его научила!! Просто невероятно.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. И ты этому вэришь? Сколько лет этому твоэму Гришэньке?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ну, конечно, он не первой молодости. Я понимаю твой сарказм – столько воды утекло с тех пор, когда я учительствовала. Но ведь вспомнил и усадил на скамейку. Хорошо, что у меня зонтик с собой был, а то ведь дождь шёл. Так что всё равно мы очень славно поговорили – такой умница, такой славный мальчик.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Господи, Катэрина! –  этому твоему Гришэньке лет 40, навэрное, а ты его славным мальчиком называэшь.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ну и что с того? (Возвращаются Ирочка с Бланкой.) Вот и наши девочки вернулись. Так быстро? Уже устроились?
Б л а н к а. Да, спасибо. Всё просто замечательно. Только с вашими экзотическими кранами не удалось разобраться.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Краны у нас  и правда экзотические. И с водой тоже случаются перебои, особенно летом. Когда такая духота – люди обливаются водой по несколько раз в день, поливают дворы…
И р о ч к а. Короче – мы убегаем в город. Можно принять душ и вечером. Вечером вода будет наверняка.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, к вечеру обычно с водой проблемы случаются не так часто. Но разве вам не надо позавтракать и отдохнуть с дороги? Как же так, Ирэн? Бланка, наверное, устала. Ведь через четыре дня начинается конкурс.
Б л а н к а. (Весело). Что Вы, Екатерина Павловна, какой отдых. Жизнь бьёт ключом – всё  только начинается.
И р о ч к а. Отдыхать надо уметь активно.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Но надеюсь, что вы вернётесь хотя бы к ужину.
И р о ч к а. К ужину мы обязательно вернёмся, да, Бланка?
Б л а н к а. Да, конечно,– к ужину мы вернёмся. (Девочки уходят.)
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а: А всё-таки наша Ирочка лучшэ.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Свои дети всегда кажутся лучше, но это не всегда так. Порой нам это только кажется. Бланка милая и воспитанная девушка из интеллигентной профессорской семьи. К тому же она талантлива – у неё прекрасные вокальные данные. Я уверена, что она победит на конкурсе.
И в а н о в н а. (Приоткрывая дверь, без стука). Как вы здесь, мои хорошие, без меня поживаете? Я по-соседски – без стука... Не помешаю?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, заходите, Ивановна.  Конечно, здесь все свои, кому Вы можете помешать?..
И в а н о в н а. (Усаживается на стул, отодвинув его от стола.) Видела, упорхнули ваши девчата–то. Это хорошо, что скучать не дают. Всё одно молодость – не угонишься. А знаете, какие у меня для Вас новости? Марго, соседка Вашей приятельницы великомученицы, давеча преставилась, говорят, – газом угорела. Теперь по-быстрому хоронить надобно, жара ведь, а денег нет. Соседи в церковь пошли деньги просить, а там только на гроб и дали. Гроб на балконе стоит, а места на кладбище пока не имеется. И никто не знает, где и как хоронить. Вот ведь как, бог всё видит, за распутство ейное и наказывает. Неряха была – свет не видывал: её младшенького, говорят, глисты задушили, а мужиков всё равно притягивала.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Не гневите бога, Ивановна. Царствие ей небесное... О покойниках или только хорошее или вообще ничего не говорят. (Розалина Августовна тихо похрапывает.)
И в а н о в н а. Да, уж! покойничков – лучше их не беспокоить. Так я не боюсь ея, нехай бесится – мне с того ни на том, ни этом свете не убавится. А ведь как подругу Вашу мучила – голодом, видать, заморила, а Вы – душа человек – всё людям ихнее зло прощаете.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Тяжело вздохнув). А как же иначе: не суди других и тебя не осудят.
И в а н о в н а. А чего меня судить? Вы меня, конечно, этого – извиняюсь... Я Вас и Вашу семью, Екатерина Павловна, очень уважаю, но с такой, как Марго, даже в один туалет не пойду – не заставите и с…ть в один нужник не стану.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Господи, Ивановна, избавьте меня от Вашего уличного жаргона. Вы хуже, чем пьяный боцман!! Вы же знаете, я не выношу, когда так выражаются.
И в а н о в н а. (Обомлев от негодования). Да что Вы такое говорите? А, Екатерина Павловна? Да как Вы только так со мной можете? Сколько лет Вы меня знаете, сколько добра я Вам сделала. Это я  и – пьяный боцман?! А Вы, Вы, должна я Вам сказать, правду знать не желаете и обращаетесь со словами как последняя проститутка, а ещё за интеллигентную женщину себя выдаёте.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Резко встаёт, почти торжественно). Довольно, хотя Вы и соседка, но оскорблять меня я Вам не позволю. Так что не обессудьте, но прошу немедленно покинуть мой дом и никогда больше не сметь переступать порог  нашей семьи.
И в а н о в н а. Ну и уйду, и оставайтесь, – больно гордая! Ничего Вам не скажи. И на кой Вы мне сдались? – скажите на милость. Даже дети родные, и те все от Вашего самодурства разбежались. Целыми днями одна – никого рядом с Вами нет, и никому Вы не нужны. Хорошего человека от себя гоните, правду о себе слышать не хотите.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Нет, это уж слишком. Какая правда? Побойтесь бога! Причем тут мои несчастные дети? Не хочу Вас больше слушать!! С меня хватит Ваших оскорблений. Оставьте меня со всеми своими правдами и неправдами в покое. Моя жизнь – это моя жизнь, и больше ничья, и не смейте лезть в неё своими грязными руками. Лучше одной, чем с такой дурой, как Вы.
И в а н о в н а. И то верно – дура, что здесь с Вами канителюсь. И уйду – так что ноги моей в вашем доме не будет!.. (Уходит, возмущённо причитая.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да-да, уходите, уходите прочь и больше никогда – никогда в этот дом не приходите. Мне и так мало осталось, чтобы тратить время на таких никчемных и неотёсанных грубиянок. Где–то здесь должен быть мой валокордин…  куда же я его дела… Господи, и за что мне такое? – в каком дремучем лесу я должна доживать свой век? Что за дикие люди меня окружают?! Это просто невыносимо. (Слышится похрапывание Розалины Августовны.)


АКТ ОДИННАДЦАТЫЙ «ИНКАССАТОР»

