Счастье в ладошке...

               
                НА ПЕРЕПУТЬЕ ДОРОГ               

      Солнце сияло несколько дней, потом снова затянуло небо тучами.
      Горин, как и прежде, ревновал Наталью и по-прежнему при встрече обжигал её то холодным взглядом, то горячим осуждением.
      - Хочешь, - разрушала его сомнения Наталья, - я уйду от Максима? Сниму комнату... Нет, Горин, не для того, чтобы ты женился на мне. Нет!  Для твоего покоя...
     - Это не выход, Наташа. Я не могу тебе позволить ради меня лишаться всего.
     -  Горин! Чего всего? Квартиры? Мебели? Да ты только скажи! Намекни только, и я  возьму сына за руку и уйду к тебе, не размышляя ни о чём.
     - А что сын тебе скажет? Послушает ли?  И я не могу сейчас бросить на произвол судьбы своих. У меня их трое – и все болеют и нуждаются в моем уходе и помощи.  Как быть? Что предпринять?
     Наталья не всё понимала: ей казалось, что все сложности – только в ней. А Горин – свободен. Не видя вспышки его внутренней напряженности, болела сердцем и со всем соглашалась.
     - Хорошо, Горин! Пусть будет так, как ты сам считаешь нужным. Но ты же мучаешься и меня мучаешь. Я чувствую себя виноватой и не знаю, что делать.
     - Ну, хотя бы перестань кокетничать с этим мальчишкой Берестовым. Мне хватит ревности и к Максиму. – Голос Горина был тихим и прозвучал мягкой просьбой.
       Прикажи он – не подчинилась бы, стала бы что-то доказывать, а тут сникла, обезоруженная, только виновато оправдывалась.
   - Я? Кокетничаю? Да у меня вообще нет того, что  у женщин называется «кокетством».
     Горин улыбнулся.
     - Да, Наталья Николаевна! Ты умеешь нравится мужчинам красиво... Глаза не режет твое поведение, нет! Зато сердце мужчины поднимает перед тобой руки и сдается немедленно и бесповоротно в плен...

                Я ПРИДУ!..               
               
