Лобное место 3, 4 картины

               

                КАРТИНА 3
 
    Красная площадь. Лобное место. Рядом с Лобным местом стоит торговый ларёк. Рабочий и Рабочая занимаются своим делом. Блондинка и Брюнетка прогуливаются. Чудачка с велосипедом на верёвочке пересекает время от времени площадь, звонит в звонок. Появляются Гражданин и Гражданка.

Гражданин. Смотри! Могу поклясться, что ещё несколько часов назад, этого архитектурного шедевра здесь не было. (Указывает на ларёк.)
Гражданка. Не было. Но поклянись для разнообразия.
Гражданин. Блондиночка с брюнеточкой. Рабочий класс. Дама велосипедная. Старушенция, чтоб ей пусто было. Знакомые все лица. А вот этой голубоглазой гурии в киосочке не было. Гражданка. Конкуренточка блондиночке с брюнеточкой. Похоже, что эта будет обслуживать клиентов, не отходя от кассы.
Гражданин. Интересно, чем она торгует?
Гражданка. Известно чем. Всё тем же.
Гражданин. Вот что значит развязать руки инициативе! Нарождаются здоровые силы. Из самых глубин народных масс выходят смелые, деятельные, дерзновенные. Здесь зарождаются будущие мамонтовы, рябушинские, демидовы — люди высшей, можно сказать, пробы.
Гражданка. Зарождаются — положим. Зачинаются, наверное. А у этой прародительницы рябушинских с пробой, похоже, всё в порядке.
Гражданин. Опыта, опыта еще маловато! Но дай срок: крепко станут на ноги эти люди — и... держись Россия!
Гражданка. (В сторону.) Пробы— ставить некуда. Опыта — побольше чем у блондино-брюнетистой парочки. И на ногах она стоит — дай боже каждой. Хотя, похоже, прежде чем так стать на ноги, ей приходилось частенько их задирать...
Гражданин. (Негоциантке.) Скажите, барышня, как идут Ваши дела?
Негоциантка. Ни шатко, ни валко. Набираюсь опыта. Пока, как говорится, только встаю на ноги.
Гражданин. Простите нескромный вопрос: чем торгуете?
Негоциантка. О, товар у меня необычный...
Гражданка. (В сторону.) Рекламная трепотня. Все так говорят, а на поверку: товар как товар. Спрос на него редко превышает предложение. Им ваша сестра торгует с самой, можно сказать, зари человеческой эры. Впрочем, я не уверена, что этим можно торговать открыто.
Негоциантка. Я торгую только тем, что разрешает наше правительство. Всё в рамках закона. Гражданка. Я Вас поздравляю с таким покладистым правительством.
Гражданин. Так чем же Вы все-таки торгуете?
Гражданка. Разлетелся. Ты думаешь, что она вот так, прилюдно, начнет показывать тебе свой товар лицом? Не при мне же?
Негоциантка. Отчего же? Я ведь деньгами торгую.
Гражданин. Чем? Деньгами? А, понятно. Вы торгуете нумизматическими редкостями: ассариями времен царя Ирода или сестерциями, что не пахнут, императора Веспасиана, так?
Негоциантка. Нет, я торгую современными деньгами.
Гражданка. Меняла она. Пуд рублей меняет на фунт долларов.
Гражданин. Вон оно что... Торговать деньгами — странное занятие. Товар какой-то непонятный — деньги.
Негоциантка. Это кажется странным только для товарных фетишистов, воспитанных на устаревших экономических теориях. Товар — это вчерашний день экономики.
Гражданин. Извините меня, как бы мы все ни относились к Марксу, но его чеканная формула "товар —деньги — товар", которую я впитал, можно сказать, с молоком матери, — вне всякой критики.
Негоциантка. Боюсь, что в груди Вашей матушки было слишком много Маркса и совсем чуть-чуть молока. Вас в младенчестве перекормили политэкономией. Я так скажу: Ваш хваленый Маркс уже давно бомжует на свалке истории. Нынешняя формула рынка куда чеканней и проще: "деньги — деньги — деньги".
Гражданка. Приехали...
Негоциантка. А ещё я торгую лотерейными билетами. Очень, я скажу, выгодное вложение денег. Не хотите ли попробовать хотя бы разок выиграть? Лотерея не простая, а театральная. Как раз для интеллигентных людей. Им особенно везёт во всяких лотереях. Заодно и культурный свой уровень повысите. И очень недорого. Ну, берите же! Гражданин. Может, действительно взять? Вдруг выиграем?
Негоциантка. Непременно выиграете. Сколько Вам?
Гражданка. Не больше одного.
Гражданин. Может, пару?
Негоциантка. У меня осталось ровно триста штук. Берите всё. Не пожалеете. Гарантирую выигрыш. Договоримся так: если не выиграете, то я возвращаю вам все деньги.
Гражданин. Возвращаете? Что ж, выигрывать так выигрывать. Сколько с нас?
Негоциантка. Все удовольствие — сто долларов.
Гражданин. Кутить так кутить! (Расплачивается.)
Гражданка. Билеты пересчитай. А то за этими новыми политэкономками нужен глаз да глаз. Негоциантка. Благодарю за покупку. Приходите ещё раз. Всегда рада Вас видеть.
Гражданка. Доллары ты рада видеть.
Гражданин. И все-таки почитайте на досуге Маркса.