То же пространство действия, что и в предыдущем акте, только время суток вечер накануне конкурса. Комната первого акта, на столе прибрано, ваза с фруктами и цветы, швейная машина и телевизор на ней занавешены, на этажерке цветы вместо дорогих статуэток, на кушетке в полусидящем положении Розалина Августовна, рядом с кушеткой передвижной столик на колёсиках с посудой, накрытой салфеткой. Екатерина Павловна с книгой в кресле. Шурочка что-то шьёт, сидя за столом. Ирочка в кресле разучивает аккорды на гитаре и ласкает кота.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а (капризничает). Да, нэт же, Катэрина, он сказал, что у мэня не ostoparos, а spendios...
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Может spendulos?
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Вэчно ты мэня исправляешь. Вот если бы вы мэня отвезли в клинику Казакова в Москве…
Е к а т е р и н а П а в л о в н а: Это невозможно, маман, – у нас нет таких возможностей.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Вот когда мы жили эщё в Маршанске, там за мной ухаживал один Георгиэвский кавалер, храбрэц, отличный наэздник. Он в мэня был влюблён бэз памяти – с пэрвого взгляда. Вэдь я была 13-м рэбёнком в сэмье, и всэ дэвочки... Но он ни на кого нэ обращал внимания, а танцэвал только со мной. А ты знаэшь, почему наш отец сбэжал с этой вэртихвосткой? Только потому, что мама отказалась рожать. Ты нэ находэшь, Катэрина, что это довольно странно: ведь я была самой младшэнькой из сэстёр и самой слабэнькой, и в дэтстве всё врэмя болэла, однако, как видишь, пэрежила их всэх....
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. «В глубине души, на самом донышке хотелось бы мне посидеть на солнышке...»
Ш у р о ч к а. (Слегка насмешливо). Неужели мама читает Твардовского?..
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Почему бы и нет? Мне нравятся его стихи – они довольно музыкальные.
И р о ч к а. (Ласкает кота). Ты моя лапочка ушастенький, пушистенький Бусенька, котик наш хорошенький, и такой ласковый... мурочки–мурочки. «Каждая женщина должна постоянно заботиться о том, чтобы она была любима. Это искусство, которому надо учиться, потому что оно редко бывает врождённым.»
Ш у р о ч к а. Очередная цитата. У нас сегодня литературный вечер?
И р о ч к а. Ну, и что, что цитата? Зато сказано красиво, и я согласна... (Ласкает кота.) А какие у нас глазища!! а какие у нас усища!! Посмотрите только, какие глаза у нас зелёные, презелёные... наимудрейший наш, наикрасивейший наш Бусенька, лапочка Бусенька ушастенький, Бусенька пушистенький...
Ш у р о ч к а. Что касается меня, то в жизни твоя мать не старалась никого удержать и уж тем более обольстить. Думаешь, у моего поколения на эту ерунду временя оставалось? Любовь потому и заставляет страдать, что ни обмана, ни лукавства не терпит... Знаешь, как мы пелёнки на фронте сушили? На ветру – на газике размешивали. А ты какой-то заумью себе мозги засоряешь.
И р о ч к а. (Выпаливает). А вот бабуленька говорит, что ей всегда нравилось чувствовать себя добычей в руках мужчин.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. И меняла мужей как перчатки.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Да-да, имэнно так – «добычэй», за которую надо сражаться и умэрэть. Такое чудэсное чувство, что тобой обладают и твоя душа закрылэна.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Мне только этого не хватало. Своими фантазиями Вы сведёте ребёнка с ума. Ведь мы живём совсем в другое время.
И р о ч к а. Так ведь бабуленька не виновата, если их всех поубивало. Ты же знаешь, какое тогда было время.
Ш у р о ч к а. (Обращаясь к дочери). Всё-то ты лучше всех знаешь и всё помнишь. Тебя ведь тогда ещё на свете не было.
И р о ч к а. Ну и что? Мужчина всегда – либо раб, либо властелин. Разве не так?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Если это любящий мужчина, то – ангел хранитель.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Это как у моэй Катэрины: один – раб, другой – властэлин и оба ангэлы хранитэли. Но душа... душа окольцована.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Может и так, я не вижу в этом ничего предосудительного. (Из комнаты Валентины появляется Бланка, закутанная в халат и с перевязанным горлом.)
И р о ч к а. А мы думали, что ты спишь.
Б л а н к а. (Разводя руками, еле говорит). Я совсем не могу говорить... мне даже дышать трудно.
И р о ч к а. Это у неё с непривычки. Нас вчера на Мтацминда в ресторане хикалями угощали. Потом мы все вместе пели «Сулико», «Тбилисо» и «Мравалжамиер».
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Там вечерами даже летом  бывает довольно прохладно.
Ш у р о ч к а. А потом разгорячённые спустились на канатке? Я уверена, что без коньяка, конечно, не обошлось? Вот и доугощались и допелись!! Ведь Бланке завтра выступать. Как же она может петь, если еле дышит?
И р о ч к а. Что значит: «не могу говорить» и «даже дышать трудно»? Если ты не можешь ни говорить, ни дышать, значит... ты не сможешь петь и провалишь завтра конкурс. Тебе, наверное, просто трудно говорить громко?
Б л а н к а. (Опять усиленно кивает головой, с трудом, охрипшим голосом). Я... не знаю, что делать. У меня, кажется, температура.
Ш у р о ч к а. (Подходит к Бланке, проверяет ладонью лоб). Она вся горит. У девочки ангина. Но наверняка у нас дома найдутся какие-то средства.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ничего удивительного – горло сразу может дать высокую температуру. Надо приготовить  полосканье шалфеем или содой с йодом.
Ш у р о ч к а. ...Или ромашкой. Но кто виноват?!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. О, это извечные вопросы русской интеллигенции: кто виноват и что делать. Не надо так строго судить молодость – всё обойдётся.
Ш у р о ч к а. Ничего не обойдётся, мама. Всё из рук вон плохо.
И р о ч к а. (Пытается подобрать «Москву златоглавую», откладывает гитару, с вызовом, обращаясь к матери). Конечно, как всегда – во всём виновата твоя дочь. Пойдём, Заяц, я приготовлю полосканье. Тебе вообще-то полагается лежать, а не разгуливать по дому с температурой. (Уводит Бланку.)
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Катэрина, ты не знаешь, почему Ирочка так странно называет подругу «зайцем»?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Не знаю, мама. Надо спросить у неё, когда она сможет снова начать нормально разговаривать.
Ш у р о ч к а. Думаю, до завтрашнего утра она никак не успеет оправиться и  провалит своё выступление на конкурсе.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. И будет неимоверно жаль – девочка действительно очень талантлива, у неё прекрасный вокал, и потом она столько лет готовилась к этому выступлению… Пролететь сотни тысяч километров.
Ш у р о ч к а. Полная безответственность. Они давно уже не дети.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ты сама пять минут назад назвала свою дочь ребёнком. И кто же они тогда, если не дети? И ты тоже, кстати, всегда будешь оставаться моим ребёнком. Иметь детей – это великое счастье в жизни. Мы с ними снова переживаем свою молодость. Они не дают нам стареть.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. «Дэти – это цветы жизни на могилэ их родитэлей». Где-то я недавно это слышала, кажется по радио.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Маман, когда Вы изрекаете свои истины, мне всегда становится не по себе.
Ш у р о ч к а. Я лучше пойду, помогу. Они одни не справятся. Положение более чем серьёзное. Надо вызвать доктора.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Вряд ли ты сможешь в такой поздний час найти доктора.
Ш у р о ч к а. Тогда будем справляться своими силами. (Уходит.)
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Скажи, Катэрина, а гдэ прислуга? Тэбэ развэ никто не помогаэт? Я давно никого не видэла.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. У нас давно нет никакой прислуги, маман. Кроме меня некому убирать дом и некому за тобой смотреть.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. (После паузы). А Дуся? Разве мы ей не платим?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Конечно, платим, но по мере наших крайне скромных возможностей. Так что она приходит не чаще, чем раз в неделю.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. «Птичка божия не знает ни заботы ни труда….» Слава богу, что у мэня нэт пролэжней.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, конечно... Почему бы Вам не поспать?
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. А этот опрычник? Он кажэтся собирался свататься к нашэй Шурочке?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Почему Вы называете его опричником? Он просто сержант, маман. К тому же он давно мобилизован.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Они и эсть опрычники – всэ эти сэржанты. Надэюсь, что мы эму отказали.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Разумеется, мы ему отказали.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Вот и славно. Я увэрена, что твоя дочь достойна лучшей партии. (Пауза.) Знаэшь, Катэрина, я очэнь устала. Я стала плохо слышать и почти ничэго нэ вижу – жизнь постэпенно потэряла для мэня свой вкус – осталось только послэвкусие. Всэ мои ровэсники давно на небэсах, и только я одна задэржалась на этом свэтэ. Хорошо эщё, что у мэня нэт пролэжней.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Жизнь ниспослана нам всем как испытание. И каждому отпущен свой час святых истин.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Иногда мнэ снятся ангелы, но я нэ знаю, что мнэ им сказать. Но вэдь они и сами всё должны знать и понимать без слов. Как ты думаэшь?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Я думаю, маман, Вам надо перестать, наконец, красить губы – помаду так трудно бывает отстирать, а  все Ваши наволочки в пятнах.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Ну, хорошо, хорошо... Да-да, конэчно, ты права, Катэрина. Ты жэ знаэшь, я всэгда спала на спинэ, чтобы нэ было морщин. А тэпэрь я дажэ нэ могу сама повэрнуться на бок. И как только она попадаэт на наволочки?.. Нэлепость.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, нелепость. Вся наша жизнь – сплошная нелепость... (Кто-то стучится в дверь и заглядывает с балкона через занавески.) А вот Вам и живое подтверждение моих слов.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Что, опять инкассатор? Однако, Катэрина, как часто он стал к нам приходить. От него нэт никакого покоя.
И н к а с с а т о р. (Щуплый старичок нелепого вида, с огромным портфелем в руках неловко протискивается в комнату). Здравствуйте... Я как всегда не вовремя?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Это опять Вы? Вы же знаете, что пока мы не получим пенсию, у нас нет денег оплатить задолженность, но мы обязательно сразу всё погасим.
И н к а с с а т о р. Э-э, я пришел сказать, уважаемая, что новый счетчик под решётку и на замок всем ставить будем. Это так начальство решило, а то население жалуется, что старые неправильно показывают и никто платить не хочет. Я сегодня хожу пломбы проверяю, чтобы жучков не было. Я когда в прошлый раз приходил, показания снял и квитанцию выписал, а сегодня – смотрю: вообще ничего не накрутило.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Вы же знаете, что мы не обманываем. Значит вся проблема в старом счётчике, если даже Ваше начальство это понимает.
И н к а с с а т о р. Э-э, уважаемая. Все так говорят, а государственный бюджет страдает. Вот по радио вчера опять говорили. Если население не платит – будем отрезать свет.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Что говорит этот чэловэк, Катэрина? Нам хотят отрэзать свэт? Как жэ так. Я не смогу слушать новости.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Успокойтесь, маман. Это всего лишь предупреждение из-за злостных неплательщиков, а мы всегда платим. Это к нам не относится.
И н к а с с а т о р (садится без приглашение за стол, достаёт из портфеля и раскрывает свой дохтар, водружает на нос допотопные очки с линзами). Это смотреть надо, уплачено или нет... здесь всё записано. Вот ваша семья... в этом месяце... вообще пока ничего не платила и имеет задолженность за прошлый месяц.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Как же так? Это, должно быть, недоразумение. Я давала сыну квитанцию заплатить за электричество за прошлый месяц.
И н к а с с а т о р: Тогда квитанцию показать надо, если такая имеется.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а (достаёт снизу с этажерки лохматую толстую папку с квитанциями, надевает очки, которые у неё на тесёмочке, ищет квитанцию). Вот, пожалуй, это то, что мы ищем. Взгляните на этот чек...
И н к а с с а т о р. Это не моя квитанция. Я эту квитанцию не выписывал, это не мой почерк.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Как же так? – Здесь штамп и подпись кассира ТЭЛАСИ. У нас за прошлый месяц всё оплачено.
И н к а с с а т о р. Не знаю, кому когда и за что вы платили, но это не моя квитанция. Я её вам не выписывал.
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Нэ спорь, Катэрина, – с этими людьми спорить  бэсполэзно.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Я и не спорю, маман. Но как же теперь нам быть? Может, Вы подскажете? Если Вы отрежете нам свет, то это будет настоящая катастрофа для семьи. Я могла бы заплатить Вам часть прямо сейчас, а остальное мы заплатим чуть позже, как только получим пенсию.
И н к а с с а т о р. Пенсию получаете, а с оплатой почему всегда опаздываете? (Шевелит губами, размышляет, пауза, неуверенно кивает в сторону Розалины Августовны.) ...Только ради этой старой женщины, но если кто-нибудь узнает...
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Облегчённо вздыхает, достаёт из-под подушки у Розалины Августовны дамский радекюль чёрного цвета (крокодиловой кожи) и протягивает инкассатору деньги.). Ну что Вы, – мы никому ничего не скажем. Мы очень Вам признательны. И мы обязательно заплатим.
И н к а с с а т о р. Все так говорят. В последний раз поверю, а то из-за вас меня уволить могут... Я через неделю опять приду... (Закладывает свой дохтар обратно в портфель и ретируется, недовольно бурча что-то себе под нос .)
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Опрычник!!.. Теперь у нас нэ осталось дэнэг, чтобы купить сахар. Вэдь нам нужно было сдэлать запас сахара на зиму.  А варэнье?.. Ведь ты собирались варить варэнье.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ничего, маман, сахар подождёт. И варенье тоже может подождать. Но как же так, ведь я точно помню, что давала Бобу в прошлом месяце деньги на свет. И что тогда это за квитанция? Откуда этот чек?
Р о з а л и н а  А в г у с т о в н а. Нашла, кому давать в руки дэньги!! Ты хужэ любого рэбёнка, Катэрина.Большэ полвэка живёшь, а ничэму так и нэ научилась.




ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ
АКТ ДВЕНАДЦАТЫЙ «ПОЧТА»
Кухня на первом этаже. Дверь кухни открыта настежь, так что просматривается обычный тифлисский двор в старой части города. В глубине двора ворота на вымощенную булыжником тупиковую улицу; от ворот во двор ведут невысокие стоптанные ступени; под большой развесистой акацией деревянный ящик для мусора тёмно зелёного цвета; азиатский туалет со скрипучей, почерневшей от дождя дверью, сколоченной из досок; налево от ворот крутая деревянная лестница на балкон второго этажа, с резными перекладинами, на нём кадка с пальмой, плетённая (бамбуковая) кресло-качалка; справа над двором нависает застеклённая веранда с антресолью, открывается вид на набережную Куры; почти посередине двора кран на залитом цементом пяточке вокруг выложенного кирпичом прямоугольного проёма для вёдер, на земле короткий шланг для поливания двора, веник, выставлены горшки с цветами (алоэ, олеандр, кактусы). Запах цветущей акации. Словно сквозь «беруши» приглушенно доносятся бесполые старческие голоса. Сцена с поскрипыванием разворачивается в унисон мызганью грязных тарелок, изредка дискантом звякают ложки. Екатерина Павловна и  сибирский кот у неё на коленях  наблюдают за тем, как  Дуся моет посуду.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. А Вы знаете, Дуся, мой Эдичка последнее время жалуется, что у него жужжит в левом ухе.
Д у с я. В ухе?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, в левом ухе. Я даже отвела его к врачу, но тот ничего так и не смог нам посоветовать, потому что обследование ничего не показало.
Д у с я. Так ведь сколько Вашему Эдичке лет, Екатерина Павловна? Ведь дожил, слава богу, до восьмидесяти, и чтобы ничего нигде не жужжало? По правде говоря, известно, мне одно народное средство – «элэксир» называется. Ему меня одна старая армянка научила….
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Вы думаете – поможет?
Д у с я. Ну, не знаю, кому поможет, а кому нет.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Тогда я лучше запишу, а то могу и забыть. Я сейчас, только карандаш найду... – продиктуйте мне, Дуся, пожалуйста.
Д у с я. Ну, положим, записывать здесь много нечего. Весь рецепт в двух словах – ничего мудрёного: надо взять банку оливкового масла и поймать маленького мышонка, а потом опустить его, как есть, в банку и поставить на солнце, чтобы тот мог полностью раствориться. Вот и всё. Только сейчас темнеет рано, и он может не успеть раствориться.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Что за живодёрский рецепт Вы мне диктуете!! Это какая-то шутка наверное.
Д у с я. Да что Вы, в самом деле – бог с Вами, Екатерина Павловна!! Зачем мне над Вами шутить? Только это Вы сами всего на свете боитесь, никому не верите и думаете, что шутка какая. А я вот верю, и другие тоже...
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Конечно, люди верят иногда в разные глупости.
Д у с я. Вот и я о том же – многие верят. Потому это народное средство: надо верить – тогда помогает. Сами знаете – чудес на свете много.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Это хорошо, когда можно в чудеса верить, но мне не до чудес. Я вот думала отвести моего Эдичку к экстрасенсу.
Д у с я. Да какой ещё экстрасенс, когда у него, извините меня, полный маразм давно.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Не надо преувеличивать. Он всё прекрасно помнит и даже следит за политикой.
Д у с я. В политике, может, он и разбирается. Она для таких, как он, в самый раз. А я Вам вот что ещё посоветую, Екатерина Павловна. Вы ему потихоньку иконку под подушку, святой водой окропите. Всё одно полегчает – от этого хуже не бывает, или в церковь сводите.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. В церковь его никак мне не уговорить – ни за что не пойдёт. И спорить с ним бесполезно. Он ведь хоть и не коммунист, но старой закалки человек.
Д у с я. Так господу идейным атеистом и представится? А ведь он у Вас вроде как бы праведником заделался: не курит, не пьёт и матерно не выражается никогда, не богохульствует и посты блюдёт, словно истинно верующий.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ну, что Вы, Дуся! Он просто интеллигентный человек, из потомственных кавказских князей, и попов терпеть не может. И если исповедоваться – так только самому Господу. Но это ничего, я сама за него помолюсь. А насчёт поста, так ведь я не готовлю скоромное, вот и ему приходится вместе со мной поститься. К еде он не особенно привередливый, да и на нашу мизерную пенсию себя особенно не побалуешь.
Д у с я. Так Вы сходите в церковь, обязательно сходите… Нам ведь грешным всегда есть за кого помолиться – и за здравие и за упокой. А Вы человек хороший. Бог услышит, и – на душе полегчает. Церковь у нас по утрам всегда открыта.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, я знаю. Я обычно в Кафедральный к воскресной службе хожу. Мне вообще там больше нравится. И на неделе посещение свободное, без расписания, так что всегда зайти можно. А я Вам, Дуся,  не рассказывала, чем вся эта история с нашей незабвенной Миленочкой закончилась?
Д у с я. Так ведь – представилась, говорят, на прошлой неделе хоронили.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Конечно, похоронили, но как? – это, скажу я Вам, была просто чудовищная несправедливость.
Д у с я. О чём это Вы, Екатерина Павловна? Я что-то не пойму.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Так Вы ничего не знаете? Можете себе представить, что её не разрешали похоронить рядом с покойным супругом только потому, что она не была еврейкой. Но мы всё равно обошлись без их разрешения. Как смогли, конечно, своими силами, но похоронили по справедливости…
Д у с я. Да как же так, Екатерина Павловна?? Как же такое возможно? И не побоялись?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ну, что Вам сказать?.. Впервые ночью на кладбище – жутковато было, конечно. Честно могу признаться. Но просто по-человечески, понимаете, Дуся? – я никак не могла поступить иначе. Вооружились мы с моим Эдичком лопатками, взяли фонарики и пробрались ночью тайком вдвоём на кладбище. Там мы с ним и зарыли урну с прахом нашей дорогой Миленочки на могиле рядом с покойным Яковом. Ведь они так любили друг друга и всю  жизнь прожили вместе душа в душу, никогда ни на минуту не расставались. Как же можно было их разлучать? Зато я теперь спокойна за них обоих и совесть меня больше не мучает.
Д у с я. Подумать только – не разрешать жену рядом с мужем в землю покласть!! Хорошо ещё, что Вас никто не видел, Екатерина Павловна. А то – упаси Господь! Беды не оберёшься.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, страшно даже подумать, чем всё это могло закончиться. Но ведь Вы меня понимаете? И не осуждаете, правда? Я так рада, что могу с кем-то поделиться. Только никому об этом не надо рассказывать. Пожалуйста, Дуся, я Вас очень прошу, чтобы вся эта история навсегда осталась между нами. Вы мне пообещайте, что никому никогда об этом не расскажите. (Опускает яйца в кастрюльку и ставит песочные часы).
Д у с я. Не стоит беспокоиться – нема как рыба. А вот Вы, я смотрю, совсем по-другому яйца варите – не так, как моя соседка Лёля. Та ведь как варит? – без часов, а  про себя «Отче наш» читает, и всегда у неё, как надо, получается, – просто удивительно.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. И сколько раз она «Отче наш» читает?
Д у с я. Сколько ей надо – столько раз и читает. Вы это у неё сами спросите, а то я сейчас что-то не припомню: то ли шесть раз, то ли десять… Это, наверное, смотря как варить – всмятку или вкрутую. А можете Вы мне сказать, Екатерина Павловна, как Вы свои лекарства пьёте?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Как все, наверное, а какое именно? У нас с Эдичкой целая аптека на дому. Вся пенсия на одни лекарства уходит.
Д у с я. Я Вам вот что скажу: когда какое лекарство принимаете, всегда надо, когда его пьёте, слова произнести: «благослови, Господи» и сказать «спасибо» ещё и ещё раз…
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Спасибо за лекарство?
Д у с я. Да, и за лекарство тоже – иначе какое от него действие? За всё благодарить надо – иначе ничего не будет действовать. Я бы на вашем месте, Екатерина Павловна, врачам не очень доверяла. Разные случаи рассказывают. А как у Вас с кишечно-желудочным «трактатом»? А то я тут одну травницу знаю. Когда от неё доктора отказались, так она сама себя вылечила, а теперь многим помогает. Но никому не доверяет: сама и травы в горах собирает, и разные настои целебные – всё сама делает. Лучше докторов и профессоров понимает, как людей лечить надо. С того света, говорят, возвращает. Это у неё дар такой.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, учёные головы иногда такое напридумывают. Недавно я читала – очень занятно. Вот послушайте, Дуся. Думаю, Вам будет интересно. Вы, конечно, знаете, что существует не одна, а много версий, от чего скончался Наполеон Бонапарт?
Д у с я. Но откуда мне знать, Екатерина Павловна? Нам об этом в школе на уроках не рассказывали.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Тогда я Вам расскажу. Оказывается, существует не одна, а даже несколько версий: это и туберкулез, и гепатит, и рак желудка и даже намеренное отравление.
Д у с я. Но как такое может быть?!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Оказывается – может. И даже трудно себе представить, сколько во всём мире выскочек защитили диссертации и сделали на несчастном покойнике карьеру. А о Пушкине и говорить не приходится – кормит голубчик не одно поколение критиков.
Д у с я. Значит – Вы со мной согласны.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Не знаю – не знаю, но попробовать можно. Мне всё время очень тяжёлые сны снятся, а иногда кажется, что это вовсе не сны, а путешествия в другой мир, по ту сторону нашей реальности. Мне даже говорить об этом как-то неудобно – только людей пугать.
Д у с я. Так я не из пугливых – всё лучше, если кому расскажете.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Стоит мне глаза закрыть, как какие-то странные существа появляются в моём мозгу и тут же куда-то исчезают. Я думаю, это от давления, наверное. А Вы что на это скажете?
Д у с я. Да что я Вам скажу, Екатерина Павловна? Что я могу сказать? Всегда можно заснуть и не проснуться, – вот так-то… и Вам того желаю – всё лучше, чем много мучиться.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ну, спасибо Вам, Дуся, на добром слове. Славно Вы мыслите – ничего не скажешь, но и то правда… Жизнь на земле послана нам на великие испытания.
Д у с я. А Вы как думали? – мы никто не бессмертные. Но как у нас в народе говорят? «не пошли мне лёгкую жизнь, а пошли мне лёгкую смерть».
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. А знаете, у меня одна знакомая была. Мы с ней ещё с границы дружили, когда Виктор заставой командовал, а потом пропала она куда-то. И повстречались недавно совершенно случайно... Оказывается, она все эти годы много путешествовала и даже тайно у одного тибетского монаха в каком-то монастыре обучалась. Удивительные вещи она мне рассказывала – представляете, Дуся? Она знала день своей смерти. Я только тогда вспомнила, что одна  женщина, которая по соседству с нами жила и всегда к нам на пироги и блины чаёвничать приходила, – наши дети у неё под окнами играли, – как-то раз предложила нам на картах и кофе погадать. И тогда предсказала она моей приятельнице, что судьба далеко её от дома уведёт. И ещё она сказала: «Вижу солнце у тебя над головой – будешь людей лечить, учёной будешь, ясновидящей». Мы, конечно, тогда не очень ей поверили и долго смеялись потом. Я и забыла совсем... а ведь сбылось.
Д у с я. И как такое не запомнить – чудеса да и только.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. И знаете, Дуся перед тем, как снова уехать, она мне тайну моего рождения открыла. «Твоя дата рождения, дорогая ты моя страдалица, – сказала она мне, – в сумме даёт три пятёрки», – кто бы мог подумать!? А это означает открытую дорогу в космос. Она мне так и сказала: «у тебя прямая, открытая дорога в любой космос». Но что это значит – я до сих пор не совсем понимаю… Что меня ждёт? Какие ещё новые испытания уготовлены?
Д у с я. Уж чересчур мудрёно, скажу я Вам, Екатерина Павловна. Только не наше это – про три «пятёрки», не по-христиански, а сатанинское это.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да что Вы, Дуся, – Бог с Вами! Сатана тут вовсе не причем: 5, 5, и 5 – это и есть, оказывается, прямая открытая дорога в космос.
Д у с я. И на что он Вам сдался, этот космос?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Подождите, Дуся, подождите... Вот опять! Вы не слышали сейчас? Кажется, кто-то постучал в ворота? У нас ведь звонок не работает – испортился.
Д у с я. Может Вам опять померещилось??
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Может быть, и почудилось, но я всё-таки довольно отчётливо слышала. Вот опять. Нет, надо пойти посмотреть. Вдруг это Ванечка вернулся.
Д у с я. Всё-то Вы кого-нибудь да ждёте. Вы что же его всю свою оставшуюся жизнь вот так каждую минуту ждать будете?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Конечно, буду – как же мне его не ждать!! Он – моя единственная радость и опора в жизни. Он ведь так далеко, один в чужой стране, где стреляют и гибнут люди. Я только о нём постоянно и думаю. Все только и шепчутся про эти ужасные цинковые гробы, про «красный лотос»…
Д у с я. Да не нервничайте Вы так, Екатерина Павловна. Надо и себя поберечь. Вернётся Ваш внучек и очень скоро вернётся. Сидите уж, а то ведь лица на Вас нет. Я пойду посмотрю, кого это к нам принесло, ворота открою…
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, да! – откройте, пожалуйста.
Д у с я. Ну вот, а Вы волновались. Это почтальон Ашот почту принёс.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Как я могла забыть! Конечно – это наш почтальон. Он всегда в это время дня газеты разносит.
А ш о т. Папаййяя-паапаааййяяя... папааййяя?? Э, какой красывый кошка!! какой красывый сыамскый кошка!!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Здравствуйте, Ашот. Это сибирский кот одних наших добрых знакомых. И зовут его Моисей, или Моша. Оставили они его нам на время. Вот мы все вместе за ним и присматриваем. Видете, у него шерсть какая длинная, а сиамские кошки совсем другие, они гладкошерстные.
Д у с я. У сиамских кошек шерсти вообще нет. Тоже мне, умник выискался. Персидского кота от сиамской кошки отличить не может.
А ш о т. Да как можно без шэрсты? Ва-аай!! Что ты такое гаварыш?? Знаэш, у нас столько много кошэк было – можэт двацать ы дажэ большэ. Я в стэну гвозды бывал, а моя сиэстра на ных туфлы вэшал, чтобы на нашы туфлы не гадылы… Ээ-э, панравылась – да-а?.. смэшно? Нашы кошкы сыамскый – красывый был ы всэгда много шэрсты имэл.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Не буду с Вами спорить.Только это – не кошка, а кот.
Д у с я. А что это ты сегодня такое поёшь? Никогда раньше не слышала, чтобы ты пел – прямо соловьём заливаешься.
А ш о т. Эта я паю «папа я»: у каво папы нет – таму, можэт, я эво атэц буду, а он – этаго не знаэт.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Как же так? Разве можно так своих детей найти?
Д у с я. Свят-свят, кто же так своих детей-то ищет? Как же ты их всех растерял?
А ш о т. Эта мнэ для завэщаня нада – мнэ нада тэпэр всэх сваых дэтэй найты.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. И сколько их у Вас?
А ш о т. Я не знаю. Ты знаэш? Она знаэт? А кто знаэт? Уухх – люблю я эта дэло… Но тэпэр пака всэх сваых дэтэй не найду – нычэво нэ палучу. Мая мать так рэшыл. Мне тэпэр всэх сваых дэтей найты надо. Мая мать, она знаэш, какааяя баагаатая была? Э-ээ, знаэш, сколко к нэй людэй хадылы? Знаэш, сколько падарки нэслы? ы дэньгы, ы колца разные, што на ушы ы што на шэу вэшать, – всио настаящэ нэслы золото «баджахло» – уухх!! Мало ныкаму не пакажется: сэрвызы разные ымпартные, вазы красывые, самавар, кавры бальшыэ на тахта ы на стэнку – тоже нэслы… А эслы кто свадьбу хатэл ыграть ы барана рэзал, тагда много выно прывазыл, сама знаэш, – на сэм сэмэй адавать надо. И нам тоже тагда нэслы. А эсли у каво сын радыться, то тагда карова резать ы на сорок дамов адавать надо. И нам тоже тагда нэслы… Ээ-э!! Мая мать такая мудрая жэнщына была – всё про всэх знала, ныкаво ныкагда не абыжала ы всэм всэгда много добра дэлала. Мая мать всю сэмию нашу, ы роствэныков, ы роствэныков сэмия – всэх всэгда кармыла, всеэм памагала. У нас ныкто ныкагда галодны не бил, как у другых, у каво дыплом ы партфэл бил, – мы всио равно всэгда лушэ ных жылы…
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ваша матушка была на редкость удивительная женщина.
Д у с я. А ты нас часом не дуришь? правду говоришь? Знаю я тебя!! Сболтнуть чаго, да в три короба нагородить – глазом не моргнёшь.
А ш о т. Ваай, зачэм мнэ тэбэ врать? Мая мать у нас вэс убан знал ы всэ, знаэш, как уважалы? Мая мать людям харашо памагать умэла: гадать знала на картах, на глаза ы на рукэ судьбу чытать умэла. Патаму что эио цыганэ учылы, кагда ана савсэм малый рэбионок за табором хадыла, патаму что эио сам радной атэц украл, но патом всио равно бабушкэ абратно адал.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Как интересно Вы рассказывате, а что это у Вас ещё в руке? Я думала, что Вы только газеты нам принесли сегодня или это письмо?… это, наверное, письмо – да? Может это письмо? Мой Ванечка так давно не писал.
А ш о т. Я сэгодня много почта прынэс. Газеты прынэс ы пенсыю... ы пысьмо тэбэ. Вот здэс распысаться надо. (Достаёт из-за уха карандаш и протягивает Екатерине Павловне конверт  с  уведомлением).
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Расписаться?! (Берёт в руки конверт и роняет.) Что это – ПОВЕСТКА?! (Обморок.)
А ш о т. (Поднимает с пола конверт и кладёт на стол перед  Дусей.) Прашу пардону... мадамы!! Позваныт надо, ему доктар надо. А то плохо будет: «матацыкал цыкал-цыкал ы старушкы болшэ нэ-эт....»??! (Выводит, присвистнув,  руладу)

