Когда-то в стране Башкирии - 2

               
               
                ЭКСТРЕМАЛЬНЫЙ ВАРИАНТ ПЕРЕПРАВЫ ЧЕРЕЗ РЕЧКУ

В семидесятые годы прошлого века от В/О «Союзгипролесхоз», в составе проектно-изыскательской партии, я был направлен в Башкирию, для проведения полевых работ в весенне-летне-осенний период, на затапливаемое во время весеннего половодья, междуречье рек Белая и Уфа, с последующим выпуском (в зимний период) одностадийного, т.е. в течение одного года,  проекта лесомелиоративных работ в целях рекреации и повышения продуктивности лесных угодий парковой зоны г. Уфы.
Выехали мы, обычным поездом, в начале мая в количестве девяти человек – все москвичи. Начальником нашей проектно-изыскательской партии был назначен,  Борис Лиховид (ранее работавший лесничим в Забайкальском лесничестве) весёлый, улыбающийся, слегка прихрамывающий, мужчина средних лет (во время войны оторвало миной ступню на острове Саарема) с супругой Раисой, тоже лесоводом.
Как потом выясниться, во время праздничных совместных вечеров, оба прекрасно играли на мандолине и пели задушевные романсы. Остальные шесть членов нашего отряда состояли из трёх супружеских пар и тоже лесоводы. В качестве  инженера-гидротехника у них был я. Непременное условие для всех (исключение только для жён начальства) -  все  должны были уметь работать с геодезическим инструментом: теодолитом, нивелиром, мензулой, буссолью и т.д. и, в последствии, обрабатывать результаты геодезических съёмок.
В качестве шофёра,  к нам в отряд устроился тридцатилетний весельчак (мастерски танцевавший чечётку), любитель женщин Виктор из подмосковной Ивантеевки.  До Башкирии он добирался своим ходом на крытом брезентом фургоне «Уазике». Машина была полностью набита  геодезическими инструментами, буровым оборудованием, полевым снаряжением, спальными принадлежностями, всевозможными запчастями, разными пилами (включая «Дружбу»), топорами и кончая канистрой диметилфтолата (в сокращении «Дэта») - средства от комаров.
Приезд в деревню, на будущее место проживания,  заранее выбранное начальником партии, начался с поиска в деревне жилья. Шли по дворам, стучали в калитки и предлагали себя в качестве квартирантов, не забывая спрашивать при этом о наличии у хозяйки коровы, чтобы не ходить далеко за молоком (основным, вместе с хлебом,  питанием изыскателя). В деревнях население состояло главным образом из русских, предки которых здесь обосновались ещё в 16 веке (в 1574 году русскими был основан укреплённый город Уфа)  и башкир, некоторые деды которых ещё сохранили старую казацкую форму Башкиро-Мещеряковского войска.
Русских и башкир сближало общее качество безрассудной удали во всех своих поступках, а, именно, непредсказуемой бесшабашности, что абсолютно не присуще тамошним татарам, которые жили строго по своим предписаниям и Корану. Башкиры не отличались большой усердностью в отправлении религиозных обрядов (они, как и татары, мусульмане) и в своей повседневной жизни предпочитали общаться больше с русскими, также, употребляя в большом количестве местную бражку – «кислушку».
Жили в Башкирии и немцы, с ещё Екатерининских времён, которые научили культуре выращивания пшеницы (по местным преданиям, до них в этих местах местное русское население употребляло полбу). Ещё тут жили  раскулаченные и  сосланные сюда  украинцы, хлебородному таланту которых, Башкирия стала сама, в урожайные годы, вывозить за свои пределы пшеницу.   В период моего пребывания здесь, мне один раз пришлось снимать жильё, вместе с нашим шофёром, у одной украинской семьи, которое представляло небольшую мазанку из двух комнаток, задняя стена которой, почти целиком, примыкала к крутому склону небольшого, заросшего кустарником, оврага. 
Это непритязательное жилище ссыльные хохлы смастерили, когда их сюда закинула советская власть, к нашему времени у этого семейства уже был большой и высокий многокомнатный дом, куда на выходные дни приезжала их молодёжь из Уфы,  в которой те учились в местном университете. Мы же каждое утро брали у них бидон молока, перед выходом на работу каждый из нас выпивал кружку парного с большим куском чёрного хлеба и с собой в лес брали бутылку молока опять же с таким же большим куском хлеба.
Была у них и уютная банька, топимая по чёрному – почему-то в этих краях население предпочитало такого типа небольшие баньки. Однажды, в другом месте, мне пришлось мыться тоже в миниатюрной баньке, и с очень низким потолком (хозяин соорудил её под свой небольшой рост), было в ней так тесно, что, когда вышел из неё, то локти были испачканы первосортной сажей.          

Обычно, устроившись с жильём, вечером все собрались у начальника, (обычно в лучшем доме деревни) на собрание, где тянули бумажки с вариантами работы, кому-какой сложности достанется участок. Участки могли отличаться дальностью от места проживания, своей конфигурацией, степенью заболоченности, наличием и количеством стариц и озёр (которые потом придётся преодолевать при пробивке трасс съёмок) и другими деталями, понимаемыми лишь опытными изыскателями.
Разобравшись в коллективе с будущей работой в основных деталях, тем же вечером накрыли праздничный стол, с обильной, экологически чистой, деревенской едой и, непременной водкой (поначалу, привезённой с собой) и песнями.  Потом жена начальника Рая, тщательно подсчитала, во сколько всё это обошлось, и расписала поровну на всех до первой получки, так что, отказывающихся от спиртного и закуски, в последующие вечеринки, не было (экономически не выгодно).
На следующее утро, все собрались на большой поляне, на окраине деревни для коллективной поверки уровней нивелиров и «пяток» реек, всё это записывали в личные пикетажные журналы, чтобы не было потом ошибок при прокладке нивелировочных и теодолитных трасс, при замыкании съёмочных полигонов. Потом всем раздали топоры,  к тому времени, уже закалённые местным кузнецом, и все приступали к их заточке напильниками.
Ведь с их помощью придётся быстро прорубать в лесных и кустарниковых зарослях визиры, по которым, потом будет производиться геодезическая съёмка затопленной лесной территории. Топорами же, мы делали столбы – репера (на характерных и угловых участках съёмочных трасс), с вырубленной в середине,  горизонтальной, ровной полочкой, под пятку рейки. Топоры у нас были под особым вниманием и заботой и  настолько острыми, что можно было ими даже бриться, мы ещё ими  легко точили свои карандаши. 