(Гражданин и Гражданка покидают площадь. Появляется Сержант.)

Сержант. (Блондинке и Брюнетке.) Эй! Идите-ка сюда. Да поживее! Блондинка. Чего надо?
Сержант. Того самого! Комиссар мне выволочку из-за вас устроил. Почему, орет, у тебя на участке промышляют проститутки?! Никак нет, говорю, не промышляют. У них только вид проститутский, а вообще они как бы порядочные. Короче, вы хотя бы маскировались, что ли, под порядочных. Внешность у вас вызывающая.
Брюнетка. Под кого нам маскироваться?
Сержант. Ну, хотя бы под тех, что на производстве работают по восемь часов, да домашним хозяйством — до полуночи. Детишкам сопельки подтирают. Под тех, что ведут себя прилично.
Брюнетка. Чурка ты полицейская! Да всякая женщина и должна выглядеть вызывающе. Не то ей и после полуночи придется заниматься домашним хозяйством. Если бы твоя мамаша в свое время не выглядела вызывающе, то ты сейчас не мозолил бы нам глаза.
Сержант. Ты моих родных не задевай! Особенно маму мою родную сына своего единственного, меня, значит. Теперь слушайте. Политическая обстановка обострилась. Комиссар лютует. Я тоже нервничаю. С сегодняшнего дня будете мне платить по двадцать пять процентов с каждого клиента. Вот так!
Блондинка. Почему двадцать пять? Совсем оборзел, легавый!
Сержант. Потому! Я больше не намерен ронять свое сержантское достоинство за пятнадцать процентов. Я присягу давал служить бескорыстно и честно, не жалея даже своей жизни, если того потребует мой гражданский долг. Это были волнительные и незабываемые минуты...
Брюнетка. Ты обнаглел, мусор! Тебе — двадцать пять, бандитам за "крышу" — двадцать... Нам-то что остается?
Сержант. Меня бандиты не интересуют. Сами с ними разбирайтесь. Шевелиться надо поживее, —так я вам скажу. На иностранцев напирать. Языки учите. Экскьюз ми; лэтс гоу ту бэд; ай вуд лайк ту драйв ю уайлд, уэп уил ай сии ю эгейн? Доллары надо зарабатывать. Двадцать пять процентов — это еще по-божески. На Арбате с вашей сестры по тридцать процентов берут, — и не жалуются.
Блондинка. Двадцать.
Сержант. Двадцать пять — и точка. Между прочим, на Красной площади конкурс тридцать человек на одно ваше место — это по минимуму. Только свистни (достаёт милицейский свисток) — сразу же набежит толпа тёлок молодых, энергичных да смазливых. Так что лучше не рыпайтесь. Рынок есть рынок. Конкуренция — двигатель прогресса.
Брюнетка. Да подавись ты нашими процентами!

(Сержант подходит к Нищей.)

