Мужик, что стоял возле плиты, был босой. Зябко переступал он своими заскорузлыми лапами на холодном деревянном, крашеном желтой охрой щелявом полу. Когда-то в синюю клетку рубаха косоворотка - "пёрл" творьбы деревенского кутюрье - с роду в порты не заправлялась. Она, то ли по причине фасона, то ли вследствие конструктивных особенностей, выглядела на владельце как-то наискось.
Рукав левый то ли был закатан, показывая темную кожу со вздутыми венами предплечья, на котором виднелись черты и резы стародавней татуировки, то ли собрался в гармошку, так как рука была согнута в локте и была как-то на излете, в сторону от тулова.
А вот правый... Пользуясь правым рукавом, как прихваткой, втянув руку во внутрь, мужик держал веселко, изредка которым круто этак, со дна, помешивал в кастрюле, напоминающей банную шайку. Крышкой варево не прикрывалось, поэтому лохмотья пара, малость подсвечиваемые красновато - желтым мерцающим с копотью светом, превращали все небольшое помещение в фон для картины Ярошенко "Кочегар", иль фрагмент "Последнего дня Помпеи" кисти небезызвестного Карла Брюллова.
-Здорово! - с порога, пытаясь прикрыть обледеневшую дверь, бросил я.
- Проходь в избу, коль не шутишь. Ишь, не к стати... Расхандрился я чтой-то....
Не снимая валенок и теребя в руках шапку я уселся на крепкий табурет, который стоял промеж столом в углу и печью. Печь хозяин по неведомым признакам именовал голландкой. Да и бог с ним, с названьем: голландка - так голландка.
-Чего делаешь - то?
-Вишь ангилятор лажу... Горло село, глотать невмочь - просипел он.
- Картошку варишь?
-Аха... её самую..
Рядом на лавке лежал нагольный, черной овцы, полушубок. Может, из барана...
-Уж больно широка кастрюля-то...
- Широка - не узка... - сказал и почесал левой рукой плешивую голову, правой рукой с веселкой не переставая помешивать в бадье.
Выглядел он настоящим Асмодеем или кустодиевским домовым.
Отварив картоху и слив как полагается воду, поставил бадью на пол, поближе к столу. Сам то ли присел на корточки, то ли стал на колени над посудиной с отваренным картофелем, накрывшись по первому накату мешком из под той самой картохи, что сварил. А вот для крепости вторым накатом пустил он свой нагольный полушубок. Слышались покряхтывания, сипение в горле, отхаркивания и прочие, не всегда благозвучные проявления простуды.
Иногда появлялся кашель, сотрясающий все его сухое жилистое тело, иногда раздавалось в такт кашлю и легкое попердывание...Слабел от кашля и не было удержу на все это... Вылез он из укрытия в два наката, вспотевший и ослабший, с густой зеленой соплей, которую ловко смахнул подолом своей косоворотки.
Сел на лавку. Расхристанный вид его не сулил радости облегчения. Утерся чистым холщевым полотенцем. Чайник на плите ещё не вскипел.
- А теперь лапы... И босыми своими ногами влез в бадью с отваренной картошкой и начал мять ещё горячий картофель.
Ох, хитер русак! Две пользы: и нутро попарил и ноги погрел...Картофель, опять же намял - телку скормит поутру, плеснув немного кислухи...
Не пропадать добру!