Д у с я. (Хлопочет взволнованно вокруг Екатерины Павловны, брызгает водой в лицо). Екатерина Павловна, Екатерина Павловна, полно Вам, голубушка, – рано Вам ещё уходить!! И никакая это не повестка. (Екатерина Павловна вздрагивает и медленно  приходит в себя, Дуся вскрывает конверт, из которого выпадает  фотография.) Так это же от внучека Вашего весточка, Вы лучше фотографию посмотрите – орден Ванечке дали, и звание офицерское получил. Одним словом – орёл, герой Ваш внучек!!.. Вот расписалась я, а ты, теперь  иди отсюдова, иди, дорогой, – разве можно так человека пугать?!


АКТ ТРИНАДЦАТЫЙ «ЭДИЧКА»

Екатерины Павловна в гостиной строчит новые занавески на швейной машине, под светом настольной лампы. С балкона появляется очень взволнованная Шурочка.

Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (Оборачивается, останавливает педалью строчку). Господи, Шурочка!!. Ты меня напугала, дитя моё, – ты как-то так неожиданно и резко вошла в комнату.
Ш у р о ч к а. Нашёлся твой Эдичка, мама... (Начинает ходить взволнованно по комнате, видно, что она никак не может успокоиться.)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Эдичка нашёлся?! Как я рада. И где же он, Шурочка?! И отчего ты словно сама не своя? Почему ты бегаешь по комнате? Это так не тебя не похоже... С ним что-нибудь случилось, да? Но он ведь жив, я права?
Ш у р о ч к а. То, что с ним случилось, это – не самое главное, мама. Боюсь, что тебя не очень обрадует то, что я тебе должна сказать.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Сердце подсказывало мне, когда он собрался утром пойти за хлебом, что его лучше было не отпускать, что это добром не кончится и что рано или поздно – но он неминуемо должен потеряться. Я так и знала, что с ним что-то случится нехорошее ... ведь его нет уже три дня и две ночи.
Ш у р о ч к а. И не просто случилось, мама. Только ты постарайся не волноваться, потому что я должна тебе сказать что-то такое... что-то совершенно неожиданное и не очень приятное для всех нас.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Что с Эдичкой?..
Ш у р о ч к а. Не могла бы ты воспринять всё, что я сейчас тебе должна сказать, просто как очередную главу из какого-нибудь непрочитанного тобой ещё романа, которые ты так любишь?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Я что-то не могу тебя понять. Его нет, да, Шурочка?
Ш у р о ч к а. Да, мама, его нашли, но его уже нет и – представь себе... его тело прямо из морга отвезли по месту постоянной прописки. Более того, оно побывало в анатомическом театре как пособие для студентов. (Екатерина Павловна встаёт, хватается за сердце, занавески плавно сползают на пол, Шурочка помогает матери присесть на кушетку.) Я принесу тебе валерьяны, мама...
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Нет, постой!! Я ничего не понимаю. Я отказываюсь что-либо понять с твоих слов. Куда и зачем его отвезли?! И что значит по месту постоянной прописки?? Он никогда от нас не выписывался.
Ш у р о ч к а. И что здесь понимать, мама?! У твоего Эдички была ещё одна вторая или, может быть, даже третья или четвёртая семья. И все эти другие семьи... они всегда у него были помимо нас. Там никто о тебе и вообще о нас не знает и знать не хочет. Он, как минимум, двоежонец, и жил все эти годы на несколько домов.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Что ты такое говоришь, Шурочка, дитя моё!? Я не могу в это поверить. Как же так? И... его уже похоронили... Откуда его хоронят?
Ш у р о ч к а. От них.  Но нам там делать нечего, особенно тебе.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. От кого от них? Кто они? И его не привезут домой? Как же так?!
Ш у р о ч к а. Обычная кавказская семья. Да, он называл тебя «звёздочкой» и постоянно стрелялся из-за тебя с папой, но это – как оказалось – ещё ничего не значит. У него есть другая законная жена, кстати, махровая армянка, и там дети, мама, – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Правда, дети возраста Ванечки, так что это скорее внуки, а не дети, но это только лишний раз подтверждает, какой твой Эдичка потрясающий мужчина.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Но Шурочка!! мы зарегистрированы, дитя моё. Мы расписаны с соблюдением всех формальностей... Уму непостижимо. Кто бы мог подумать, что такое возможно!?
Ш у р о ч к а. Не будь столь наивной, мама. Если мужчина захочет, он и не на такое способен, а здесь всего лишь несколько паспортов, зато все жёны законные.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ну, что же – теперь, по крайней мере, понятно, где он пропадал все эти годы. Но зачем он тогда вернулся ко мне… сюда – к нам, в наш дом??
Ш у р о ч к а. А затем, что старый и больной – он уже никому не был нужен. Твой Эдичка прекрасно знал, что ты, мамочка – добрая душа, его никогда не прогонишь и будешь до последнего часа верой и правдой ему служить и пылинки с него сдувать.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Я не могу в это поверить!! – какое бесстыдство, какая подлость.
Ш у р о ч к а. Я тебя понимаю. Но ... не удивлюсь, если окажется, что он ещё и содержал эту семью со всеми своими армянскими чадами за твой, за наш счёт. В той семье никто не работает, но живут они очень неплохо, уж поверь.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Ты была там?
Ш у р о ч к а. Да, я была там. Я только что оттуда, с панихиды.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Но ты, разумеется… но они...
Ш у р о ч к а. Разумеется, мама, я им не представилась. Они не знают и никогда не узнают, что я была у них в доме на панихиде. Я тоже не могла в это поверить и поэтому  не могла не пойти. Только когда я увидела его утопающего в цветах посередине комнаты, среди всех этих женщин в чёрном... Ну, ты понимаешь, надеюсь, – только тогда... (Голос срывается от волнения)
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да-да, конечно, спасибо, Шурочка. Спасибо, дитя моё. Мы должны были это знать. Лучше горькая правда, чем полное неведение. В какое ужасное унизительное положение он нас всех поставил. О чём он только думал?! Какое лицемерие.
Ш у р о ч к а. А он не думал, мама. Там женщины говорили… В общем, надо полагать, что он просто женился на всех своих увлечениях. Такое случается,  хотя тебя, по-своему он любил, наверное, иначе чем объяснить его безумные приступы ревности?!
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Нам этого никогда не понять.
Ш у р о ч к а. Ты же знаешь, я его всегда ненавидела, особенно когда твой Эдичка заставлял меня умываться холодной водой во дворе из-под крана и чинить ему его дырявые носки, когда ты хотела их выбросить. Ведь ты сама никогда не чинила ему носки и даже не замечала штопки. А знаешь, что он делал с Бобой, когда тебе не было дома? Меня он, правда, никогда не трогал, но Боба... если Боба не слушался, он бил его мокрым кручёным полотенцем, и Боба терпел.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. И я ничего этого не знала?! Я бы ни минуту не оставила бы его в нашем доме. Почему вы молчали, Шурочка?? Дитя моё!! Почему вы только молчали?!
Ш у р о ч к а. Мы никогда не говорили тебе об этом, потому что не хотели тебя расстраивать. И потом... честно тебе сказать? Мы всегда боялись твоего Эдичку, потому что он был ревнивым психом и мог обидеть тебя. Вы и так постоянно ссорились, а мы прятались и плакали, и Боба весь дрожал, а я успокаивала его, хотя сама тоже очень за тебя боялась, особенно когда ты уходила топиться на набережную, а твой Эдичка потом бежал спасать тебя... Разве ты не помнишь этого, мама??
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. (С болью в голосе). Как же это несправедливо... Простите меня, меня родные. Я любила изверга, который издевался не только надо мной, но и истязал моих детей!! Теперь я понимаю, что от него всего можно ожидать... Я не могу себе ни на минуты представить, что Боба...?? (Неожиданно задумчиво.) Ты не могла бы дотянуться и достать мне папку с документами со шкафа в моей комнаты? Пожалуйста, Шурочка, если можешь. Я хочу посмотреть свидетельство о рождении Боба.
Ш у р о ч к а. Конечно могу, мама. Как всегда?
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. Да, как всегда – стул и два Шекспира. Мне никак не дотянуться. Я боюсь не удержаться... что-то в последнее время голова часто кружится. (Шурочка уходит в комнату Екатерины Павловны за папкой с документами.) Что же, у каждого из нас свои небеса и своя земля. Чёрт с ним!! …Царствие ему небесное.


АКТ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

«МОНОЛОГ И СМЕРТЬ ЕКАТЕРИНЫ ПАВЛОВНЫ»

Луч света выхватывает в вполоборота укутанную в плед (шаль) фигуру Екатерины Павловны в кресле у камина в гостиной, у неё на коленях раскрытая книга. Голос доносится  откуда-то сверху.
Е к а т е р и н а  П а в л о в н а. «Блажен, кто видел ангела; сто крат блаженнее, кто видел самого себя». Нет, точнее, не у преподобного Иоанна Лествичника, а у святого Исаака Сирина: «Кто сподобился увидеть самого себя, тот лучше сподобившегося видеть ангелов». Это от Аввы Исаака Сирина Слова подвижнические… (Закрывает книгу.) Однако, как странно, как всё это, однако, странно... Мне опять приснился мой старый сон. Сколько раз я видела эту книгу на протяжении моей жизни? И всегда словно чья–то невидимая рука перелистывает страницы. Ни текста, ни картинок – вижу только,  сколько осталось… с каждым разом всё меньше и меньше не перелистанных страниц. Словно ветер времени  листает страницы жизни? Когда мне впервые это привиделось, сколько мне было тогда лет? Неужели 41?...да, надо подсчитать года... Сорок первый – страшно тяжёлый год... А какой был чудесный фильм с Олегом Стриженовым. Удивительно, иногда мне казалось, что мне даже нравится эта книга, но так сомнительно, что это книга моей жизни. Всё – что я любила, всё – что мне было дорого – так далеко теперь от меня. Господи, как одинок человек на этом свете. Но почему так? Справедливо ли?.. Конечно, приходится признать, что мы сами бываем повинны в своих несчастьях. Но почему именно так со мной? Я никогда никому не желала зла, а в результате одни разочарования. Может быть, виной тому мой панический страх причинить кому-нибудь неосторожную боль... Да-да, я всегда боялась... случайно не нарушить словом или чувством или мыслью иллюзорное равновесие в общем-то довольно скучного бытия. Но стоило ли? Всю свою жизнь я ощущала себя словно скомканной изнутри, словно  жила не своей жизнью в каком-то убогом лепрозории, когда боишься свободно чувствовать, не говоря уже о том, чтобы думать. Ведь люди в большинстве своём любопытны и скучны, алчны и даже лишены воображения. Несомненно – так проще и намного спокойнее, но без воображения – любить? Сомнительно?.. Ведь любовь – это дар, которым Всевышний помечает избранников своих, блаженных духом или великомучеников. Только очень смелые духом могут позволить себе любить. Любить – это талант и это всегда опасно. Может поэтому любовь – это всегда радость через страдание. Страсть – страдание: как созвучны эти два слова. Что будет с нами, если у нас отнять наши страдания? Без страданий душа отмирает, потому что только страданиями и живёт душа. Да-да, страдания и есть жизнь души. Но почему можно бояться чувствовать? Не говоря уже о том, чтобы всегда открыто говорить то, что думаешь и – не бояться любить, да – не бояться любить. Это так важно, что всегда невосполнимо. Я словно тот японский самурай, который бессрочно служил своему императору – только на острове любви. Любить – до пожелания смерти ближнему своему, чтобы с твоей смертью не настигла его непереносимая боль и тоска по утраченному... И всё же теперь, когда невозможно никого и ничего вернуть, даже если очень захотеть, остаются маленькие радости жизни: подслушать чей-то радостный смех во дворе или плач ребёнка, задохнуться порывом ветра, ощутить первые капли весенней грозы на своей щеке... Впрочем, и это уходит – всё уходит туда, откуда пришло – в огромную тёплую влажную землю. Когда я стала ощущать её дыхание? Она тянет меня к себе, и это совсем даже не страшно – каждого из нас ЭТО однажды позовёт. Значит, так надо, так должно быть, потому что так задумано свыше. Значит – предопределено. И есть только одно единственное спасение – понять и принять смерть как милостивый дар неизбежного. Но что самое удивительное – люди, да, люди: я перестала различать их, словно вокруг меня театр теней, и все они и всё вокруг меня понарошку, на одно лицо – повторяя друг друга и повторяясь друг в друге. Воробышки, клюющие крошки на балконе и воркующие голуби на крыше, мой мудрый старый кот – все они определенно кажутся мне намного реальней и одухотворенней... И деревья, конечно же деревья – непременно у дорог – осеняющие собой дорогу… Они дают приют вечному страннику и сторожат время тех, кто в пути. Они – нерукотворны. И это как сопричастность бесконечности. Как красив это мир и всё живое в нём. Но человек? – самое не одухотворенное из всех созданий, цепляющийся за иллюзию собственных желаний: ИНСТИНКТ – ИСКУШЕНИЕ – ИЛЛЮЗИЯ. Словно муравьи, словно горох рассыпано по земле. Нет, быть на земле человеком, – наверное, это всё же работа, но только платят за неё в другой валюте. За всё приходится рано или поздно расплачиваться, и только одно не имеет цены и никому не жаль и ни на что никогда никому, кроме тебя самой, не пригодится – это твоя бессмертная душа. Как странно, что нам неизменно светят те же звёзды – в час нашего ухода и в час каждого нового рождения. И на всех одна, но такая разноречивая суть – одна незаживающая кровоточащая рана. Но почему божественная? Причем здесь Бог? Ведь Боги находят своё пристанище внутри нас и так хорошо, так спокойно уходить зная, что они, наши всезнающие Боги, ведут нас – даже если рядом нет никого, кого любишь. Тогда совсем не страшно, тогда всё правильно, потому что рано или поздно – всё равно устаёшь от всей этой суеты сует… Ведь можно устать даже от собственной доброты. А вокруг столько подобно тебе страждущих, столько несчастных, голодных, бездомных, неприкаянно мыкающих по свету… И как же это унизительно, Господи! – я никогда не сумею признаться себе в собственной бедности. Я так безнадёжно устала, что нет больше сил сносить изо дня в день наше нищенское существование. Я не за что никогда не боролась, но я всегда старалась сохранить в себе человеческое достоинство и не уподобляться плагиаторам чужих душ. Есть люди – вёрсты и люди – шажочки. Есть люди – вести и люди – весточки. Хорошо остаться хотя бы весточкой, только обязательно доброй, хотя бы для одного из идущих за нами следом – для того, кто захочет научиться искренне смеяться и плакать, кто не побоится казаться непонятым и смешным, кому удастся несмотря ни на что оставаться самим собой. Однако, сколько всегда вокруг роится душеприказчиков и фарисеев из числа добровольцев, а ведь – хочешь не хочешь – но приходиться жить всем вместе. Жить или существовать? Только ли радоваться жизни? – вкусно поесть, сладко поспать, красиво прожигать дни и ночи, грешить и каяться – нарушая все законы природы. Какие они всё же немилосердные, наши небесные кукловоды. И как только ещё вертится этот мир? Конечно, можно выбрать в промежутке между двумя станциями полустанок – этакое затишье. Но Молох жив, и он всё равно рано или поздно взалкает и упьётся человеческой кровью словно водицей. Подумать только, для чего делаются революции? Понятно, что без них никак нельзя: вскипает волна народного гнева, когда низы не хотят, а верхи не могут жить по-старому. Но тут начинается сущий бедлам и – вверх тормашками весь мир: летят с эшафотов головы, взлетают на воздух храмы, втаптываются в грязь столетиями лелеемые нравственные ценности. Разве не всё равно – кто прав, если партия заканчивается игрой без правил, так что торжество справедливости выглядит как всенародное безумствование новой верой. Но как религия может стать оплотом безнравственности?? Впрочем, ни церковь, ни партбюро – ничто и никогда не сможет заменить человеку совесть. Но пока голова спорит с сердцем – расплачиваться приходиться телом… Что ни говори, а власть – сильнейший наркотик, от него практически невозможно излечиться, так что неудивительно, страх всегда был и будет оставаться наивысшей добродетелью власти. Цивилизация развращает. Плоды современной цивилизации – это самосознание роботов, пришедшее на смену идеалам нравственного самоистязания. Что же остаётся нашим детям?? Какое и где они найдут для себя прибежище?.. ПРЕЗРЕНИЕ – ВЕЛИКОЕ НАСЛЕДСТВО. (Тихо смеётся) Хорошо, что можно позволить себе самую малость… О, конечно, моя слабость, моя тайная страсть – парады: золото погон, аксельбанты музыкантов, церемониймейстер, вдыхающий воздух в движения молодых, упруго тренированных тел, – о да! и барабаны... эти безумные барабаны и восхитительные медные трубы, валторны, литавры. Когда можно плакать от восторга – до замирания сердца. Только на параде забываешь обо всём и просто наслаждаешься маршем... (Тихо играет музыка, сцена погружается в темноту, пауза, появляются Ирочка с двумя наперебой щебечущими подружками, останавливаются, у Екатерины Павловны странно наклонена голова.)
И р о ч к а. Тс-тс...Тише, девочки.
П е р в а я  п о д р у ж к а. Как тихо… Она что у тебя – не дышит?
И р о ч к а. Просто она ещё очень слабая.
В т о р а я  п о д р у ж к а.  Давайте подойдём поближе.
П е р в а я  п о д р у ж к а. Может, она умерла?
И р о ч к а. Ну вот ещё, – она просто любит здесь посидеть около камина и почитать, а потом засыпает.
П е р в а я  п о д р у ж к а. Но она что-то сказала, когда мы вошли. Что она сказала? Ты не слышала, что она сказала?
В т о р а я  п о д р у ж к а. Да, она что-то очень тихо повторила несколько раз.
П е р в а я  п о д р у ж к а. Мне показалось, что она сказала «… как здесь шумно».
И р о ч к а: Она права – нам всем не хватает тишины.
П е р в а я  п о д р у ж к а. Она так ото всех, наверное, устала... там ей должно быть спокойнее.
И р о ч к а. Конечно – она могла устать. (Ирочка тихо склоняясь над Екатериной Павловной, плачет)
В т о р а я  п о д р у ж к а. Надо поднести к губам зеркальце.
П е р в а я  п о д р у ж к а. Зачем? Мы все это видели.
В т о р а я  п о д р у ж к а. Да, я тоже это видела: маленькое бледное облачко, которое вылетело в окно.