Сержант. Ты почему, старая карга, позволяешь себя грабить? И просишь плохо. По старинке работаешь. Разве так просят? Пожалостливее надо. Про внучку, что третью неделю похоронить не можешь, про дом, что сгорел, про рак неизлечимый... Побольше фантазии. Нечего здесь пеньком стоять. Непрофессионально это. Из той половины, что ты мне вечером отдаешь, я даже двух пачек сигарет не могу сотворить. А работа у меня нервная. Поняла? Поняла, я спрашиваю, глухая тетеря? То-то же. (Чудачке.) Эй, ты с велосипедом, подкатывай сюда. На кой ляд ты в звонок звонишь?
Чудачка. Это мой сын так со мной разговаривает. Сын, понимаешь?
Сержант. Дура! Какой же он тебе сын, если у него вместо ног колеса?
Чудачка. Ну и что? Вот у тебя вместо колес ноги, но разве ты мне сын?
Сержант. Ты комиссару голову морочила, теперь вот— мне... Хватит! Чтоб больше не называть велосипед сыном и не звонить в звонок! Поняла?
Чудачка. Ты предлагаешь мне отречься от своего сына? Никогда! Голос его нежный притушить? Не требуй от меня невозможного, сержант.
Сержант. Ты понимаешь, что у тебя в голове всё наперекосяк? На Красной площади с больной головой— это непорядок. Какой он тебе сын?
Чудачка. Ты что, сомневаешься в моем материнстве? Это только в отцовстве можно сомневаться, а материнство — оно всегда бесспорно.
Сержант. Все! Чашка моего терпения лопнула к чертовой матери! Хватит! Убирайся с площади. А велосипед я у тебя отберу.
Чудачка. Ты шутишь, сержант?
Сержант. Некогда мне шутить. Да и по чину не положено. Я — сержант, а не конферансье. (Хватается за велосипед.)
Чудачка. Поосторожнее! Не тяни так. Ему больно.
Сержант. Отпусти руки, тебе говорят. Чудачка. Нет. Никогда!
Сержант. (Вырывает из рук Чудачки велосипед.) Вот так-то!
Чудачка. Верни, верни мне сына!

(Между Чудачкой и Сержантом происходит борьба за велосипед. Чудачка неожиданно кусает руку Сержанта.)

Сержант. А-а-а-а-а! Ты кусаться, стерва!

(Бьёт Чудачку рукоятью пистолета по голове. Чудачка падает. Очнувшись, стирает кровь с головы.)

Чудачка. Поделом мне. Прости, сержант, безумную мать. Затмение на меня нашло. Прости. Я сейчас возьму своего ребенка и уползу прочь. Уйду тихими стопами. Побегу без оглядки. Умчусь. Птица не догонит меня.
Сержант. (Рассматривает руку.) Сука бешеная! Как бы заражения крови не было. Не могут сумасшедших домов понастроить. Нормальным людям житья никакого нет. Пшла отсюда, гадюка ядовитая!
Чудачка. Отдай мне...
Сержант. Только через свой труп.
Чудачка. Я исчезну. И буду всю оставшуюся жизнь молиться за тебя. Исхожу всю Россию и везде буду рассказывать о прекрасном и благородном сержанте с чистой и великодушной душой настоящего полковника. Да что там полковника... маршала. Это для тебя он велосипед, а мне он — сын. Отдай его мне, умоляю! (Становится перед Сержантом на колени.)
Сержант. Хватит болтать, полоумная! (Достает наручники и прикрепляет ими велосипед к ограждению Лобного места.). Пусть пока повисит здесь до первой мусоровозки. Стране, понимаешь, нужен металл.
Чудачка. Сержант, Бог наделил твою голову разумом, а сердце — добротой...
Сержант. Убирайся отсюда. Считаю до одного!
Чудачка. Молчу, молчу. Правильно, пусть повисит здесь. Весь мир откроется его взору. А я притулюсь у его изножия и никому не буду мешать. Мышкой серенькой стану. Незаметной — неприметной. Прозрачной как воздух...
Сержант. Раз!
Чудачка. Ох, не гони! Я буду молиться на тень твою.
Следы ног целовать.
Сержант. Все! (Хватает Чудачку.)
Чудачка. Лучше убей меня! Сын, сын мой! Зачем ты
оставил меня?! (Теряет сознание. Сержант волочит
Чудачку с площади.)
 

 
                КАРТИНА 4
 

Кабинет Комиссара. Мэр. Комиссар. Помощники мэра Десницын и Шуйцын.

