Одиннадцать дней из жизни Эллы Прядилкиной

Перестройка ушла в историю...
Что она нам принесла? И с чем остались мы...


ОДИННАДЦАТЬ ДНЕЙ ИЗ ЖИЗНИ ЭЛЛЫ ПРЯДИЛКИНОЙ

САТИРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ











Я росла в ненависти. Мама меня ненави­дела из-за того, что по моей вине не могла устроить свою   личную   жизнь. Тетка ненавидела только за то, что я есть. А всем осталь­ным, кроме моей бабушки (о которой речь пойдет дальше) вообще не было до меня никакого дела. А я чувствовала себя бесконечно виноватой. Из-за того, что   маму никто не берет замуж, из-за того, что я существую в природе, из-за того, что я когда-то родилась. Ведь если бы этого не произошло, то, значит, и тетке моей жилось бы легче. Часто мне приходили в голову мысли, что она и умерла так рано из-за меня. Сердце   ее   не   выдержало   такого   всепоглощающего чувства. Говорили, что у нее был ин­фаркт. Но я то точно знаю: если бы я умерла раньше нее, то инфаркта у тетки не было бы. Конечно, со временем ее бы все равно скрутило, так как объектом для теткиной ненависти служила  не  только  я одна. Туда  входили и  мои мама   и бабушка. И, вообще, для того, чтобы тетка была полностью здорова и счастлива, необходимо было, чтобы наша семья абсолютно отсутствовала в природе. В этот список не вхо­дил только теткин муж - сын моей бабушки, брат моей мамы и мой родной дядя. Но мне было непонятно одно, откуда бы дядька взялся на белом   свете, если бы моя бабушка его в своей молодости   не   родила. Но тетка моя этого понимать не хотела, хотя   была взрослым человеком, но мышление у нее застряло где-то в пятилетнем возрасте. Поэтому все приходилось расхлебывать мне одной. И чем старше я становилась,   тем круг ответственности за ее поведение все расширялся. И я уже не могла с ним справиться. У меня оставался только один выход - не дать тетке окончательно погрязнуть в своем чувстве, избегая ее при этом. Но она этого не ценила. И когда изредка мы все-таки встречались на семейных торжествах, никакого чувства благодарности в теткиных глазах я не замечала. "Это растет копия ее мамочки", -говорила она гостям, как бы игнорируя меня полностью, будто я была глухонемая. А я, дей­ствительно, в ее присутствии делалась глухо­немой, потому что возражать что-либо тетке при гостях мне было как-то неудобно, а со временем этим заниматься становилось и вовсе бесполезно. Да и что плохого в том, скажите мне пожалуйста, что дочь растет похожая на родную мать? На кого же ей быть еще похо­жей, если не на своих родителей?
Глухонемой в нашей родне была не только я одна. Такая участь постигла и мою бабушку. И я не знаю , что стало бы с ней в дальнейшем, если бы моя тетя не уходила на работу шесть раз в неделю. Это, видно, и спас­ло ее от полного онемения. "Мамаша, сколько вы можете говорить по телефону?" - сердито говаривала тетка бабушке, если той, не дай бог, кто-то звонил в ее присутствии. Бабушка испуганно бросала трубку и молча шла на свое рабочее место. Кухня - вот что было  единственным пристанищем. Ради этой кухни и забрал ее от нас с мамой родимый сыночек, то есть мой дядя. И бабушка в благодарность за то, что ей перепадал лишний из приготовленной ею же пищи, и играла роль глухонемой. Может быть, по­этому бабушка молча и пыталась засунуть мне в карманы конфеты, в мой   очередной приход, которые она собирала в мое отсут­ствие. А я после этого молча ненавидела свою тетку за   то, что бабушка должна была молча так делать. Позже, когда бабушки давно не было на белом свете, и я, выискивая в памя­ти самые светлые и теплые уголки  своего детства, всегда упиралась в это молчание. И сразу же забывалось то, что я была почти всегда   "сволочь" и "Петлюра". Других слов для меня, почему-то, не находилось. Боже мой, что же бы это было, узнай моя маменька, какой это был, оказывается,  замечательный человек - Симон Петлюра! Она, наверное, себе бы со злости язык откусила. Шутить с историей, вообще,  не безопасно - в этом мы не раз уже убеждались. Но когда это касается лично тебя - понимаешь все вдвойне. Наверня­ка бы, я не чувствовала себя такой обездолен­ной, если бы Симона Петлюру в свое время не очернили. И я представляю, как бы меня все уважали, когда моя маменька во всю мочь, чтобы не дай Бог, кто-то не услышал, начинала кричать на всю   улицу: "Элка! Быстро  домой! Петлюра, ты слышала, что тебе сказали?!". А так, приходилось мне молча, склонив   голову, следовать ее приказу. Со­противляться было бесполезно. Врагов народа в мамином лексиконе было предостаточно.
Жили мы с мамой на первом этаже трехэтажного дома. И когда ей нужно было добиться от меня чего-либо существенного, она тут же выскакивала из квартиры во двор и начинала кричать во все горло. При этом она нагибалась и била себя кулаками по коленям, а изо рта ее вместе с воплями вылетали слю­ни. Картина была впечатляющая, и эффект следовал незамедлительно. Такой способ при­нуждения был применим не только ко мне одной, так же она пыталась остановить очередного уходящего от нее мужчину. Но здесь почему-то что-то не срабатывало. На­верное, мужики попадались не робкого десятка, или, наоборот, очень трусливые. Честно ска­зать, одного удалось все-таки задержать на пару лет. На большее его не хватило. И слава Богу. С меня было достаточно и моей тетушки. К тому же, в отличии от нее, он мне пророчил более великое будущее. "С нее вырастет на­стоящая проститутка" - говорил он маме. Ма­ма, чтобы ему угодить, начинала поддакивать, и они весело смеялись, наверняка, радовались за мое будущее. Но, к сожалению, мечты его не сбылись. Проституткой я не стала: ни настоя­щей, ни ненастоящей. Не знаю, кто в этом виноват, может быть - время. Проститутки тог­да не очень-то и котировались, а кому охота идти не в ногу с модой. Хорошо еще, что мой предсказатель до этого не дожил, а то бы расстроился очень. Человек он был, можно сказать, нрава веселого. Правда, веселым я его помню только в пьяном виде, а так как пьяным он был почти всегда, то о нем можно было го­ворить как о весельчаке, который частенько напевал одну и ту же песенку:
Как хочется к бутылочке прижаться,
Как хочется обнять, поцеловать,
Как хочется напиться и подраться,
Кому-нибудь по морде надавать.
И анекдотами он сыпал направо и на­лево. Здесь репертуар был его намного шире. Наверное, за это женщины и любили его. На моей памяти с мамой за него приходило биться аж три бабенки. Нужно отдать должное, что мама за него стояла горой. Никому не отдала. Но через некоторое время он и сам ушел к какой-то молодухе на хутор. Там, наверное, и сгорел   от   водки. Мама его уход оплакивала долго, и мне было ее в такие минуты ужасно жалко, и все казалось, что в ее горе виновата только я одна - Элка-Петлюра, и нет мне прощения ни перед людьми, ни перед Богом. Хотя   здесь я приврала. О Боге я в то время не думала также,   как и не думали о нем все советские люди. Поэтому  богами были для меня эти же люди, а главной богиней - моя тетушка. В общем, была я обыкновенной язычницей.   Но когда вокруг тебя много богов, толку, конечно,     никакого не будет. Где взять столько сил, чтобы  каждому покло­няться? Хорошо еще, что я подсознательно вовремя это поняла, и потихоньку стала замыкаться сама в себе. "Дикарка!" - кричала мама. "Нелюдимая!" - обзывала тетка. Они бы­ли на меня очень злые. Иметь возле себя чело­века, который все время   несет за тебя ответственность, весьма приятно. Но,  видно, самим Богом, настоящим, не советским, а который на небе, мне была уготовлена другая участь на земле, о чем ни тетке, ни маме не дано было узнать.

