Ф.И.О. автора: Белый Дмитрий Сергеевич.
Название произведения: «Счастье неговорливо».
Жанр: любовный роман/современная проза.
Объем: 8-мь авторских листов.
Посвящается K.S.
Аннотация:
Главному герою книги через полтора года исполнится тридцать лет. Он живет в Москве. Его работа скучна и однообразна. Жизнь вяло, в полудреме проходит мимо. Внутри него - пустота. Он мечтает написать роман, но все попытки оказываются бесплодными. До того дня, когда он посмотрит тот самый фильм…
Представленная вниманию читателя книга пропитана юмором, красивыми образами и самыми настоящими, неигрушечными чувствами. Прочитав роман до конца, вы узнаете, как важно порой сделать правильный выбор. Тем более, когда вариантов всего лишь два: найти или потерять.
Глава 17
На столе передо мной лежали белоснежные листы. Ноутбук в поездку я не взял, а поэтому когда вновь столкнулся с непреодолимым желанием писать, решил обратиться за помощью к бумаге. Ручка тоже лежала рядом, выжидала, боролась со сном. Ее можно было понять, ведь уже час она валялась без дела, а полностью черный стол, казалось, хотел сожрать разбросанные по нему фрагменты белого. Я успел в десятый раз написать уже порядком надоевшую фразу «Мне скоро исполнится тридцать», когда вдруг вспомнил о Кате. Вдохновение, не успев проклюнуться, уступило дорогу воспоминаниям.
Я познакомился с Катей пять лет назад на концерте одной из своих любимых групп. Она стояла буквально в нескольких шагах передо мной. Поначалу я запал на ее прямые черные волосы, заканчивающиеся у самых плеч. Затем, когда она поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, я подсмотрел две волнистые линии ее тонких губ, накрашенных яркой фиолетовой помадой, нежную кожу, безешку-нос и огоньки любопытных глаз. Можно сказать, это была любовь с первого взгляда. Она стояла, обняв себя руками, и переступала с одной тощей ножки на другую. Я наблюдал за ней на протяжении всего концерта, видел, как она восторженно хлопала в перерывах между песнями, как сияло улыбкой ее лицо, как приподнималась она на носочках, чтобы вновь увидеть сцену, когда какой-нибудь рослый кретин мужского рода уверенно вырастал перед ней и перекрывал тем самым весь обзор. Один раз я не сдержался и кинул во владельца широкой спины скомканную бумажку, которая забыла что-то в кармане моих джинсов. Бросок оказался точным - бумажка угодила высокому прямо в недотепную голову. Почувствовав прикосновение, он принялся вертеть головой: то влево, то вправо, то вверх, то вниз. Так и не обнаружив следов преступления, он решил ретироваться: прорубил плечами брешь в зарослях из человеческих тел и исчез. Я улыбнулся, а она, ни о чем не подозревая, вновь захлопала с удвоенной силой.
Когда выступление закончилось и музыканты, несколько раз склонив в благодарность головы, окончательно скрылись за сценой, я подошел к ней и заговорил. Ее щеки вспыхнули, а губы расплылись в улыбке. Мы обменялись впечатлениями от концерта, выразили сожаление от того, что он закончился так быстро, поведали друг другу о своих музыкальных вкусах, плавно перешли к обсуждению смежных тем. Но чем дольше продолжался наш разговор, тем печальнее становилось выражение ее лица. Радость от увиденного почему-то сменялась в ней безразличием, скованностью и какой-то внутренней тревогой. Я не понимал причину этих перемен и винил во всем себя. Может, это я казался ей скучным, а мои истории глупыми и пустыми? Ее скованность действовала словно вирус, вскоре она поразила и меня. Я стал нервничать, обрывал посередине фразы, не доводя до обязательной точки на конце, вымучивал на лице улыбку. Но я не хотел отступать, не хотел оставлять ее одну и почему-то был уверен, что и она не хотела того же.
Я предложил подвезти ее домой - она согласилась, тем самым на время подкрепив мою уверенность. В машине мы продолжили болтать о различных пустяках, интересных и не очень. Я изо всех сил старался развеселить ее, понравиться ей, представлял себе, что как будто пью ее грусть через трубочку, размахиваю руками, смешу, отвлекаю, а сам делаю очередной глоток. И, казалось, мне удавалось ее чуть-чуть растормошить, но затем она вновь становилась скованной и какой-то беспокойной.
К тому времени, как я остановился около ее дома, мысли в моей голове окончательно запутались. Наше общение казалось мне каким-то странным и неловким, но неожиданно для самого себя я все же спросил номер ее телефона. Я подумал о том, что, скорее всего, она ответит «нет», но она лишь продиктовала мне десять цифр, поблагодарила и выпорхнула из машины.
Через пару дней я встретился с ней снова, и ситуация детально повторилась: поначалу она улыбалась, смеялась, охотно предавалась совместным развлечениям, а затем вновь стала серьезной, грустной и скованной. Я попробовал выяснить у нее причину столь резких перемен в настроении, но она ответила лишь: «Со мной все в порядке. Мне хорошо с тобой».