Мэр. Я собрал вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: в нашем московском датском королевстве завелась какая-то гниль, какая-то неведомая доселе зараза под названием "велосипедианство".
Комиссар. Простите, как Вы сказали? Мэр. Велосипедианство. Велосипедство. Велосипедизм. Велосипедофилия. Велосипедология. Черт ее знает, как правильно именуется эта новая религия, но выползла она именно из Вашего кабинета, господин комиссар.
Комиссар. Кто бы мог подумать! Я лишь исполнял свой долг.
Мэр. Все мы исполняем свой долг. Но как? Вот факты. Ваш сержантский дебил отбирает у какой-то сдвинутой по фазе детский велосипед, так? Так. Прикрепляет его наручниками к решётке Лобного места. Тут же, рядом умирает на своем, так сказать, боевом посту древняя нищая, которой полагалось умереть еще во времена правления прежнего мэра, — и что? Да то! Велосипед куда-то исчезает. Вокруг старухи собирается толпа, а потом вся эта глупейшая до обыденности история обрастает какой-то нелепейшей легендой. По городу ползут слухи о каких-то сбывшихся предсказаниях, чудесных знамениях, чьем-то воскресении и вознесении. Короче, народ заволновался. В газетах — срочные сообщения. На телевидении —тоже. Ничего конкретного: сплошные домыслы. А ведь скоро выборы. Что же в этой ситуации нам делать?
Комиссар. Надо брать инициативу в свои руки. Пересажать всех этих велосипедистов — и дело с концом.
Шуйцын. Так нельзя. Нужно взять инициативу в свои руки, это правильно, но инициатива инициативе — рознь. Я полагаю, что следует воспользоваться этим новым религиозным течением в своих бескорыстных целях. Возглавить его.
Десницын. Именно, возглавить, а не плыть по нему. Устроить, к примеру, торжественные похороны злосчастной старухи на Лобном месте. Отслужить молебен. То да сё. Избирателями негоже разбрасываться.
Шуйцын. Но это — слишком! Хоронить нищую на святая святых нашей столицы — это не годится. И без того превратили Красную площадь в какой-то "город мертвых".
Десницын. Извините, коллега, но я не пойму: чего больше в Ваших словах: недомыслия или цинизма? Что это: простое колебание воздуха или умышленная провокация? Разве Вы не знаете, что возле Лобного места нашли свой мученический конец тысячи славных невинных жертв? Говорят, что над Красной площадью образовалась чёрная озоновая дыра — ёе недавно со спутника обнаружили. Отчего бы это? А я Вам отвечу: от вознесения душ мучеников прежних режимов. Вспомните, именно на Красной площади возле Лобного места четвертовали Степана Разина, отрубили голову Емельяну Пугачеву, посадили на осиновый кол атамана Кудеяра.
Шуйцын. Говорите, невинно убиенных? Может, и были невинные, но — единицы. Преступников превозносите! Отрубили голову Емельяну Пугачеву? И поделом! Не называй себя Петром III, не самозванничай. Поцарствовать ему, видите ли, захотелось! Разина Степана четвертовали... Но, опять же, за дело. Зачем нарушал экологическое равновесие, на кой ляд загрязнял окружающую среду? Не понимаете? А я Вам научно объясню. Бросил он персидскую княжну в Волгу? Бросил. И что, спросите? А то! Княжна падает в Волгу, Волга впадает в Каспийское море, Кара-Богаз-Гол пупочной грыжей выпадает из этого самого моря —вот она цепочка зловещей экологической катастрофы. Четвертовали — и не будет впредь бросать иноземных княжон в великую русско-татарскую реку Итиль-Волгу, матушку- перематушку! Теперь о Кудеяре. Эх, нашли о ком печалиться! Вы думаете, что его по ошибке посадили на осиновый кол? Побольше бы таких ошибок! Прочтите сочинение господина Некрасова Николая Алексеевича "Кому в Российской Федерации жить хорошо". Нет, Вы специально прочтите — волосы дыбом станут! А Вы говорите: по ошибке. Можно лишь пожалеть о том, что его по ошибке вместо кола не посадили на коленчатый вал. Я имею в виду не господина Некрасова, а атамана Кудеяра.
Мэр. Старуха — не персидско-шамаханская княжна, ее в Москву-реку не бросишь. И в Неглинку втихаря не спустишь. Может, действительно похоронить ее на Лобном, прости меня Господи, месте?
