От автора: эта миниатюра была написана после просмотра фильма «Дафна» - стилизованной биографии знаменитой писательницы Дафны дю Морье. Картина эта, по совершенно необъяснимым причинам, вызвала во мне сильнейшую досаду и повергла в глубочайшую депрессию на весь следующий день. Тем не менее, возникли какие-то чувства, которые органично легли на бумагу, превратившись в слова, и теперь живут сами по себе, не связанные со мной, и ни чем от меня не зависящие.
В момент моего рождения я был бесконечным, как целая вселенная.
Но потом доктор перерезал пуповину, и я потерял часть себя. Осознание данной потери было столь ощутимым, что я расплакался, и не мог успокоиться до тех пор, пока не получил материнскую грудь.
Мои глаза были так слабы, а руки так неумелы, что мне приходилось зависеть от совершенно чужих мне людей.
Нянечка пришла сменить пеленку и наклонилась слишком близко. Достаточно близко для того, чтобы я смог сфокусировать свой взгляд на ее темных зрачках, окаймленных светлой радужкой цвета, которого я еще не знал. И я упал в их темноту, которая подобно гигантскому водовороту засасывала меня все глубже, глубже, пока я не очнулся в паутине ее серых мыслей. Они были похожи на огромных червей, перекатывающихся друг через друга, пожирающих волю и время. Я испугался, что они поглотят меня по ошибке, и снова заплакал. Нянечка подхватила мое обмотанное тело и понесла матери. Я лихорадочно пытался выбраться из ее глаз, было очень неуютно оставаться в той серости, но не мог. Она покинула палату, и часть меня никогда не вернулась обратно. Я навсегда потерял ту часть.
Кусок за кусочком, атом за атомом, кислород, окружающий все вокруг, пожирал мое сознание. Я терялся в руках врачей, в дырочках больничных пуговиц, в квадратах солнечного света, отражающихся на кафельном полу. Когда кто-нибудь брался укачивать меня, казалось, что я размазываюсь по пространству, оставляя в нем лоскутья самого себя.
Моя старшая сестренка Ребекка – единственных человек, который осознавал эту мою беспомощность. Пытаясь сохранить меня, она завязывала мне глаза, затыкала ватками уши и всегда укрывала одеялом до самых бровей. Кажется, моим родителям это не совсем нравилось, но я не помню точно, потому что был еще совсем мал, когда их не стало.
Мы остались вдвоем – пара беспомощных детей, оставленных на попечение престарелой тетушки и друг друга.
Тетя была, в общем-то, добрым человеком, хоть и недалеким. Не могла понять того, что в этом мире является важным, а что – нет. Эта вечная война, между желанием сестры защитить меня от распада и упорством тетушки рассеять меня по миру, не прекращалась ни на миг.
Однажды тетя купила к ужину сырных булочек. Они были длинные, светлые и очень хорошо пахли. Мы сели за стол, разлили по стаканам молоко, и я надкусил одну из булок. Дальнейшее вспоминается мне смутно, в свете слабых вспышек зрения. Я увидел несколько коридоров, которые сыр, расплавившись внутри, образовал в тесте из кукурузной муки. Меня тут же увлекло в один из них, по всем этим бесконечным переходам и тупикам, где стены сужались, подобно какому-то искусственному пищеводу, или вдруг расступались колодцами и округлыми нишами. Меня затрясло от странного внутреннего холода, а откуда-то снаружи громовыми раскатами доносились крики тетушки:
- Приступ! Приступ!
Стены стремительно облепили меня. Запах теста стал невыносим. Эта дрянь забивалась в ноздри и слуховые каналы, мешая дышать и понимать происходящее.
Позже, ночью, утомленный от уколов и сильнейшего физического напряжения, я лежал в своей кровати, с ужасом представляя ту часть меня, что никогда не сможет вернуться обратно.
Ребекка скользнула в мою комнату, тихо прикрыв за собой дверь. Ее ладошка коснулась моих влажных висков, заправила непослушные пряди за уши.
- Я кое-что принесла.
Я заинтересованно приподнялся и замер: она держала в руке мою надкушенную булочку. Ту, в какой-то части которой я все еще сидел, охваченный ужасом.
- Не бойся, братик. Я помогу тебе.
Она начала отщипывать крохотные кусочки и есть их. Испарина покрыла мой лоб. Я содрогнулся.
- Скажи мне, когда я должна остановиться.
Медленно, сантиметр за сантиметром, стены моей тюрьмы разрушались, обнажая уязвимую точку части моего сознания. Вот она отщипнула тот самый кусок. Я схватил ее руку, мне не хотелось, чтобы она ненароком съела меня.
- Это здесь?
Я кивнул.
- Держи. Возвращайся.
Мы растерли кусочек в крошки, и я сжевал их. На этот раз все обошлось.
Ребекка взрослела, и ее отправили в школу. Для меня это означало невозможность возврата любой потери, для нее – неизбежность утраты моей целостности. Она плакала и упиралась, не понимая, почему ей нужно уходить, если я не иду вместе с ней.
- Помни меня! – кричала она, высунув голову из форточки школьного автобуса. – Я скоро вернусь!
Тетушка крепко держала меня за руку, а потом мы пошли домой той темной, запутанной аллеей, где каждое дерево шуршало кроной над моей головой, унося, нет, растаскивая меня частями по движущейся мозаике прохладной листвы.
Я слабел и урезался день за днем. Те дольки, которые успевала собрать сестра, не могли поддерживать общее единство. Меня стало так мало, что я не мог вместить в себя ни грамма еды. Докторам пришлось подвести ко мне трубки и вливать питательную жидкость прямо в вены.
А я рассеивался на гранях их шариковых ручек, уносился в глубокие проемы их рукавов, оставался на краешках больничных тумбочек.
Я был рожден огромной вселенной, а когда умер, то не оставил после себя и крохотного клочка, на котором можно было бы поставить точку.
декабрь, 2010 г.