***

ЗАМОР

 -Тьфу, гадость какая, - плюется Ростик.
 Пальцы, губы, язык – все у него фиолетовое. И майка в чернильных пятнах, как у первоклашки. У первоклашки былых времен.
 -Гадость? – удивляется Алиса. – Ты, наверное, просто зеленую сорвал. Надо самые темные выбирать.
 Она тянет вниз гибкую ветвь шелковицы, и толстые переспелые ягоды отпадают от нее, как пресытившиеся кровью пиявки.
 Алиса на лету подхватывает одну, кладет в рот и тоже плюется.
 Что за чудеса? Вот только что были слаще меда, а теперь полынь-полынью. Алиса всматривается повнимательнее, - шелковица старая, развесистая, ягоды теряются в полумраке, - и смеется.
 -Ты солнышко разжевал. И я тоже. Оказывается, солнышки горькие.
 Действительно, на некоторых ягодах сидят маленькие красные в черную крапинку насекомые, не вызывающие у людей ни страха, ни отвращения.
 -Папа, смотри, солнышки-молнышки, - подбегает к Ростику пятилетняя Верочка и разжимает потную ладошку, полную полураздавленных насекомых.
 -Идем, ручки помоем, видишь, какие грязные, - стряхивает Ростик солнышек, оставляющих на коже оранжевые разводы.
 -И у тебя грязные, - высовывает язычок Верочка. – Не хочу ручки мыть. Хочу солнышек собирать.
 -Веруля-капризуля, - чмокает дочку Ростик и больше не настаивает на выполнении гигиенической процедуры.
 Насекомых становится все больше и больше, и девочка бросает их теперь в пластмассовую бутылку из-под минеральной воды.
 -Нашествие солнышек, - объясняет гостям Алисин муж Гриша.
 Гости – это Гришин друг детства Ростик, его жена Люся и дочка Верочка. Они приехали из Германии. Ростика Алиса знает давно, он наезжает в родной город регулярно, а вот семью привез впервые.
 -Зачем нужно так много солнышек? – удивляется Люся.
 -Ничего ты, мамочка, не понимаешь, - пожимает плечиками Верочка. – Солнышки – они красивые!
 -Не только красивые, но и полезные, - говорит бывший сельский хлопчик Гриша. – Они тлю уничтожают. А тля – это вредитель, от них яблони гибнут.
 -Хочу тлю собирать! – заявляет Верочка. - Буду солнышкам помогать.
 -Не получится, - вздыхает Алиса. – У нас зимой все яблони пропали. Дядя Гриша их соломкой не укутал. Прискакали зайчики и кору с деревьев пообгрызали.
 Тон у Алисы самый невинный, но Гриша бросает на нее испепеляющий взгляд.
 «Ой, как страшно», - бросает ему ответный взгляд Алиса.
 Услышав о зайчиках, Верочка требует немедленно предоставить ей хотя бы одного-единственного.
 -Я с ним играть буду! Я его гладить буду! – топает ножками Веруля-капризуля.
 -Нету здесь зайчиков, - уговаривает ее Люся, - убежали зайчики. Вон котика погладь, смотри какой котик хороший.
 Солидный боевой кот Персик соответствующего окраса, который за свою долгую жизнь не позволил притронуться к себе ни одному двуногому, встает и удаляется. Он исполнен достоинства, и лишь едва заметное подергивание хвоста выдает некоторую нервозность.
 -Есть у нас, есть зайчики, - говорит Гриша, берет ребенка за руку и ведет через переулок к соседу-молдаванину Сорочану. Сорочан разводит кроликов.
 В пятидесятые годы в село переехало несколько семей из Западной Украины, в девяностые появились переселенцы из Молдавии. Коренные жители сами себя называют почему-то деникинцами, но никто уже не помнит почему, да и самих деникинцев почти не осталось. Зато Сорочан прописал у себя двух торгующих на толчке китайцев. Деньги небольшие, но на дороге не валяются.
 В пять часов, когда вредное ультрафиолетовое излучение уже не так интенсивно, компания отправляется на лиман. Гриша несет два марселевых покрывала, Люся – огромную надувную акулу, Алиса – кулек с базарными персиками, а Ростик – Верочку.
 Не слишком крутой глиняный разбитый машинами спуск кажется Алисе утомительным, к тому же легковушки так и шастают вверх-вниз и надо прижиматься к обочине.