Прорубка узких визирных просек занимала много времени, задерживая нивелировочные работы, поэтому мы нанимали для этих целей рабочих из местного населения, учеников старших классов, желающих подработать. Естественно, в  целях ускорения этих работ, мы инженерно-технические работники (ИТР) сами брались за топоры, хотя это не входило в наши прямые обязанности. Так как мы были на твёрдом окладе, нам  эту работу не оплачивали, но мы всё равно её выполняли, т.к. не всегда у нас были рабочие для этой цели, да и, вообще, нам надо было  как можно быстрее произвести   съёмку всей  затопленной лесной территории. 
В тот день утром к нам пришли несколько молодых ребят устраиваться на работу. Начальник нашего отряда прочитал им лекцию о технике безопасности и дал им расписаться. Уделяли особое внимание на работе с топором в затопленном лесу, при прорубке визиров в местах поросших ивняком. Ивняк имел неприятную особенность -  при опускании на него лезвия топора, он послушно опускается под ударом, но не перерубается, а пружинит, и с такой же обратной силой отбрасывает лезвие топора на рядом находящуюся ногу в резиновом сапоге, прорубает его и глубоко ранит ногу. У нас такие случаи, увы, бывали. 
Поэтому, нанося удар по лозе, надо держать удар по времени, а не как обычно делают – быстро и коротко, не фиксируя в конце удара. Мне дали двух ребят: смуглого круглолицего (и приветливо улыбающегося) башкира Фаниля  и белобрысого вихрастого (по взрослому серьёзного) русского Сергея.
Наточив топоры, мы уселись в кузов нашего Уазика  и поехали к моему участку работы, предварительно положив топоры на пол кузова – таково было официальное требование ко всем едущим в машине (то есть в руках их было запрещено держать, во избежание непредвиденных трамв, при езде по рытвинам и ухабам лесных дорог). До моего участка надо было ехать какое-то время мимо поля, засеянного озимой пшеницей.
Через некоторое время, мы увидели на этом поле вдали двух журавлей. Один журавель ходил важно и степенно, и будто не замечая другого журавля, сосредоточенно клевал. Как мы догадались, это была журавлиха.   Сам же журавль, кружил вокруг своей дамы, высоко закидывая свои долговязые ноги. Он, то слегка приседал, то, взмахивая крыльями, подпрыгивал и  слегка взлетал. Всё это он делал, чтобы привлечь внимание своей подруги. Этот танец поразил нас своей необычностью  и красотой исполнения - не часто выдаётся случай видеть подобное.  Я постучал по кабине, шофёр Алексей остановил машину (он тоже видел это представление) и мы, некоторое время, с непонятным чувством какого-то неподдельного восторга, продолжали смотреть на этот священный ритуал журавлиного ухаживания, может быть, даже впервые, по настоящему уважительно,  любовались грацией больших, изящных и редких птиц. Птицы, похоже, на нас не обращали никакого внимания, они всецело были заняты друг другом, что позволяло нам вдоволь насладиться редким зрелищем (по крайней мере, лично для всех нас). Как-то сразу и незаметно суета повседневной жизни ушла куда-то прочь и пелена недавних негативных зрительных образов мгновенно спала с наших глаз. Мы как-то все сразу прозрели и окружающий нас мир предстал перед нами совершенно в ином свете – лично я ещё раз понял насколько прекрасна природа, когда её не касается самый страшный хищник в мире, человек.
Но нас ждала наша работа и мы,  как бы очнувшись и дружно вздохнув, поехали дальше к затопленному весенним половодьем лесу, находившимся в конце этого поля, за большим увалом, который когда-то был берегом древней реки пра-Белой. В настоящий период времени, он являлся просто крутым косогором, идущим вдоль всей громадной поймы, в низине которой, петляли  во всевозможных направлениях, как совсем древние  старицы, так и вполне современные ответвления (и  временные  рукава) рек Белой и, впадающей в неё тут, реки Уфы.  Но, во время весеннего разлива, к нему подходила паводковая вода, как бы приветствуя древний берег, давно ушедшего отсюда главного русла реки Белой, и он снова, хотя и на какое-то время, превращался в берег ушедшей отсюда реки. Издали он был заметен, своей яркой белизной, благодаря буйно цветущей черёмухе на всём своём протяжении. Как раз было время черёмухового похолодания.
Подъехав к увалу, мы сошли с машины, взяв геодезический  угломерный инструмент, вешки и, конечно, остро наточенные топоры. Алексей уехал, а мы стали осторожно спускаться вниз по скользкому увалу, теперь уже  в лесистый полумрак, после ярко освещённого поля, это было особенно заметно. Было начало июня, внизу увала нас встретила тёмная вода, уходящая далеко в лесные заросли. Лучи солнца с трудом проникали сквозь вершины, стоящих в воде ольховых деревьев. Первым делом, я поставил у самой воды, на расстоянии 60м друг от друга,  три вешки, с оструганным белым верхом, для лучшей их видимости на расстоянии, которые являлись началом трёх будущих нивелировочных трасс. Для придания им направления, по которым мы начнём делать три просеки, я поставил ещё три вешки, смотря на которые, уже можно выстворить остальные вешки во время нашего продвижения вглубь затопленного леса. Теперь поставив по двум крайним,  выстворенным визирам, ребят, показав им направление и объяснив им дальнейшую их работу по проделыванию просек (относительно их ширины и высоты), я стал на средний визир.
Теперь, взяв свои топоры и подняв борта своих резиновых сапог, мы осторожно вошли в воду. К нашему везению, дно под водой оказалось твёрдым, что значительно облегчало нашу работу по вырубанию древесной растительности в намеченном вешками направлении, в виде узкого коридора, в котором можно было бы впоследствии произвести геодезическую съёмку нивелиром.
 Шли мы параллельно, прорубаясь в одном направлении. Шли в воде, чуть-чуть не доходившей до верха полностью развёрнутых сапог и, чтобы не залить свои сапоги стоячей водой, шли так чтобы создавать волн, которые могли бы перехлестнуть борта сапог. Мы постоянно перекликались, что было понятно, ребята были впервые на такой работе и вопросов ко мне у них были достаточно.
Время шло, на нашем пути чаще всего встречались большие ольховые  заросли, реже стволы деревьев. Часа через три, у меня случилось неожиданное происшествие. На  моём пути оказался ствол невзрачного вяза, но как только я вонзил в него лезвие своего топора, как тотчас же из него вылетел рой диких пчёл и стал, с большой скоростью, угрожающее кружить вокруг торчащего в дереве топора и меня, стоящего рядом с этим деревом, замершего как изваяние. Деться было некуда, уровень чёрной стоялой воды был на пределе у краёв сапог. Оставалось только ждать милости от бога. Рой продолжал усиленно кружить вокруг, но меня не трогал.
