09.02.1991
Я не пишу письма. Я их, скорее, говорю. Я не стараюсь связать абзацы, часто повторяюсь, в письмах нет определенной цели. Я просто говорю все, что думаю. Мысли часто повторяются, путаются. Все нормально, я не спятил. Еще.
За неделю до призыва мне приснилось, что я зарываю в землю краски, кисточки и карандаши в обычном деревянном со сломанной рейкой ящике. Я точно знаю, что еще вернусь на это место, откопаю, и больше никогда не зарою. А сейчас так надо, и ничего тут не поделаешь. Надо глубже закопать этот ящик и заровнять место, чтобы кто-то случайно не отрыл и не забрал его. Я опаздывал на поезд.
20.021991.
Армия представляется каким-то глупым, скучным сном. Как-то совсем не верится, что я тут оказался. Ошибка какая-то! До меня еще не дошло, что я солдат. А ведь 21 день, как солдат! Только иногда, ни с того ни с сего как ударит в голову: "Это реальность!". Причем, реальность надолго. Совершенно реально то, что я сижу и пишу это письмо. Совершенно реально то, что завтра будет такой же день, как и сегодня. Совершенно реально то, что так будет все два года.
А я не верю! Не верю, и все тут!
24.02.1991.
Выходной, есть время. Читаю газету. Пытался читать. Ничего не выходит, не интересно, и все тут! Ну зачем писать про разговор М.С.Горбачева с Дж.Бушем, если неизвестно, до чего они договорились? А чем закончилась встреча нашего президента с Т.Азасом? Журналисты в ладоши похлопали, и все? Не понимаю я газет, и никогда не пойму!
Я разучился думать. Раньше это происходило как-то само собой. А сейчас думаешь только о том, как бы урвать горбушку или самый хороший кусок мяса или как бы сахара побольше стащить. Нет, я не голоден. Просто думать больше не о чем. В капусте много витаминов? - очень хорошо! Теперь я лучше буду капусту из супа вылавливать, чем кашей давиться. Она такая гадкая! Пресная жижа просто. Тьфу, гадость! И хорошо еще, что только на обед.
25.02.1991.
До обеда втроем загрузили два самосвала снега, а потом этот самосвал из грязи вытаскивали. А утром такая показуха была - тревога (учебная). Если бы боевая была, то от нашей части ничего бы не осталось - до того медленно радиостанции готовили. Потом зачем-то грузовики взад-вперед катались и солдаты строем бегали. А мы тихо, мирно сидели на складе, рядом с контейнерами с картошкой. Никого не трогали и ничего не делали. Первый раз в жизни видел БТРы. Крокодилы такие, с колесиками.
Усвоил воинские звания: "духи" - до полугода, "молодые" - до года, "черпаки" - до полутора лет, "деды" - до дембеля.
До ужина загрузили снегом еще один грузовик. Я даже не в обиде: хоть рожу одного нашего начальника целый день не видел. Козел! И не полковник какой-нибудь, а просто рядовой, назначенный главным. Он говорить-то нормально не умеет. Все в приказном наглом тоне. Дурак! Тупица! Идиот! Когда в увольнение идет, нацепляет на себя китель с сержантскими погонами. И такого самодовольного кретина назначили главным по учебной роте!
А так все в порядке. Остальные начальники (ефрейтор и сержант) совершенно нормальные люди. День и ночь. Хотя, кому как. Мне так.
26.02.1991. 02.03.1991.
О еде. Я к ней привык. Теперь ем почти все, что считается съедобным. Кроме рыбы и жира. Я еще не голодал до того, чтобы и их употреблять. Иногда, бывает, выйдешь на улицу, а там из чайной пирожками или булочками свежими пахнет. И так захочется их съесть, что просто "волком вой". А нельзя!
Здесь вообще все "нельзя" и ничего "можно". Кстати, слово "можно" здесь настоятельно рекомендуют заменить словом " разрешите". Но оно много сужает значение слова "можно".
07.03.1991.
Вчера целый день разгружал импортные посылки с "помощью". Самое скверное в этой истории - это то, что я такой же, как и все. Меня хватило только на то, чтобы не брать самому из посылок шоколад, конфеты, сухой лимонад и т.д. И то, на это были условия благоприятные. А так - не знаю, что бы было. Я уже жалею, что ничего не брал. Все нажрались импорта, набрали полные карманы шоколадок, а я , естественно ничего не взял и не ел. Так, перехватил пару подачек, и все. Но при всей схожести со всеми, я еще оказался виноватым в том, что бездействовал. "Козлом" оказался. Наверно это действительно так в рамках нашей системы. Но разве это нормально?!
Откровенное воровство возведено в норму приличия. Оно поддерживается всеми. Неявно, но поддерживается. В армии есть такая истина "не наврешь - не проживешь". Печально, но это действительно так.
Мысли путаются. Хочу спать, т.к. стоял в очередном наряде. Спал полтора часа. Вообще, наряд - это маразм. Армия - тоже маразм, но наряд - это большой маразм внутри еще большего маразма.
09.03.1991.
Завтра присяга. Занятно, что нам еще ничего не говорили о ней, даже о том, как держать автомат. Мы ничего не знаем. Завтра будем выглядеть круглыми идиотами, стадом баранов, посмешищем. А мне плевать. Все равно, это огромный дурной цирк. Так будем же достойными его клоунами. Мне еще год предстоит быть шутом, потом полгода одним из директоров цирка, и только потом, надеюсь до конца своих дней - собой. Быть собой - это самое главное. Жаль, что здесь это не удается. И еще, я опасаюсь, что за столь долгое время моя "индивидуальность" как-нибудь незаметно для меня изменится. В какую сторону - не имеет значения, главное, что она уже не будет моя. Приду домой, прочитаю свои письма и не пойму себя. Вот это будет удар! По крайней мере, для меня сегодняшнего. А тот может и не заметит, что не понял, что он уже не я. Интересно, чем будет забита его голова. Хорошо бы было с ним побеседовать.
А ведь такая возможность существует. Правда, убогая, как в таксофоне, если не бросить монету: ты услышишь, а тебя - нет. Только наоборот. Я пишу, а он читает. Над этим надо будет подумать. Потом. Сегодня я и так уже долго пудрю вам мозги.
11.03.1991.
Полнейшая неопределенность! Я не знаю, где буду служить. Рота охраны? Ремвзвод? Химбаза? А может не то, не то и не то. Они все темнят! Зачем - черт знает. Зачем из этого делать военную тайну?! Ведь все уже известно, задокументировано, заверено десятком подписей, изуродовано сотней штампов. Мою дальнейшую жизнь можно предсказать далеко вперед. При желании, можно узнать, когда меня повысят в звании, когда отпустят в отпуск, когда демобилизуют и многое другое. Они знают все! Я просто не верю, что они ничего не знают. Не знаю только я. Но информация течет, и, проходя через десяток лиц, изменяется до неузнаваемости. И кому это нужно? Мне -нет, вам - нет, им - : тоже, кажется, нет.