П е р в а я  п о д р у ж к а. Это всегда так бывает, ты не знаешь?

В т о р а я  п о д р у ж к а. Не знаю, но это, наверно, то самое.

П е р в а я  п о д р у ж к а. 25 грамм?

В т о р а я  п о д р у ж к а. Нет, она говорила 21 грамм, а не 25 граммов.

П е р в а я  п о д р у ж к а. Разве не 9 граммов?

В т о р а я  п о д р у ж к а. Да нет же, 9 граммов весит пуля. А это взвешивали в стационарах у тех, кто в больнице. Я точно знаю.

П е р в а я  п о д р у ж к а. А разве это не грех?

В т о р а я  п о д р у ж к а. Ну, я не знаю, с согласия родственников, наверное.

П е р в а я  п о д р у ж к а. Она любила нам загадывать загадки.

В т о р а я  п о д р у ж к а. Там ей должно быть спокойнее. А ведь она даже не задыхалась.

П е р в а я  п о д р у ж к а. Главное – вовремя выдохнуть.

И р о ч к а. Бабушка заснула... Она больше не проснётся.


АКТ ПЯТНАДЦАТЫЙ «ПАСХА»

Пасха. В гостиной празднично прибрано: ваза с фруктами, куличи, верба, крашеные яйца. Шурочка достаёт из буфета посуду, расставляет на столе тарелки, стаканы, раскладывает салфетки, ей помогает  Дуся.
 