Понемногу я успокоился, теперь для меня очередной задачей была: как вызволить топор из дерева с роем, вокруг которого кружило особенно много ос. Преодолев страх перед возможными укусами, я медленно протянул руку и тихонько вытащил его из ствола. Рой ещё усиленнеё стал кружить вокруг моей руки с топором и меня, ни разу не укусив, к моей откровенной радости. Я потихоньку стал двигаться дальше, обогнув злополучное препятствие, стараясь не оборачиваться на растревоженный рой, который к моему счастью за мной не последовал, но продолжал ещё кружить теперь лишь вокруг, потревоженного мною, их гнезда. Через некоторое время, продолжая прорубать визир, я пришёл в себя полностью и успокоился. Параллельными курсами шли двое моих молодых помощника, что было слышно по стукам  их топоров и шуму падающих, срубленных ими  деревьев.
Когда наступило время обеда, я стал им кричать, что собираемся посередине у Алексея. Обедали на свежесрубленном пне. Они вынули то, что им дали дома их матери: в основном это были бутылки с молоком, чёрный хлеб (помидоры и огурцы были уже потом).  У Фаниля на этот раз было мясо молодого жеребёнка. Он, видя, что у меня кроме молока и хлеба ничего не было, предложил мне часть своего мяса. Я охотно согласился и не прогадал – мясо было нежным и вкусным. Фаниль не предполагал, что я быстро соглашусь на его предложение, а буду всячески выделываться и  ломаться. Он потом сказал, что его дедушка не велит ему есть свинину, потому что, съев её, буду хрюкать, и, наверное, вы русские тоже говорите подобное про конину: что,  отведав её, будете ржать как лошади. Но я не так был воспитан, на студенческой практике в Голодной Степи Средней Азии мне приходилось есть разную пищу (кроме узбеков и киргизов, в то время там жило много крымских татар и корейцев). Поэтому я искренне с большой похвалой отозвался о вкусовых качествах жеребёнка, которого (по словам Фаниля) несколько башкирских дворов вскладчину обычно покупали к мусульманскому празднику на конном заводе. Алексей, молча, доедая свою деревенскую колбасу, ни как не реагировал на наш разговор. Для него конина не была какой-то экзотикой, как для меня (в этом случае) – как и для всех русских в Башкирии.
Подкрепившись и медленно разойдясь в затопленном лесу в своих болотных сапогах по своим визирам, мы, прорубаясь, двинулись дальше. Часам к пяти мы подошли к старице, которая на моей карте была, в виде тонкой голубой извилистой линии (куда по проекту, потом будут впадать осушительные, лесные канавы). За этой старицей, метрах в трёхстах, у конца леса проходила сельская дорога, где и должна нас ждать наша машина приблизительно в это время.
Подойдя к старице вплотную, которая отличалась от остальной залитой  лесной территории лишь тем, что по краям её росли более крупные деревья, и обозначилась перед нами обширным открытым водным пространством, без лесной растительности. Вода  в ней в глубине мрачно чернела.Собравшись вместе, мы стали искать брод на ту сторону старицы. В месте наших визиров, большие  шесты, которыми мы мерили глубину старицы не доставали дна. Я послал Алексея налево, а Фаниля направо  на поиски брода через речную старицу (которая на карте была несколько километров длиной, не обойдёшь). Вернувшись через некоторое время назад, они сообщили, что никаких намёков на брод нет и в помине. Видно люди сюда никогда не заглядывали, не зачем. Стали думать, как быть, что делать? Идти обратно  затопленным  лесом до нашей деревни (а это несколько часов) нас не прельщало, и мы сразу  отказались от этого нереального варианта.
Поэтому, молодые ребята вопрошающе посмотрели на меня, что я предприму в этой ситуации. Для них, школяров, я был конкретным  начальником, инженером с высшим образованием  (мне было тогда 25 лет) и авторитетом по работе с топором (с пяти метров,  одной рукой запросто вонзал топор в любое дерево, а если двумя руками, то невозможно было сразу вытащить топор из дерева). Хотя у меня за плечами и был опыт работы в болотах Белорусского Полесья, но в такой ситуации, я ещё не бывал. Надо было решать быстро, и я предложил делать переправу через эту древнюю мрачную водную преграду.
Первым делом, я приказал искать на нашем берегу крупное и высокое дерево, но так, чтобы на том берегу (напротив) росло аналогичное по размерам дерево.
Наконец, мы нашли, нужные нам,  два дерева, хотя, не совсем напротив друг друга, но выбора не было, и мы приступили к делу. С тайной мыслью я надеялся, что мы перекроем старицу одним деревом. Рубить дерево взялся я сам, приходилось рубить с точным расчётом, чтобы упало ровно поперёк старицы. Когда дерево рухнуло в воду, я с разочарованием увидел, что своей вершиной оно лишь немного перекрыло середину старицы. Теперь, нам стало ясно, как надо будет рубить дерево с той стороны старицы нашу сторону, чтобы оно упало непременно на первое срубленное.
Я спросил у ребят, кто из них хорошо плавает, чтобы переплыть на тот берег старицы. Плыть на ту сторону, вызвался Фаниль. К тому ж он был одет легче Алексея, в тонкий тренировочный костюм. После того как он переплыл старицу, я привязал к топору верёвку, и, крепко размахнувшись, бросил его на ту сторону, который с большими брызгами плюхнулся в воду на той стороне старицы. Найдя в воде топор, Фаниль старательно стал рубить дерево, таким способом, как ему я подсказывал. Наконец и это дерево рухнуло на первое дерево, накрыв его вершину своей вершиной в середине старицы. Поначалу, получившаяся переправа выглядела внушительно – ветви в большом количестве торчали во все стороны. 
Не надо забывать, что всё это происходило на пространстве, полностью покрытом большим слоем воды. Конкретного понятия «берег» тут не было. Взявшись левой рукой за первую крупную вертикальную ветку, в правой, была свежесрубленная и оструганная длинная палка, на которую, я вступил  на срубленное дерево и стал осторожно передвигаться под водой дальше по скользкому стволу. Мне пришлось, буквально вслепую, под водой, аккуратно перешагивать через подводные ветки, держась за торчащие из воды надводные ветки левой рукой, выбирая, за какую из них  ухватиться.
