Постепенно Настю стало тяготить ее состояние – живая и деятельная натура не могла так долго оставаться в бездействии и требовала движения, апатия на грани депрессии ей была не свойственна. Но она считала, что перестав беспрестанно думать о Нем, совершит предательство – предаст Его, себя, любовь. Всякие разговоры-уговоры были не только бесполезны, но и вредны, так как усиливали ее сопротивление. Я могла ей помочь, но приходилось ждать пока она сама попросит помощи. И такой момент наступил.
Зашла я как-то вечерком к ней чайку попить да посумерничать, о своем, о бабьем, поговорить – мы частенько так отдыхали от дневных забот. Настя была напряженная и даже немного суетливая, что ей совсем не свойственно. Обе не начинали разговор – она, очевидно, набираясь решимости, а я выжидала, давая ей возможность собраться с мыслями. Пили чай, перебрасывались ничего не значащими фразами….
И вдруг Настя заговорила. Сначала осторожно, как бы прислушиваясь к себе. Потом, подхваченная нахлынувшими воспоминаниями, выплескивала накопившиеся боль, тоску и отчаяние, безысходность. Слова лились то гладко и четко, то смешивались в кучу, то разбегались, а она говорила, заглушая их рыданиями, захлебываясь слезами. Никого ни в чем не винила, не укоряла, да и говорила не о Нем. Вспоминала всю свою прошедшую и такую не простую жизнь. В словах ее была горечь от несбывшейся надежды на запоздалое счастье….
Разговор обессилил нас обеих, Настя вообще уже на ногах не держалась. Я уложила ее спать, ухаживала, как за ребенком. Да она и была сейчас, как маленький ребенок, нуждающийся в любви и ласке. Убрала посуду и ушла домой – благо в соседних квартирах живем.
Сын уже спал, а муж терпеливо дожидался меня. На его вопросительный взгляд ответила одним словом: выберется. Теперь уже ухаживали за мной. Господи! До чего же это приятно! Я испытывала легкое чувство несуществующей вины перед подругой за свою спокойную и счастливую жизнь, в мире и согласии, понимании и любви.
Наши разговоры продолжались. Они были уже не такими бурными и изматывающими, но переживаний и слез хватало. Она заново проживала каждый эпизод своей жизни, принимала его и отпускала. После каждого разговора Настя все больше и больше оживлялась, становилась прежней или почти прежней. Она снова стала появляться у друзей, снова слышался ее смех. Сняла наконец-то свои дурацкие очки и на мир глянули большие серо-голубые глаза, озаренные мягким, спокойным светом, но порой в них проскальзывало озорное лукавство. Анастасия возвращалась к жизни. Иногда, правда, вдруг становилась грустной, о чем-то задумывалась, но не на долго. Раны на сердце перестали кровоточить, а вот шрамы останутся, и еще будут напоминать о себе ноющей болью. Время – лучший лекарь.
Однажды, придя к ней, я не увидала на привычном месте фотографию, ту самую, с которой она не расставалась. Настя отпускала прошлое, чтобы жить в настоящем.
Как-то она сказала: «Я хочу быть счастливой и буду ей!». Это было сказано в тот момент, когда весь ее счастливый мир рухнул, превратившись даже не в обломки – в прах.
И будет, обязательно будет, ведь она всегда держит слово!
Вот такая она – наша Анастасия!