12.03.1991.
Завтра всех отправляют в Грязовец. Я остаюсь в ремвзводе. Удача это или полный провал? Хорошо или плохо? Правильно или неправильно?
Я остаюсь один. Ребята из ремвзвода считаются самыми приличными во всей части, но тем не менее, это уже армия. В учебке нас и называть-то должны были курсантами, а не солдатами. Завтра я стану стопроцентным солдатом, "цветочки", кажется, закончились.
Я не в обиде, в ремвзвод я хотел. Но почему же я не прыгаю от радости? Наверно, предчувствую, что такое остаться одному. Сейчас это просто не доходит. Сержант сказал, что ремвзвод - это лучшее место во всей части. Повезло?
13.03.1991
Все, учебная рота расформирована. Ее больше не существует. В мастерской мне устроили тест - показали схему на транзисторах и попросили назвать, где сигнал входит, и где выходит. Я показал. Они сказали, что это пока все, что нужно знать. Знать, собственно, не надо было ничего, сигнал был подписан.
16.03.2991
Да, ремвзвод - это "дежурная рота". Чуть что - "ремвзвод, на выход!". Мы уже столько самосвалов снега накидали, сколько в Ленинграде за всю зиму не выпадет. Мы выполняем любую работу в любое время. Вчера, например, после ужина кидали снег, а после отбоя пилили ДСП в мастерской. Клименок (зампотех) нас гоняет, но часто работает вместе с нами.
Завтра референдум. Все будут голосовать за Союз и против президента. Так что исход референдума я знаю, но буду голосовать наоборот - гражданка во мне не остыла. Есть приказ министра обороны - держать в боевой готовности технику и усилить караулы во время референдума. Так-то.
17.03.1991.
Каждый прожитый на свободе день - праздник. Зачем гимн отменили в 0 часов 00 минут? День должен уходить торжественно, это я еще на свободе понял. Ведь это праздник, когда ты уверен в себе, уверен в завтрашнем дне, в том, что он будет таким же свободным, тихим и нормальным, как и уходящий сегодняшний.
Вообще, я не очень понимаю, что вам писать? Что все хорошо, или наоборот, что все очень плохо? Ведь у вас ничего не изменилось, все осталось, как было. Пройдет два года, я вернусь, и никто даже не вспомнит, что куда-то уходил. Потому что после моего возвращения тоже все как было, так и будет. Земля не сойдет со своей орбиты, Солнце тоже не погаснет. Так зачем же вам знать каждую мелочь моей армейской жизни? Зачем лишние расстройства? Как бы мне плохо сейчас не было, через два года я вернусь, цел и невредим, жив и здоров. Это факт, если не верите , спросите тех, кто служил. Со мной ничего не случится плохого. Так зачем вам знать все, если в итоге все будет по-старому, "хорошо и вечно".
Все мое останется при мне. И лишь иногда я буду рассуждать о том, как было на самом деле, что не было сказано раньше. А через пятнадцать лет мне может быть приснится сон, что меня опять забрали в армию, и когда я проснусь, я буду рад, что проснулся. У себя дома, в теплой постели, молча глядя в белый потолок, я вспомню все, что пережил за какие-то два, такие короткие в сравнение со всей прожитой жизнью года, и может быть мне станет грустно. Ведь армия - это не только зло.
Ну, это так, мысли в строчку. Говорят, женщине надо поплакаться, а мужчине выговориться. Интересно, понимает ли кто-нибудь все то, что я тут пишу. Собственно, это и не надо понимать, до конца я и сам не понимаю. Единственно, - знайте, я обязательно вернусь, это такой же закон, как и тот, по которому я был сюда призван.
28.03.1991.
Теперь мне присвоили новое звание. Теперь я "молодой", после того, как меня перевели. Переводили меня два раза - так, бюрократическая ошибка. Первый раз в жизни лупили ремнем. Шесть ударов. А сначала, по незнанию, шесть раз бляхой пробили. Так что я получил 12 ударов в сумме. Прям как "черпак" - их столько раз порят.
31.03.1991.
Недавно подумал и понял, что я пишу дневник. Странно, что я к этому пришел. Раньше думал - вот люди непонятные, пишут дневники. Зачем? Неужели им нужна эта ненужная вещь в дополнение к ненужным делам, ненужным заботам, страстям? Чего они добьются, записав пару строчек. Все равно ничего не изменить - ни прошлого, ни настоящего, а быть пассивным наблюдателем - пустая трата времени.
Я не люблю и не любил никогда бессмысленные поступки. Человек, бросающийся на каменные стены, всегда вызывал у меня чувство неприязни, даже если это был я сам. А теперь пишу дневник. Конечно, это не совсем дневник. Он скорее для вас, чем для меня. Даже точно - для вас.
08.04.1991.
Мои начальники: майор Клименок (зампотех), ст. прапорщик Николенко (нач. взвода, отличный человек), капитан Беховский (нормальный, но немного помешан - ему все кажется, что все отдыхают, не работают).
10.04.1991.
Все забывается со страшной скоростью. Вот уже месяц прошел с тех пор, как вы приезжали на присягу. Эти два дня я хорошо помню, но остальные представляются как нечто серое, однообразное, с редко воткнутыми без всякого порядка табличками событий, с неразборчивыми надписями.
12.04.1991.
Скоро будут учения, но я уезжаю в командировку, в Кемь, что много приятнее чем учения. Почти отпуск. Отдохну от казармы, нарядов и прочего.
Писем две-три недели не ждите. Потом будут праздники, потом - проверка. Там тоже сложно будет. Проверка - это что-то вроде вступительных и одновременно выпускных экзаменов по физкультуре, пению патриотических песен, умению стучать сапогами по асфальту, знание сторон света и прочему. В общем, большая показуха. Все трясутся от одной только мысли о проверке. Я один из немногих, которые не трясутся. Это из-за того, что я совсем не имею о ней представления. Никакого. Но в столовую мы теперь ходим строем, всем батальоном. Такого никогда не было. Это отголоски офицерской дрожи (они тоже трясутся).
13.04.1991.
Пишу в поезде. Ехать - это очень здорово, особенно после казармы. Сегодня проснулся как гражданский человек в выходной, когда не надо никуда спешить, ни о чем беспокоиться. Не по дурацкой команде: "Первый ПУС, подъем!!!", а сам. Я уже 2.5 месяца так приятно не просыпался.