Ш у р о ч к а: Ну и как тебе, Дуся, результаты выборов? Помню, ты раньше всегда голосовать ходила и даже наши бюллетени в урны кидала.
Д у с я. Да какие там выборы? Меня только один вопрос мучает. Так и хочется у нашего правительства спросить: что дальше – жить или помирать будем? За свет платить надо? – надо. За воду платить надо? – надо. Хорошо, вас не отключают. А мне что прикажете делать? Мне, к примеру, платить нечем. Даже на керосин денег нет. Я не жалуюсь, можно и при свечах, конечно, – не привыкать. (Машет рукой.) Но на всё ведь денежки нужны. А откуда их взять? Телевизор уже несколько лет, как не работает. И  газа тоже нет – не успели провести, значит... Да что там говорить! И краны текут, а стены? Ведь какие у меня стены и потолок – что в коридоре, что в спальне? Домоуправление обещало отремонтировать и трубы сменить: сто лет ждать – не дождёшься. Соседи заливают, словно в каменном веке живу. А ещё зимой, когда по лестнице в темноте спускалась, так ведь не удержалась и упала.  Хорошо ещё, что закрытый перелом, но всё равно рука теперь плохо слушается... Очень я слабая стала, трудно дом в чистоте держать, а помощи ждать неоткуда. Я понимаю, конечно, у всех своих забот хватает – не до меня. Хорошо ещё, что Вы не забываете, заглядываете, а то бывает и словом обмолвиться не с кем.
Ш у р о ч к а. А я по жизни фаталист-пофигист, потому что  ничего изменить невозможно. Не в наших это с тобой силах, Дуся.
Д у с я. Куда только мир катится? А народ–то всё прёт с флагами да  с мордобоем – впрямь как в старые времена. Мало никому не покажется.
Ш у р о ч к а. Так это ведь в России – там места много, есть где разгуляться, и времени оттого навалом. Взбаламутится народ, а потом опять на круги свои. Пока не поймут, что силой силу не перешибёшь.
Д у с я. А я  так скажу: они там в России нашей жизни совсем не понимают – куда им там. (Появляется раскрасневшаяся Ирочка.)
И р о ч к а. Привет, Дуся. Христос воскрес!!.
Д у с я. Воистину воскреси. (Троекратно целуются.)
Ш у р о ч к а. Ну как прошло свидание? Интересный был фильм?
И р о ч к а. (Взбудоражено, почти резко). И отчего он только так тебе мил, этот – как его, патологоанатом, скажи, мама?!
Ш у р о ч к а. Он действительно очень милый, обходительный, вполне приличный молодой человек. За ним любая женщина будет чувствовать себя как за каменной стеной.
Д у с я. (качает головой). Таких женихов в наше время поискать надо.
И р о ч к а. Да никакой он мне не жених. Почему никто не хочет меня понять? А ты, мама, ты даже не стараешься меня понять. Здесь вообще особый случай. Я с ним и дня под одной крышей не проживу, слышишь? ни дня – ни часа. Меня от него воротит. Мало того, что целый день в морге в кишках копается, он ещё мнит о себе невесть что – весь из себя сплошной выпендрёшь, да и только!! Ему даже никакая лоботомия не поможет.
Ш у р о ч к а. Да за что ты только на него взъелась? Подумаешь – патологоанатом!! так ведь не хам какой, не враль. Чем он тебе только не угодил? И это после первого приглашения в кино?
И р о ч к а. Да, после первого и последнего.
Ш у р о ч к а. Тогда, может быть, ты хотя бы объяснишь, что между вами произошло?
И р о ч к а. Ничего не произошло. Что ты хочешь, чтобы я тебе объяснила? Ты сама не чувствуешь, как от него воняет??
Ш у р о ч к а. Что ты такое городишь?? Только не фантазируй, ради бога!
И р о ч к а. Да, от него воняет – это запах морга и ...потных мужицких ног. Как ты только могла не почувствовать? Я чуть не задохнулась от него в кинотеатре.
Ш у р о ч к а. Может быть, он не успел переодеться и принять душ после тренировки? Ты не подумала об этом?
И р о ч к а. И что с того? Уверена, что он ещё и храпит по ночам, и вообще ни на что больше не способен. Он, чтобы ты знала, – вообще не джентльмен и не мужчина, он – пата-Лого-анатом!! Это призвание такое – им родиться надо. Это, это...  даже хуже, чем гей.
Ш у р о ч к а. Ну, это уже слишком. Я давно знаю его семью – это очень приличная, интеллигентная семья. И потом – мужчину надо воспитывать.
Д у с я. (Качает головой). Так можно и в девках остаться. Я вот по себе знаю, каково это одной одинёшенько особливо на старости лет-то куковать. В этой жизни одиноким ох!! как нелегко приходится.
Ш у р о ч к а. (С ужасом.) А это ещё что? Что ты сделала со своими руками? Откуда эти ужасные татуировки??
И р о ч к а. Не сердись мам, мне нравится, и все ребята завидуют. Это – обалденно круто!!
Д у с я. Это такая нынче мода пошла–молодёжь совсем с ума опсихела.
Ш у р о ч к а. (Осматривает обе руки). Но у тебя разные имена на руках. Покажи немедленно грудь!! Там тоже?? Что означают эти иероглифы? О боже, Ирочка!! Ты вся разрисована!! И это НАВСЕГДА – понимаешь?!
И р о ч к а. (Одёргивает руки и прячет за спину). Конечно, навсегда, мам. Я так и хотела, чтобы навсегда, потому что я их обоих люблю: они двойняшки.
Ш у р о ч к а. (Очень тихо и обескуражено). Ты хоть понимаешь, доча, что ты с собой сотворила?!
Д у с я. Ну и ну!! Ну и дела... (Слышна сирена скорой помощи и звук подъезжающей машины.) А вот и гости пожаловали.
Ш у р о ч к а. Это, наверное, Манон с мужем. Она боится ездить на такси, и он возит её на скорой помощи. Они звонили, что обязательно придут, собирались навестить нас на пасху.
И р о ч к а. А я думаю, их твой бывший прислал. Всё по тебе вздыхает, успокоиться никак не может от того, что Боба его послал куда подальше. Настоящий елейный пузырь. Сколько раз он делал тебе предложение?.. (На балконе появляются Федотий Феодосиевич  и Манон.)
Ш у р о ч к а. Может, мы не будем развивать эту тему при посторонних?
И р о ч к а. Согласна, не будем.
М а н о н. (В руках у неё верба и красивая белая лакированная сумочка). Христос воскреси!!.. Гостей принимаете?
Д у с я. Ш у р о ч к а. И р о ч к а. (Наперебой). Воистину воскреси!! (Христосуются.)
М а н о н. (Протягивает Шурочке вербу). Это верба для вас, мы сегодня осветили её в церкви Святого Пантелеймона Целителя. Мы так рады снова встретится с вами в такой чудесный день.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. (Останавливается посередине комнаты с двумя бутылками шампанского и с большой перевязанной ленточкой коробкой, в которой обычно продаются торты и на которой сверху красуется кулич, раскатисто басит). Со святым праздником Христовым, дамы. (Христосуются.)
Ш у р о ч к а. Спасибо, Манон. (Передаёт вербу Дусе, которая уходит за водой на кухню и, вернувшись, ставит вазу с вербой на буфет.)
М а н о н. Чтобы никто не болел, и все всегда были в этом доме здоровы и счастливы.
Ш у р о ч к а. Спасибо, Манон.
М а н о н. И мы не с пустыми руками к вам. Феодий, ставь всё на стол.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Слушаюсь, «Ваше легкомыслие». А где же мужское содружество этого дома?
Ш у р о ч к а. Мужское содружество будет попозже.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Вот и славно, а то как же мне одному в кругу стольких дам разговляться??
М а н о н. Я должна попросить прощение, но мне нужно привести себя в порядок. Куда я могу пройти?
Ш у р о ч к а. Конечно, конечно, Манон. Какие могут быть проблемы. Ирочка, проводи, пожалуйста, тетю Манану. Ты знаешь – куда.
И р о ч к а. Я Вас провожу, тётя Манана. (Уходит с Манон в сторону комнаты Валентины.)
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. (Весело). Вам привет и поздравления от нашего общего друга Михаила Никанорыча. Он извиняется, что не сможет сегодня составить нам компанию – страдает, несчастный, радикулитом. Вот ведь как, – записался на курсы вождения, а в машине его и  продуло. Весна, погода ещё не устоялась.
Ш у р о ч к а. Какая жалость. Надеюсь, он скоро поправится и не будет больше страдать. А Вы присаживайтесь к столу, Феодий.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. (Садятся за стол, со смешком). Да, собирается купить себе иномарку, наш Михаил Никанорыч, и всё по Вас вздыхает. Может, осчастливите бедолагу, Александра Валерьяновна? А то ведь так никакого интереса у него к жизни больше не наблюдается.
М а н о н. (появляется вслед за Ирочкой, вся обвешанная драгоценностями, Дуся охает, прикрыв рот рукой, Шурочка с недоумением наблюдает за происходящим). Ну как? Блеск?! Я вас всех удивила? Мне правда подходит?.. (Приближается к Шурочке.) Мы сегодня даже боялись на своей машине ехать, и Феодий взял служебную. Как говорится – от греха подальше. Это всё он!! Хотите посмотреть поближе? У меня с собой три моих самых любимых комплекта. Я сейчас надела своё бриллиантовое колье и браслет с серьгами, но потом могу показать, у меня жемчужный комплект тоже с собой, и изумрудный. Правда, чёрного жемчуга у меня пока нет, но Феодий обещал на наш юбилей.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Что значит, нет? Если нет – обязательно будет, нам иначе никак нельзя.
М а н о н. Представляете, для него просто не существует слова «нет». Ведь мы уже тридцать лет вместе, но он не устаёт меня баловать. Он такой упрямец. Я никак не хотела соглашаться выходить за него, и мои родители были против – он тогда только ординатуру заканчивал. Он был из-за этого в таком отчаянье, что даже пытался себя отравить, но успели, спасли, слава богу!! хотя еле откачали. Так что пришлось мне идти с ним под венец. Любовь – никуда от неё не деться.
Ш у р о ч к а. Вы просто потрясающе выглядите, Манон. Прошу всех к столу, пожалуйста.
И р о ч к а. (С восхищением). Правда, тётя Манана, – обалдеть можно. Вот это круто!!
Д у с я. А я помню, Екатерина Павловна рассказывала, что у неё ещё подарок от царя Николашки оставался – браслет рубиновый.
И р о ч к а. Да, я тоже помню, бабуленька рассказывала. Правда, мама?
Ш у р о ч к а. (С грустью). Маме пришлось его продать во время войны. Жалко было расставаться, но пришлось...
Д у с я. Что и говорить, тяжёлое было время – не до баловства было, так что по большому счету мы все ей обязаны, что выжили. Я так скажу: Екатерина Павловна человек была особенный, необычайной силы и воли человек, а какой красоты была женщина.
И р о ч к а. Тётя Манана, а Вы когда в театр ходите, все наверное на Вас, а не на сцену смотрят?
М а н о н. Ну, что то, девочка, куда я могу ТАК пойти? Я дорожу своим мужем. Это лишнее!!
Ш у р о ч к а. Раз у Вас намечается юбилей, предлагаю начать пить шампанское. Дуся нам поможет с куличами.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. (Открывает шампанское и разливает по бокалам.) И первый тост – за всех влюблённых.
