Эссе-рассуждение
Жизнь в процессе смерти
Капли дождя одна за другой летят с небес, и, преодолев много километров, падают на асфальт, разбиваясь вдребезги, разлетаясь тысячами мельчайших неуловимых частиц…. Я подставляю ладонь – ощущаю холодное прикосновение вонзившейся в нее капли, которая растекается, сливается с другими и тонким ручейком скользит вниз на землю.
Умерла ли эта капля? Закончилась ли её жизнь в тот момент, когда влажное «тело» разлетелось на мелкие осколки и смешалось с другими каплями?
Кто-то скажет – нет, она не умерла, она стала частью ручейка и продолжает жить.
Кто-то скажет - нет, вода превратится в пар и снова прольется дождем. Пар опять превратится в капли, и они вновь полетят с небес.
Да, это так. Вода в виде пара поднимется высоко в небо. Остынет и снова станет водой, и через какое-то время капля снова полетит на землю, чтобы с размаху врезаться в нее и разлететься на тысячи частиц. Но будет ли это та самая капля? Вспомнит ли она, что однажды уже проделала этот путь? Вспомнит ли меня и мою теплую мягкую ладонь? Или это уже будет совсем другая капля, полная новой жизни, новых ощущений и заново познающая этот мир?
На конференции, посвященной тревоге, связанной со страхом смерти, разгорелась дискуссия. Где кончается жизнь и что ждет человека после того момента, который в мире людей принято называть смертью? Когда мы говорим «я боюсь, смерти», чего на самом деле мы боимся? И можно ли бояться того, о чем никто ничего не знает, а узнать об этом при жизни не дано?
Представители духовных конфессий в один голос твердят, что душа бессмертна, и после смерти продолжает жить. Реинкарнация возможна, и душа родится вновь в новом теле, а потому бояться смерти не стоит, надо верить, что новая жизнь, будет лучше, чем эта.
Психологи склонны считать жизнь единственно возможным отрезком (длинным или коротким, тут уж кому как повезет), до начала которого и после окончания которого уже нет ничего. Надо просто признать, что однажды все закончится и жить сегодня, сейчас.
Кто-то говорил о потерянном поколении, увязшем в городской жизни и в техническом прогрессе, а потому оторванном от природных корней и не понимающем естественность смерти.
Кто-то говорил про войны 20-го века, в которых погибло огромное количество людей, и потому смерть стала такой явной и пугающей….
Кто-то сказал, что смерть – неизменная спутница жизни, как ночь- спутница дня, а грусть – спутница радости, и если нет смерти, то не может быть и полноценной жизни.
А я сижу и думаю – боюсь ли смерти я? Если она случится завтра или даже через час – какие чувства это рождает во мне?
Что будет со мной, когда я умру?
Не знаю. Хочу ли я узнать это? Нет. Это знание, которое никак не может помочь мне жить. В жизни оно не имеет смысла. Останется ли жива моя душа? Скорее всего, останется. А важно ли для меня это? Нет. В тот момент я стану другой, и все будет по-другому.
Боюсь ли я?
Боюсь. Но точно не того состояния, которое наступит после жизни. Я боюсь совсем другого. Я боюсь (очень) не увидеть больше никогда своих близких. Я боюсь, что не смогу больше прикоснуться к ним, обнять, сказать что-то важное…. Или совсем не важное, смешное, может даже глупое… Боюсь, что не смогу оказаться рядом со своими детьми, когда им будет нужна помощь, боюсь, что не смогу шепнуть им ласкового материнского слова на ушко… Боюсь их переживаний из-за моей смерти, боюсь что они испугаются, увидев моё мертвое тело, боюсь, что они будут скучать по мне и мучится от мысли «никогда больше…» Боюсь, что я буду бессильна, абсолютно бессильна изменить это. Боюсь, что моя смерть причинит им боль.
Боялась бы я, если бы у меня не было никого?
Думаю, нет.
Но, скорее всего мне было плохо и тревожно от того что я так и не нашла смысла этой жизни, что он так и остался где-то за гранью моего понимания и осознания. Я беспокоилась бы из-за того, что так и не научилась пользоваться этим миром, подаренным мне однажды, так и не смогла научиться радоваться и брать от жизни все. Наверное, меня одолевала бы тревога от того, что времени остается все меньше, а я живу все также и видимо уже не найду то, самое важное, зачем я пришла в этот мир.