Мы едем вчетвером - Андрей Яглов, Алексей Никитин (Никита), капитан Беховский и я. Вся наша команда являет собой не что иное, как караул. Поэтому мы везем с собой обернутый в одеяло оцинкованный ящик с тремя автоматами, штык-ножами и, как говорят, гранатами. Возвращаясь обратно, будем сопровождать эшелон с машинами, нашпигованными различной аппаратурой.
Ночью, на вокзале, чтобы я не уснул, капитан мне дал книгу "Воспоминания" Софью Ковалевской. В иных условиях я бы ее, конечно, не открыл, но тут испытываю что-то типа голода к художественной литературе. Аж до того, что приятно видеть строчки типографского шрифта и знать, что каждое слово написано без ошибок и можно, в случае чего, просто подсмотреть, как пишут грамотные люди (как неприятно все же быть неграмотным!). Так вот, той книжкой я даже зачитался! А там просто записаны некоторые размышления и отрывки воспоминаний, причем, совсем не моих. Ну, спрашивается, кому нужны чужие воспоминания, когда своих полным-полно? Кому интересно что-то очень личное, что ты никогда не поймешь, не представишь его так, как представляет его себе рассказчик, потому что оно не твое, оно тебе чуждо? А мне почему-то было интересно, сам не знаю, почему.
Вообще, я нашел, что "Воспоминания" Ковалевской чем-то похожи на мои письма. Я даже откопал одну мысль, которая точь-в-точь совпадала с моей, и я ее уже изложил в каком-то своем письме, точно такими же словами!
Бедные ученые, они топчутся на одном месте. Если у двух совершенно разных людей, разного времени и воспитания, склада ума, да еще и противоположного пола возникают одинаковые мысли, то что же говорить о научных открытиях! Выходит, что в человеке нет ничего личного. Все, что ты чувствуешь, уже кем-то пережито неоднократно. Разными людьми в разное время. Все, что ты думаешь, уже кому-то приходило в голову, и каждая твоя последующая мысль настолько же не твоя, как и предыдущая. Значит личность, как вектор в линейном пространстве можно разложить по базису, она не несет в себе ничего нового и является лишь комбинацией старых, как мир независимых векторов, возникших, вероятно, одновременно с возникновением нового вида "Гомо-Сапиенс", одно название которого определяет множество его потомков, которые не смогут развиться дальше положенных генофондом границ:
Я вас не напугал? Сам не знаю, что мне в голову полезло.
Вечер, Кемь.
Маленький городишко, скорее похожий на разросшуюся деревню со старыми покосившимися срубами, между которыми проложены асфальтовые тротуары. Иногда попадаются кирпичные дома , низкие, двухэтажные.
Часть, в которой мы находимся, очень мала и пустынна. Она похожа на малую придорожную гостиницу на окраине штата в конце купального сезона в далекой провинции (как это пишут в книгах и показывают в видиках).
Здесь я почти не ощущаю армию. Я почти на воле, это так приятно. Вообще, как я понял, находиться рядом с офицером - это одно из хороших местоположений. Дело в том, что какую бы он не напялил на себя форму, офицер все же остается лицом гражданским со всеми гражданскими слабостями.
14.04.1991.
Вчера допоздна смотрели "Александр-шоу". Чушь собачья, я не выдержал и пошел спать. Проснулся в 9 часов, также приятно, как и вчера. И вот, сижу в Ленинской комнате незнакомой части. В части всего два солдата - повар и шофер, несколько офицеров и несколько гражданских лиц. На улице дождь, снега нет. Карелия - очень странное место - камень на камне. Каменные горы, каменные плиты. Земли почти нет. На чем растет трава - непонятно.
16.04.1991.
Готовились к отъезду, оборудовали теплушку. Я рубил дрова, а Андрей что-то внутри молотком стучал. Завтра-послезавтра должны отправиться. Дороги - дня три.
22.04.1991.
Этот листок, на котором я пишу эти строки, проследовал со мной всю мою командировку. Он был со мной в теплушке - обычном вагоне, в котором возят все, начиная с зерна и кончая коровами. В нем мы находились четыре дня. С этим листком я ходил охранять вагоны с техникой, спал, накрывшись шинелью, ел из котелка, он был всегда рядом, в кармане шинели. Короче, мы с ним много повидали чисто армейского, не похожего ни на что.
26.04.1991.
В командировке, пока мы стояли на какой-то станции, у нас свинтили поворотники с ГАЗ-66. Надурили как щенков с автоматами! И кто! Местная шпана - следы детских сапог. А за это, между прочим, можно и пулю в живот получить. Стрелявшего оправдают - так прописан устав. Все произошло при смене караула. Когда я пошел смотреть машины, повортников уже не был, а Никита ушел оттуда минут за десять. Ребята, видимо, не первый раз такое проделывали, знали что к чему.
01.05, 1991.
Доармейскую жизнь все труднее и труднее вспоминать, но тоска пробивает себе дорогу и выходит наружу. Особенно в выходные. Еще нагоняют грусть дела, которыми занимался дома, или занимался кто-то из домашних, какие-то моменты фильмов, где слишком ярко показана свобода. В основном, это повседневные мелочи гражданской жизни, настолько малые, что из них трудно выбрать что-нибудь в качестве примера. Здесь же они бросаются в глаза и почему-то сразу забываются, оставляя в душе след чего-то утраченного.
Да, я привык! Привык настолько, что мне кажется уже чуть ли не НОРМАЛЬНЫМ все то, что тут происходит! Наверное это предпоследняя стадия одеревенения. Последняя - когда полный порядок и одобрение этого порядка.
/Из письма отцу/
..Конфликты в основном возникают из-за всяких "пропашек". Слово "пропашка" означает "заставить сделать что-то вместо кого-то". Диапазон широк - от заправки коек до мытья сортиров. Досаждает ПУС в лице каптерщика и нескольких лиц, которые, будучи дневальными, будят меня среди ночи.
Меня объявили "тормозом". Я и сам чувствую, что иногда действительно "торможу", но прозвище возникло не из-за этого, а из-за того, что я неправильно общался с дембелями. Короче, все не так просто, как хотелось бы. Я уже почти не замечаю всей гадости своего положения, поэтому можно сказать, что служится мне не так уж плохо. Это действительно так. То, что происходит здесь - дико со стороны, но, привыкнув, это кажется чуть ли ни нормальным.
Здесь можно выжить только силой или нервами. Нервы у меня есть, хотя мою реакцию иногда путают с отклонениями в психике. Выживу, никуда не денусь. Бывает хуже. Лучше - не знаю, но хуже бывает точно:.
.. Я не хочу расстраивать маму, бабушек, но в тоже время, не хочу скрывать то, что происходит со мной, во мне. Поэтому я делюсь всем с моими друзьями. Моя душа просится на волю, я выпускаю ее в запечатанных конвертах:.