По своей природе я была первоот­крывателем. Первое свое открытие я сделала в раннем детстве, и, сама поразившись этому, начала о нем всем рассказывать. Первым стал конюх дед Семен, который   привозил к нам во двор молоко в бидонах на подводе. Под­воду эту волокли две лошади, которых конюх крепко бил кнутом и при этом покрикивал: "Н-но, жиды   проклятые!!". "Дедушка Семен! Ведь жиды это не кони, а люди", - бросилась я к нему однажды, довольная,   глубоко в душе надеясь, что на деда Семена это произведет большое впечатление. Но все оказалось со­вершенно не так, как я себе представляла. Конюх  даже   носом не повел на мое пред­упреждение, и как называл своих лошадей жидами, так и продолжал называть.     "По-видимому, я не произвела на него должного впечатления", - пришло мне в голову. Ведь была я   совсем ребенком. Поэтому пришлось попросить мне  маму рассказать деду Семену о своем открытии,    предварительно осведомив ее о нем. "Маме-то он уже должен был по­верить," - размышляла я. Мама была у меня внушительных размеров и вполне подходящего возраста. Но, к сожалению, меня и тут ожида­ло одно разочарование. "Ты у меня точно придурковатая, - вытаращив глаза ответила мама на мою просьбу. - Наверное, в папа­шу алкоголика". И добавила,  подумавши: "Разве    от    алкоголиков рождаются   нормальные дети?" Вот такими-то словами и завершилось мое первое открытие. Нобелевской пре­мии мне никто не дал, но я не очень-то и огорчилась, так как о ее существовании даже не догадывалась. Но к маме после нашего разговора потихоньку стала приглядываться, к тому же поводом для этого послужила история нашей соседки - хромоногой    Маруськи, жившей в восьмой квартире, которая,  в очередной раз хорошо "наквасившись", расска­зала нам, дворовой шпане, как она спасала Иисуса Христа от жидов, покушавшихся на него. "Еле сама ноги успела оттуда унести, вот с тех пор и хромаю, а его таки не уберегла.  Убили жиды проклятые". Кто такой был Иисус Христос - мы тогда смутно пред­ставляли. Думали, может, это был Маруськин муж? Поэтому соседку нам   было очень жал­ко, тем более, что после своих слов она  начи­нала ужасно рыдать и причитать. "Зачем было жидам убивать Маруськиного мужа?" - часто задумывалась я после очередного пла­ча. И однажды в голову мне пришла сногсшибательная мысль, после которой я решила провести тайное расследование. Задача состоя­ла в том, чтобы найти убийцу Христа и сдать его в милицию. Как это сделать, я была без понятия. Но через некоторое время меня осе­нило, и я  вспомнила, как Маруська говорила, что не один жид убивал ее мужа, а их было очень много - жидов этих.   "Поэтому мне сто­ит найти хоть одного из них, - думала   я, - и тогда они все будут у меня в руках". Но как узнать,   кто из людей жид? Вот в чем вопрос, который я после долгого приглядывания к маме решилась задать ей. "У   кого длинный нос – тот и жид!!" - скороговоркой выпалила она только для того, чтобы я побыстрее от нее отцепилась. Но мне от мамы уже ничего не надо было,  потому что я моментально вспомнила, что самый  длинный нос был у моей тетушки. Естественно, мамин нос я тоже обсмотрела как положено. Уж очень мне хотелось повторить подвиг Павлика Моро­зова. Но увы,  тетушкин нос подходил больше. "Ничего, - думала я ночами, - за тетку меня тоже наградят: как-никак родня она мне какая-то. Мечтам моим не было предела. Я представляла, как мою тетушку посадят в тюрьму, а, может, и расстреляют. И тогда у меня сразу появится отец, уже не алкоголик. Папу своего я сроду не видела, но вина за его алкоголизм  висела на мне, сколько я себя  помню. Тетушкин муж, то есть мой дядька, автоматически становился на его место. Дело в том, что  дядька мой водку не пил, поэтому груз отца алкоголика  сразу спадал с моих плеч. Мама переставала метаться в поисках мужа, а бабушка имела право голоса в любое время дня и ночи. Выгода была налицо. От этих всех выводов меня распирало от радости и гордости за себя. Дело оставалось только за малым - донести на тетушку.  Но как же это сделать? Председателя колхоза у нас в городе не было, чтобы пойти ему все рассказать. Но я не отчаивалась. Поразмыс­лив пару дней,  я смекнула, что    в городе председателя колхоза может заменить милиционер. И я запаслась терпением и стала ожидать того момента, когда милиционер сам будет проходить по нашей улице, так как отходить далеко от своего дома я не могла. Это грозило закончиться для меня очередной взбучкой.
И вскоре удача мне улыбнулась. Их было двое. Они шли не торопясь, о чем-то разговаривая друг с другом. "Еще лучше, что двое", - подумала я, и бросилась им на­перерез. "Дядюшки милиционеры! - закрича­ла я. - Остановитесь, пожалуйста! Я вам должна что-то очень важное рассказать!" И не дожидаясь, что мне ответят, быстро начала тараторить. "Вы понимаете, у нас во дворе живет хромоногая тетка Маруська и у нее жи­ды убили мужа. Она все время за ним пла­чет. Так вот, я нашла его главного убийцу - это моя родная тетка. Я вам сейчас покажу, где она живет!". Но тетушкин адрес никому не понадобился. Милиционеры сначала узнали у меня, где и с кем я живу. И после того, когда я им показала наш дом и назвала свою квартиру, они взяли меня за руки и повели домой. По дороге я успела милиционерам подробно изложить свой план, не забыв упо­мянуть о Павлике Морозове и о награде, ко­торую я должна получить за свой подвиг. С этими словами мы и зашли ко мне домой. О чем милиционеры беседовали с мамой на кух­не, я не знаю. Но после их ухода она с кухон­ным полотенцем зашла в комнату, где сиде­ла я в приятном ожидании, и стала бить меня куда попало этим же полотенцем наотмашь. "Это тебе за Маруську! - приговаривала она после очередного удара. - А это за Павлика Морозова, а это за жидов, а вот это за Иисуса Христа!". Последний удар был самый вну­шительный. Поэтому про Иисуса Христа я забыла сразу же и навсегда. И никогда бы его не вспомнила, если бы все вдруг о нем не заговорили.

Правда, к тому времени я была уже взрослая, и на белом свете уже не было ни мамы, ни бабушки, ни тети. А жила я в нашей квартире со своим мужем Жорой, простым со­ветским парнем, работающим каменщиком в городском ремонтно-строительном управ­лении. Однако, наученная своим горьким жиз­ненным опытом, я на разговоры об Иисусе Христе внимания не обращала. Думала, пого­ворят, поговорят - и перестанут. Но увы, разговоры не прекращались. А, наоборот, все нарастали и нарастали.
И однажды я не выдержала, живой же я человек, не каменный. "А вдруг мне в этот раз наконец повезет, чем черт не шутит," -размышляла я, когда подходила к группе людей, которые стояли возле городского Дома культуры. Сама я в это время в магазин шла за продуктами. Было их несколько человек, а один среди них держал рупор в руке. "Товарищи дорогие! - говорил он, приклады­вая рупор ко рту. - Не проходите мимо. Не оставайтесь безразличными к судьбе страны. Не дайте погибнуть росткам демократии! Помогите перестройке!" Последние слова меня окончательно подкупили. Никогда мимо беды стороной пройти не могла. Поэтому я о магазине сразу же и забыла. И к людям, стоящим возле Дома культуры, незамедли­тельно подошла. "Я готова вам помочь", - обратилась я к человеку с рупором. "Молодец!" - ответил он мне. И опять продолжал в рупор говорить. А я стояла тем временем и ожида­ла, что же будет дальше. А дальше, когда нас собралось на глаз человек сто, мы все выстрои­лись в колонну и двинулись вслед за челове­ком с рупором. Нужно отметить, что я лично была в первых рядах и даже плакат какой-то несла. Не успела, к сожалению, прочитать, что там было написано, так как вручили мне его в суматохе, когда мы в колонну выстраи­вались. Но несла я его с гордостью, уверенная в своей правоте. И так мы колонной шли ми­нут десять, пока не дошли к горисполкому. И там я тоже стояла в первых рядах с пла­катом, когда выступавшие сменяли друг дру­га. Вот сколько я так стояла, я уже не помню.
Но дома я узнала, что Жора уже хотел звонить в милицию искать меня. Но я ему быстренько объяснила ситуацию, и он очень огорчился, что не был со мной рядом в такой ответственный момент.
С мужем мы жили хорошо, душа в душу. Он меня даже "Петлюрой и своло­чью" никогда не называл. А всегда так ласково говорил: "Эллочка, козлик мой". "Козликом приятнее быть, чем Петлюрой", - думала я и ценила Жору за это. Жора был для меня не только мужем, но и другом. А какие же тайны могут быть от друга? Поэтому я так и была с ним откровенна, ничего не скрыла, что со мной произошло. Да и скрывать было незачем - раз решила быть с народом, значит надо это решение выполнять до конца.