Что есть страх смерти?
Солдата, у которого остались дома родители и любимая девушка, и его приятеля, у которого нет никого, и который всегда бравировал своим безразличием к жизни, в бою охватывает одинаковый ступор, и ни один из них не может высунуть голову из окопа и выйти под пули. Что это? Страх смерти? Скорее всего, да. И этот страх также естественен, как каждый наш вдох и выдох. Для чего мы дышим? Едим? Пьём? Почему открытая рана чудесным образом закупоривается сгустком свернувшийся крови? Почему, когда нечего есть, наш организм замедляет обменные процессы и начинает экономить каждую калорию? Почему, когда внутрь организма попадает вирус, активизируется миллион иммунных клеток и поднимается температура тела?
Ответ очевиден – наше тело, наш организм представляет собой очень умную единую систему, цель которой - жить. Жить, во что бы то ни стало. Приспособиться, подстроиться, но выжить. Наши мыслительные процессы тоже учувствуют в этом. Мы не идем под колеса проезжающего автомобиля, разумно останавливаясь в ожидании, когда он проедет, Мы не суем руки в костер, какими бы прекрасными не казались нам языки пламени. Мы способны испытывать физическую боль, чтобы вовремя принимать меры и обеспечивать целостность своего тела. Разве не для этого дан нам и страх смерти? Ступор, который испытывают оба солдата – не более, чем инстинкт самосохранения, совершенно естественным образом включившийся в момент реальной опасности.
Но если пули не свистят, а бой, скорее всего, и не начнется? И оба солдата, мирно покуривая сигареты, будут только думать о возможной смерти и просто прислушиваться к своим чувствам? Будет ли им страшно? И если будет, то о чем этот страх? Страх перед болью? Но, возможно, смерть наступит сразу и все ощущения погаснут. Умрут нервные окончания, и выключится мозг. Боль уйдет вместе с жизнью, потому что она дана только живому телу.
- Я боюсь умирать, - говорит один из них. – В его голове проносятся тысячи воспоминаний о том, что было, и о том, что может еще быть в его жизни. Он видит лица людей, которым он нужен, и которые нужны ему. Он вспоминает свои планы на будущее. Умереть – это значит потерять всё это. Он представляет, как мать узнает о его смерти, и сердце его сжимается от боли и страха. За себя? Нет, ему будет уже всё равно. За неё, за мать. Ему страшно подумать, как больно будет ей. И он будет абсолютно бессилен помочь, изменить хоть что-то. Вместе с жизнью уйдут и его планы на будущее. От него ничего больше не будет зависеть. Всё исчезнет, будто в комнате, наполненной разными предметами и людьми, вдруг погасили свет. Ему не хотелось бы все это потерять. И даже страшно в один миг потерять все это.
- Я не боюсь смерти, - говорит другой, - у меня ничего нет, и мне нечего терять. – Но где-то глубоко внутри скребется предательское чувство, что он лукавит. Он нервно бросает сигарету и начинает прислушиваться к этому странному чувству. Он мысленно парирует ему: всё моё детство и юность были наполнены страданиями и борьбой за выживание, я чудовищно устал от этого, и смерть только избавит меня от бессмысленной суеты. Но ровным, хоть и едва заметным, светом загорается на горизонте подсознания надежда на будущее. И наш солдат понимает, что у него есть он сам - его ум, способности, опыт, которые могут принести какой-то результат, что у него есть мечты жить иначе, добиться успеха, объехать весь мир…
- Я не боюсь умирать, - повторяет он вслух. – Но умирать я не хочу. Я бы еще пожил….
Перед лицом смерти все равны, сказал кто-то из великих. И всем очень страшно. Но страх ли это смерти? Её ли мы боимся на самом деле? Мы, живущие своей обычной повседневной жизнью? Живущие в городах и в сельской местности. Мы, увязшие в бесконечных проблемах своих близких, и страдающие от одиночества. Так ли страшна нам та неизвестность, которую принято называть смертью? Или мы боимся чего-то совсем другого, о чем не можем сказать вслух, о чем боимся даже подумать, боимся даже предположить, что наша тревога об этом?