04.06.1991.
Сегодня так быстро прошел день! Совсем не сравнить с праздничными днями - чем больше работаешь, тем быстрее уходит время. Один праздничный день стоит двух будничных.
Интересно, сколько раз я в своих письмах повторялся? Наверно много, потому что мысли зацикливаются на нескольких темах, и трудно выйти из этого круга. Вы наверное скоро начнете предсказывать мои, еще не написанные письма.
06.05.1991.
Мой предшественник Коренев не был в отпуске. Это из-за того, у него были две или три командировки в Ленинград. Вместо отпуска он получил сувенир "птица счастья" - он и сейчас висит в мастерской.
14.05.1991.
Иногда все представляется как-то иначе, как оно и должно представляться. Вдруг вспоминаешь, что вся твоя жизнь - свобода, за исключением каких-то двух лет. А не наоборот - вся жизнь армия с вкраплением редких дней и часов свободы, да и то относительной.
По большому счету, мне даже нужна была армия. Я многому научился из того, что не умел. Но их того хорошего, что можно почерпнуть из армии (а это ничтожно мало), я, кажется, взял уже все. На этом можно было бы остановиться. А еще пилить и пилить:
19.05.1991.
Я вас прошу не присылать в письмах конверты. Никаких бандеролей, никаких переводов! Здесь лучше не иметь ничего лишнего. Нет вещи - нет проблемы. Как хорошо и спокойно, когда у тебя нечего взять! Когда у тебя слишком маленькие ботинки, слишком большая фуражка и слишком стандартная форма. Когда в кармане нет ни гроша.
21.05.1991.
Я уже совсем забыл, что такое "хотеть домой". Я не помню этого чувства. Вместо него появилось какое-то другое. Состояние глубокой задумчивости в свободное от работы время, или при написании или при прочтении писем, из которого очень не хочется выходить, возвращаться. В голове кружатся воспоминания, но больше мыслей о последующей послеармейской жизни, мечтания. Эти мысли уже не давят, как раньше, просто проходят. Теперь я редко испытываю острое желание вернуться домой. Я теперь вообще редко чего-либо хочу. Во мне нет никаких эмоций, я как бы погрузился в состояние "анабиоза". Это хорошо, пока я здесь. Если бы я переживал каждую мелочь, то не знаю, что бы со мной сейчас было. Сбежал бы, наверное.
Здесь все меняет знак. Например, мне всегда нравилось возвращаться. Когда мы снимали дачу в Вырице, мне было приятно вернуться домой. Тут все, однако, не так. Когда мы выезжали на Д/Х (долговременное хранение), самым неприятным был момент возвращения в часть. Интересно, каким будет момент возвращения домой, когда все будет позади?
03.06.1991.
Коренев уехал домой. Когда-то я также уйду. Тихо и спокойно. Взгляну последний раз на мастерскую, на парк, на ворота части, в лица тех, с кем тащил службу, повернусь и пойду прочь. Кто-то останется гнить в этой чертовой армии, но это уже буду не я. Я не завидую Кореневу. Это не зависть, это что-то другое, обостренное ожидание. Это как вера в коммунизм, который когда-нибудь будет, но так не скоро, что едва ли доживешь до этого дня.
05.06.1991.
Ушел Андрей. Уходил тихо и просто, как будто уезжал в командировку. Как будто должен скоро вернуться. Не окидывая последним взглядом мастерскую, по деловому просто пожал руку и пожелав "счастливо!".
А ведь все в мастерской сделано его руками. Все столы, все оборудование. Они будут помнить его. А он - нет. Быть может иногда, без эмоций.
Мне всегда нравились люди, не имеющие комплексов по отношению к вещам, к месту проживания, к месту работы, потому что сам страдаю ими. Мне жаль расставаться с вещами, которым я чем-то обязан или которые чем-то обязаны мне, например, своим существованием.
11.06.1991.
Завтра выборы. Буду голосовать за Ельцина. Естественно, у меня почти не своего мнения, но судя по проводившейся здесь антиагитации, голосовать надо за него.
А уж агитация здесь была "будь здоров". Прислали какого-то подполковника, который под видом ознакомления нас с программами кандидатов, гнул свою линию. Почему-то выходило так, что все кандидаты такие хорошенькие, и только Борис Николаевич очень нехороший человек. Уж как только ни поливал его подполковник грязью (выражаться здесь можно как угодно). Если ему верить, то Ельцина надо просто убить как врага народа.
13.06.1991.
Сегодня где-то в 5 часов утра ушел Алексей Никитин. Я с ним даже не попрощался. Ложился спать - он был еще в казарме, проснулся - его уже нет. Через четыре дня уйдет Шурик - единственный здесь человек, с которым я нашел общий язык.
16.06.1991.
У меня появилась странная наклонность, похожая на помешательство. Я могу часами смотреть на календарь, почти ни о чем не думая. Просто смотреть.
На столе Беховского нашел старую карту Ленинграда со схемой маршрутов автобусов, трамваев, троллейбусов. Да, уж, Ленинград я не видел 136 дней. И не увижу. Когда я вернусь, он уже будет Санкт-Петербургом. Вообще-то, какая разница! Вот если бы захотели переименовать Невский проспект, к примеру, в проспект Ельцина, я бы обоими руками был бы против.
Я смотрю на карту. Какие знакомые названия! Я родился и вырос среди них. Они не режут слух новизной или какой-то нелепостью. Они просто вызывают приятные ассоциации, ощущение чего-то родного. Я не знаю свой город, но я люблю его. Я никогда не замечал этого раньше:
Сегодня или завтра начинается стодневка. С этого дня надо отсчитывать дни до приказа.
19.06.1991.
Почему-то мне кажется, что я вернусь скоро, хотя это произойдет только через полтора года. Кажется, что ничего не изменится, что я вернусь к тому, от чего ушел, продолжу то, от чего оторвали.
Но это же не так!
Все неизбежно изменится, как кто-то ни пытался воспрепятствовать этому. Сохранится только некое подобие того, что было раньше, но это все равно уже будет другое. Так что мысли мои совершенно несостоятельны. Многократно повторяясь, они превратятся в живые фотографии, не несущие в себе ничего, кроме памяти о былом. Я никогда не вернусь туда, откуда ушел. Мир изменится.
- Пусть, может он изменится к лучшему. Скверно то, что изменюсь и я сам. Потеряю интерес ко всему, что мне интересно сегодня.
04.07.1991.
Вспоминаю друзей, вспоминаю последнюю осень. Ох, знал я тогда, что попаду сюда. Не думал, но знал. Как под молотом ходил, такой маленький, беззащитный, бессильный противостоять огромной системе. Да и не пытался даже.