 Правой же рукой,  пока позволяла глубина, упирался на палку, которую с трудом переставлял на новую позицию. С каждым шагом ствол опускался ниже и ниже в воду старицы, в которой он фактически находился в плавучем состоянии. К тому же на нём, частично перекрывая, сверху лежало другое лиственное дерево с противоположной стороны. Скоро палка в правой руке перестала доставать дно. Назад пути не было. За мной с большим вниманием наблюдали двое моих молодых рабочих. Вот я прошёл треть пути, на моём пути теперь появились ветки другого, встречного, дерева. Наступил самый ответственный момент. Я стою на стволе первого дерева, диаметр которого уже значительно уменьшился, посередине старицы (вода стала понемногу заливаться за борта сапог) и   сосредоточенно ищу  правой ногой переход с первого, уже заканчивающегося в середине старицы, дерева на центральный, ещё пока узкий,  (весь в густых ветвях) ствол другого дерева. Левой рукой, держась за ветку первого дерева, правой лихорадочно хватаюсь уже за вертикальные ветки встречного дерева – и это всё хрупко качается в погружённом состоянии  по середине глубокой старицы.
С невероятным трудом, балансируя на тонком стволе уходящего дерева левой ногой, правой, согнутой в колене, ногой, ищу встречный ствол, который должен находиться значительно выше, но где? Вот, вроде бы, нащупал сапогом, полным воды, долгожданный второй ствол и осторожно нажимаю на него - кажется, должен выдержать меня, всё-таки он лежит сверху первого, и переношу центр тяжести своего тела на неё, вцепившись уже в ближайшую, вертикальную ветку встречного дерева. Первый момент стою на двух стволах, но это был именно момент, потому что, переведя дыхание, сразу же передвигаю теперь левую ногу на новый ствол,  мысленно поблагодарив Всевышнего, за успешный переход на другое дерево. Теперь, вступив на новый ствол уже и левой ногой тоже, снова ищу левой рукой более-менее крепкую ветку и, держась за неё, делаю очередной шаг. Но, понимаю, только не спешить. Можно, запросто, поскользнуться и ухнуть в глубину и в конце такой непростой переправы. Постепенно передвигаясь по второму стволу вперёд к уже близкому другому берегу, и выходя из водной глубины выше и выше – появились резиновые колени сапог, но теперь на моём пути уже реже стали ветви дерева, за которые я, балансируя, умудрялся держаться в вертикальном положении.
Но, зато, стало теперь значительно легче на душе, да и какой-то навык и уверенность даже уже приобрёл, за это короткий период времени  уникального для меня перехода через водную преграду. Наконец и конец второго  ствола, у которого стоял Фаниль, с протянутой в мою сторону рукой, хорошо понявший всю серьёзность сложившейся ситуации. Есть банальная фраза: «как камень с души свалился», но лучше не скажешь про меня, ступившего на твёрдый берег старицы, хотя и под полуметровым слоем воды.
Теперь предстояла вторая часть операции – переправке на другую сторону старицы Алексея, который не умел плавать, по хлипкой, переправе, ничем не скреплённых между собой, двух,  поваленных в воду, одно на другое,  деревьев. Парнишка был весь под впечатлением моего перехода сквозь сплетение, торчащих из-под воды,  веток этих деревьев, особенно, когда я, балансируя,  перебирался с одного дерева на другое. Он никак не решался повторить мой путь через водную глубину и хотел даже повернуть  назад, несмотря на длиннющий обратный путь. Но мы с Фанилем,  уговорили его перейти старицу по этой переправе.
Я сказал Алексею, что запомнил наизусть весь подводный свой путь по скользким стволам деревьев и буду ему диктовать, куда какую ногу ставить,  в наиболее надёжные развилки под водой. Руками он сам, при поступательном движении вперёд, автоматически будет выбирать, за какую ветку хвататься. В моих словах было столько убедительности и уверенности в успешности перехода им по хлипкой переправе, что он, решился и смело вступил на ствол первого срубленного дерева.
Всё происходило под мои громкие команды, куда ступать, за какую ветку хвататься (было видно, что это ему явно помогало). Труднее всего было с подводным переходом с одного дерева на другое. Ведь с каждым шагом дерево, со всеми своими ветвями, погружалось всё ниже и ниже, и там, где деревья встречались (вернее, цеплялись ветвями) друг с другом и не было видно стволов деревьев в тёмной воде, всё происходило на ощупь, ногами в сапогах. Был очень критический момент,  когда Алексей качался всем телом на середине старицы, стоя одной ногой на уже тонкой части кончающегося первого дерева и никак не мог найти сапогом под водой на ощупь начало ствола встречного дерева - что у меня сжалось сердце.
Я громко приказал ему успокоиться и подробно опять описал, где осуществить необходимый очень широкий шаг (он же был ниже меня, и шаг его был, естественно, короче моего), предварительно схватившись за ветки встречного дерева.
Наконец, балансируя одной ногой на первом дереве, он радостно крикнул, что нашёл другой ногой второй ствол дерева. Я сразу его подбодрил, что самое страшное позади, и было видно, что, он это понял сам и стал пробираться по стволу к берегу уже  с  большей уверенностью в своих силах.
Теперь было уже ясно, что, и на самом деле, самое страшное уже позади, и я был так рад за него, ей богу, даже больше чем за себя. Ведь я брал большой грех на свою душу, заставляя его (молодого, ещё ничего не видевшего в жизни, парнишку) явно рисковать своей жизнью, идти по  непредсказуемо опасной переправе – скользкой, ветвистой, постепенно погружавшейся под воду всё ниже и ниже, а где и когда она прекратит погружаться, одному богу известно.  А потом лихорадочно искать под водой сапогом другой, покрытый ветками, скользкий ствол, находящийся в воде на другом уровне, в колеблющемся состоянии,  наступая и не зная, не уйдёшь ли вместе с ним в чёрную  глубину, когда перенесёшь на него весь свой вес, наступив и второй ногой.
 Обычно, такие мысли приходят позже, уже после содеянного рискованного поступка. Но у меня было оправдание, т.к. уже знал, что несущую способность этой хрупкой переправы я проверил своим весом взрослого человека и наверняка повторно выдержит вес подростка. Главное дело оставалось за искусством управлять своим телом в экстремальной ситуации, в умении превратить всего себя  в гибкий управляемый механизм и, не оглядываясь, идти вперёд.
Алексей вырос в деревне, где проверка на храбрость была ежедневной в мальчишеской среде в их рискованных играх на лоне природы и поэтому успешно (хотя и с трудом) справился и с этой задачей – через некоторое время был уже на берегу.
Теперь, уже на том берегу старицы, поставив последний, связующий с общей геодезической сетью, репер, мы вышли на сухой берег и стали выливать воду из своих сапог. Неподалёку, на дороге стояла наша машина, из которой наш шофёр Виктор сигналил, торопил нас. Подойдя к машине, мы увидели, что рядом с ним на сидении сидит овчарка (которую тот взял у своей хозяйки) и довольно лает. Виктор объяснил, что стал ездить с ней, на всякий «пожарный» случай, чтобы никакой лихой человек не смог бы воспользоваться его машиной, в его кратковременное (по делам) отсутствие. Мы залезли в кузов и довольные благополучным исходом нашего рабочего дня, и друг другом, поехали в свою деревню.