Я и на следующий день на фабрике своим девчатам в обеденный перерыв про все рассказала. Они на меня при этом смотрели во все глаза. А одна из них почему-то сказала: "Элка, небось, на Колыму захоте­ла". Но я на ее слова внимание не обратила, считая, что она ничего в жизни не пони­мает. Но оказалось, что зря я так посчитала. Вечером дома меня уже ждали два милицио­нера. "Доигралась", - сказал укоризненно Жора, открывая мне двери. И я сразу их уви­дела: они сидели в большой комнате на стульях и смотрели телевизор.
- Здравствуйте, - тихонько проговорила я, забыв о том, что мне нужно раздеться.
- Здравствуйте, - ответили они мне хором и пригласили меня пройти в мою квартиру. Потом в процессе разговора оказа­лось, что один из них был нашим участковым инспектором. А должность второго я не за­помнила. Помню только, что на погонах у него было четыре звездочки.
- Так    значит,    это    вы    и есть Элла Прядилкина? - спросил меня участковый.
- Так точно, - ответила я по-военному, -это я и есть.
- Узнаете себя? - продолжал участко­вый дальше и вынул из папки, которую держал под мышкой, фотографию. А на ней - я с плакатом иду впереди колонны, в которой вчера вышагивала. И надпись на плакате так отчетливо изображена: "ДОЛОЙ ЗАСТОЙ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПЕРЕСТРОЙКА!!!"
В другое время я и обрадовалась бы, что удалось мне прочитать, то, что на пла­кате написано. Но в данный момент радости мне это не доставило. Сразу вспомнилось дет­ство и то, чем все мои открытия для меня за­канчивались.
"И кто это меня успел сфотогра­фировать?" - подумала я. Обычно заказанные фотографии ожидаешь бог знает сколько, а тут все тебе - и быстро, и бесплатно.
- Вы мне подарить хотите ее? - неожи­данно для самой себя спросила я участкового.
- Вы, Прядилкина, от вопросов не ухо­дите, отвечайте прямо: вы это или не вы? -перебил меня участковый.
- Я.
- Так вот, Прядилкина, значит, вы не отрицаете, что это вы?
- Нет, не отрицаю, - ответила я.
- По этому поводу вам, Прядилкина, придется подписать протокол.
- Какой   протокол?
- А вот такой протокол, Прядилкина, -продолжал участковый и вынул из своей па­почки листок бумаги, и начал из него читать. И тут у меня в голове все как закружилось. Ока­зывается, из его слов, я вчера, пока шла по улице с плакатом, то препятствовала движе­нию общественного транспорта. Я сразу как услышала такое, так на диван и присела. Сла­бость в ногах почувствовала. Сижу на диване и сама себя успокаиваю: "Спокойно, Элла, спо­койно". А успокоиться не могу. У меня от такой лжи все дыхание сперло. Сама помню, как мимо меня машины и автобусы проезжали, и никто никого не задел. Ни я их, ни они ме­ня. Все это я и объяснила нашему участковому и его напарнику, когда успокоилась. Но они ни в какую. Особенно участковый разошелся, а второй все сидел на стуле и помалкивал. "Не подпишите, Прядилкина, будет вам хуже", - и протокол прямо мне под нос подсунул. "Что же может быть еще хуже?" - промелькнуло у меня в голове. И в тот момент я посмотрела на Жору. Он за время нашего разговора в комнате ни слова не проронил, хотя тоже там нахо­дился. А тут вдруг резко головой вертикально замотал и рукой задергал. Я в один миг до­гадалась, что это Жора мне так подсказы­вает, что нужно делать. И сдалась. "Чему бывать - тому не миновать", - подумала я при этом. Когда протокол был подписан, наш уча­стковый сразу же засиял. А на прощанье подмигнув мне, сказал: "В свое время Ленин тоже в тюрьме сидел, Прядилкина". "Ну раз Ленин сидел - то и мне не грех", - ответила я ему и закрыла за ними обоими двери.