Теперь молот обрушился на мою голову. Нет, не обрушился, но тихо, медленно, час за часом опускался. А мне-то казалось - обрушился, причем только на одного меня. Он же просто работал, как работают стоматологи или хирурги, не замечая эмоций пациента. Ведь не дрогнула рука начальника второго отдела, когда он забирал у меня паспорт. А меня трясло:
Почему человек склонен считать себя центром мира? Почему мне кажется, что все замерло, остановилось, и будет пребывать в таком состоянии до моего возвращения? Может это только мне так кажется? Тогда дело плохо.
Мысли, мысли: Редко их удается поймать за хвост и положить на бумагу. Чаще мучительно грызешь шариковую ручку, пытаясь вспомнить события, пока не ушло время.
07.08.1991.
Мы в командировке, в Вологде. Завтра поедем в Грязовец. Вологда - это уже почти цивилизация. В войсковом магазине - изобилие. Кожаные ремни, прапорские погоны, звездочки на пилотку (все это дефицит). Зато ужасная столовая - под открытым небом. Вернее, небо закрыто грубой деревянно-рубероидной крышей, но стен нет. Часть больше нашей, много больше. И выглядит отлично! Но, как говорят, здесь бардак, хотя офицеров видимо-невидимо.
10.08.1991.
Грязовец. Что сказать? Здесь тоже - бардак. Здесь это почему-то напоминает гражданку. Наверное вседозволенностью. Что хочешь, то и делаешь.
Подружился с одним товарищем. Вчера мы с ним до двенадцати болтали. Раньше он в какой-то секретной части служил, связь со спутниками поддерживал. В этом я ему завидую. Он какой-то странный, чудаковатый. Лес любит.
Встретил своих товарищей по учебке.
17.08.1991.Вернулись в Вологду.
После командировки, после ДХ - осенью надеюсь побывать в отпуске. Если Беховский не отпустит, то будет последним гадом. Ну, мыслимо ли до двух ночи без перерыва работать, пять часов спать, а потом опять работать! Будет несправедливо, если не дадут мне отпуск.
Но зато как летит время! И пусть летит, армейского времени не жалко. Самое скверное в том, что надо вычеркнуть из жизни самые хорошие годы. Не в начале, не в конце и даже не в середине, а когда ты уже отделался от детской закомплексованности, но еще не приобрел житейской.
19.08.1991. Демократии пришел конец.
А я-то думал, что когда вернусь, наступит "светлое будущее". Как я ошибался! Что же это - окончательная победа социализма или агония перед смертью? А если победа? Что ж, тогда возврат к старому. И когда! Когда оно прочно и надежно растоптано и забыто! Кажется, здесь одна дорога - гражданская война. Впрочем, не исключаю, что как-нибудь неправильно оцениваю события. А здесь, вдобавок, вообще лишен какой-либо информации и могу заблуждаться.
Войска переводятся в таких случаях в боевую готовность. "Вулкан" загружен: принимаются и отдаются приказания. На узле связи - ажиотаж. Интересно, уже начали глушить "врагов", или еще нет?
Чем все это закончится? На что теперь надеяться? Что будет, и надо ли препятствовать этому "будет"? Что вообще делать?
Я растерян и подавлен.
Чертова армия! И когда же она, наконец, кончится! Еще год с лишним. Да за это время такого можно натворить с политикой, что можно и домой не вернуться. Или возвращаться будет некуда. Чертовщина!
Но посмотришь на армию - она наполовину "наша". Хотя бы тот же Беховский или Клименок. Или замполит. Или комбат. Кому из них делать перевороты, кому в народ стрелять?
Есть, конечно среди рядовых такие, кому "до лампочки" - разгружать вагоны или стрелять в людей. Второе даже лучше - подальше от уставов, ближе к бардаку, "оторваться" можно. Но ведь все это управляется капитанами и майорами, у которых все же есть свои головы на плечах.
Свежая сплетня - президент СССР ушел в отставку. В стране чрезвычайное положение. Кажется, дела действительно плохи.
Итак, девятнадцатое августа одна тысяча девятьсот девяносто первого года я объявляю днем траура. Это день падения отечественной демократии.
Дай Бог, чтобы я ошибся!
20.08.1991.
Сегодня пытался дозвониться до Ленинграда, но телефоны не отвечают. Совпадение?
Вчера слушал Би-Би-Си. Кошмар! Я не ошибся, 19.08.1991 объявлен днем национальной трагедии. Если уж сам президент Соединенных штатов прерывает отпуск, значит дело плохо.
Я не думаю, что дело дойдет у нас до разгона демонстраций (мы связисты), или взятия штурмом баррикад, но если это произойдет - я сбегу. Вот уж это не по мне. Я против. Мне не позволяет ни совесть моя, ни вера. Уж лучше перебежать на другую сторону. Считайте, что я внял призывам Собчака и Ельцина.
21.08.1991
Вернулись в свою часть. Здесь все спокойно, но это скорее спокойная подготовка к чему-то малоприятному. В ночь на двадцатое ни один офицер не покинул расположение, спали в казармах. На территории парка развернуто несколько радиостанций. "Кристалл" днем и ночью слушает спутник, его коды шифровки. Информация секретна до двадцать четвертого. Все ждут. Офицеры против режима, но эфир слушается.
Я никогда не интересовался политикой, но сегодня вцепился ушами в приемник и слушал, слушал, слушал. "Маяк" передавал заседание Верховного Совета России. Очень странно передавал, с провалами, переключениями на оперы, просто глушением частотой. Почему-то, когда он прерывался, мне становилось очень неуютно и одиноко.
Очень мало солдат понимает, что на самом деле происходит, очень мало. Из ремвзвода наверно только я да Семашкевич не стали бы стрелять в народ, остальным действительно "до лампочки". Но в целом, все же наш батальон на стороне Ельцина.
22.08.1991.
Вчера вечером часть была переведена в свое обычное состояние. Я рад, что демократия победила.
23.08.1991.
Все встало на свои места. "Кристалл" свернут, в парке обычная работа.
25.08.1991.
Пили кофе из американского сухого пайка. Растворяется в чем угодно, но на вкус - мало похож на кофе. Сахар - тоже американский, в пластиковом Очень аккуратный паек, но русскому человеку на нем не протянуть.
27.08.1991
Хорошо, что все вернулось на свои места. Можно опять мечтать о послеармейской жизни. А еще недавно кроме баррикад ничего в голову не приходило. Я тогда вообще потерял надежду на демобилизацию в 1992 г, ее вполне могли бы попридержать.
05.09.1991.
Ездили за брусникой, за 300 км. Хоть Беховский и просил никому не рассказывать об этом, даже вам, но проговорился Иванов, и это перестало быть тайной.