На следующий день на работу вышел один только Фаниль. Я спросил его, а где Алексей?  Тот ответил, что того укусил шершень, и он так заболел, что не смог выйти на работу. Откровенно говоря, я не поверил этому, подумав, что это отговорка, чтобы не идти на работу, после трудного (с «приключением») рабочего дня. И только на следующий день, была суббота, и по пути в сельский магазин мне встретился парень с раздутым (как мяч) лицом, который со мной поздоровался.
Остановившись, я ахнул, с трудом признавая в нём Алексея, так опухла его внешность  - вместо глаз были узкие щёлочки. Он мне рассказал, что в тот день он шёл к себе домой и его стал преследовать большой шершень (нечто среднее между крупной осой и шмелём). Как он не отмахивался, тот его все  жё умудрился ужалить прямо в затылок около шеи. Как он мне сказал,  его как будто поленом ударили по голове, что он, потеряв сознание,  упал прямо на дорогу.
Потом,  в медпункте сказали,  что ему ещё повезло – зафиксированы смертельные случаи при укусе шершня в голову, а, вообще то, такие случаи редки сами по себе. Никогда после, я не видел, что бы до такой степени могло раздуться лицо человека. Я стоял напротив Алексея и как не старался найти знакомые черты лица, было бесполезно их найти на чудовищно раздутом его (с трудом поворачивается язык сказать) лице.
Но, слава Всевышнему, опухоль у него на лице скоро прошла, и он снова вышел на работу, к нашему взаимному удовлетворению.   
Я часто вспоминаю те трудные и, одновременно, интересные и непредсказуемые   дни, проведённые мной в живописной Башкирии с её прекрасными и чудесными людьми.               
               
ДВА ПРОСТЕЙШИХ СПОСОБА РЫБНОЙ ЛОВЛИ               

Местность, где работала Московская экспедиция «Союзгипролесзоз», было большим междуречьем  крупных Башкирских рек Белой и Уфы (называемая, чисто географически, «Парковой зоной города Уфы»).   Каждую весну, паводковая вода этих рек, поднимаясь на семь, десять (а то и двенадцать) метров, заливала эти огромные пространства и, не имея возможности быстро стечь обратно, стояла там как в ловушке почти до середины лета,  а в иные, сырые  годы, даже всё лето. Более-менее хороший лес из дубов, берёз, елей (и других классических пород) рос лишь по одной стороне крутых берегов  бывших древних русел этих двух основных местных речных артерий, ставших старицами и превратившихся в  красивейшие, живописно изогнутые, большой протяжённостью,  замкнутые озёра. Другой берег этих стариц, как правило, был низким и поросшим камышовой растительностью, в которой находило укрытие большое количество водоплавающей дичи.  А всё остальное  пространство между этими заповедными озёрами (которые были, большей частью, в ведении городских обществ рыбаков и охотников), в этом междуречье была покрыта чахлой древесной, преимущественно ольховой, растительностью и болотистыми ивовыми зарослями, находившаяся, большую часть  лета, в полузатопленном состоянии. Вот, поэтому, и захотело местное республиканское начальство осушить эти топкие и гнилые места, чтобы потом там посадить породистые деревья, превратив эту территорию, по настоящему, в  «Парковую культурно-оздоровительную зону города Уфы». Для выполнения этого хорошего замысла, местная власть и пригласила нас (специалистов «Союзгипроводхоза») в Башкирию и направили сюда, для выполнения проектно-изыскательских  осушительных работ.   
А пока, все эти годы, как и многие столетия до этого,  вешняя вода этого большого междуречья, не найдя место, куда бы она могла стечь, продолжала, вынужденно, в этом замкнутом пространстве, просто стоять и  медленно испаряться, превращаясь в конце лета в отдельные, дурно пахнущие озерки и болота.
В нашей работе изыскателей и лесных геодезистов, несмотря на кажущуюся монотонность и однообразие работ, каждый день был по-особому нов и необычен, принося с собой, всякие неожиданные происшествия.  События этого дня происходили в середине лета в пойме междуречья рек Белая и Уфа под городом Уфой. Часов около шести утра, наш экспедиционный шофёр Алексей, меня (инженера) и двоих рабочих, молодых мальчишек (русский Сергей и башкир Фаниль - школьники, решившие немного заработать в летние каникулы)  отвез к лесному кордону лесника, откуда начиналась наша съёмочная трасса. Высадив нас перед  кордоном, Алексей уехал, надо было  успеть развести и других работников по «рабочим точкам».
Сам кордон, представлял собой длинную избу, сложенную из добротных брёвен (сверху обшитую досками) – в одной половине жил сам лесничий с женой и детьми, другая половина была свободной и исполняла роль гостиницы, в которой иногда ночевало начальство лесника и которую, также периодически,  арендовало Уфимское общество рыболовов и охотников. Расположен он был на самой высокой (почти никогда не затапливаемой) части увала – крутого берега древнего русла реки Белой (пра-Белой), превратившейся многие тысячелетия назад в старицу - живописное, изогнуто-длинное, большой глубины,   озеро, с одной стороны, примыкающее к существующему руслу реки, небольшой и узкой промоиной, через  которую ежегодно, каждую весну, в старицу поступала свежая порция биологически активной речной воды.
Рядом с кордоном находились большой фруктовый сад и огород, где уже копалась жена лесника; увидев нас, она приветливо помахала нам рукой.  С встретившим нас лесником, я уже был знаком, в начале лета я жил здесь, в гостиничной части кордона.