 Когда-то рядом с дорогой вилась тропинка, но местным некогда прохлаждаться на лимане, а неместные теперь все сплошь ударяют по бездорожью автопробегом. Вот тропинка и заросла.
 Раньше дорога вела прямо к лиману, сейчас же она заворачивает вправо и стелется вдоль металлических вагончиков и слепленных из чего попало хибар.
 -Понастроили, - бурчит Алиса, - скоро и к воде не подойдешь!
 Но и на свободном от нахалстроя пространстве дела обстоят не лучше. Оно густо уставлено самыми разными средствами передвижения, - от мотоциклов и мопедов до грузовиков и автобусов. Но больше всего здесь старых иномарок. Попадаются и такие, которым впору стоять у роскошного отеля, а не на этом засранном берегу. Музыкальные пристрастия владельцев не отличаются разнообразием – из всех машин хрипит шансон.
 Берег загажен основательно, народ оздоровляется прямо среди куч мусора, всюду валяются объедки, бутылки из-под пива, водки и прохладительных напитков. Водку пьют самую дешевую, жажду утоляют отнюдь не минералкой, и даже не коками с пепсями, а какими-то жуткими суррогатами. Ветер подхватывает полиэтиленовые пакеты и разносит не только по пляжу, но и по кручам, развешивает по кустам и деревьям.
 -Что это? – брезгливо морщится Ростик. - Раньше у вас такого не было.
 -Зато лиман у нас экологически чистый, - выдавливает из себя Гриша.
 -Мы так удачно живем, - не слушает его Ростик, - почти на границе со Швейцарией, и Италия от нас близко, и Голландия. Мы на машине пол-Европы объездили, везде в кемпах останавливаемся, так если ты после себя мусор не уберешь, тебя в черный список занесут и больше в этот кемп не пустят. А штраф домой пришлют. И попробуй не уплати!
 Чтобы не сгореть от стыда, Алиса напяливает широкополую шляпу с голубыми розами. Шляпа отнюдь не из итальянской соломки, она сплетена из каких-то искусственных нитей, да и розы не шелковые.
 -Однажды в Италии, - не может остановиться Ростик, - мы на пляже костер разожгли, уж очень Женечка просила, я ребенку ни в чем отказать не могу, так сразу же карабинеры набежали, мы их час убалтывали, еле отвязались.
 Что-то в его рассказе кажется Алисе странным, но вид горящих повсюду костров, валящий от них дым и аромат паленой собачатины, не дает на этой странности сосредоточиться.
 Гриша и Ростик идут купаться, Верочка плещется на мелководье, Люся загорает, подставив солнцу аппетитные ягодицы.
 Далеко не она одна на пляже в стрингах, вполне сельского вида девчата демонстрируют желающим свои попки, многие опоясали чресла разноцветными парео.
 «В этом вопросе культура сюда уже дошла», - думает Алиса.
 Ее ирония горька на вкус, как разжеванные солнышки.
 Она не спеша, с остановками, заходит в воду, потом взвизгивает и плюхается в красноватый теплый бульон. Головы Гриши и Ростика чернеют чуть ли не на середине лимана, Алиса и не думает к ним плыть и медленно, по-лягушачьи гребет вдоль берега.
 Головы становятся все ближе и ближе, она подплывает к мужу и хватается за его загорелое скользкое плечо. Они давно женаты, но прикосновение волнует ее, как прежде, и когда муж становится на дно, она обхватывает его ноги своими и смеется.
 Ростик катает Верочку на акуле, Гриша травит легкие сигаретой, а Люся и Алиса болтают о своем, о девичьем.
 -Я знаю, Ростик в доме престарелых работает, - говорит Алиса. – А ты чем занимаешься? Дома сидишь или работаешь?
 -Работаю, - почему-то неохотно отвечает Люся.
 -Значит язык выучила? Вот молодец! А кем?
 Гриша давится дымом, а Люся с криком: «Осторожнее, ребенка перевернешь!» бросается в воду.
 -Ты что, ненормальная? – рычит Гриша.
 Потрясенная Алиса таращит на мужа свои прекрасные карие очи.
 -Что я такого сказала? – жалобно вопрошает она.
 Пока друг детства веселится с семьей в воде, Гриша сообщает, что Люся Ростику вовсе даже не жена.