Я никогда не мерил ягоды ведрами! Здесь ведро стоит где-то сотню. А набрали мы штук этак восемь. Я хоть и работал черт знает на кого, но вошел в азарт. И все-таки себе бы набрал раза в два больше. Не могу все же работать на кого-то.
08.09.1991.
Настала стопудовая осень. Дождь чуть ли ни каждый день. Холод. Даже не холод - дубак. Утром, днем, вечером.
Сегодня дом вспомнил. Хорошо все же там было. Я тогда и не подозревал, какой маразм меня тут ждал. Как к нему привык - сам удивляюсь. Мне уже и не жаль ничего. Может действительно надо было пройти все это, хотя бы для того чтобы почувствовать себя мужчиной. Или стать им.
Из письма отцу.
Сейчас в ремвзводе козел отпущения - Андреев, дух. Он не то чудак, не то просто туповат. Но что мне в нем нравится - его добрая простота. Мне жаль его, хотя от него уже отстают.
А раньше его чморили. Не скажу, что так же, как и меня (меня хуже), но чморили. Он перепробовал все способы борьбы - сначала дрался, прикинулся психом и кидал табуреты, потом вешался в присутствии черпаков, а потом стал стучать. Это оказалось проще и надежнее. Настолько, что от него отстали.
Ожнажды Игорь возмущался: "Что за человек?!" Говорили ему по-человечески - не понимает! Доходит только через руки! А как стучит!!! Вот - говорит - Ханов. Его ой-ой как чморили, но он ни разу, ни разу! не настучал. Хотя было хуже. А этот!...
Что ж, могу гордиться хотя бы тем, что не стучал.
Мне не понять нынешнего отношения ко мне черпаков. Это похоже на маятник, который болтается между плохим и хорошим. Дай Бог, если амплитуда его будет постепенно гаснуть.
Сегодня, например, мне сказали, чтобы я вечером "застроил" духов. Я, конечно, не буду этого делать, но знаю, что это выглядит как вызов, как отказ от "черпачества". Чем меньше я буду докапываться до них, тем больше будут докапываться и пропахивать меня. Но я не хочу ни того, ни другого. Я хочу одного - чтобы меня оставили в покое. Дали бы спокойно дослужить свое и забыть все как кошмарный сон.
Меня тянут в свою "элиту". А я, дурак, упираюсь, и только потому что воспитан не так. Хорошо ли плохо ли, но не так. Короче, я перед выбором. Либо стать как все и обрести физический покой, либо жить в ладах с остатками своей совести но быть гонимым, либо крутиться между тем и тем, не имея покоя. Три дороги. Я, конечно, пущу дело на самотек, как всегда, когда оказываюсь перед выбором.
09.09.1991.
К нам прибежал дух. Бежал из-под Риги. Он мне рассказывал такие вещи, от которых просто волосы начинают шевелиться. Я раньше думал, что повидал все, но оказывается, бывает хуже. Да, ад тоже бывает разным.
12.09.1991
Я уже забыл, что такое свобода. Вернее, и не знал. Но хочу ее почти инстинктивно, зная, что это хорошо. И ничего больше.
14.09.1991.
Приехал из отпуска Шурик. Колбасы твердого копчения привез, бисквит с изюмом, компот. Я спросил, почему он не стал продлевать отпуск. Он ответил - "А зачем? Дома совсем нечего делать". - Чушь какая-то. Это здесь делать нечего.
Сцепился тут с одним товарищем. Так, ерунда, он мне губу рассадил. Беда в том, что Николенко об этом узнал. Но, думаю, все обойдется.
15.09.1991
С дракой нашей вроде бы все уладилось. Сейчас, прямо в Ленинскую комнату вошел Николенко и мы с ним поговорили Он сказал, что несмотря на эту непонятку, он все же назначит меня командиром отделения. А пока я просто мастер. По-моему, звучит просто и гордо.
21.09.1991.
Пока сорок минут трясешься в КУНГе, вспоминаешь гражданку. Она, как и глубокое детство, почему-то предстает в светлых, солнечных тонах. Почему-то кажется, что тогда было здорово - спокойно и радостно. И когда открываешь глаза и видишь полутемный в вечернем свете, холодный, гудящий жесткий КУНГ, с каким-то злорадством понимаешь, что все прошло. Возвращаешься с небес в реальный, грубый, несправедливый и жестокий мир.
Раньше свободные минуты воспринимались как-то иначе. Мне нравилась мысль, что из отведенных мне двух лет маразма, еще несколько минут просуществую спокойно. Мне начинало казаться, что я чувствую уходящее время, как шорох песка, как плеск вытекающей воды, или закрашивание сектора, как на прапорских часах. Ежесекундное приближение свободы.
24.09.1991.
Гусев прыгал от счастья. Он эстонец, а их теперь будут увольнять.. Хороший парень, живет в Таллине. Надо будет взять у него адресок. Мало ли, "за границу" когда-нибудь рванем.
28.08.1991.
Все.
Записки "молодого" закончились. Теперь я "черпак". Меня перевели, как и положено вчера, одиннадцатью ударами ремнем и одним бляхой по заду. "Точку" ставил Заза, дембель, а бил черпак (теперь дед) Мухамеджанов. Теперь у меня отпущенный кожаный ремень, подшивка в несколько слоев с вышитыми ниткой углами на концах. Я "постарел".
Духов тоже переводили. И черпаков. Черпаков вообще смешно переводят. Складывают нитку в восемнадцать слоев, кладут на задницу подушку, заталкивают под кровать духа. Потом бьют ниткой по подушке восемнадцать раз, считая удары, а дух в это время орет не своим голосом и ругается. Очень смешно, но хорошо, что я избежал такой участи - орать под кроватью.
30.09.1991.
Вернулся из отпуска майор Клименок. Сегодня вечером была беседа. Говорил только он, и только о порядке. Грозится побеседовать со всеми наедине.
Я почему-то побаиваюсь таких бесед. Нет, не из-за того, что нечист душой. Просто я не могу отвечать на прямые вопросы. Говорить, что все нормально во взводе - язык не поворачивается (во-первых, это значит лгать, а во-вторых, выставлять себя круглым идиотом, т.к. о всех беспорядках во всех тонкостях всем известно), а говорить то, что есть - стучать. Вообще говоря, если мне развязать язык, то некоторым пришлось бы задержаться с демобилизацией на годик - другой. Но я молчу. Впрочем, все молчат, хотя знают почти столько же.
Наверно это ненормально. Зачем нужны тогда органы правопорядка, если все будут молчать о совершаемых преступлениях, по здешней терминологии - не будут "стучать"? Зачем нужна их сила, если каждый будет бороться в одиночку, один на один. Впрочем, один на один здесь тоже не принято. Олин против всех, или много на много - это другое дело, а один на один - такого не бывает.