М а н о н. (С любопытством). А Вы не знаете, Шурочка, как удалось вашей соседке, что живёт напротив через дорогу, так похудеть? Я даже не сразу её узнала. Мы её по дороге встретили, когда подъезжали к Вашему дому.
Ш у р о ч к а. Говорят, она никому не хочет раскрывать секрета своего «скоропостижного» похудания.
М а н о н. Но ведь Вы, наверное, близко с ней знакомы? Может быть, она Вам по-соседски открылась?
И р о ч к а. Мама не будет знать, тётя Манана. Её такие вещи не интересуют, зато я знаю. Только Вы меня не выдавайте, хорошо? а то она случайно мне проговорилась.
М а н о н. Клянусь богом, девочка, и святыми угодниками!! (Торжественно.) Все тайны мира я унесу с собой в могилу. Ты ведь мне веришь?!
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Только вместе со мной, «Ваше легкомыслие».
И р о ч к а. Конечно, верю, тётя Манана. (Интригующе.) Я слышала, как она говорила, что её одна оперная дива научила, которая... даже в кадр не помещалась из-за своей нештатной комплекции, понимаете?..
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. (Показывает руками габариты.) Чего тут не понять? – ясное дело: женщина – колоратурное сопрано – в телевизоре не помещалась.  Эх-ма!!..
И р о ч к а. Это уголёк ей помог, тётя Манана. Только благодаря ему ей удалось героически ужаться до кадрового стандарта.
М а н о н. Так ты говоришь, девочка, – уголёк? Это который в аптеке продаётся?
И р о ч к а. Ну да, обыкновенный активированный уголь, в аптеке продаётся. Надо только принимать столько таблеток, сколько Вам лет, утром и вечером напополам.
Д у с я. Что же это получается? Если мне 70, то это значит 70 таблеток за раз на день?? Да у них, наверное, и в продаже столько нет. Да ни одна аптека никому столько отпускать не станет.
Ш у р о ч к а. А ты не преувеличиваешь, девочка? Может, ты что-то путаешь?
И р о ч к а. В этом-то вся проблема – в его количестве. Но зато действует этот способ безотказно: активированный уголь – он вроде как... наждачная бумага – полностью чистит кишечник и удаляет все шлаки из организма.
М а н о н. (Задумчиво). Подумать только!! Надо будет испробовать... Как ты думаешь, Феодий, мы сможем обратиться к твоему приятелю,  чтобы он постарался для нас?
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Думаю, никаких проблем. Ты же знаешь, «Ваше легкомыслие», – чего только твоя душенька ни пожелает.  Хоть звёздочку с небес... Будет сделано «уин момент».
М а н о н. Кстати, с нами произошла одна пренеприятнейшая история, и всё из-за одной какой-то несчастной банки сгущёнки. Феодий очень дешево отоваривался на каком-то складе и раз в месяц всегда привозил домой пару ящиков про запас. А я, знаете ли, дала себе обет никогда никому ничего не давать задарма. Сами понимаете – всегда надо держаться подальше от халявщиков, а то ведь от них потом отбоя не будет. Так вот, в тот раз, когда Феодий шёл по лестнице с ящиком, его увидела наша соседка, пенсионерка. Ни детей, ни мужа у неё не было, и жила она на одну пенсию, нуждалась, конечно... И я имела глупость подарить этой старой попрошайке баночку сгущёнки – так просто отдала и ни копейки денег с неё не взяла – пожалела. А теперь догадайтесь, что произошло!! Тот склад вскоре после того закрылся, а заведующего вообще посадили. Он, говорят, аварию сделал: ночью за рулём заснул и сбил кого-то из парламента, а сгущёнка и вовсе поднялась в цене, так что Феодий ни одной банки не смог нам уже больше дешево раздобыть. А  старушка эта всё равно умерла недавно, и в квартиру её вселились то ли китайцы, то ли турки. Мы даже не знали, когда и где её похоронили. (Неловкая пауза.)
Д у с я.  А я вот что рассказать хочу – меня послушайте. Это всем интересно будет. У нас по соседству почтальон живёт. Ашотом звать. Он всё своих детей искал, искал, да и отыскал–таки, наконец, – Амалией зовут. Не успел он её найти, это самая дочь сбежала с сыном сапожника с Пожарного переулка.
Ш у р о ч к а. Тот переулок давно переименовали. Это теперь улица Самтавийская.
Д у с я. (Отмахнувшись). Говорят, вчера вернулись из свадебного по Европам. У них там родственников не счесть – и  в Голландии, и во Франции, и даже в самой Англии.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Да, это вам не хухры-мухры. Но он езид или курд, наверное, этот ваш Ашот. Таких везде в Европе запросто на постоянное жительство принимают. Считается, что у них нет исторической родины.
Д у с я. Не знаю, как насчёт родины, а только вернулись они оба и багажа одного сколько напривозили, что говорят, доплачивать пришлось по 20 фунтов англицких за каждый килограмм. Это что же получается? Каждый килограмм ихнего багажа как моя пенсия. Вот такие деньги у простого почтальона имеются, а он свою собаку голодом морит, одним хлебом кормит, так что сука его весь тупик загадила.
М а н о н. Не всем же эмигрировать, а за границу можно и на отдых ездить. Мы с моим Феодием почти везде уже побывали: и на Кипре, и в Египте, и в Болгарии. Эти летом на Мальорку собираемся. Да, дорогой?
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. А как же, «Ваше легкомыслие». Обязательно съездим. Может быть, и Вы к нам присоединитесь, Александра Валерьяновна?
Ш у р о ч к а. (Торопливо). Нет-нет, это совершенно исключено – у меня работа, и в этом году меня просто неким будет заменить.
И р о ч к а. (разочаровано). Ну, мамочка...
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. И Михаил Никанорыч к нам тоже тогда присоединится.
Ш у р о ч к а. Нет, спасибо. Может, как-нибудь в другой раз. По правде говоря, у нас несколько другие планы на лето. Боба давно мечтает прикупить небольшой участок где-нибудь поблизости от города. Ведь вы знаете, у него золотые руки. И они с Ванечкой могли бы всё там сами прекрасно обустроить.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Тогда будем ждать, когда пригласите на новоселье.
М а н о н.  Обожаю завтрак на траве.
Ш у р о ч к а. Обязательно всех пригласим, но пока рано об этом говорить. Пока это только прожекты.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Тогда за прожекты!! И будем оптимистами.
М а н о н. А где же ваши мужчины?
Ш у р о ч к а. Да, они что-то запаздывают сегодня.
Д у с я. А вот в Англии, говорят, англичане своих сук и кобелей так уважают, что собачье дерьмо на улицах и в парках за ними сами хозяева убирают, а даже специально для этой цели ящики устанавливают, вроде наших почтовых, которые раньше были, когда почта работала. Так что прогуливаться там спокойно можно, не опасаясь вляпаться, – вот так-то…
М а н о н. Мы пока в Англию ещё не ездили. Я, конечно, верю, если правда то, что Вы рассказываете. Но там  у государства, надо полагать, другие возможности.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Да, они там буржуины все с жиру бесятся. Им бы нашей жизнью пожить – не до собачьего дерьма было бы. Но я так понимаю, что разницы между английской сукой и нашей отечественной никакой.
М а н о н. (Наигранно весело). Лучше, догадайтесь, какая разница между нашим и европейским голубем?
Д у с я. (Рассердившись). Да полно Вам такие глупости спрашивать? Знать не знаю и знать не хочу. Никакой разницы – всё одно летают себе. Ну и пусть летают. Вот балкон мне вечно гадят – цветы не могу на воздух вынести.
И р о ч к а. А я уже догадалась: когда взлетает наш голубь, то его невозможно разглядеть за облаком пыли, которую он поднимает. Это проблемы нашей экологии.
М а н о н. Правильно, девочка. В других городах голуби разгуливают на площадям и в парках прямо под ногами, и люди их с ладоней кормят… Мы когда ездили по Европе, то я своими глазами видела, как там дороги шампунями моют и улицы пылесосят.
И р о ч к а. Блеск. Хочу в Европу.
Ш у р о ч к а. Я за всю свою жизнь в нашем городе только один единственный раз видел моечную машину, и что самое удивительное – в проливной дождь.
Д у с я. А я недавно тоже видала – накануне выборов. И после этого ни за кого не пойду голосовать. Сплошной обман эти выборы – дармоеды все... рвутся в политику, чтобы власть захапать, а у самих  от этой самой власти руки в крови.
Ш у р о ч к а. Так ведь сразу ничего само собой не сделается. На всё время надо. Но наше правительство, видно, старается: дороги построили, площадки для детей, дома покрасили, фонтанчики, свет дали – это всем нам в радость.
Д у с я. Свет дали, а платить нечем. Сны и те украли, по ночам спать невмочь.
И р о ч к а. Гитлер тоже дороги строил, а его имя теперь в Германии произносить стыдно.
Ш у р о ч к а. Но при чём тут Гитлер? Может, всё-таки не надо сегодня о политике. Это всё наша Дуся успокоиться не может, что пенсия у неё маленькая.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Обязательно поднимут пенсию, вот увидите. История за один день не делается. Здесь столетия нужны, чтобы государство поднялось.
М а н о н. А Вы знаете, Шурочка, моя родная прабабка была третьей любимой женой Шамиля. Правда, он её похитил и потом повсюду возил с собой, так что мы даже не знаем, где её могила.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Разрешите, дамы, поднять бокал и произнести мой любимый тост о белой и красной розе?!
М а н о н. Мы ему разрешаем?
Ш у р о ч к а. Конечно, конечно, Манон.
И р о ч к а. Разрешаем.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Слушаюсь и повинуюсь. И так: росли в одном прекрасном саду две розы, белая и красная, но садовник умер, и некому стало поливать сад. Тогда решили они отправиться к морю, чтобы напиться. Долго пришлось им идти, и когда они находили по дороге родник, то красная роза оставляла каждый раз по лепестку, чтобы ей дали напиться, но белая роза не хотела оставлять свои лепестки и продолжала терпеть жажду. И так долго они шли, пока не пришли, наконец, к морю. Но белая роза по дороге засохла, а на красной не осталось ни одного лепестка. Я хочу поднять мой бокал за молодость и за садовника, чтобы он вечно поливал свой сад и чтобы вечно росли в том саду самые прекрасные розы. (Манон с восторгом хлопает в ладоши.)
Д у с я.  Что-то уж больно для меня мудрёно.
Ш у р о ч к а. Это философский и, конечно, очень красивый тост, но мне почему-то стало грустно. В жизни так мало прекрасных садов и верных садовников.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. (Встаёт из-за стола и целует руку Шурочке.) Я искренне рад, если мой тост Вам понравился и запомнится, Александра Валерьяновна. А теперь разрешите откланяться. Нам ещё предстоит нанести визит по случаю праздника моим родителям. Святое дело.