-И Верочка ему не дочка? – спрашивает ошеломленная Алиса.
 -Как не дочка? Дочка.
 Ростик с Люсей, взявшись за руки, выскакивают из воды и падают на соседнюю подстилку. Расспросы приходится прекратить.
 Еще пять минут назад игривый смех не-жены показался бы Алисе очень милым, теперь же он ее раздражает.
 -Мамочка, папочка, идите сюда! – зовет родителей Верочка. – Смотрите, рыбки!
 Ростик и Люся идут смотреть рыбок, Гриша и Алиса не трогаются с места. Стайки мальков всегда шныряют в теплой прибрежной воде, так что этим их не удивишь.
 Но удивиться все-таки приходится. Вслед за мальками-ясельниками подплывает к берегу детсадовская малышня, затем детишки постарше, затем подростки. Изумленные отдыхающие бросаются к воде, самый догадливый из них начинает собирать рыбешек покрупнее, и вот уже, охваченные азартом, по берегу бродят люди с ведрами и кульками.
 Вода как-будто закипает, несчастные рыбы, пытаясь глотнуть воздуха, выскакивают из нее и с брызгами падают обратно.
 -Замор, - удивляется Гриша. – Странно. И жары особой не было.
 Обычно заморы случаются, когда неделями стоит нестерпимый зной. Поднимается тогда из глубин не такого уж глубокого лимана сероводород, и рыба гибнет тоннами.
 -Крупняк пошел, - говорит Гриша. – Выбрасывай свою мелкотню.
Алиса опрокидывает шляпу, из которой сыплются тинейджеры, и ходит за мужем, подставляя ее под крупняк. Шляпа наполняется мгновенно, уже и по берегу ходить не надо, рыбы так много, что только нагинайся.
 Заразившись всеобщим помешательством Гриша, и Ростик выхватывают из воды скользкую трепещущую рыбу и бросают на подстилки. Люся связывает шлейки и, в превращенную таким образом из сарафана торбу, собирает улов.
 Мелководье кишит рыбой, здесь и самые разные бычки: черные, что водятся под камнями, песочники, зеленчак (нет только давно выловленного кнута), и какие-то вертикально-плоские зеленые рыбки, и даже горизонтально-плоские мелкие глосики.
 Народ не может сдержать своего восхищения, и мат-перемат несется над лиманом. Самое популярное, самое родное и близкое слово на вторую букву всех славянских азбук вылетает изо ртов пузатых дядек, пышногрудых матрон, загорелых до черноты хлопцев и прелестных юных дев. Даже покинутый всеми в пылу подвалившей шары трехлетка истошно ревет, размазывает сопли и вопит «****ь».
 Мужчины вдвоем еле втаскивают торбу на гору, и хотя чистят все вместе, управляются только часа через два. Люся боится чистить живую, Алиса хмыкает и бесстрашно вспарывает животы продолжающим и после этого извиваться бычкам.
 -Не надо жабры вытаскивать, так быстрее будет, - советует Гриша. – Моя мама никогда не вытаскивала.
 -А моя – вытаскивала, - заявляет Алиса, демонстративно засовывает большой и указательный пальцы в голову крупного бычка, хватает колючие цепкие жабры и с усилием вырывает.
 Никто не следует ее примеру, но убежденная в своей правоте Алиса с остервенением продолжает процесс лишения бычков их органа дыхания.
 Посреди двора, как неживой, валяется обожравшийся Персик.
 Большую часть улова запихивают в морозилку, меньшую жарят на старой чугунной сковороде.
 -Вилкой прижимай, вилкой, - стоит у Алисы над головой Гриша.
 -Та сама знаю, - огрызается Алиса и пытается прижать вилкой выгибающегося дугой бычка. –Такое свежье иначе не пожаришь. И вообще, я устала.
 -Да, только что выловленный бычок всегда на сковородке танцует, - миролюбиво соглашается Гриша и забирает у жены вилку.
 Алиса идет накрывать на стол, компания наконец рассаживается и начинает поглощать крученных-перекрученных, но таких сладких бычков.
 -Вкуснятина, - хрустит зажаренным хвостиком Ростик.
 -Еще хочу, - требует Верочка, которой Люся не успевает отделять от хребетика белую мякоть.
 На огонек заглядывает деникинец дед Митя.