На следующий день на фабрике я весь день молчала, как рыба в воде, хотя язык у меня чесался не на шутку. Уж очень мне хоте­лось рассказать своим девченкам о том, что произошло со мной вчера. Но Жора меня строго-настрого предупредил, чтобы я никому ни единого слова не промолвила. Его ослушаться я не могла, поэтому в обеденный перерыв я прогуливалась одна по территории фабрики. Иду я так молча, гуляю, как вдруг слышу, кто-то зовет меня: "Прядилкина, Прядилкина!!!" А я иду дальше и не оглядываюсь только шаги ускоряю, чтоб от греха подаль­ше. Делаю вид, что не услышала. Но тот, кто меня звал, отличался завидным упорством, потому что в конце концов я не выдержала и остановилась. И тут ко мне подбегает наша мастерица Нюська, так мы ее между собой на­зываем. Как я ее голос не узнала - никак не пойму.
- Ты что, Элка, оглохла что ли? Я уже за тобой десять минут бегаю. - Нюська, нужно сказать, была женщиной грузной и уже не молодой. Так что действительно, пробежка ей была не в удовольствие. Но если с другой стороны посмотреть, то физическая нагрузка ей была совсем не во вред. Но я Нюське об этом не сказала. Стою и молчу, жду: что-же мастерица мне будет дальше го­ворить.
Иди, Прядилкина , срочно в каби­нет директора, - протараторила мне Нюська. - Он тебя к себе вызывает. "С чего бы это? подумала я, - никуда никогда меня не вызы­вали, а тут прямо к директору. Что ему от меня нужно?".
- Чего стала, тебя уже все заждались, перебила мои мысли Нюська. - Давай по­торапливайся.
И мне ничего не оставалось, как подчи­ниться мастерице и отправиться в административный корпус. Нюська почему-то шла рядом со мной, сопровождала меня, что ли, или боялась , что я по дороге сбегу и до директора не дойду? Но все обошлось без происшествий. Я никуда не сбежала и через некоторое время мы вмес­те с Нюськой перешагнули порог кабинета Вячеслава Александровича (так звали нашего директора). В кабинете оказался не только он один. Вокруг длинного стола, почти на всю комнату, сидели люди из фабкома, из парткома, начальники цехов и завсклад.
- Вот, привела, - заявила облегченно Нюська и тут-же уселась у края стола. А все остальные, которые были в кабинете, как по команде повернули головы к двери и стали разглядывать меня, будто я киноактриса ка­кая-то. Мне даже неудобно стало. И тут раз­дался голос издалека:
- Здравствуй, Прядилкина, проходи, не стесняйся, садись. Это, оказывается наш директор заговорил и на стул мне показал, который стоял посередине комнаты.
- Спасибо, - ответила я и села на него, сижу жду, что же дальше будет. А дальше наш директор очки на переносице поправил и спрашивает меня:
- Расскажи-ка нам, Прядилкина, чем это ты в воскресенье весь день занималась?
- В магазин ходила, кушать готовила, кино по телевизору смотрела, - не задумываясь перечислила я.
- А кроме магазина, куда ты еще ходила, Прядилкина, вспомни-ка, пожалуйста?
И тут я поняла, чего от меня хотят. На­верное, до них слухи дошли о том, что я девчонкам из цеха рассказывала, вот и им ин­тересно стало то же обо всем узнать. Я и обрадовалась, повеселела и давай все подробно описывать, так же детство вспомнила, как я за Христа пострадала. Думаю, начальству надо все выкладывать, чтоб ясно они представляли, почему я в этот раз с народом пошла.
Но до конца мне не дали все дого­ворить. Первой меня перебила начальница цеха номер один.
- Ты посмотри, посмотри на нее, что она несет!! Разве ей место на советской фа­брике и, вообще, на кого она похожа? На прости-господи, извините меня.
- Прошу без оскорблений, - обиженным тоном проговорила я и повернулась лицом к Вячеславу Александровичу для того, чтобы закончить свой рассказ . Но и тут мне не по­везло. Как только я раскрыла рот, наш директор поднялся во весь рост и , бросив на меня своими маленькими глазками из-под очков испепеляющий взгляд, сказал:
- Хватит, Прядилкина, хватит, наслу­шались мы тебя. Ты нам конкретно отвечай, какое ты, Прядилкина, советская швея-мотористка, имела право ходить на митинг?
- Так за перестройку же ходила, Вя­чеслав Александрович, - сразу догадалась, что ответить директору. - За наше правое дело хо­дила.
И немного подумав добавила:
- А вы почему там не были? Что-то я вас не приметила, - чистосердечно спросила я у Вячеслава Александровича, смотря прямо в его маленькие глазки.
И в тот же миг очки у директора нача­ли сползать на самый кончик носа, он поба­гровел, и две волосины, лежавшие на его голо­ве, стали приподниматься вверх. Ответ после­довал незамедлительно, но уже не из уст Вя­чеслава Александровича, а слово взяла парторг нашей фабрики Татьяна Петровна. Но она не говорила, а визжала:
- Как вы, Прядилкина, смеете в таком тоне разговаривать с директором нашей фа­брики? Кто вы такая? Что вы себе по­зволяете?!!
- Я - Элла Прядилкина, - решила на­помнить всем о себе, - швея-мотористка из цеха номер два.
- Знаем, какая вы мотористка, - продол­жала визжать Татьяна Петровна.
- Как вы вообще смели появляться там, куда вас никто не приглашал, позорить нашу фабрику?
Тут и я не выдержала - и как взорвусь:
- Я шла за перестройку, - гордо выпа­лила я, - выполняла волю нашей партии и правительства. Вот, в этом кабинете, висит портрет товарища Горбачева - инициатора этого движения, которое я поддержала. А вы, вы почему там не были?!! Это у вас надо спро­сить, а не у меня, а еще партийная!
После моей воодушевленной речи ба­гроветь пришла очередь Татьяне Петровне. Но на смену ей поспешила председатель на­шего фабкома Ольга Ивановна. И я, наконец-то, поняла, почему их так много собралось в кабинете, чтобы вовремя сменять друг-друга.
- Вот вы, Прядилкина, - начала спокой­но Ольга Ивановна, - недавно были на боль­ничном листе с переломом ноги.
- Было такое, - вспомнила я.
- И как ваша нога? Зажила?
- Спасибо, зажила, слава богу. Правда, когда перемена погоды, немного побаливает.
- Вот, Элла Петровна, - даже отчество мое вспомнила, видно, культурная женщина, - вы сами признали, что побаливает, и вы, с та­кой больной ногой, шли по проезжей части, не думая о том, что такой длительный переход может отразиться на вашем здоровье. И вы вынуждены будете опять брать больничный лист. И какие убытки вы своим поведением на­несете фабрике?
- Но шли-то мы, Ольга Ивановна всего десять минут. Что там идти-то от дома куль­туры до горисполкома. Я за день, бывает, так наганяюсь, что мне свет белый не мил, а вы меня каким-то километром пугаете. Пустяки все это. Спасибо вам, Ольга Ивановна, за вашу сердечность, но нога моя после той ходь­бы не болит.
- Нет, ей не нога болит, а это у нее что-то с головой, - вдруг вступила в дискуссию завсклад, сидевшая до сих пор на своем стуле молча.
- Спасибо вам, товарищ завсклад, но с головой у меня тоже все в порядке, у нас же медкомиссия была недавно на фабрике, вы что забыли? Так что заключение у меня имеется.
И тут вскочила тихо сидевшая начальни­ца нашего цеха:
- Товарищи!!! - громко сказала она. -Да вы что, не видите? Что она не понимает, что от нее ждут раскаяния?
И все вдруг зашумели:
- Прядилкина, - перебивая друг друга, заговорили присутствующие в кабине­те, - так ты будешь раскаиваться или нет?
- Перед кем? - вытаращила я глаза, ничего не понимая. "Раскаиваться, - про­мелькнуло у меня в голове. - За что, а может я не расслышала. Наверное, нужно не раска­яться, а покаяться. Но ведь для покаяния необ­ходим батюшка. Батюшки в кабинете не было, это я хорошо заметила. А если я соглашусь на их предложение то они, наверное, его пригла­сят. Он-то точно меня поймет." И я обрадова­лась. Гордо подняв голову, я приподнялась со своего стула и сказала:
- Хорошо, я согласна. Зовите.
- Кого?   -   почти   что   хором   спросили меня   сидящие  в кабинете.
- Как  кого? Батюшку.
Гробовое молчание длилось недолго, после чего Вячеслав Александрович , опять багровея, поправил очки на переносице и ска­зал только одно слово: "ВОН!!!".
А вечером Жора гладил меня по голове и успокаивал:
- Эллочка, козлик мой. Ну пойми же, что ты ни в чем не виновата. Что, ты кого-то побила, а, может, убила, или ты что-то своро­вала?
- Нет, - проглотив слезы, я отрицательно мотала головой. На что Жора продолжал.
- Вот видишь - сама понимаешь, что ни в чем не виновата, а себя винишь.
- А   почему,   почему  он   мне  сказал: "вон"? - глотая слезы спрашивала я у Жоры.
- Дурак,     вот  и   сказал,   -   продолжал успокаивать меня Жора.
- Ты не обращай на них внимания. Хо­ди на работу, как и ходила, а отработав сме­ну, сразу иди домой. Если же тебя опять бу­дут звать в кабинет директора, ты не согла­шайся на это, договорились?
- Договорились, - протянула я жалобно и уткнулась Жоре в плечо.

Следующий рабочий день прошел без происшествий. Но вечером меня ожидал сюрприз. Он лежал на столе, и мне сразу бро­силось в глаза черным по белому написанное: "повестка". В одно мгновение ока я прочла все последующее на повестке и поняла, что завтра в девять утра надо мной состоится суд.