- Мысль о том, что моя душа бессмертна, и после смерти попадет в царство Божие, позволяет мне чувствовать себя спокойно. – Сказала мне одна знакомая после конференции. - Я верю в Бога, и это мой выбор. Это утешает меня, и позволяет не беспокоится о смерти..
Удивительно. Как знание о бессмертии души может помочь в этой жизни?
Я не атеистка. Я хожу в православную церковь и верю, что наш мир совсем не так прост, как толкуют те или иные учения. Я верю в науку, но точно знаю, что она – только крохотная часть мироздания. И я верю древним трактатам и учениям, но понимаю, что и они – лишь маленькая часть истины, адаптированная для человеческого понимания. Да и стоит ли пытаться объять необъятное? Что дает нам эта иллюзия (не побоюсь этого слова) знаний о том, что будет ЗА пределами жизни?
- Пусть сегодня я живу не очень хорошо и страдаю от того, что многое не получается, но мне воздастся за это, после смерти у меня будет другая, светлая и счастливая жизнь. – Так сказала представительница одной из духовных общин. И я уверена, что многие мысленно поддержали её.
Но простите, о чем это фраза? Не о том ли, что можно не пытаться сделать свою жизнь лучше, можно пустить все на самотек, ведь будет еще второй шанс – и, возможно, да нет, они точно знают, что там, в небесной жизни, им повезет больше? Пусть не получится сейчас, потерплю – наверстаю потом, в другой жизни - уж там-то точно все должно быть хорошо.
Или взять теорию о реинкарнации души - зачем бояться смерти, ведь после нее будет другая, новая жизнь, новое рождение (ровно как у той дождевой капли, с которой я начала свои рассуждения), и все повторится сначала.
Может и повторится. Но что это дает мне сейчас?! Все та же мысль о том, что если я здесь и сейчас проиграю, то потом в другой жизни, смогу отыграться? Если не добьюсь успеха здесь, то смогу наверстать упущенное потом? И этим я должна утешиться и плыть по течению дальше? К той самой конечной, вернее крайней, переходной точке, в которой над моим бренным телом поставят крест, а моя душа легко и радостно устремиться в новое младенческое тело, чтобы использовать свой новый шанс?
Но как это должно помочь мне перестать бояться смерти, если мой главный страх, связанный с этим явлением, это страх утраты близких мне людей?! Если большинство людей, говоря о смерти, бояться не того темного и бесконечного, которое поглотит их способность мыслить и чувствовать, а бояться потерять то, что есть у них сейчас – свои мечты, надежды, мысли и чувства, свою красоту и свои планы на будущее.
Возможно, моя душа родится вновь. Но разве буду я помнить о том, что происходит со мной теперь? Разве вспомню я своих детей, если даже встречу их вновь? Разве смогу обнять их опять с тем же правом матери, и разве узнают они свою нежную и любящую мать в незнакомом человеке? И даже если что-то ёкнет в наших чутких сердцах – разве сможем мы стать друг для друга тем, что мы есть сейчас и переживать те же чувства по отношению друг к другу?
А если нет, то в чем тогда смысл такого утешения? В чем смысл веры в бесконечность души? В чем смысл этого странного спора о том, есть ли жизнь после смерти? Не является ли это изощренным способом снять с себя ответственность за то, что происходит в нашей жизни сегодня? Зачем так уповать на то, что будет и не замечать того, что УЖЕ есть? Не произошла ли подмена понятий? Не оправдываем ли мы верой в жизнь после смерти своё нынешнее бездействие и безответственность? Не оправдываем ли мы свою слабость? Почему бы не жить полной жизнью сегодня? Почему бы не попытаться радоваться уже сейчас, каждую минуту и использовать её на полную катушку? Не потому ли, что это требует от нас определенных усилий и мужества? Не потому ли что гораздо проще верить в чудо, чем попытаться что-то исправить самому? Не потому ли что мы совсем разучились ценить то, что у нас уже есть, то, что уже было дано нам однажды Богом или случилось в силу каких-то других обстоятельств – не важно – но оно есть. И все что требуется от нас – воспользоваться этим, уже ДАННЫМ нам шансом.
Мой пятнадцатилетний сын на вопрос «почему люди бояться смерти?» легко и просто, не задумавшись даже на секунду, ответил: «Смерти боится тот, кто не смог увидеть смысла своей жизни, и боится, что его просто нет» Юношеский максимализм? Или истина в устах ребенка? Истина в устах того, кто искренне верит в себя и в свои силы? Того, кто открыт, распахнут навстречу каждой новой минуте своей жизни?