        Николай Берестов появился в отделе совсем недавно и работал в группе Натальи Николаевны. Обращался к ней только на «Вы». Между  ними установились  те хорошие отношения, которые могут быть у подчинённого с начальником, если начальник – молодая и красивая женщина.
         Наталья нравилась ему, и Николай не скрывал этого, потому что ничего запретного не видел в своих добрых чувствах и здоровом интересе к этой необычной  особе. Любил с нею поговорить и удивлялся зрелости её взглядов, соответствующей рядом с почти детской чистотой и наивностью.
       «Наталья Николаевна, - как-то сказал ей Николай.  - Вы старше меня на целых шесть лет, а порой кажетесь моей племянницей.»
     Наталья тепло улыбалась такому комплименту и желала юноше в жизни счастья с молодой и красивой  девушкой.
      - А таких красивых, как Вы, нет... – и смущался своей откровенности.
      - А вот посмотри на Танюшу! Она же глаз с тебя не сводит.
      Николай разряжал её пессимизм, и общение с ним давало Наталье свежую, живительную струйку в её жизнь, которая, казалось, рушилась у всех на глазах.
      Бывали дни, недели, когда, кроме него, она ни с кем не могла обмолвиться словом: Максим ревновал её к Горину, Горин – к Максиму, и она металась между двух огней.
      И всё же, помня просьбу Горина, Наталья отстранилась от Николая.
      - Горин, ты доволен теперь мною?
     - Спасибо.  Даже очень доволен. – Горину приятна была её безоговорочная покорность и та сухая сдержанность, с которой теперь Наталья обращалась со всей мужской половиной отдела. – Но мне, Наталья, мало этого!
      - Что же тебе еще надо?.
      Горин выпрямился и сказал ей в глаза:
     - Тебя... Понимаешь?  Тебя надо! Сколько времени я жду! Вчера, сегодня и завтра – одни надежды... А организм выгорает от всего...
     - Ты же сам... сам отказался от всего!
     - Отказался... Ты что говоришь? Я заставил себя силой отказаться, чтобы тебе жилось спокойней... Сын, муж, переживания... И разговоры, связанные со мной... Тебе это надо?!
     -  Мне без тебя спокойнее? Ты, Горин, о чем думаешь?-  Наталья не поверила словам Горина.
       - Нет, Наталья! Для меня главное в жизни – ты и твой покой с утра и до следующего утра. Всё! Больше мне ничего не надо!  Но вот ты рядом... Я теряюсь, хочу тебя любить и владеть тобой... Как я хочу этого!  Как жажду!.. С другой стороны,  понимаю, что не могу владеть таким сокровищем.  А ведь мог бы! Мог!.
     Наталья побледнела. От страха и радости сердце заколотилось  и словно провалилось в бездну.
     - Хорошо, Горин! Я встречусь с тобой еще... Я приду...
     Горин взял её за руку и почувствовал, какая мучительная борьба шла в её душе.
     - Родная, не надо! Ты как на эшафот собралась... Не надо!
     - Нет, Горин! Я приду! Я только не могу выбирать между тобой и сыном, но это, пожалуй, единственный выход, не требующий выбора. Я приду...
     И она пришла... Вадим обнял её и замер, целуя руки.
     - Милая, родная! Не думал... Не верил, что придёшь. Думал, не хватит духу. Какая же ты у меня, Наташка, смелая!
      Горин был счастлив, как никогда,  даже в самые светлые дни их встреч.  Пьянило  скорое  обладание Наташей: её теплом, волей, желаниями, страстью  и недоступностью. Он успокоился, перестал ревновать, но желанный  покой съел остроту его прежних чувств:  под ответственностью они так и не разделили желаемую годами постель:  Наталья в самый ответственный момент, заливаясь слезами, оставила Горина в недоумении.
      «Так, наверное, и должно быть у людей, связанных длинной жизнью. Нельзя же, сгорев, быть в вечном огне,» - рассуждал он, а, между тем,  сделавшись хозяином в любви, он стал получать больше от сознания собственной власти, чем от того, что дарила Наталья.
      Она же не могла не заметить этого, но собственного «я» больше не существовало, а, значит, и не было его самолюбия. Подчиняться, предугадывать и удовлетворять его желания стало потребностью и давало те приятные мелочи, которыми так счастлива женщина. А отвергающей всякое насилие приятна была эта власть, которая не привязывала  жесткими верёвками, но неимоверно притягивала, давая ощущение устойчивости и собственной значимости. Для неё не существовало ни одного мужчины на свете: все на одно лицо, а сам Горин в её воображении стоял над всеми и над нею, в том числе, так высоко, что поклонялась она ему, как божеству, не чувствуя при этом ничего, кроме счастливой легкости.
        «Нет, - думала Наталья, зная свою строптивость и недоступность, помня те чувства унижения, которые  сама пережила от попыток Максима поставить её ниже себя и управлять ею. – Нет, какое равноправие! Видать, у нас в крови есть потребность мужской власти. Мы жить без неё не можем, мечемся, мучаемся. Чем и кем  я была без него?  Щепкой, брошенной в холодное море... Чем я буду без него?.. – и страшно ей стало думать.  - Нет, женщине всё-таки нужна власть! А она в это время может нежится в силе и авторитете мужчины:  может быть слабой, требующей внимания, ласки, любви и, может быть, даже жалости.»
       Но не такая была Наталья и не таким был Максим.
       Максим!..  Кроме Горина был ещё и он, потому что раздвоение, в котором приходилось жить Наталье,  мучило её, будучи противоестественным состоянием, и  ей хотелось слияния их воедино, но таким образом, чтобы Максим стал Вадимом  - и все трое, и она тоже, были бы счастливыми  в жизни.
      Что-то похожее мелькнуло, когда она впервые увидела Максима побитого и, как ни странно, даже испытала чувство благодарности  к той женщине, сбившей спесь с Максима и вернувшей его добрым и мягким. Надежда пронзила сердце, ослепила глаза, и был миг, когда Горина не стало. Нет, она не отвернулась, не забыла: просто он растворился в Максиме и даже чертами лица, казалось, стал похож на него. То был миг, единственный миг из всей их жизни, в которой она любила его и благодаря которому поняла, какого могла любить.
      Но каждый был самим собой. Горин не мог быть Максимом, Максим – Гориным! Вскоре всё стало на свои места, оставив в Наталье щемящее чувство вины перед Гориным за своё минутное предательство.
       А Максим, миновав опасный поворот, держась за руку жены, снова верил в собственную правильность, жил, увлечённый работой и не обременённый никакими тяготами. Отпала даже эта нудная обязанность ухаживать на людях за собственной женой. А вскоре произошел случай, который снова напомнил Наталье, что нечего строить иллюзии: опереться ей не на кого.
       В жизни пока ничего хорошего не было. Снова чернее тучи ходил Горин: в больнице умирал  его отец. Он дежурил возле него длинные  мучительные ночи и часто размышлял о смысле жизни, о мере желаний и необходимости поступков.
      «Жить! Жить, не философствуя, пока живётся! Если что-то имеет смысл – то это только любовь. Любовь к Наталье и только к ней... Всё остальное – ради неё и для неё!» - думал он,  сидя в белом  халате в прохладной больничной палате.