Всю ночь я не спала, а утром ровно в девять ноль-ноль мы с Жорой стояли у здания правосудия. И когда через некоторое время ка­кая-то женщина пригласила нас в зал засе­даний , мы вместе с ним зашли туда. Зал был не большой, но народу в нем было предостаточно.Оглянувшись вокруг, я узнала среди присутствующих некоторых участников злаполучного шествия и сразу же подошла к ним, чтобы поговорить о наболевшем. Но нас скоро прервала судья, объявившая о начале судебного заседания. И в зале воцарилась тишина. Народный судья Клубничная, - так она представилась, первой вызвала меня.
- Пожалуйста, скажите суду свои данные.
- Прядилкина Элла Петровна, - выпалила я. – 196… года рождения, швея-мотористка швейной фабрики номер один, замужняя, беспартийная. Детей нет, долгов тоже, наград не имеется и судимой не была.
И тихо довала:
- Надеюсь, что и небуду.
- Отвечайте по существу, - сердито перебила меня судья и продолжила:
- Итак, гражданка Прядилкина Элла Петровна, на вас из городского отдела внутренних дел поступили материалы по привлечению вас к административной ответственности по статье 185а – I АК СССР. Вы обвиняетесь в том, что принимали активное участие в проведении митинга, а именно: несли лозунг, выступали с речью, зная заблаговременно о том, что исполком городского Совета народных депутатов митинг в данное время и на данном месте не разрешил, и чем нарушила установленный порядок организаций и проведений собраний и митингов, мешая движению общественного транспорта. – Закончила судья Клубничная и, помотрев на меня спросила:
- Так это было или нет?
- И так, и нет, - ответила я.
- Нигде я не участвовала. Я шла в магазин за хлебом, спросите у моего мужа Жоры, - добавила я и показала на него пальцем. – Но в то время как раз перестройке, которую затеял наш генеральный секретарь КПСС Горбачев, понадобилась помощь, и я решила с хлебом повременить и государству помочь – поднести плакат до нужного места. А с речью я не выступала, никто мне ее не давал, враки все это, и транспорту я не мешала, так как шла  по тратуару. А по тратуару, как известно, транспорт не ездит. Поэтому вы, товарищ судья Клубничная, разберитесь с этим как следует, а потом уж меня в суд вызывайте, - закончила я.
И только хотела сесть на свое место, как судья взяла какой-то документ, лежавший у нее на столе, встала и, сказав слово «приговор», начала читать:
- Постановление. 17 Марта 198… года народный судья Клубничная, рассмотрев материалы, которые поступили от Н-ского ГОВД о привлечении к административной ответственности Прядилкиной Эллы Петровны по ст.185а I АК СССР установила: гр. Прядилкина 12 марта с.г. на ул. Октябрьской в городе Н. приняла активное участие в проведении митинга, а именно: несла лозунг, выступила с речью, зная заблаговременно о том, что исполком горсовета митинг в данное время и на данном месте не разрешил, чем нарушила устано­вленный порядок проведения собраний и митингов, то есть, допустила администра­тивный проступок, предусмотренный ст.185а-1 АК СССР. Вина ее подтверждается ее же пояс­нениями, материалами приобщенными к протоколу об административном правонаруше­нии. На основании вышеупомянутого, руковод­ствуясь статьей 185а-1 АК СССР нарсудья постановил: Прядилкину Э.П. оштрафовать на 50 руб. Постановление обжалованью не подле­жит.
Дочитав постановление, Клубничная сразу же назвала другую фамилию, давая этим понять, что мое дело закончено. А мне в это время было просто не по себе. Зачитанный приговор окончательно меня ошарашил: "Пятьдесят рублей! Ни за что, ни про что! Не дам! - Вдруг решила я, - ни за что не дам". И крикнула судье:
- Это беззаконие!!! Никаких денег вы от меня не получите!
Но меня уже никто не слушал. В это время зачитывалось следующее постановление на очередную жертву. "И где она их так быстро берет? - мелькнула у меня мысль при этом. -Заготовила, что ли, наперед. Здесь точно что-то не так. Нужно немедленно сообщить кому следует. Там разберутся", - подумала я, и, ниче­го не говоря Жоре про свою идею, быстро отправилась на ближайшую почту.
"Москва, Кремль, Генеральному секре­тарю КПСС Горбачеву, - написала я реши­тельно на бланке. - Прошу вас лично разобраться с беззаконием, которое происхо­дит в связи с перестройкой в нашем городе. Элла Прядилкина," - закончила я текст и от­дала телеграмму в окошко девушке. Та же, прочитав ее внимательно, почему то встала и вышла из почтового зала. Не было ее минут двадцать. За это время в образовавшейся очереди на меня стали косо посматривать. Но вскоре телеграфистка вновь появилась и нача­ла прием телеграмм как ни в чем не бы­вало. А про мою телеграмму мне ни слова не говорит, как будто я ей ничего не вручала. По­стояла я так пару минут. И только я на­мерилась спросить девушку, что же случи­лось с моей телеграммой, как почувствовала, что на меня кто-то пристально смотрит. По­вернув голову, я увидела милиционера очень красивой внешности, который стоял и смотрел на меня улыбаясь. И я под действием его улыбки сразу же осмелела и спросила в окош­ко у телеграфистки:
- Девушка, когда вы в конце-концов примите мою телеграмму?
- Уже-уже приняла, с вас рубль двад­цать, - ответила она мне, и я, довольная собою, вышла из почтового отделения.
До начала рабочей смены оставалось еще немного времени, и я присела на лавочку в сквере, чтобы досконально обдумать что к чему. И вдруг вижу: напротив меня на лавоч­ке сидит милиционер, которого я на почте заметила, сидит, смотрит на меня и опять улы­бается. Я моментально краской вся залилась. Меня красивые мужчины всегда смущали. Поэтому я встала и быстро зашагала в сторону фабрики. Иду, а сама боюсь оглянуться. Так и зашла на фабрику через проходную, ни разу не оглянувшись.
А вечером, после смены, я его опять увидела, хотя нужно сказать, что на улице было уже достаточно темно. Хорошо, что еще меня в этот вечер муж не встречал. Он иногда так делал, когда чувствовал в этом необходимость. А, вообще-то, у нас район ти­хий, и фабрика недалеко от дома, идти минут пятнадцать.
Так вот, вышли мы из фабрики це­лой гурьбой. Я сегодня своим девчатам про суд не рассказывала. Что-то мне подсказало, что не нужно этого делать. Идем все вместе, проблемы всякие обсуждаем. А красавца своего, так я его мысленно прозвала, я сразу же приметила, но виду не подала. Только возле своего подъезда, когда осталась одна, голову резко повернула - а он недалеко от меня сзади стоит. Я тут же быстро в подъезд забежала и в дверь свою позвони­ла. Сердце у меня при этом сильно стучало, чуть бы не вылетело: шутка ли, столько впечатлений за день. Но когда я увидела Жору - сразу успокоилась, за милиционера забыла, и мужу про телеграмму рассказала.
- Молодец, Элка! Ну, ты у меня и молодец! Здорово придумала. Я считаю, Горба­чев с этим разберется.
И Жора стал целовать меня на радостях, а я его...

Утро следующего дня прошло все в домашних хлопотах. Хоть мы и жили с Жорой вдвоем, готовить мне приходилось немало. Жора любил покушать хорошо. Толстым он не был, но работа каменщика забирала у му­жа огромное количество калорий, которые я ему каждый день наготавливала в виде разнообразных   блюд. Вот и сегодня, пригото­вив все, сама есть я не стала, сказывались последствия вчерашнего дня. Поэтому, сделав пару бутербродов, я положила их в сумку, надеясь, что во время обеденного перерыва они мне пригодятся. Но надежды мои не сбы­лись. Только я  успела раскрыть сумоч­ку, чтобы достать оттуда приготовленное, как услышала крик нашей мастерицы:
- Все на профсоюзное  собрание!
- Дайте хоть поесть, - ответил ей кто-то в цеху.
- Потом поешь, - грубо отрубила Нюська и продолжала своим зычным голосом:
- Экстренное собрание! Все на профсоюз­ное собрание!
Деваться было некуда, Нюська упорно настаивала на своем, и я, закрыв сумочку, нехотя поплелась в актовый зал. Зал был переполненный, я еле выискала свободное место и села туда, но люди все прибывали и прибывали. Поэтому, кому места не хватило, слушали стоя очередной доклад нашего председателя фабричного комитета. Честно говоря, это была только одна видимость: ее, как всегда, никто не слушал. Ольга Ива­новна опять говорила что-то о повышении производительности труда и, конечно же, о выполнении плана. От ее длинной монотонной речи люди постепенно уставали, голодные и злые, они начинали неодобрительно гудеть. Окрик нашей председательши опять их ставил на место - на минуту становилось тихо, но через некоторое время гул опять повторял­ся. Так что я и не заметила, как слово взяла рабочая Тонька из другого цеха. Начав го­ворить о производительности труда, она неожиданно связала производительность с некой судимостью.
- Как можно говорить о производи­тельности труда, если у нас на фабрике рабо­тают судимые люди? - выкрикнула она, и сразу же ее подхватила наша мастерица Нюська. Так же как и Тонька , она начала с производительности, а закончила судимостью.
- Наша производительность только будет падать, если на нашей фабрике работают су­димые люди, с которых нельзя брать пример.
После таких слов я вся залилась краской, мне казалось, что окружающие смотрят толь­ко на меня, поэтому я встала и тихонько вышла из зала. Как я доработала смену - я не знаю. Стараясь ни с кем не разговаривать, чтобы не выдать себя - ведь я была не в курсе, назвали ли на собрании открыто мою фамилию, - я пы­талась по лицам женщин в цеху это понять. Но они вели себя как ни в чем не бывало. Каждый был занят своим делом и на меня ни­кто не обращал внимания. Только моя зака­дычная подруга Ленка, когда мы шли домой, рассказала мне, что ее вызывал сам Вячеслав Александрович и советовал подумать: стоит ли ей дружить со мной или нет. Но я не стала спрашивать Ленку, что она решила - не захотела лишний раз расстраиваться - поэтому, попрощавшись с ней, я направилась домой.
С первой же минуты, зайдя в квартиру, по глазам мужа я поняла, что с ним что-то произошло. И я, забыв о себе, устроила Жоре маленький допрос.
- Элка, не хотел тебя расстраивать, - сразу же раскололся Жора.
- Но ты ведь сама напросилась, - как бы оправдываясь, говорил он. - Понимаешь, сегодня на работе с утра, пока мы не разо­шлись по объектам, начальство устроило нам экстренное открытое партийное собрание. Начали с повышения произво­дительности труда, а закончили тем, что в советском учреждении не может работать человек , у которого в семье есть осужденный. Я, правда, их долго не слушал - послал всех куда следует, но осадок на душе остался. Сволочи такие, понимаешь ли, осужденную нашли. Пусть на себя посмотрят, - продолжал муж.
Глаза его горели от негодования, и он был в эту минуту прекрасен.
- Но, ничего, Элка, как-нибудь пробьемся, скоро нам Горбачев поможет, - в голосе его звучала надежда, - телеграмма наша, на­верное, уже дошла. Как ты думаешь?
- Знаешь что, Жора, - ничего не ответив мужу начала я, - у меня на работе то же самое произошло, что и у тебя, только собра­ние было не партийное, а профсоюзное. И клеймили на нем меня за судимость, как могли.
- Значит, и тебе досталось, - задумчиво произнес Жора, - а я все-таки надеялся, что тебя не затронут. Но тут, видимо, решили нас по одиночке доконать. Мало им было суда над тобой. Эх, Козлик, и зачем тебе понадобилось тот проклятый плакат нести?
- Ну, Жора, - обиженно протянула я, -ведь за веру шла, за народ. Ты же сам мне говорил, что если бы был тогда со мной, то также мимо не прошел.
На что я получила ответ:
- Конечно, не прошел бы, Козлик, ты же знаешь, что я всегда буду с тобой.