И если бы каждый из нас был так открыт и уверен в себе, то, наверное, тогда бы, мы поняли, что наша тревога, наш ступор, наш страх умереть не имеют к смерти ровно никакого отношения, если это, конечно, не естественный инстинкт самосохранения. И боимся мы совсем не смерти. А собственной никчемности. Бесполезности. Бесцельности своего существования. Боимся своего неумения жить и пользоваться этой жизнью. Боимся взять на себя ответственность за свою собственную жизнь и то, что происходит в ней. Боимся самой жизни, о которой ничего так и не смогли узнать. И, наверное, боимся себя, своего истинного Я, которое так и осталось где-то за кадром. Боимся даже подумать что это может оказаться так.
Смерть в процессе жизни.
Говорят, что самое лучшее время – это жизнь в утробе матери. Безмятежность, безопасность и покой.
Считается, что при рождении ребенок испытывает очень сильный стресс, Медики утверждают, что это чудовищно больно, и страшно, когда из небольшого замкнутого, такого привычного и безопасного пространства тебя выталкивают в огромный бесконечный и незнакомый мир. И это похоже на смерть. Потому что, все, что было – ушло навсегда. И мы уже никогда не вспомним, что было с нами там, в утробе матери. Рождаясь в этот мир, мы умираем для другого мира, в котором нам было так хорошо. И мы безумно радуемся рождению своих младенцев, только что перенесших свою первую смерть.
Что такое смерть? Всё, что дано нам знать об этом явлении умещается в нескольких словах – это окончание, прекращение, конец. Что будет за этой точкой – не известно никому. Очевидно одно – будет иначе, не так как сейчас.
Я не помню, впрочем, как и все люди, момент своего рождения на этот свет, не помню, было ли мне больно, было ли страшно. Поняла ли я, что все изменилось, и вспоминала ли тот, другой, утраченный мир, в котором жила девять месяцев, - все это осталось за гранью моих воспоминаний, и уж тем более за гранью моего осознания.
Но я точно знаю, что с тех пор я умирала и рождалась еще как минимум трижды. Я умерла в тот момент, когда мир смешался с болью и на свет появился мой первый ребенок. Вынырнув откуда-то из темноты, я испытала огромное облегчение. Уже позже я поняла, что заново учусь дышать, разговаривать, ходить, заново узнаю своих близких, друзей и даже саму себя. Я заново познавала этот мир и понимала, что нет больше той девочки, которую звали также как и меня, она умерла, корчась от боли, а вместо неё родилась вместе с моим ребенком МАТЬ, женщина. И живет она, то есть я, и чувствует, по-другому.
Точно так же произошло и во время вторых родов, а потом и во время третьих. Одна женщина умирала, и брала ребенка на руки уже совсем другая. И все начиналось сначала. Безвозвратно исчезал какой-то этап и на смену ему приходил новый, совсем другой, и всему приходилось учиться вновь. Другим он был, потому, что совсем другими были мои мысли, чувства и ощущения. И всё, что было «до» уже спустя 5 минут после родов казалось невозможно далеким и абсолютно чужим. Мир заново наполнялся звуками, красками, мыслями, чувствами мечтами и планами. Друзья звонили с поздравлениями, и с каждым из них я удивленно и растерянно знакомилась заново. Думаю, все женщины во время родов испытывают нечто подобное.
Если взять за основу мысль, что смерть – это безвозвратное окончание чего-либо, после которого все начинается сначала и по-другому, то в этом случае мы умираем часто. Просто никогда не задумываемся об этом. По сути, любое потрясение или кардинальная смена обстоятельств – переезд на новое место жительства, например, можно приравнять к смерти и новому рождению. Когда все приходится начинать с нуля. Когда все то, что было, стирается в памяти, перестает иметь практический смысл. Беда в том, что мы не можем просто перешагнуть эту точку и пойти дальше. Мы бесконечное количество раз оборачиваемся назад, вспоминаем, перебираем детали, пытаемся все вернуть. Из-за этого мы не способны внимательно отнестись к тому, что есть сейчас, здесь, у нас под ногами. Мы больно врезаемся в события, происходящие сегодня, страдаем и впадаем в депрессию. Мы не понимаем, что происходит, потому что два разных мира смешались в нашей голове – тот, который остался позади (умер), и тот, в котором мы находимся сейчас. Мы видим перед глазами, то, что было вчера и верим в это «вчера», но чувствуем и осязаем то, что есть сегодня, здесь и сейчас. И этот конфликт внутри нас делает жизнь невыносимой, рождая гамму переживаний от растерянности до агрессии. Это похоже на то, как если бы вы, находясь на двадцатиградусном морозе, смотрели на картинку с изображением солнечного пляжа и почему-то считали бы, что вы именно там, под этим пылающим солнцем. Но ваши нервные окончания, ваша кожа при этом фиксировали бы сильный холод и сырость, а тело сотрясала бы дрожь.