01.10.1991.
Беховский уходит. Не исключено, что на его место придет майор Лаврененко. Если действительно он, то я только "ЗА". Мне говорили о нем. Сейчас он начальник аппаратной. Приходит, говорят, однажды, а все спят. Постоял, посмотрел, и ушел. Не стал будить, пожалел.
Лаврененко не злой и не наглый. Предчувствую большой бардак, если он придет на место Беховского. Но зато с ним приятно работать. С ним есть о чем поговорить, и пользы больше - может научить и опытом поделиться.
02.10.1991.
Похоже, поеду в Вологду. Конечно, это лучше батальона. Даже если придется вкалывать до двух ночи. Мне нравится ездить, спать, где придется и есть, что перепадет:
04.10.1991.
На разводе зачитали приказ. За работу на ДХ - кому грамоты, кому благодарность, а нам с Фаридом (Федькой) - отпуск на десять дней.
Все мои мысли заняты отпуском. Но я боюсь о нем думать, вдруг все сорвется. Я смогу наслаждаться этой мыслью только когда я буду сидеть в поезде, и не менее десяти попутчиков убедят меня, что поезд идет в Санкт-Петербург, который действительно был Ленинградом, из которого меня когда-то очень давно призвали в армию. Сейчас я могу обещать что угодно, лишь бы меня отпустили. Но когда придет время возвращаться - не знаю, будет ли желание обещанное выполнить.
Когда написал слово "возвращаться", меня аж передернуло. Я не так выразился. Возвращаются только домой.
05.10.1991.
Неприятное известие. Не исключено, что я НЕ ЕДУ В ОТПУСК. Дело было так. Зовет меня Беховсеий и говорит: "Тебя спасет только чистосердечное признание". Я, естественно, не понял, о чем он говорит., и спросил, в чем же я должен раскаяться. Он мне популярно объяснил, что в КУНге было четыре бутылки водки под замком, а сейчас только три. Там находился только я и еще двое, и не знать, кто спер бутылку, я просто не могу. Каюсь, я ничего не знаю, но Беховскому это никак не объяснить.
Из письма отцу.
Странно, но только в армии мне почему-то захотелось глубже познать самого себя. Вероятно потому, что обнаружилось расхождение между тем, что я думаю и тем, что делаю. Такого никогда не было прежде.
Я довольно четко сформировал свою позицию, разделил мир на Добро и Зло, право и бесправие, на то, что можно и что нельзя. Я не изменял этой позиции, прослужив год, хотя мало кто это может выдержать. Но самое ужасное, что меня можно заставить поступать вопреки ей. У меня не хватает духа довести дело до конца.
Сегодня, например, в бытовке меня заставляли плясать. Минут сорок заставляли - пинками, кулаками, словами. Я упирался. Потом мне сказали, что любой человек моего призыва давно бы подчинился. Я не поверил. Тогда притащили какого-то жалкого узбека. Он немного потоптался. А потом привели Туманова. Вот уж за него я был спокоен. Думал, он станет драться, даже хотел шепнуть ему что-то типа "побьем рож". Я соображал, можно ли это делать или нет (два избитых дембеля едва ли стали бы жаловаться)., но он и слова не сказал против. Меня это удивило и расслабило. Я сдался.
Действительно, глупо. Зачем тогда надо было упорствовать столько? И, самое интересное, я не боялся получить, - они били слабо, непрофессионально. Я просто хотел, чтобы они отвязались. Как всегда!
После того случая я "зарядился". Мне показалось, что если бы кто-нибудь привязался ко мне, я бы пустил в ход кулаки. И не потому что злость мозги затуманила:
Вообще, я заметил, что не могу злиться, нет во мне злости. Есть неприязнь, отвращение, а злости нет. Мне часто кажется, что это очень плохо. Она нужна хотя бы для того, чтобы не оставлять безнаказанным зло.
Вчера на меня напал Беховский. У него сперли бутылку водки, и он уверен, что все происходило на моих глазах. Сказал, что если не скажу, кто взял, то отпуска лишусь. Я, правда, не знаю, но он и слушать этого не хочет. Так что мой отпуск пропал. А жаль. Впрочем, я мог бы лишить его всего. Я мог бы пойти к комбату и доложить, что он меня избил. А Николенко взять в свидетели (он видел конец и не допустил еще одно начало).
Да, вероятно, то, что я тут пишу, у гражданского человека вызовет ужас. Тут это тоже не совсем нормально, но по крайне мере не так ужасно. Странно, но я к этому привык. Это уже не возмущает.
Единственное, чего я хочу - это спокойствия. Его после приказа стало больше. Дай-то Бог, чтобы оно только увеличивалось! С духами у меня вроде бы все в порядке, с черпаками - тоже, с дедами не конфликтую (тьфу, тьфу, тьфу). Я сам - черпак, но никого не трогаю, за что иногда получаю "выговоры". Так что все хорошо, если не считать внеплановых непоняток, таких как вчера, например. Но вчера были дембеля, они скоро уйдут.
06.10.1991.
Сегодня на улице странная погода. Листья уже опали, Людей никого. Не холодно. Не знаю почему, но мне показалось, что сегодня праздничный день. Как-то выглядит все светло и красиво.
07.10.1991.
Половина взвода замечена в самоволке, а Семанович и Вербицский еще и в пьянке. "Чистыми" остались только Иванов (дух), Павлов (сержант) и я.
17.10.1991.
Только что приехал из Вологды. Условия были собачьи, но под конец я нашел множество друзей на узле связи. Все старше меня - кто на полгода, кто на год, только один моего призыва. Все это абсолютно нормальные люди. Такого дружеского отношения к себе я в армии не встречал. Слишком гражданское это - дружелюбие.
По поводу отпуска. Думаю, дней через десять приеду. Не исключено, что это письмо придет к вам в мое присутствие. Будет интересно - получить письмо от самого себя.
Пока был в командировке, из взвода перевели Семашкевича, Вербицкого и Шкурко. Мне очень жаль Шкурко, остальных - ни капли.
20.10.1991.
Все время думаю об отпуске. Я уже привык к этим думам, и уже поздно что-то менять. Если меня не отпустят, я не смогу думать ни о чем другом, кроме как о потерянном отпуске.
Такое впечатление, что я готовлюсь к заговору. Просто мне никак не верится, что смогу взять билет на поезд и уехать от этой чертовой армии, ничего не потеряв и не потрепав нервов. То, что я вкалывал как лошадь, и что мне уже трепали нервы, почему-то забылось.
С 27.10.1991 рядовой Ханов С.О. числился в краткосрочном отпуске. Прибыл в расположение части 11.11.1991.