Тогда, моя работа в рядом расположенном, заболоченном массиве, заключалась в прорубке просек в лесной растительности и разбитию пикетов, для следующей за этим, геодезической съёмке под трассы будущих лесоосушительных каналов, что  теперь мы и собирались сделать, благо территория эта стала, со временем, суше (что значительно облегчало производство  геодезических работ). Лесничий ещё раз предупредил нас о том, что в лесу можно «напороться» на агрессивно настроенных лосей, у которых продолжается период «гона». Поэтому, чтобы мы были очень внимательны и осторожны, при своей работе в заболоченном лесу. В продолжение всего нашего разговора,  в распахнутых окошках, из-за горшков с цветами, виднелись любопытные глаза его детишек. Солнце стремительно поднималось, обещая к полудню  изнуряющую жару, уже порядком надоевшую. И так было здесь красиво, уютно и   умиротворённо, что мне, по человечески, не особенно  хотелось покидать этот гостеприимный уголок. Ведь я уже знал, что с той стороны крутого увала, находилось красивейшее озеро, с почти не пуганой рыбой, где мне уже доводилось бывать и успешно рыбачить. Но, внутренний голос сказал «надо Федя, надо» и, вздохнув, я, взял наперевес свой нивелир со штативом и топор и пошёл по еле заметной лесной тропе в сторону заболоченного леса. С геодезическими рейками, за мной послушно шли ребята.  Мы постепенно спускались  в заболоченную пойму, где нам предстояло произвести очередную геодезическую съёмку. В начале нашей трассы в заболоченной низине, уже стоял, вкопанный мной ранее,  деревянный столб, называемый пикетом, с вырубленной, в его средней части, «полочки», откуда  и предстояло вести последующий нивелирный ход. Устанавливая треногу штатива и привинчивая к ней нивелир, я вдруг почувствовал запах тлена. Посмотрев на ребят, и увидев их наморщенные носы, я понял, что и они его почувствовали. Жара постепенно проникала и в это заболоченное пространство, погода была абсолютно безветренной. А этот специфически противный запах (несмотря на полное безветрие), всё равно, слабо струился  какой-то компактной струйкой, двигаясь в неведомом нам направлении, подчиняясь каким-то своим аэродинамическим законам. Струя была настолько тонкой, что стоило сделать пару шагов в сторону, как он исчезал, а, сделав эти шаги обратно, он вновь оказывался на том же самом месте.
Подчиняясь естественному любопытству, и придерживаясь носом тлетворной струи, мы вскоре наткнулись в небольшом болотце, окружённом густым  ивняком, тушу огромного лося. Подойдя поближе, мы увидели, что он уже частично разложился, и на нём  сидела куча мух. Так как мы его нашли совсем недалеко от кордона, мы предположили, что лось, будучи тяжело раненным браконьерами и спасаясь от них, убегал в сторону жилища лесника, у которого бы он наверняка нашёл бы спасительную защиту. Может быть этот лось, даже знал лесничего, который в суровые зимы обычно подкармливал всё лесное население.   
Когда, я ранее (пол месяца тому назад) тут прорубал просеку, съёмку которой мы сейчас начинали делать, то этого запаха тогда не было, значит, его убили в этот промежуток времени (или же, может быть, немного ранее). 
Мы стояли молча и печально смотрели на огромную тушу, облепленную мухами. Тут я обратил внимание на его огромные рога, которыми мёртвый лось уткнулся в кусты ивняка. Рога были внушительного размера, у одного даже был отломан один из его отростков – это с какой же силой бились лоси между собой, чтобы суметь отломить роговой отросток около трёх сантиметров диаметром.
Подойдя к мёртвой голове и взяв её за рога, я подёргал, рой потревоженных мух тучей взвился надо мной и стал недовольно кружить над тушей. Я наивно думал, что рога у полуразложившегося лося тоже легко отвалятся, нот не тут то было – они крепко держались на его черепе. Пришлось взяться за топор (а топоры были  у каждого из нас всегда). Держа рог одной рукой, я крепко ударил обухом по черепу лося, бесполезно. Тогда осталось только одно, топором отрубить их от черепа.  Целясь лезвием топора в место соединения рога с черепом, я стал методично рубить нижнюю часть кости рога. При каждом ударе, мухи, успевшие снова сесть на тушу, опять  взмывали вверх, при этом болотистые брызги с остатками лосиной плоти разлетались в стороны.
Трупный  запах многократно усилился, так и тянуло на рвоту, но я держался. Обернувшись назад, я увидел, что моих  ребят уже во всю  рвёт. Я, пожалев их, велел им отойти на некоторое расстояние, где запах был поменьше, а сам с ещё большим старанием продолжал отрубать рог. Наконец он отвалился, посмотрев на его основание, я понял, что и второй рог придётся рубить также до половины основания, не меньше. Со вторым рогом я справился быстрее, уже знал, куда конкретно направлять лезвие топора. Закончив «операцию» и помыв бывшую лосиную красу в ближайшей лужице, я,  кликнул ребят.
Теперь нужно было навёрстывать упущенное и постараться уложиться в намеченное ранее  время. Тяжёлые рога несли с собой: один я, теперь уже дополнительно к штативу с нивелиром и топору, другой (по очереди) ребята. Когда впоследствии, эти рога увидел мой начальник нашей изыскательской партии, то сумел меня уговорить «подарить» ему один из рогов   (которые потом мы успешно в конце изыскательского сезона привезли в свои Московские квартиры).               
Все мы были в болотных сапогах, которые, не смотря на большие отвороты и аккуратное хождение по затопленному лесу, всё равно иногда заливались  болотной водой. Поэтому приходилось, время от времени, выбираться на сухие «пятачки», где можно было бы вылить воду из сапог, чтобы не таскать её с собой в сапогах, что было довольно тяжелым занятием.
Закончив съёмку трассы, мы в последний раз, вылили воду из сапог, и, крепко выжав из портянок болотную воду, поднялись из заболоченного массива опять на большой увал, проходивший вдоль всей поймы реки Белой, где начинались пшеничные поля и дул лёгкий ветерок, сдувая остатки комаров, упрямо увязавшихся за нами. Когда мы шли по трассе, то каждый из нас шёл как в коконе из вьющихся и когда кто-то проходил мимо со своими комарами, то в момент встречи оба кокона временно объединялись в одно огромное облако и когда тот уходил дальше с рейкой, то уже с комариным коконом меньшего размера, оставляя часть его у неподвижного, стоящего с нивелиром, меня.   

Теперь мы шли по компасу и карте в направлении ближайшей лесной дороги, ведущей в нашу деревню. Теперь мы уже шли напрямую через, относительно сухой чахлый лес (паводковая вода уже ушла отсюда видно недавно), деревья которого были буквально усыпаны грибами вёшенками. Те росли, крупными веерами, на многочисленных сухих, почти без сучьев, вязах, занимая по вертикали почти всё дерево, до самого его верха. Мы шли сквозь фантастически красивое пространство, заполненное лохматыми  белыми столбами. Грибов было громадное количество, многие уже состарились, повяли и посерели. Как видно, сюда не забредали местные грибники, которые, обычно, в таком случае, собирают вёшенки мешками и потом успешно продают их в городе Уфе на колхозных рынках, где те пользовались (в то время) большим спросом. Мы сами не раз их жарили, также хороши они были, с картошкой и луком, в супе (очень вкусно и сытно),  – вкус их немного напоминал курятину. В нашей изыскательской жизни эти грибы много раз нас выручали, когда мы находились  вдали от населённых пунктов и буквально, есть было нечего.   Поэтому, я привычно снял с себя просолённую рубаху и полностью наполнил её самыми отборными грибами. На голом теле осталась, защитного цвета, из плотной (типа брезента) материи «энцефалитка» -  так назывались наши куртки, особого покроя, защищающие тело от энцефалитного клеща, в которые мы все обязательно одевались перед выходом в лес (хотя, перед нашим выездом в эти места, нам и делали мучительную прививку из трёх уколов под лопатку от энцефалита).