Одна женщина рассказала мне, как во время вынужденного аборта при хорошей местной анестезии, она чувствовала, как с каждым прикосновением инструмента из неё уходит жизнь. Мир постепенно блекнет и сужается до одной микроскопической точки, окруженной полным мраком и пустотой. Выйдя из кабинета врача, она долго стояла, растеряно и удивленно оглядывая коридор поликлиники, по которому ходила до этого много-много раз. Мир был другим. И все ощущения были новыми. Чужим и далеким казался муж, встречавший ее на улице. Она заново познавала смысл каждого слова, заново училась чувствовать, строить планы и общаться с людьми. «Я умерла в тот момент, - сказала мне она. – Все, что я имею теперь – это уже другая жизнь и я сама другая».
Интересно, что старинные свадебные обряды у разных народов (и особенно у славян) содержали целый ряд элементов, схожих с обрядом прощания с мертвыми. Свадебный обряд изначально символизировал переход из одного рода (отца) в другой род (мужа), из одной ипостаси (девушки) в другую (женщины и жены), и соответственно, переход под покровительство других духов. Такой переход считался очень серьезным моментом и был сродни смерти. Девушка умирала для своего рода и рождалась женщиной и женой в другом роду. У неё начиналась совсем другая жизнь. За день до самой свадьбы девушка и ее родня начинали причитать и плакать, оплакивать её девичью ипостась - это то же, что и причитание по покойнику. На девичнике подруги распускали невесте волосы, причесывали их, раздевали невесту и вели в баню – прямая аналогия с омытием мёртвого. Утро свадебного дня начиналось вновь с причета, с оплакивания невесты, В более поздних обрядах в церковь невесту часто ведут под руки, символизируя тем самым отсутствие сил, безжизненность. Но из церкви невеста уже выходит сама. Жених вносит невесту в дом на руках с целью обмануть домового, заставить его принять девушку как новорождённого члена семьи, который в дом не входил, а в доме оказался
Каждую секунду в организме человека умирает восемь миллионов клеток. Место умерших клеток занимают новые. Каждую секунду умирает наша плоть. И рождается снова. Каждая секунда безвозвратно улетает в никуда и всё, что только что было мной, становится моей прошлой жизнью. Так, жизнь – это дорога к смерти, а смерть – это дорога к жизни.
Получается, что жить и умирать – это одно и то же?
А жизнь и смерть – словно две половинки одного целого, сплетённые воедино? Жизнь и смерть – суть одно и то же? И когда мы говорим жизнь – мы подразумеваем и смерть, а когда говорим смерть – мы подразумеваем жизнь.
Когда люди говорят «я боюсь смерти» не означает ли это, что они боятся жизни?
Когда люди думают о смерти, не означает ли это, что они боятся думать о своей жизни? Не означает ли это, что им страшно увидеть себя СЕГОДНЯ, СЕЙЧАС, ЗДЕСЬ, в той секунде, которая и есть жизнь? Почему это мгновение страшит их настолько, что они готовы бесконечно переживать о смерти, и говорить о ней, и страдать о том, что еще не случилось или уже ушло? Не прячется ли за этой тревогой страх заглянуть в это мгновение? Это короткое мгновение, которое и есть моя жизнь, мои мысли, мои чувства. Это короткое мгновение и есть Я. Бесконечное. Непознанное. Самое прекрасное. И самое опасное, что есть в этом мире.
Мне кажется, когда мы говорим, что боимся смерти, на самом деле мы боимся себя. Ведь о себе мы знаем еще меньше, чем о смерти.