Десницын. Никогда! В крайнем случае на Новодевичьем кладбище. А Красную площадь навсегда сделать местом веселия и празднеств. И никаких впредь траурных маршей! Надо идти в ногу со временем. Перекроить все и переделать! Сами рассудите, на что оно рассчитано, это булыжное покрытие: на кареты прошлого — продукт конно-тяглового мышления, на "жигули" настоящего — километр едем, десять чиним. Но отнюдь не на "мерседесы" будущего. Да покройте вы площадь булыжником хоть в полтора слоя — пустая трата времени. Довольно! Хватит нам плестись под хвостом истории! Чуете, задули ветры перемен?! И что бы там не предсказывали невежественные астрологи, гадающие по кремлевским звёздам, пусть знают: дни их сочтены и взвешены.
Шуйцын. Как бы нас всех на этих ветрах самих не просквозило. Ишь ты, площадь Красную перекрыть...
Десницын. Именно! А Лобное место сровнять с лицом земли.
Шуйцын. Святотатство! Да стояла, то бишь, лежала наша булыжная красавица тысячу лет — еще пять раз по столько же пролежит. Булыжник — материал вечный. Между прочим, будет время — съездите-ка в Италию, да посмотрите на тамошние дороги. Чем они покрыты? Думаете, бетоном или асфальтом? Фламиниевая дорога — булыжником. Лавретийская да Остийская — им же. Я уже не говорю об Аппиевой. А ведь италийский булыжник не чета нашему, российскому. Наш булыжник всем булыжникам булыжник. По нему не то что "жигули" или "мерседес", — танк пускать можно. И ни черта ему не будет. Булыжнику, имею в виду, а не танку.
Десницын. Поразительно! Сколько можно оглядываться назад? Мудрость, раком выползшая из прошлого, всегда становится глупостью. Но как, как возможно разбудить ото сна заблудшие булыжные души? Как излечить густопсовый патриотизм патологических оптимистов? Когда же, наконец, мы перестанем исповедовать "Евангелие от сивой кобылы"? Доколе Россия будет собирать со своих иафетских полей лишь волчцы да тернии? Времена-то поджимают. Было время собирать булыжники. Пришла пора их разбрасывать. А не то придется ждать грядущих мартовских ид до самых греческих календ.
Шуйцын. Напрасно Вы, уважаемый коллега, пытаетесь пугать нас библейско-латинской невнятицей. Неужели история ничему Вас не научила? Сколько раз меняли на Руси порядок — и что? А то! Чем больше меняли, тем его становилось меньше. Факты, как сказал поэт, — упрямая вещь. Так давайте смотреть им в лицо. Следует поспешать медленно. Никаких стремительных перемен. Тише едешь — дальше будешь...
Мэр. Всё! Прекратите полемику. Мне ваши точки зрения ясны. Решим так: хороним старуху на Лобном месте по высшему разряду, молебен отслужим, новую религию объявим полугосударственной. Вы, комиссар, организуйте достойные похороны: венки от президента, от мэра, то есть от меня, от Фонда культуры, от Общества защиты животных и так далее. Мэрия опубликует указ о посмертном ее награждении именными часами. Я сам скажу надгробную речь. Выборы не за горами, а избирателям следует потакать в их слабостях. Пусть немного расслабятся перед тем как опустить бюллетени за самых достойных кандидатов, то есть за нас с вами.
Десницын. Вы — мэр, и Вам решать. Как Вы скажете, так и будет правильно.
Шуйцын. И я не против. Вы — наша голова. Мы же — так сказать, Ваш спинной мозг. Мудрое, я полагаю, решение.
Комиссар. Порядок обеспечу. Не беспокойтесь.
Мэр. Ну, раз так, то хочу зачитать вам свою предвыборную речь, которую, как я надеюсь, Вы тоже одобрите. Пусть это будет моей генеральной репетицией. (Вынимает из кармана бумаги.) Дорогие мои избиратели! На повестке дня стоит один вопрос: быть или не быть нашему родному государству? Достойно ли нас терпеть все эти удары и щелчки обидчицы судьбы иль лучше встретить во всеоружии свалившиеся на нас временные трудности? И положить предел праздношатанию в достижении поставленных целей? Мы переживаем трудные времена, но с оптимизмом смотрим в будущее. Вспомним историю. Всякое случалось в нашей стране. Были и великие победы. Случались и досадные поражения. Не удалось избежать отдельных ошибок. Но в целом мы шли верным курсом. Верным и кратким. Все познаётся в сравнении. Посмотрите, каков курс в сопредельных нам странах. Посмотрели? То-то и оно. Курс у них несуразно длинен и постоянно колеблется. Наш же, напротив, краток, устойчив и тверд. И эта уникальность нашего курса позволяет нам с уверенностью смотреть не только назад, но и вперед.