11.11.1991.
Раннее утро. Я в казарме. Почему-то вчера ночью я еще плохо представлял, что снова окажусь здесь. Сразу вспомнились вещи, которые не доделал. Вспомнил, что почти не видел вас. Я просто не ощущал ваше отсутствие, все было как всегда. А я опять хочу домой, жду дембеля, думаю о гражданской жизни, будто и не был дома. Как-то незаметно все прошло, будто и не было вовсе.
Огромное спасибо за торты, соломку, орехи и прочее. Все были очень рады. Я сидел в сторонке и смотрел, как все это съедается. И думал, что дня через три я буду жалеть, что сидел в сторонке.
Мне опять одиноко и грустно. Опять я буду торопить время, и когда оно будет уходить, я буду облегченно вздыхать.
14.11.1991.
Еще год. Я не могу себя представить дембелем. Ну, как это так - я навсегда уезжаю из этого проклятого места. Может ли тот, кто загнал меня сюда, спокойно выпустить на свободу?
А зима здесь тянется, ой как тянется! Отпуск был сто лет назад, не меньше, а до дембеля еще сто тысяч:
19.11.1991.
Читаю детектив. Называется "поцелуй меня после смертью". Интересно, конечно. Но что-то мне кажется - это просто, писать детектив. Слишком много совпадений, случайностей. По-моему, так не бывает в жизни, хотя она сама - случайность.
21.11.1991.
Можете поздравить меня с первым снегом - я его вчера грузил. Все, начинается зима.
Из хозвзвода сегодня убудет Толик Исмаилов. Спокойный товарищ, ездил на хлебовозке. Настолько спокойный, что я даже удивился, узнав, что он азер. Он уходит тихо, даже без обвешенной всякими безделушками парадки. Когда он служил, я его не замечал, а это случается не часто - не замечать старший призыв.
22.11.1991.
Меня поймал Клименок, когда я двигался к дырке в заборе. Он с кем-то разговаривал и окликнул меня - Подожди! Потом, наговорившись, спросил - откуда я иду. Я сказал. - А ты знаешь, что уже самовольная отлучка? Я соврал, что был за пределами части меньше десяти минут. Он сказал - это не главное. Главное, что я тебя поймал. Потом отпустил меня, заверив, что потом разберется. Не думаю, что будет продолжение. Это слабый грех, да и Клименок человек хороший, не будет карать по пустякам, но все равно не приятно.
А я чувствовал. Не то, что попадусь, но что будет неприятность. Странно, но я всегда это чувствую. Это очень плохо, когда знаешь, что что-то должно произойти, но не знаешь - что.
Но я не верю в это. Если все предопределено так, что можно предсказать будущее, то как же тогда его можно изменить!
...Мне нравится смотреть на календарь. Раньше я смотрел на него с какой-то мыслью, что-то считал, о чем-то думал, вспоминал что-то. а теперь я смотрю на него просто потому, что мне нравится на него смотреть. Это стало привычкой, это расслабляет нервы.
Мысль бесформенная, мутноватая, вперемежку с обрывками воспоминаний, чувствами и грустью. Что-то глобальное и успокаивающее своими размерами. Состояние глубокой бессмысленной задумчивости, почти как при кислородном опьянении, только в слабой форме. Странно, но я люблю думать впустую, и иногда мне кажется, что я не умею думать иначе - обстоятельно, по существу. Когда я начинаю думать "логически", у меня возникает ощущение, что в мозгу что-то "закоротило на массу" и мне поэтому никак не найти ответ. Что-то такое, что заставляет топтаться на одном месте, начиная все сначала, зацикливаясь на этом. Иногда приходит прозрение, но оно возникает само, случайно. Оно не является следствием логических построений, ответом на точно сформулированные уравнения, имеющие решения. Это что угодно - интуиция, случай, подсказка, игра подсознания, внушение, воздействие небесных тел, потусторонний разум - но не логическое мышление. Я не умею думать логически. Если мои слова имеют смысл, то только потому что я каким-то образом сумел перетасовать их так, что получилось что-то, я и сам не понимаю - что.
23.11.1991.
Беховский уехал на поиски Тонова, который не вернулся из отпуска, уехав вместе со мной. Никаких известий от него не было.
25.11.1991.
Был на нашем узле связи. (Беховский послал за лампами). Все узлы связи выглядят одинаково - небольшой коридорчик за оцинкованной дверью с электронным замком. Комнаты по сторонам, ковровая дорожка, шум эфира из комнат с радиостанциями, запах аппаратуры (разогретой изоленты), свист импульсных трансформаторов. Там все равны - прапорщики, солдаты, офицеры. Все специалисты и все одинаково необходимы.
Мне почему-то очень уютно в комнатах, до отказа набитых аппаратурой. С разобранными блоками на столах, запахом канифоли, с клубками переходников, кабелей, ремонтных шлангов. Мне нравилась моя работа. Мне нравится, когда куда ни посмотри - компьютеры, накопители, электронные блоки.
27.22.2992.
Тонова поймали. На что он надеялся? Зашлют куда-нибудь в Заполярье.
30.11.1991.
Бекасов и Сертаков очень крупно залетели. Пошли в самоход, нажрались и пытались угнать машину. Их встретила милиция. Одного поймали, другой убежал, несмотря на предупредительный выстрел. На обоих завели уголовные дела. Может быть, их посадят. Хотя если сажать, то кого угодно, но не их. Если ух под них подведут статью, То остальных надо просто стрелять без суда и следствия.
11.12.1991.
Духов видел. Неужели я был таким же?! Это кошмар!
30.01.1992.
Сегодня, ровно год назад я ложился спать, зная, что эта ночь будет последняя, проведенная дома. А сейчас, вечером, ровно год назад.
...Я собираю друзей, иду в парикмахерскую, играю с компьютером под музыку Depesh Mode, собираю в дипломат свои бумаги,..
Впоследствии, когда я слышал Depesh Mode, у меня всегда всплывало это воспоминание - последний вечер перед армией. На экране цветного телевизора застыла картинка из IKARI, наскоро накрытый стол, несколько бокалов с темной прозрачной жидкостью, рядом друзья и родители, я их не вижу, но знаю, что они где-то близко, пустота в душе, и только музыка доходит до сознания.
А потом была армия. Незнакомая и пугающая своей продолжительностью Только потом я понял, что бояться надо не этого, а совсем другого, чему нет аналогов на гражданке.
И была учебка, и были командировки, и был отпуск. И вот, я здесь, в этой до ужаса знакомой армии, до ужаса надоевшей, до ужаса ненавистной. Я привык не замечать ее, терпеть ее, не думать о ней. Впереди еще один год такого терпения. Но я готов, раз так надо, если нельзя ничего изменить.