 -Замор, - вздыхает дед. - И на хрена лиман з морем соединили? Когда вода пресная була, наша бригада рибалок тоннами рибу ловила. От то була риба! Иду я на гору, сома тягну, башка здоровенна, а хвост по земле волочится. И вуса в нього метрови. Без брешешь.
 Как и во всех окружающих город селах дед изъясняется на суржике.
 -Сероводороду з моря напустили, пресноводная риба геть передохла, и колхоз наш рыболовецкий разом з ней. Теперь одного бычка на вудку тягають. Рыбаки! – презрительно фыркает дед и косится на гуманитарную помощь из Германии – бутылку коньяка.
 Деду наливают полгранчака и он, интеллигентно оттопырив мизинец, не отрываясь засасывает благородный напиток.
 -Ну, как самогонка, хорошая? – спрашивает Ростик.
 -Та яка ж це самогонка? – с добрым ленинским прищуром отбривает хитрожопого Ростика дед Митя. - Шо я, коньяка не пробовал? Мне Абрашка еще и не такой привозил. А как по мне, то краще того вина, шо Киля моя ставила, нету в целом свете. Она его, само собой, на продаж держала, меня до нього не допускала, только я коловоротом в бочке дырочку прокручу, чопиком забью и точу собі потихеньку. Вона бочки перевіряє, усё в порядке, а потом така неприятность – одна пуста! Киля моя золотенька мене ганяє, та хіба я дамся?
 В темноте за забором тарахтит мотоцикл Сорочана.
 -За рыбой поперся, - комментирует последний деникинец и откланивается.
 -Эй, дед, ширинку застегни, - кричит ему вслед мстительный Ростик.
 -Покойник в хате – двері не зачиняють, - делится народной мудростью дед и растворяется во тьме.
 -Про какого Абрашку он говорил? – любопытствует Люся.
 -Про зятя своего, - поясняет Гриша.
 -Его дочка вышла замуж за еврея?
 -Та не, за южноафриканца.
 -За негра? – ужасается Люся.
 -Почему за негра? Он белее нас с вами. Его Абрахам зовут. Он из буров. – вклинивается Алиса, ловит недоуменный Люсин взгляд и спрашивает: - Ты что, «Капитан-Сорви-голова» не читала?
 -Ребенку давно спать пора, - вскакивает Люся и уводит Верочку в дом.
 Через минуту ребенок выскакивает на порог и топочет голенькими ножками:
 -Папа, папа пусть меня спатки укладывает!
 Супруги остаются одни, Алису так и распирает от вопросов, но Гриша ее опережает:
 -Читала, не читала, ты чего к человеку прицепилась? В последнее время ты стала просто невыносимой. И не смотри на меня своими коровьими глазами.
 Коровьими? Ах, так!
 -А твоя мама всю жизнь корову на перевернутом ведре доила! Уж на что твой папаша был мастер на все руки, а скамеечку жене сделать не догадался. Так и умерла без скамеечки.
 -Умеешь ты, Алиска, выбрать место побольнее и в него ужалить.
-Не понимаю, как Ростик мог с этой Люсей к нам приехать? У него в Германии жена законная имеется. Ведь он ей изменяет!
 -Не вижу в этом ничего страшного.
 Алиса смотрит на мужа коровьими глазами. Мерцающее мириадами звезд июльское небо падает ей на голову. Мир ее рушится. Она больше никогда не сможет верить своему Грише так, как верила до сих пор. Безусловно и безоговорочно.
 Утром все вместе идут на лиман. Вдоль кромки воды лежит толстый слой разлагающейся рыбы. В красной от планктона воде брюхом кверху плавают дохлые бычки. Смердит сероводородом.
 -Сероводородные ванны очень даже полезные для организма, - сообщает им из воды Сорочан. – От, скирду клал и решил обмыться.
 -Насобирали вчера бычков? – интересуется Алиса.
 -Сильно поздно приехал, все крупные от берега отошли. А в Пшонянове, говорят, пеленгас выбросило, а в Марьяновке – от такую глоссу, - делает он руки колесом.
 -Значит, вы без рыбы остались? – сочувствует Алиса.
 -Зачем без рыбы? Полное корыто засолил.
 Нанижет Сорочан круто посоленную мелочь на проволоку, повесит на солнце, и будет у него сушеный бычок до пива.