Теперь к моему тяжёлому рогу добавился солидный узел с грибами, но права пословица: «Своя ноша – не тянет». У ребят были небольшие сумки, в которых они приносили свой простенький обед, теперь они их тоже плотно набили вёшенками. Второй лосиный рог они несли по очереди. Но это было ещё не всё, что ожидало нас на нашем обратном пути к дому. Это лето было жарким, вода в затопленном лесу испарялась быстро. Была первая половина лета, так что нам по пути встречались, уже отдельные,   разного размера озерки. Там, как в ловушке, почти до самой середины лета, а в иные сырые годы, даже всё лето, выстаивала вода. Но это лето было очень жарким, и вода в озерках  испаряясь, быстро превращая их в грязные и топкие болотца. 
Когда мы обходили стороной очередную  такую большую лужицу, то один из ребят неожиданно воскликнул, да тут рыба плавает. Остановившись, мы стали смотреть в тёмную воду озерка и увидели, что действительно, в нем плавало большое количество мелкой рыбёшки, почти все размером с ладонь (как потом мы конкретно убедились). Вглядевшись внимательнее, мы определили, что это маленькие щурята, неизвестно как здесь оказавшиеся и не успевшие в половодье удрать отсюда и попасть в родную речную стихию. Ребята предложили мне заняться их ловлей (время позволяло) известным им деревенским способом. Озерко было не глубоким, не заливало даже больших резиновых сапог и ребята, войдя в воду, стали усиленно мутить воду ногами. Через некоторое время озерко превратилось в большую лужу коричневого цвета от взмученного ногами ила. Все щурята поднялись к самой поверхности, где испуганно плавали, выставив над поверхностью свои выпуклые глазки, ну вылитые маленькие крокодильчики. Тут началось главное действо: ребята стали, в массовом порядке, выплёскивать рыбёшек на берег ладонями. Я же бегал по берегу и собирал трепыхавшуюся  мелюзгу, в сумки, пришлось из них вытряхнуть грибы и частично добавить их в мою, заполненную грибами рубаху. 
Как мне сказали ребята, щурята всё равно погибли бы, вода в озерке через некоторое время испарилась бы окончательно и их непременно съели бы вездесущие вороны, так, что лучше нам самим это сделать. Через пол часа, умелые рыбаки полностью справились со своей задачей и мы двинулись дальше. К лосиным рогам, рубахе, набитой до предела  вёшенками, теперь добавились ещё сумки с пойманными щурятами.
По пути, мне ребята рассказали, что на такую рыбалку они ходят каждый год, начиная с середины лета,  в уже известные им места, когда сходит основная масса вешней воды. Тогда, обычно в отдельных пойменных понижениях и ямах остаётся рыба, не успевшая во время ускользнуть обратно в речное русло. И, если не удаётся её поймать сетью или корзинами, то прибегают к другому способу, который они мне только что продемонстрировали, они сильно мутят воду, и вычёрпывают, поднявшуюся к поверхности рыбу черпаками или малыми корзинами. Сегодняшняя «рыбалка» говорила, что уже пора им идти в другие, им известные,  полные рыбой ямы.   
Неожиданно, небо потемнело, закапал дождь, быстро превратившийся в ливень с грозой, но мы уже входили в свою деревню, на краю которой стояла здание почты, в которую мы и успели вбежать со своим грузом. За окнами почты страшно грохотал гром,  сверкали молнии. Тут, внезапно распахнулась дверь и,  в набитое людьми, почтовое отделение ввалился в большом (до пят) плаще с капюшоном местный пастух. Он громко плакал и по-детски утирал своими большими, как  лапы, руками слёзы на мокром от дождя лице. Наконец от него удалось добиться, что в его стаде молнией убило самую лучшую тёлку; все, присутствующие на почте, стали его успокаивать и говорить ему: пусть скажет спасибо, что его самого молнией не убило. Но он продолжал громко, в полный голос, навзрыд жалеть убитую корову,  и что не сумел её уберечь. Через некоторое время грозовая канонада утихла, дождь закончился и набившийся в зал почты народ постепенно стал выходить из него на улицу, вышли и мы. Наши дома были не далеко, где моих ребят уже давно ждали их родные. В снимаемой моей комнатушке никто меня не ждал, в нашей экспедиции я был почти единственным холостым, все остальные были тут со своими жёнами, которые тоже работали наравне со всеми, выполняя всю проектно-изыскательскую работу, в основном камеральную работу, обрабатывая все записи нивелирного хода  в домашних условиях.
Ну, а вечером (естественно, я пригласил  на вечернюю трапезу ребят, своих помощников, всё-таки, благодаря их смекалке и усилиям и должен был состояться рыбный ужин. Коллективным решением, было решено их зажарить.  У нас получилось две большие сковородки из плотно лежащих друг к другу, обваленных в муке,  щурят.
Еда получилась превосходной – рыбёшки были нежные и, буквально, сладкие, ни в какое сравнение с взрослой рыбой.    
В ближайшее воскресенье, когда я шёл в местное сельпо, вдали деревни увидел похоронную процессию, в которой шли, главным образом, школьники. Это было как-то необычно, Я спросил у стоявшей неподалёку старушки, я узнал, что в тот грозовой день, когда убило деревенскую корову из колхозного стада, убило дочку лесника (жившую на кордоне, около которого  я обнаружил мёртвого лося), которая сидела дома у открытого окна с учебником в руках. Старушка плакала и всё говорила, за что же молния убила такую молодую и  невинную душу, нет, чтобы убить хотя бы её, уже старую и грешную.   
Вернувшись из магазина, в котором, дополнительно к буханке чёрного хлеба и нескольким банкам свиной тушёнки, купил и бутылку местной водки, чтобы помянуть ни в чём не повинную душу   невинной девчушки, которую помнил ещё во время моего постоя  на кордоне её отца лесника. Расставив всё принесённое съестное на деревянном столе и налив водку в стопку, я печально помянул, непонятно за чьи грехи пострадавшую, молодую школьницу, старшую дочку лесника. Выпив вторую стопку, я стал воссоздавать в своей памяти те неприметные события, когда жил, в самом начале лета на кордоне, в просторной второй половине дома лесника. Тогда лесничий принёс мне раскладушку и тот постельный минимум, какой обычно даётся в простых сельских гостиницах. Однажды вечером я обнаружил, что  у меня кончился запас тушёнки (хлеба пока был), то,  чтобы не ложиться вечером спать  голодным,  пришлось достать из своего, видавшего виды, рюкзака, коробку с рыбацкими принадлежностями и вынул оттуда рогульку с леской, крючки и, на всякий случай, блёсны. Я уже знал, что по другую сторону кордона находится большое озеро, куда иногда приезжают порыбачить члены общества рыболовов и охотников. Другим лицам туда дорога была заказана. Но все окрестные лесники уже были предупреждены о нашем приезде из Москвы и появлении в их владениях. Так, однажды, когда я прорубал просеку под будущий нивелирный ход, на меня выскочили две лайки и с лаем стали скакать вокруг меня. Вслед за ними, появился, весь запыхавшийся лесник и, увидев меня, добродушно чертыхнулся, сказав, что совсем забыл про наши «разрешительные» рубки, и мчался сюда, в полной уверенности обнаружить тут злостных порубщиков леса. Немного отдохнув и поговорив со мной, он ушёл обратно в лес со своими собаками.   