А утром , открыв глаза, я увидела му­жа,
сидящего на стуле, возле которого стояла наша дорожная сумка. Одет он был не по-рабочему, и я сразу сообразив, что здесь что-то не то, ахнула:
- Ты куда это собрался, Жора?
- В Москву, Элка, - спокойно ответил он мне на вопрос. - Телеграмма телеграммой, а я сам пока решил с этим всем безобразием разобраться. Зайду в ЦК КПСС, попробую добиться встречи с Горбачевым, а то я чувствую, что нас так просто в покое не оста­вят.
- А как же работа? - заволновалась я. - Я все обдумал, Элка, не беспокойся, до поез­да время еще есть, вот я по дороге и зайду в контору, возьму недельку за свой счет. Ты меня не провожай, - продолжал он, увидев, что я начала суетиться, - я этого не люблю. Поесть я уже взял с собой, так что не пере­живай, все будет хорошо. Жди меня - и я вернусь, - добавил он словами из известного стихотворения и, улыбнувшись мне на прощание, оставил меня дома одну, полу­сонную, и слегка очумевшую от всего слу­чившегося.
Целый день я жила под впечатлением Жориных слов. Поделиться мне было не с кем, хотя Ленка пробегала мимо меня несколь­ко раз, но остановиться возле меня она не удо­сужилась. И я решила ее не задерживать. Но домой мы все же шли вместе, и я, обрадован­ная, что есть с кем посекретничать, расска­зала все подруге.
- И нужен тебе был этот плакат? - так же как и Жора упрекнула она меня. - Шла себе за хлебом и шла бы. Нет, захотелось ей с народом быть. Народ-то не больно в твоей помощи нуждался. Так зачем тебе ему навя­зываться?
Но назад не вернешь, что было то было, - продолжала Ленка. - Теперь тебе нужно ду­мать, как из этой ситуации выпутываться.
- А Жора твой - настоящий мужик, -похвалила она мужа, - но чувствую я , что с его затеей ничего не получится, - закончи­ла Ленка и, попрощавшись со мной, побе­жала дальше к своему дому.

На следующий день с утра мне позво­нили с ремонтно-строительного управления,
где работал Жора, и поинтересовались, где    он находится в настоящее время.
- По делам к тетке в Днепропетровск поехал, - сказала я первое, что мне пришло в голову. И сразу же поинтересовалась, кто его спрашивает.
Это с отдела кадров звонят, - ответи­ли   мне   и представились.
- Но он же взял отпуск за свой счет, - напомнила я начальнику отдела кадров.
- Взял то взял, но всего на три дня. На больше мы ему заявление не подписывали. Так что пусть побыстрее справляется со сво­ими делами у тетки, а иначе пойдет под увольнение по статье, - объяснили мне на другом конце провода и положили трубку.
Еще я заметила, что слово "тетка" было произнесено как-то не так, как положено го­ворить о тетке, а с каким-то непонятным мне намеком. А, может, мне и показалось. Я в по­следнее время какая-то подозрительная стала. Вздрагиваю по пустякам, оглядываюсь по сторонам, будто кого-то жду. Возможно, так оно и есть, что жду, красавца своего жду. Где-то глубоко в душе он у меня остался. Сроду за мной такие красивые мужчины не ходили. Я сама внешне не очень завидная: ростом не вышла, волосенки на голове у меня реденькие, кажется, если внимательно присмотреться, то всю голову можно увидеть сквозь них. Нос пуговкой, а глазки маленькие и серенькие. За что Жора полюбил меня - не знаю. Вкус у него, наверное, плохой. 'Ты у меня, Элка, та­кая красивая", - говорит мне он часто, вкладывая при этом в слова всю свою душу. Так что, если бы я его слушала, то действительно вообразила себе что-то эдакое. Но зеркала мне не дают впасть в иллюзию, и я на себя смотрю трезвыми глазами, стараясь при этом Жору не разочаровывать. Раз он так думает - пусть так и будет. Но я остаюсь при своем мнении. И, пожалуйста, мне, с моим мнением, такой красавец попадается! Тут невольно нач­нешь оглядываться. Фу ты, что-то я размеч­талась, мне о Жоре надо волноваться: вдруг он в трехдневный срок не успеет вернуться. Что тогда будет! Хоть бы из Москвы позвонил, как он там? Я бы ему рассказала о сегод­няшнем звонке. И вся озабоченная своими мыс­лями я пошла на работу.
Рабочий день прошел как обычно, бе­зо всяких собраний. Девчата со мной разго­варивали, правда, когда рядом оказывалась мастерица Нюська, они старались от­вернуться от меня. Но я на них не обижалась, главное, что моя подруга Ленка на Нюську не реагировала. А это было для меня очень важно.
- Прядилкина, зайди-ка сюда, - ска­зала мне бабка Нюра, дежурившая на про­ходной, когда мы с Ленкой вдвоем, под ручку, выходили из фабрики.
- Сумочку открой-ка, - заявила она мне. И я безо всяких уговоров выполнила ее просьбу. У нас случается, что на проходной сумки проверяют у рабочих. В этом их работа заключается, ничего не поделаешь.
- Пальто-то расстегни, - видно, неудо­влетворенная тем, что ничего не нашла в моей сумке, продолжала вахтерша, - может, что за пазуху запрятала?
- Да ничего я не прятала! На! Смотри! - не выдержала я и огрызнулась. Расстегнув пальто, и, распахнув его чем пошире, я дала возможность вахтерше убедиться в том, что у меня под ним ничего нет.
- Чего это она тебя так рассматри­вала? - спросила ожидавшая меня Ленка.
- Черт ее знает, стукнуло что-то старой в голову. Не обращай на нее внимания, - успо­коила я подругу, хотя у самой на душе уже скребли кошки.

Два последующих выходных дня я прождала звонка от Жоры, но он так и не позвонил. "Наверное, некогда ему, шутка ли, к самому Горбачеву поехал", - мысленно оправдывала я мужа. "Хоть бы успел все во­просы решить до вторника. Ну, что я за него волнуюсь, не маленький же он, сам знает, что ему делать", - успокаивалась я этим и при­нималась за домашнюю работу.