АГАТА

 Меня зовут Агата. Когда я была маленькой, я не знала, почему Ляля меня так назвала. Потом подросла, обнаружила на полке книгу о драгоценных, полудрагоценных и поделочных камнях, скинула на пол и прочитала.
 Вы думаете – я читать не умею? Глупости! Мой троюродный прапрапрадедушка был родом из Чешира, прапра – (уж и не знаю сколько этих пра надо вставить) – бабушке было разрешено смотреть на королеву. Точнее, она смотрела на нее безо всякого разрешения, так что королеве, дабы не уронить свое королевское достоинство, пришлось даровать моей прапра- (ну и так далее) –бабушке эту милость.
 Бабка была тонкая штучка, она своим положением не злоупотребляла и являлась к королеве только в критические минуты, когда надо было решать, отправлять ли любовника на плаху, а флот на защиту страны. И всегда помогала принять правильное решение.
 Ляля, конечно, не королева, но у каждого своя судьба. Она приютила меня, когда я была совсем крошкой. Мать моя внезапно исчезла, братья и сестры разбрелись кто куда, и я осталась совершенно одна. Не понимая своего положения, я беззаботно играла какой-то пестрой бумажкой, потом мне захотелось есть, чувство голода все усиливалось… Мир был так огромен и равнодушен!
 -Представляешь, - рассказывала потом Ляля своей ближайшей и единственной подруге Кларе, - сошла я с маршрутки, уставшая, голодная, работа меня задолбала, и вообще… Такая на меня тоска навалилась! А тут еще дождь начал моросить. Вдруг под ногами что-то как запищит! Это я на котенка наступила, он совершенно с мокрым асфальтом слился. Не знаю, что на меня нашло, я сроду-веку животных не держала, взяла его на руки и домой принесла.
 Дома она меня выкупала, я выдержала это испытание стоически, хоть и совсем несмышленышем была, но интуитивно поняла, что надо этой женщине понравиться.
 -Он не царапался, не вырывался, смотрел на меня жалостливыми глазками и пищал тоненько-тоненько. Я думала, что котенок ужасно грязный, а оказалось – просто черный.
 -Я бы черного ни за что не взяла, - поджала губы Клара. – Неужели ты совсем примет не боишься?
 -Между прочим, Кларочка, в Англии считают, что если дорогу перебежит черная кошка – это к удаче. Так что все относительно.
 Молодец Ляля! Замечательно Клару отбрила.
 -Но мы ведь не в Англии, - только и нашлась сказать Клара.
 В Англии, не в Англии, а я так точно британских кровей. Моей Ляле я только удачу приношу.
 -Я сначала думала назвать его Мурзиком, но тут пришла соседка баба Катя.
 -Это которая у тебя все одалживает и никогда ничего не отдает?
 -Ладно, Клара, не вредничай. Когда сосед с пятого этажа, пьяный в дымину, начал рубать топором почему-то именно мою дверь, она ментов вызвала, а до их приезда умудрилась у него топор отобрать и по шеям так накостылять, что теперь он тише воды, ниже травы. Так что все одолженное она отработала.
 Помню, прекрасно помню этот случай. Напрасно Ляля волновалась. Я в боевой позе у дверей стояла: хвост трубой, спина выгнута, глаза сверкают, ну все, как положено. И шипела, как паровоз, отправляющийся с Паддингтонского вокзала, готовилась соседу глаза его, водкой залитые, выцарапать. Ненавижу пьяниц. Это у меня генетическое.
 -Баба Катя котенка за хвост схватила, посмотрела куда следует и поставила окончательный диагноз. «Лялечка, - сказала она, - какой же это кот? Это типичная кицка». Вот так, совершенно случайно, у меня появилась Агата.
 В жизни нет ничего случайного. Ляля подобрала меня, я подобрала Лялю. Она обеспечивает мне комфорт, я обеспечиваю ей уют. Она дарит мне тепло в прямом смысле слова, я ей – в переносном. Ну и в прямом тоже. Я теплая-теплая, как та печка, за которой живет сверчок. Свернусь калачиком, прижмусь к Лялиному боку и мурлычу – спасаю от одиночества. Я и от головной боли спасаю. И когда у нее болит низ живота, она плачет, кусает губы, я на больное место – брык! – она меня гладит, гладит и постепенно успокаивается.