Наши свидания повторялись снова и снова. Когда ее не было рядом, я постоянно думал о ней. Но в моей голове ее образ всегда представал мрачно-некрасивым, ирреальным. В моем воображении я видел только ее лицо, изуродованное улыбкой, которую скрестили с гримасой грусти, а реальность уже оттеняла мое лицо выражениями тревоги и уныния перед лицом того факта, что я не мог ничего изменить или исправить.
Я влюбился в нее. Мы проводили много времени вместе, и ее поцелуи были горячими, шоколадными. Нас объединяло приличное количество интересов, а поэтому нам было легко друг с другом.
Понятия не имею о том, что она чувствовала по отношению ко мне. Была ли это любовь? Глядя порой в ее проникновенные глаза, я, наверное, мог бы ответить «да». Но волны отчужденности, которые слишком часто накатывали на нее, заставляли меня сомневаться. Сомневаться во всем: в ее чувствах, в правильности моих действий, в подлинности воздушных поцелуев, слетавших с наших губ. Мы встречались с ней на протяжении двух месяцев.
Я до сих пор прекрасно помню это время: соответствующие воспоминания разместились в люксовых номерах моей памяти.
Тем не менее, в один осенний день произошло то, чего я никак не ожидал. Шагая по одной из улиц в центре Москвы, я случайно наткнулся на прохожего, шагавшего навстречу. Небольшой толчок вынудил меня поднять голову, оторвать взгляд от асфальта, на котором до этого было сосредоточено все мое внимание. Впереди, на противоположной стороне улицы я увидел ее и незнакомого молодого человека. Они обнимались и, не говоря ни слова, смотрели друг на друга. Я замер. На расстреле жертвам не позволяют двигаться, а сами они не больно-то об этом просят. Свободой обладают только ружья, не сводящие с жертвы глаз – прицела в виде перевернутой буквы «п». Ружья отбирают свободу у людей, не помнящих от страха дату своего рождения. Я почувствовал себя таким приговоренным и почти явственно увидел, как с противоположной стороны улицы на меня нацелилось хмурое злобное ружье. Я ждал, будучи не в силах пошевелиться, и дождался поцелуя, их поцелуя. Прилипшие друг к другу губы, скользнувшие навстречу тела – это ли не поцелуй? Я поперхнулся ответом, но все же проглотил его и, развернувшись, зашагал прочь.
Я не знал, что думать. В голову лезли только абсолютно бестолковые мысли о каких-то пельменях, которые приближались ко рту какого-то незнакомого человека. К этому моменту они уже наверняка успевали смириться со своей безрадостной участью. Они тоже были жертвой, еще мгновенье и их тоже скоро убьют: меня из ружья, а их челюстями. Вот и вся разница. А стоило постараться и не думать ни о чем, как внутри меня расползалось еще что-то более страшное, чем бессвязные мысли. Холодное, мокрое и гнетущее. Этим черным сгустком эмоций была боль. Она завывала внутри словно сирена, тем самым заявляя о своем присутствии, о своем голоде, о своем желании остаться.
Я не хотел прятаться, не хотел гадать, больше всего мне хотелось прояснить ситуацию как можно быстрее. Я позвонил ей, и мы договорились встретиться вечером на следующий день. Она пришла в точно оговоренное время, скинула в прихожей пальто. Взяв за руку, я усадил ее на диван.
- Кто он? – с трудом соблюдая спокойствие, спросил я.
- Ты о ком?
- О том парне, с которым ты вчера обнималась и целовалась, - слова рождались через силу.
В ее глазах вспыхнул испуг. Лицо побледнело, а губы предательски задрожали.
- Его зовут Алексей. Мы с ним встречались… продолжительное время, еще до того, как в моей жизни появился ты, - она замолчала, но получив в ответ лишь мое молчание, продолжила. - Он неизлечимо болен. Он умирает… Ему осталось жить всего несколько месяцев. Я не люблю его! Правда!.. Давно уже не люблю и не знаю: любила ли когда-то… Но я не могу его бросить сейчас. Просто не могу. Я играю роль возлюбленной,.. провожаю его,.. ведь скоро встречать его будут другие.
Излишне говорить, что такого объяснения я не ожидал. О поступках других людей обычно думаешь либо хорошо, либо плохо, а серединные варианты, с торчащими отовсюду вопросами, как-то сразу и не приходят на ум. Верить ей или не верить? Поддержать или гневно стрелять словами?
- Почему ты мне раньше никогда не говорила о нем? Теперь я, правда, понимаю природу твоего столь переменчивого настроения, - я тянул время.
- Я не знала, как ты к этому отнесешься… Не хотела терять тебя.
Похоже, она говорила правду. И что с этой правдой, прикажете было делать? Сушить ее, жарить, вялить, коптить? Проглотить? Когда любишь, проглотишь и морского ежа.
- Хорошо. И что мне теперь делать? Ждать? - глупый вопрос.