М а н о н. Да, конечно, святое дело. Тогда я должна срочно привести себя снова в порядок и приготовиться к следующему визиту.
И р о ч к а. Пойдёмте, тётя Манана, я Вас провожу.
М а н о н. Пойдём, девочка. (Уходят в сторону комнаты Валентины.)
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Надеюсь, Вы поняли мой намёк, Александра Валерьяновна: каждой розе нужен садовник. Надо только решиться. Заботы заботами – я это понимаю, конечно, но живём мы ведь с вами всего один раз на свете. Не надо и себя забывать.
Ш у р о ч к а. Всё было просто чудесно, дорогой Феодий. Но, извините, я не хотела бы с кем бы то ни было обсуждать мою личную жизнь.
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. О, Вы меня не так поняли. Это просто совет старшего друга Вашей прекрасной семьи, которую мы все очень любим.
М а н о н. А вот и снова я – «Ваше легкомыслие». И – конец варьете. Так ты готов, Феодий?
Ф е д о т и й  Ф е о д о с и е в и ч. Я всегда готов, «Ваше легкомыслие».
М а н о н. Мы удаляемся. Не грустите без нас, Шурочка. Мы теперь мы обязательно ждём Вас к себе в гости. Пожалуйста, запросто приходите. Мы всегда рады видеть своих друзей.
Ш у р о ч к а. Спасибо за приглашение, Манон. Всего вам доброго. (Федотий Феодосиевич  с Манон торопливо уходят.)
И р о ч к а. (После паузы). Мама, а у Манон дети есть?
Ш у р о ч к а. Нет, детей у них, насколько мне известно, нет, никогда не было и не будет.
И р о ч к а. А если у них нет наследников, то кому достанутся все эти драгоценности?
Ш у р о ч к а. Никому не достанутся. Пирамиду он ей не построит, но мне это даже как-то неинтересно вовсе. У нас своих проблем хватает.
Д у с я.  А  имя-то у мужа ихнего не русское что ли?..  Не тебе  Федосий, не тебе Федотий – курам на смех.
И р о ч к а. Так ей и надо, жадюге этакой, – старушку она пожалела. Как бы ни так!! Подлая жадина... (Делает пируэт и реверанс вслед Манон, поёт песенку из мультфильма.)
Жизнь моя жестянка,
живу я как в болоте,
а мне летать, а мне летать,
а мне летать охота...

Ш у р о ч к а. (Задумчиво.) Ты права – до безумия жадная женщина. Это у неё это как болезнь. Знаешь, она как-то мне призналась, что панически боится тараканов. Они, должно быть, наводят на неё мистический ужас... Кстати о тараканах – они ползут к нам от соседей на газ. И я никак не могу взять в толк, что сказал тот мастер, который приходит к нам сегодня утром?
И р о ч к а. Мамочка, он сказал, что не может и не хочет заделывать нашу стену между кухней и проходом в ванную комнату. Он сказал, что это живая стена, и что ему никогда не приходилось перегораживать «живые» стены... Короче: он отказался у нас работать. Ты же сама говоришь, что у каждого свои тараканы.
Ш у р о ч к а. Что за абсурд? Что ты такое городишь: откуда здесь взяться «живой» стене? И как такое вообще возможно? Я впервые слышу, чтобы были «живые» и «мёртвые» стены. Он что сектант? И почему он объявился на пасху, когда мы его неделю назад вызывали?
И р о ч к а. Он не сектант – он цыган. Он представитель другой цивилизации. Но я тоже против. Потому что я тоже теперь это чувствую: это как «живая» – «мёртвая » вода.
Ш у р о ч к а. Ты давно не в том возрасте, когда верят в сказки, но если это цыган, то тогда какой же он мастер? Они не любят работать.
Д у с я. Они все воры и обманщики. Вам от него избавиться надо, а то ещё порчу какую наведёт или утянет чего-нибудь из дома.
И р о ч к а. И ты тоже баба Дуся, как мама. Вы всегда подозреваете всё самое худшее и никому не верите. Как вообще так можно жить?
Д у с я. Как можно жить? Вот так и живём, скажешь тоже... Стемнело... Надо свет зажечь, а то пасха, а мы здесь в темноте сидим, да ещё и препираемся весь вечер, – непонятно о чём спорим, когда и спорить не о чем. Грех это.
Ш у р о ч к а. Да, конечно, Дуся. Но мне надо немного прийти в себя после визита этих людей. Давайте зажжём свет.
В а н е ч к а. (Слышны шаги, на балконе движение и видно, как приближается какой-то свет, с порога слышен голос Ванечки, следом за ним появляется Борис, у него в руках высокая зажжённая свеча.) Не надо зажигать свет. Это мы, мама. Мы только что с аэродрома. Мы вам святой огонь принесли – прямо из Иерусалима.
Б о р и с. Народу тьма тьмущая, и все через головы друг друга тянутся. Это Малыша друзья постарались, так что мы смогли к самому трапу самолёта протолкнуться. Они сегодня в аэропорту всю ночь охранниками дежурят. Повезло нам.
Ш у р о ч к а. Теперь мы сможем зажёчь пасхальные свечи. Какие же наши мужчины молодцы!!..
Д у с я. (Крестится на огонь). Христос воскрес, мои дорогие. Христос с нами.
И р о ч к а. В а н е ч к а: Воистину воскреси!! (Христосуются.)

               
1983 - 2010 гг.