 Нет у Ляли котят, вот она и плачет. Поэтому я поняла ее и простила, когда она меня к ветеринару отнесла. Я стала вести себя беспокойно, мяукала как-то совсем немелодично, если уж быть совсем откровенной, то просто выла мерзопакостно, на спину валилась, зад отклячивала, - бедная Ляля ничего понять не могла.
 Пришла баба Катя за постным маслом, на Лялю прищурилась и говорит: «Что ж тут непонятного? Кота ей подавай, трахаться хочет».
 Ляля ужаснулась и сделала то, что сделала. Как же мне было плохо! Такие ужасные, грубые, пахнущие какой-то невообразимой гадостью руки этого коновала, укол, забытье, а потом такая боль… Я там неделю в клетке просидела, к еде не притронулась, даже не пила. А в соседних клетках другие живые существа страдали, воистину мир этот – юдоль скорби…
 Когда Ляля взяла меня на руки, слезы из ее глаз так и покатились.
 -Ничего, - усмехнулся ветеринар, - оклемается. Кошки – они живучие. И память у них короткая. Скоро все забудет.
 Ничего я не забыла. Но Лялю простила. Думала, раз у нее нет котят, пусть и у меня не будет. Только сны меня стали преследовать: дети мои, крошечные, голенькие, слепые, беззащитные ко мне льнут, к соскам присасываются, и так сладко мне, так сладко…
 -Щекотно, - просыпается Ляля. – Что ты меня все лижешь и лижешь?
 А это я детей своих вылизываю.
 Однажды вечером Ляля с работы не одна пришла. Я как раз книгу про ученого кота читала.
 -Проходи, Павлик, - приглашает она какого-то дядьку.
 Я, как всегда, у входной двери встречаю, жду, когда погладит. Не погладила.
 -Ты, наверное, голодный, только я одна живу, супов-борщей себе не варю.
 Как это одна? А я?
 -Я супами-борщами сыт по горло, - смеется дядька. – Яйца есть? Меня глазунья вполне устроит.
-Яйца есть, - радуется Ляля.
 Не мешало бы ей и меня покормить. Я возле мисочки сижу демонстративно – не реагирует. Вообще меня не замечает. Может, я в привидение превратилась? Одну мою дальнюю родственницу по материнской линии вместе с хозяйкой замуровали. Хозяйку – за измену, а родственницу – за компанию. Очень известными стали призраками: белая дама и белая кошка. Хотя при жизни она была черной. Может это от нее мне мой окрас передался? По наследству.
 Сидят, едят, смеются. Я не выдерживаю, прыгаю к Ляле на колени.
-Какая кошечка милая, - говорит дядька.
 Кажется, он ничего.
 -Это Агата. Ой, я же про тебя забыла, - спохватывается Ляля и сыпет хрупиков.
 Потом они спать ложатся. Я, конечно, тоже в постель прыгаю, без своей Агаты Ляля заснуть не может. А дядька меня хвать и на пол. Я опять вспрыгиваю. Ляля встает и тащит меня в ванную. Замок щелкнул, и я сижу взаперти. Начинаю громко мяукать, дверь царапаю – ничего не помогает. Так до утра и просидела.
 Несколько дней я в Лялину сторону даже не смотрела. Думала, не напъсать ли ей в новые сапоги, но вспомнила сколько она на них копила и отказалась от этой мысли. А Ляля на мое поведение внимания не обращает, ходит – улыбается.
 Когда Павлик опять явился, я сразу же на кухню ушла. От греха подальше. Мне в ванной сидеть не понравилось.
 Сначала он часто приходил, потом все реже и реже потом совсем перестал. И Ляля улыбаться перестала. Зато я начала. Мне улыбка от прапрапрадедушки перешла. Тоже по наследству.
 Ляля округлилась, животик растет, счастье-то какое – у нас будут котята!
 Я ей о противном дядьке Павлике не напоминаю, тем более, что она свою ошибку осознала и стала ко мне ещё внимательнее, чем прежде.
 -Тебе, Лялечка, беременность совсем не идет, ты так подурнела, - завидовала Клара.
 Зато баба Катя сказала, как припечатала:
-Молодец, Ляля! Это в раньшее время на тех, кто в подоле приносил, пальцем тыкали. «Покрытка», «байстрюк», - народ теперь таких слов и не знает. Вот родишь, будет задля кого жить.