В понедельник утром, проснувшись очень рано, так как шла на работу в первую смену, я вскочила с кровати, умылась, оде­лась и, позавтракав, вышла из дому. На ули­це уже рассвело, снега на тротуарах почти не было и я, вдохнув полной грудью утреннюю весеннюю свежесть, уверенно зашагала в сторону фабрики. По дороге меня догнала Лен­ка и мы, словно дети, шли и улыбались, раду­ясь наступающему дню.
Начало рабочей смены не предвеща­ло омрачения   нашего настроения. Но когда время подошло к обеду, я вздрогнула, услышав голос мастерицы: "Все срочно на  открытое партийное собрание!!! Открытое партийное собрание!!! Все без исключения на открытое партийное   собрание!!!". Закончила Нюська и - посмотрела в мою сторону. "Не пойду, не хочу идти туда, опять начнут    про судимость говорить. А тут еще Жора не приехал и так переживаний хватает. Не пойду!" - оконча­тельно    решила я, и когда все выходили из цеха, незаметно нагнулась и под стол залезла. Когда же все вышли, я из-под стола вылезла и села на рабочий стул. Кушать я уже не мог­ла, что-то у меня внутри стало и не отпускало до тех пор, пока все с актового зала не вернулись, и Ленка мне на ухо не шепнула, что опять упоминали мою   судимость. Но как и в прошлый раз фамилию не  называли. "Не волнуйся по пустякам, возьми лучше что-нибудь поешь", - закончила Ленка, и, вынув из моей сумки бутерброд чуть бы не насильно накормила им меня. Но весь день был полнос­тью испорчен, тем более,   что придя  домой, я застала пустую квартиру.
Жора не приехал. "Что же случи­лось? Что же могло случиться?" - металась я в догадках весь вечер. И ночью тоже, не сомкнув глаз, я пролежала как бревно, прислушиваясь к каждому шороху.

- Возьми себя в руки, - строго приказала мне Ленка, увидев меня утром. - Еще ничего такого не случилось, а ты уже паникуешь. До Москвы - как до неба. Разве можно так быстро оттуда добраться? Тем более, что два выходных дня были. Горбачев то небось в выходные не принимает. А на работе своей Жора все уладит. Что, он там один день работает? Вез же его знают как облупленного. За что же человека увольнять? Задержался на пару дней, так продлят ему отпуск за свой счет. Работник - то он добросовестный.
- Так то так, - отвечала я Ленке, - но видишь, как на нас все ополчились. Я бы и не волновалась вовсе, если бы мне с отдела кадров не позвонили.
И так незаметно, в разговоре мы подошли к фабрике. Целый день я ходила как чумная, шутка ли всю, ночь глаз не сомкнула. Правду Ленка сказала - нужно поберечь себя немного. Вот приду сегодня с работы и сразу же лягу, независимо от того, приехал Жора или нет.
- Прядилкина, зайди-ка, - перебила все мои добрые намерения баба Дуня на проходной. "Черт бы ее побрал", - выругалась я про себя и, открыв сумку на ходу, тыкнула ее Дуне прямо под нос.
- Ты мне не тычь, не тычь, я порядок соблюдаю, на рабочем месте, между прочим, а не где-нибудь, - рявкнула на меня вахтерша. - И вообще, Прядилкина, иди-ка за ширму. И разденься как положено, буду тебя обсматривать. Сегодня усиленная проверка.
- Ну почему только меня? - дрожащим от обиды голосом спросила я.
- Почему только тебя?  Не только тебя. Кого  приказано того и проверяем, проговорилась  баба Дуня.
Вот и все стало понятно, значит Ленка была права в первый раз. Не зря именинно меня проверяли. Полный террор решили устроить. Мысли в голове завертелись с ускоренной быстротой. Что же они от меня хотят? Что им надо от меня? А мне что делать в конце концов!?
- За ширму иди Прядилкина! -как будто услышав мысленно мой вопрос приказала баба Дуня. Обшарив с ног до головы, при этом чуть не раздев наголо, вахтерша, наконец-то, выпустила меня. Слезы лились у меня ручьем. Ничего не видя перед собой, я еле добралась домой, плюхнулась на кровать к полностью дала волю своим чувствам.
Оторвал меня от рыданий телефонный звонок.
- Слушаю вас, - убитым голосов произнесла я.
- Товарищ Прядилкина! Здравствуйте! -раздалось в трубке.
- С вами говорит начальник РСУ номер два товарищ Цимбалист. Меня интересует, где находится в данный момент ваш муж.
"Если бы я сама знала, где он находится", - подумала я. Но ответ мой прозвучал по другому:
- У тетки он в Днепропетровске. Тетка что-то прохворала - вот он и задерживается. Вы бы не могли, товарищ Цимбалист, в связи с этим, продлить ему отпуск за свой счет? -решила я воспользоваться звонком.
- К сожалению, нет, - ответил Жорин на­чальник, - у нас с этим очень строго. Про­верка скоро. Тем более, мы же вас пред­упреждали. Звонил к вам начальник отдела кадров по этому вопросу? Да или нет?
- Звонил, - совсем упавшим голосом от­ветила я. - Так что, мой муж уволен?
- Да, за прогулы, - ответил мне товарищ Цимбалист, и, попрощавшись, положил трубку.
А через десять минут на почте я ли­хорадочно заполняла телеграфный бланк: Москва, Кремль, генеральному секретарю ЦК КПСС . Горбачеву. "Уважаемый Михаил Сергеевич! Сообщите мне, пожалуйста, где находится мой муж, Прядилкин Георгий Ивано­вич, поехавший к вам по делам перестройки. С уважением Прядилкина Элла Петровна". Написав в конце свой обратный адрес, я протянула бланк в окошко и стала ожидать. Ожидание мое длилось до тех пор, пока в по­мещении не появился все тот же милиционер. Лишь тогда телеграмму у меня приняли.
"Совпадение это или нет, - думала я по дороге домой. - Что ж это получается? Что телеграммы Горбачеву под присмотром ми­лиции надо отправлять?" И решила я про­верить: оглянуться. Если сзади меня будет милиционер, значит совпадения быть не мо­жет. И оглянулась. Милиционера сзади не было. "Значит, случайность", - подумала я и пошла дальше. Но как только я зашла в наш подъезд, передо мной как из под земли вырос красавец. Стоит, смотрит на меня и улыбается. А у меня от неожиданности дыха­ние перехватило, еле сумела себя в руки взять.
- Вы зачем за мной ходите? - вырвалось у меня.
А он мне с улыбочкой отвечает:
- Понравилась ты мне, вот и  хожу.
- Что значит понравилась? У меня муж ревнивый, сейчас выскочит из квартиры и кирпичом по голове даст. - И для ясности до­бавила: - он у меня каменщиком работает.
- Уже не работает, - опять с улы­бочкой отвечает мне красавец. - Так что не боюсь я его.
-  Откуда вы это знаете? - вскрикнула я.
- Для этого мы и милиция, чтобы все знать.
- Так, может, вам известно где он сейчас находится? - осенило меня вдруг.
- Конечно, знаю, - перестал улыбать­ся милиционер, - в каталажке он сидит мо­сковской. - Там ему мозги вправляют , учат уму разуму, как перестройку строить.
- А ты, кнопка, - продолжил милиционер и пальцем меня в нос ткнул, вместо того, чтобы ерундой заниматься и ввязываться туда, куда тебе не следует, лучше бы по хозяйству похлопотала, детей на­кормила.
- Ах, нету их у тебя, - как бы уга­дав, что я ему хочу ответить, - произнес красавец. - Так старайся с Жорой обзавестись детьми, чтобы времени не было на ми­тинги всякие расхаживать и телеграммы Горбачеву посылать. Вот вернется он через пару деньков - так и начинайте зани­маться этим, кнопка. Поняла?
И не дождавшись, что я ему отвечу, опять ткнув меня в нос пальцем, вышел из подъезда.