Нас невозможно понять умом, но и аршином тоже нас не измерить. Где, скажите, был незабываемый семнадцатый год? Вот именно, нигде. А тридцатые очистительные? А ревущие сороковые? Пятьдесят третий год? А август девяносто первого? Октябрь девяносто третьего? Вот видите! Нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах. На пороге конца двадцатого века мы видим светлое зарево века двадцать первого. Будет, будет и на нашей улице праздник. Главное — полагаться на собственные силы, а не на силы заграничных дядюшек. Конечно же, там, за рубежами, они все делают на ять. Но, увы, не за бесплатно. Уж, во всяком случае, не за наши плохо конвертируемые. Только за свои зелененькие. Как бы там ни было, но за зелененькими они совсем потеряли человека. Не то — мы. Мы его постоянно ищем, и, если надо, находим. Мы всё делаем во благо человека. А вот они — неизвестно для кого. Они совсем там запутались. У них перепроизводство, перепотребление, переедание. Главное: и сами не понимают, зачем эти самые пере-. А если им объяснить, то все равно ничего не поймут. Потому что окончательно одурели от перепроизводства. Очумели от перепотребления. Взбесились от переедания. У них у всех поголовно наступило ожирение мозгов. Но значит ли это, что наш с вами путь от этого легче? Не значит. Он не усыпан розами. Скорее, все-таки битым бутылочным стеклом. Нам трудно. Но тому, кто впереди,— всегда трудно. А уж если кто обогнал остальных почти на целый круг и дышит отставшим от него в затылок,— труднее вдвойне. Тогда возможно головокружение от успехов и может не наступить второго дыхания. Скажу больше: может прекратиться и первое. Вы думаете, заграничный дядюшка станет нам делать искусственное дыхание? Как бы не так! Нет, мы должны полагаться только на собственные силы и изыскивать внутренние резервы. Вот, иные доброхоты советуют перейти нам с бега на шаг. Другие — на бег на месте. Третьи советуют вообще остановиться. Я уже не говорю о четвёртых, что подстрекают нас на возвратный путь. Но мы сами знаем куда нам бежать, как бежать и зачем бежать. И, уверен, в своем непрерывном движении мы благополучно минуем не только Сциллу Содома, но и Харибду Гоморры. Мы делаем новое, доселе неведомое дело. И, понятно, не всё сразу будет получаться. Что ж, будем делать и переделывать. Строить и перестраивать. До семи ли раз? — спрашивают нетерпеливые. Не до семи, но до семижды семидесяти, если понадобится. Наберемся терпения. Стремительное терпение — вот залог успеха. "Наш паровоз вперед лети" — вот лозунг сегодняшнего дня. Мы уверены, что страна наших героических стрелочников в конце концов примчится в светлый тупик недалекого будущего. Вы однажды доверили нам бразды правления, и будьте уверены: мы их никогда не выпустим из своих рук. Оправдать ваше доверие — великая, хотя и нелегкая задача. Мы с ней справимся. Итак, цель поставлена. И замыслы с размахом и почином воплотятся в неизбежный успех. Пройдут года, и наши благодарные потомки помянут нас добрым словом в своих святых молитвах.
Десницын. Изумительная речь! Выше всяких похвал!
Шуйцын. Бесподобна! Выше всякой критики!
Комиссар. Вы, мэр, переплюнули сами себя!
Мэр. Без лести, господа, без лести. Я делаю всё, что могу, кто может — пусть сделает большее. И всё благодаря вам — моим верным соратникам. Потому что вы— плоть от плоти, кость от кости, соль земли, столпы отечества, краеугольные камни... Да, впрочем, вы и сами о себе всё хорошо знаете. Всё. Со ста¬рухой мы решили. С программной речью — тоже. За дело, господа!