- Если можешь…, - глупый ответ.
Я решил ждать. Мы продолжали встречаться еще месяц. Поначалу я чувствовал себя крайне неловко, каждый раз, целуя ее, я вспоминал о нем - умирающем. Но постепенно эта своеобразная игра перестала сводить меня с ума. Легче жить, когда знаешь все правила игры, и когда ты смирился с ними. Один месяц пролетел, как одна минута.
Вскоре он умер. Я помню, как раздался телефонный звонок, и я поднял трубку.
- Его больше нет…, - она плакала, рыдала на том конце телефона.
Я молчал в ответ, не знал, что сказать, как утешить. Ее слезы выбили меня из колеи: со мной она никогда не плакала. Она повесила трубку. Разговор, который должен был вылиться в полноценный диалог, оказался мертворожденным.
Перезвонив ей на следующий день, я предложил встретиться, но она отказалась, сославшись на отсутствие времени. Когда она отвергла еще два моих предложения о встрече, я почувствовал неладное. Я не стал больше ждать, а однажды просто нажал на «звонок», стоя у входной двери ее квартиры. Дверь распахнулась, и передо мной предстала она. Сильнее всего меня поразило ее лицо, мокрое, бледное, распоясавшееся. Она не ожидала меня увидеть, поэтому поприветствовала отнюдь не радостным вскриком, а искренним, холодным удивлением.
- Привет, - (кто-то должен был это сказать?)
- Что ты здесь делаешь? Я же говорила, что не хочу тебя видеть.
- Ты не говорила, что не хочешь меня видеть. Ты говорила, что у тебя нет времени, - мои опасения подтвердились.
- Между нами все кончено. Прощай, - слова были холодными на слух.
- Я не понимаю… Что случилось? Ты говорила, что не любишь его, всего-то играешь роль, противную роль!
- Я лгала, - сказав это, она посмотрела мне прямо в глаза. Этот рыбий взгляд заставил меня, не проронившего больше ни слова, выскочить из дома и позабыть к нему дорогу. Навсегда. Она больше не звонила и не приходила ко мне домой. Она исчезла из моей жизни, вырвала себя с корнем. Я ждал, надеялся, думал, что ей просто нужно было еще немного времени, чтобы остыть, смириться, отпустить. Но каждый раз, когда я брал в руки трубку, чтобы позвонить ей, я вспоминал тот мутный взгляд и переставал набирать ее номер.
Впоследствии я часто вспоминал о ней, пытался найти объяснение произошедшему, понять причины, заставившие ее оттолкнуть меня и отрешиться от времени проведенного вместе. И лишь одна мысль не показалась мне притянутой за уши. Когда умирает кто-нибудь близкий (даже если мы и не считаем его уже таковым), наши чувства проходят сквозь новое испытание. И оказывается, что мы все еще любим, хотя ранее утверждали иное; мы скучаем, хотя до сего момента не скучали вовсе. Человек умирает, а чувства рождаются вновь. Вот видите? Смерть – это всегда рождение.
Я взял в руки ручку, покрутил ее, набросил ей на плечи шубку – свою жаркую ладонь. Я подумал о Кристен. Какие чувства она испытывала к своему молодому человеку? (И был ли он молодым?) Любила ли она его или любила когда-то, а сейчас лишь морщилась от скуки, находясь с ним рядом? Была ли она с ним из сострадания, по привычке или потому что не представляла свою жизнь без него? Вновь у меня не было ответов, но в очередной раз жизнь грозила мне разбитым корытом. Стоило ли мне продолжать добиваться ее любви? Полюбит ли она меня когда-нибудь? Ее сердце, быть может, уже давно переехало в его квартиру, живет рядом с ним, спит на другой стороне постели.
Стержень ручки то вылезал наружу, то прятался обратно (это я, абсолютно того не осознавая, безостановочно нажимал на одну и ту же кнопку). Неожиданно моя кисть бросилась писать, накинулась на бумагу, как голодный на еду. Строки рождались одна за другой, каша из эмоций и мыслей внутри лишь подстегивала мою руку, как наездник свою лошадь, заставляя ее двигаться еще быстрее. Я писал как будто назло, наперекор всем этим вопросам, словно протестуя против той неопределенности, что царствовала в моем настоящем. Я писал, чтобы не слышать в голове громогласные, постоянно противоречащие друг другу ответы, ведь так они не могли бы меня задеть, уничтожить, размазать по стенке. И писал я, как будто намеренно избегая тему любви.
Три часа, не переставая, я гнал мысли по бумаге. Остановился. Рука с непривычки гудела. Я разжал пальцы, и ручка рухнула на стол. Я был выжат, словно лимон. В голове зияла пустота, черная дыра. А, как вы знаете, из черной дыры ничего не рождается, в ней все сущее исчезает. Исчезли слова, исчезли вопросы. Я посмотрел в окно: густая ночь до` смерти запугивала маленьких детей, натянувших от страха одеяло себе на лицо.