На следующий день в обеденный перерыв, когда Нюська объявила об от­крытом партийном собрании, я тут же без промедления, когда все выходили из цеха, тихонько начала залезать под свой рабочий стол.
Прядилкина, выползай, - через несколько минут услышала я над собой голос.
Высунув голову из под стола я увидела Нюську. Она стояла надо мной, расставив ноги и подперев толстые бока кулаками. "Выследила меня, гадина старая", - подумала я и выползла из-под стола. Мест в актовом зале уже не было, когда мы с Нюськой туда зашли, поэтому мы остановились в про­ходе между рядами. Мастерица не отходила от меня ни на шаг. А когда Тонька из другого цеха стала что-то про судимость говорить, даже за руку меня схватила. Но тут мое терпение лопнуло. Вырвав свою руку из руки Нюськи, я взмахнула ею вверх и перебив Тоньку на полуслове, почти истерически закричала:
- Сколько это может продолжать­ся? Сколько можно издеваться над челове­ком?! - кричала я.
- Если вы не перестанете меня травить. я откажусь получать зарплату!
На этом слове ноги мои подкосились, и я стала медленно падать на мастерицу. Перед глазами все поплыло, я только почув­ствовала Нюськины руки, которые подхвати­ли меня на ходу. Больше ничего не помню.
Очнулась я в медпункте, возле меня сидела медсестра, а рядом с кушеткой, на ко­торой я лежала, стояла Ленка. Увидев мои от­крытые глаза, она подмигнула мне и спросила:
-   Ну   что,Элка? Жить то будем?
- Будем, Ленка, будем, куда же денем­ся , - ответила я ей слабым голосом.
- Тогда вставай, нечего   разлежеваться.
И когда я стала приподниматься с ку­шетки, добавила:
- Пойдем, тебя возле проходной Жора ждет.

С тех пор прошло уже шесть лет. Мы с Жорой живем все в том же городе, на той же улице, и в той же квартире. Правда, нас в семье уже не двое, а трое. Через шесть месяцев после моего обморока у нас родился сын Юрочка. Сейчас он совсем большой маль­чик, знает все буквы, умеет считать до ста. А когда его спрашивают, где работают Юрочкины мама и папа, он отвечает: "На фабрике“. Это - что касается меня, а то, что касается папы, неопределенно пожимает плечиками. Но это не от того, что он такой несмышленый. Просто он не знает еще о том, что его папу после увольнения с РСУ долго нигде не брали на работу. "Каменщики, конечно, нам нужны", отвечали ему в отделе кадров. Но когда он называл свою фамилию, ему сразу же в работе отказывали. "Почему, по­чему?" - пытался он узнать в чем же дело, но все было бестолку. А тут случайно зна­комая меня спросила, не знаю ли я хоро­ших мастеров, чтобы ремонт ей в квартире сделать. И мой Жора взялся ей в этом помочь. С тех пор так он всем и помогает. За опреде­ленную плату, конечно. Так что на жизнь нам хватает, благодаря Жориному мастерству. А иначе я не знаю, что с нами было бы. На фа­брику сейчас надежды никакой нет. В том смысле, что зарплату нам стали выдавать по большим праздникам. Так что мы по полго­да ждем очередной выплаты, а жить-то как-то нужно. У нас даже по этому поводу собрание на фабрике сегодня провели. Рабочие тре­бовали свои законные деньги. Шум в зале стоял невозможный, каждый хотел высказать свою накопившуюся боль. А тут наша предсе­датель профкома вместо того, чтобы под­держать рабочий класс, бросила, в взбудора­женный зал реплику: "А это вы Прядилкину спросите, почему вам зарплату не платят?" И, не дожидаясь, что ей ответят, продолжила: "Вспомните-ка хорошо, вспомните, кто шесть лет назад первым отказался получать зарплату? Кто поддерживал перестройку? Кто телеграммы слал Горбачеву? Вот с них-то двоих - Прядилкиной и Горбачева, - спраши­вайте. А мы здесь ни при чем", - добавила Ольга Ивановна и, довольная, села на место.
На улице было совсем светло, но я все равно не заметила, кто первым бросил в меня снежок. А когда груда снега залепила меня всю, я почувствовала сильный удар в спину и упала.
-   Бабы, вы что, очумели!? - завизжала откуда-то взявшаяся Ленка. - Вы что творите?
- Зарплату пусть отдаст! - раздался го­лос надо мной.
- Вы что, ненормальные? Она то тут при чем? - продолжала визжать Ленка.
- Точно, - добавил еще чей-то голос сверху, - ни при чем. Это мы ее так с Рождест­вом поздравляем.
- Чтобы знала в следующий раз, как от зарплаты отказываться, - прокричал еще кто, - да Горбачеву телеграммы посылать. Ты посмотри - кавалера себе выискала.
- Ладно, бабы, побаловались - и хва­тит. Идемте лучше к Рождеству готовиться, -услышала я уже издалека, когда снег с себя отряхивала.
- Ты не обращай на них внимания, -помогала мне в этом Ленка. - Это они не со зла, шутки у них такие.
- Ты же знаешь наших баб, они ведь добрые в душе, - успокаивала меня подруга по дороге домой.
В квартиру я зашла все еще мокрая.
- Кто это тебя так? - спросил меня Жора и, не дожидаясь ответа, добавил: - А у нас гости.
Я заглянула в комнату и увидела свою родственницу Броньку с мужем Яшей. Они сидели возле стола и пили чай с печеньем. Бронька, увидев меня, сразу же встрепенулась.
- Эллочка, вот ждем тебя с Яшей, не дождемся. Уже чай с Жорой начали пить, - продолжала Броня. - Ведь мы пришли по­прощаться с тобой, уезжаем мы с Яшей в Америку.
- И скоро вы едете? - спросила я Броню с Яшей после того, как разделась. Их отъезд в Америку не был ни для кого тайной. Хотя Броня старалась об этом никому не расска­зывать.
- Через две недели, - ответила мне Броня мимо ходом и сразу же перешла к де­лу: - Ты знаешь, Эллочка, я тебе одну вещь оставить хочу.
- Она у нас в багаж не вмещается, -добавил Яша и еще что-то хотел сказать, но испепеляющий взгляд Брони остановил его.
- Конечно, конечно, Броня, оставляй, -решила услужить я родственнице и заодно уберечь Яшу от Бронькиных глаз.
- Но как я тебе ее передам? - вдруг вспомнила я, что в Америку в ближайшее время не собираюсь. Но Броня, будто не услы­шав мой вопрос, продолжала:
- Эта вещь очень мне дорога, я думаю , что и тебе она не безразлична.
И, нагнувшись к сумке, которая стояла на полу возле ее ног, вынула оттуда портрет моей тетушки на толстой деревяной основе. При этом лицо Броньки выражало наигранную скорбь.
- Этот портрет у меня висел в ком­нате, - торжественно произнесла Броня, - на видном месте. А ты - хочешь - повесь его, а хочешь - положи. При этом слово "положи" она сказала с таким упреком, что мне ничего не оставалось, как тут же повесить портрет на стенку.
- Да-да, конечно, оставляй, - всегда го­товая прийти на помощь, я взяла из Брониных рук портрет и положила на стол.
- Кто это такая? - вдруг в наш разговор вмешался Жора, который до сих пор сидел молча.
- Это наша тетя, - гордо подняв голову сказала Броня.
- А мы, - указав в первую очередь на себя, а потом на меня, - ее племянницы.
Дело в том, что Броня на самом деле была родной племянницей моей тетки. И тетя к Броне, как к родной племяннице, питала при жизни родственные чувства. И ей, по-видимому, жалко было выкидывать теткин портрет, который из-за своей массивности не вмещался в ее багаж. Поэтому она и принесла его мне, так как родственников ни близких, ни далеких в городе у нее больше не было.
- Но у нас, по-моему, много есть та­ких фотографий, - не поняв замысел Брони, сказал Жора. - Элла, помнишь, ты мне по­казывала их? Там твои дядька с женой в разные периоды жизни изображены.
- Так что, Элла, это тебе мой подарок на прощание, - не слушая Жору, продолжала свое дело Броня.
- И если ты хочешь - можешь его по­ложить, но у меня он висел в большой комна­те, - опять подчеркнула Броня.
- Хорошо, я его повешу, - стараясь не заострять больше внимания на портрете, под­дакивала я родственнице.
Когда же Броня с Яшей ушли, довольные тем, что план их удался, Жора через некоторое время меня удивленно спросил:
- Неужели она так любила свою тетю?
- Наверное, - задумчиво ответила я ему. Затем взяла портрет в руки, долго смотре­ла на него, вглядываясь в тетушкино лицо. И вдруг мне в глаза бросился теткин нос. Самый длинный нос в мире! Внутри у меня что-то до боли защемило... И Жора очень долго не мог понять: то ли я смеюсь, то ли плачу.

1996 год