Но, для рыбалки, нужны, как известно, черви, в поисках которых я пошёл на задний двор лесничества, в дальнем  углу которого я увидел лежалую прошлогоднюю солому. По старому рыбацкому опыту, я знал, почти наверняка, что под ней должны быть заветные дождевые черви, что, потом  подтвердилось.
Задний двор лесничества был разделён на две части, как и сам кордон, но редким штакетником. За этим  штакетником находилось, собственно, само хозяйство местного лесника, башкира по национальности. Копая червей и укладывая их в пустую банку из-под тушёнки, я искоса видел, как в соседнем  дворе, сидя за большим столом с большим самоваром, вечерял сам лесник. На стол еду ему подавала жена, тут же рядом крутилась его старшая дочка подросток, которая весело щебетала со своим, важно сидевшим, отцом. При этом, она успевала незаметно наблюдать сквозь штакетник, за моими действиями по другую сторону забора. В свою очередь, я тоже искоса, и глотая голодную слюну,  наблюдал за соседским «пиршеством». Вот он уже закончил свою трапезу и приступил, как я мог догадаться, к самому приятному действу, питию чая. Рядом с самоваром я узрел небольшую четвертинку магазинной водки. Пил чай он оригинально,  но с большим смаком.  Вначале выпивал рюмку водки, после чего, уже пил сам горячий чай, сильно потея и вытирая, обильно выступивший на лбу, пот. Его дочка, поняв, что я их тоже вижу, искоса смотрела в мою сторону уже с озорным любопытством. Закончив копать червей, я взглянул снова на стол лесника, чекушка, похоже, была почти пустой. Сам он весь был поглощён своим «чаепитием», так что меня не видел.  Набрав червей, надо было торопиться успеть поймать хоть какую рыбу.
Хотя летние дни были длинными, и световой день в июне самый продолжительный, но окружающий  кордон лес заметно его укорачивал.
 Поэтому, я,  со своим нехитрым рыбацким набором и червями, торопливо спустился по крутой дорожке к  озеру и оказался у небольшой пристани, около к которой были привязаны несколько лодок, с положенными внутрь, вёслами. Как я узрел, пристань была устроена в самом начале большого озера под раскидистыми большими  деревьями. Выбрав наиболее сухую лодку и вставив вёсла в уключины, я потихоньку выгреб из уютного затона, в котором находилась эта пристань и поплыл вдоль правого крутого и вогнутого берега, ярко освещённого вечерним солнцем.
Это озеро, как я уже понял образовалось в далёкую послеледниковую пору из старицы древней реки пра-Белой.   Противоположный и довольно далёкий берег, на всём своём протяжении был совсем низким и поросшим камышом и осокой, куда с шумом пикировали непуганые, запоздало прилетевшие из-за леса,  утки.  Проплыв некоторое расстояние, я привязал нос лодки к длинной ветке нависавшего над водой куста и, насадив на крючки двух коротких удочек, которые успел смастерить тут же на пристани из росшего на берегу ивняка.  Клёв был хорошим, помаленьку на моём кукане уже трепыхалось около десятка среднего размера, чуть больше ладони, рыбёшек. Но черви уже закончились, многих из них рыба просто стаскивало с крючка. Пришлось вспомнить про свои две, единственно оставшиеся, зимние блёсны, которые, на всякий случай,  я взял с собой. Тут произошло необыкновенное – резко выдёргивая блёсна из воды, их крючки цепляли рыбу, кружившую на глубине вокруг вихляющихся блестящих серебристых блёсен (что хорошо было видно - вода была очень прозрачной),  за голову, жабры, даже за хвостовые плавники. Теперь я стал вытаскивать рыбу, почти одновременно, с двух бортов лодки уже много крупнее предыдущей, так что я даже стал сожалеть о потраченном времени на копание червей и сам лов на них. Озеро было, по настоящему, заповедным, под надзором общества рыболовов, принадлежало «заказнику», появление в котором было дозволено  лишь лицам по специальным пропускам (выданным обществом рыболовов и охотников), вокруг не было ни души. Но, время было неумолимо, солнце уже почти касалось верхушек деревьев на противоположном берегу, оставляя длинный слепящий след на тускло блестящей глади этого чудесного, почти сказочного,  озера. Было необычайно тихо, в далёких камышах  тихо покрякивали утки. И я был один на всём этом водном пространстве. Отвязав лодку и втащив в неё уже изрядно потяжелевший кукан с рыбой, я погрёб обратно к пристани. Подходил к кордону я уже в лёгких сумерках  (можно было ещё разобрать типографский шрифт на газете,  в которую была завёрнута коробка с моими рыбацкими «снастями»). У крыльца двери лесника на стуле сидела дочь лесника, со школьным учебником в руках  и что-то заучивала в слух. Увидев меня, она смущённо захлопнула его, как бы невзначай  посмотрев на мой улов с явным одобрением, ушла к себе домой. Вероятно, таким образом, она, с детским любопытством, дожидалась моего возвращения с озера. У меня ещё оставалось достаточное количество подсолнечного масла, так что, быстро почистив несколько самых крупных рыб и пожарив их  на большой сковородке, на электроплите (остальную рыбу, выпотрошив и посолив, я оставил на потом), часам к двенадцати я был практически сыт. После этого, выйдя на своё  крыльцо, я умиротворённо глядел на яркие звёзды Большой медведицы. Было очень тихо, где-то далеко за лесом в далёкой деревне изредка взлаивали собаки. Семья лесника уже давно спала. Теперь мне надо было не забыть завести будильник на пять утра, чтобы уже в шесть утра быть снова в полузатопленном речном междуречье Башкирского гослесфонда. Мог ли я знать тогда, да и сама невинная девочка, какую неожиданную смерть готовит судьба для неё. Незаметно, в таких воспоминаниях, я опустошил поминальную бутылку, за душу её чистую и безгрешную, Аминь.