 Воды у Ляли дома отошли, она Кларе позвонила, и они в роддом отправились. Я так волновалась! Баба Катя приходила меня кормить, я на её коленах устроюсь и мурлычу: «Как я малышей наших любить буду! Пылинке не позволю на них сесть! Облизывать их буду часто – часто, ведь чистота – залог здоровья, пусть они растут нам на радость!»
 Наконец-то Ляля из роддома вернулась. Только дверь в парадную открылась, а я уже её шаги услышала. Драгоценный, голубой сверток к груди прижимает, а у Клары в одной руке букет, в другой – сумка., Ляля сверток на стол положила, развернула, а там всего один котенок. Зато какой хорошенький! Я на стол вспрыгнула, надо скорей нашего крошку облизать, пусть Ляля знает, что на меня можно положиться.
 Только что это с ней? Как замахнется, как сбросит меня на пол, как завизжит: «Не смей, мерзкая кошка, к нему лезть!»
 -Ну, что я говорила? – злорадствует Клара – Давно надо было от неё избавиться. От кошек одна зараза. Не говоря уже за аллергию.
 Зараза? От меня зараза?
 -Посиди с ним, я сейчас, - говорит Ляля.
 Она одевается, берет меня на руки, выносит на улицу и идет долго – долго, далеко – далеко. Куда мы идем? Зачем? Кругом сгущаются сумерки, всё становится серым, нет, это для вас, людей, вечером все кошки серы, а я различаю двадцать четыре оттенка серого цвета.
 Вот мы на каком–то пустыре, Ляля спускает меня на землю и, не сказав ни слова, уходит.
Будь я человеком, я бы умерла от горя и обиды. Но, к счастью, я не человек.


НАДПИСЬ НА ДРЕВНЕМ ФАРСИ

 На ученом совете было принято решение создать экспозицию, посвященную истории науки.
 -Я эту идею давно вынашиваю, - сказал директор музея Иван Владиславович, длинный серый мужчина, плечи которого были густо припорошены перхотью.
 «Как брызги извести, - думала Люда. – Даже когда плечами дергает – не слетает. Прилипла намертво».
 Лицо ее изображало почтительное внимание.
 «На кого же он похож? – размышляла она. – На долгоносика? На дождевого червя?»
 -У всяких там беллетристов отдельный музей имеется, - возмутился Иван Владиславович и, наклонив голову, остервенело почесал макушку. Началась метель.
 «На моль в нафталине», - догадалась Люда и усмехнулась.
 -А нас, ученых, никто не популяризирует. Я говорю что-то смешное, Людмила Казимировна?
 У директора, единственного в музее, была кандидатская степень по истории.
Люда виновато потупилась.
 -Кстати, создание экспозиции я поручаю именно вам. У вас ведь и образование соответствующее имеется, не так ли? И кандидатский минимум вы сдали. Почти. Вы когда к нам пришли, Людмила Казимировна? Лет десять назад?
 -Одиннадцать, - выдавила из себя Люда.
 -Ну, вот и дерзайте.
 В данный момент Люде совершенно не хотелось дерзать, ей хотелось дерзить. Но рисковать не стоило. После университета она по распределению три года учила деток физике и совершенно точно знала, что школа – это ад. А музей – рай. Правда деньги платили смешные, но пенсия у мамы была хорошая, и им на двоих хватало.
 -Не бери в голову, - подошла к ней после совета приятельница Виолетта Васильевна – специалист по античности.
 -Легко тебе говорить, Вета, - досадливо поморщилась Люда. – У тебя все экспонаты на месте – изучай, описывай. А мне с нуля начинать. Набегаюсь я с этими учеными.
 И как в воду смотрела. Оказалось, что физиков-химиков, математиков-механиков, геологов-географов, юристов-экономистов и всяких прочих медиков с астрономами родилось, училось и трудилось в их городе немерено.
 -До и трошки, - жаловалась Люда. - Хорошо, Вета, хоть с живыми решили не заводиться, только покойников будем брать. И самых супер-пупер.
 Но и самых супер-пупер покойников набралось предостаточно. Пришлось серой музейной мышке оставить теплую норку и на бумажном кораблике да с ручечкой-весельцем наперевес отправиться в плавание по бурному морю науки. Правда, сине море-окиян оказывалось нередко застойным болотом, а то и грязной лужей, но это уже детали…
 -Когда умер ваш учитель? – спрашивала Люда ученого просто маститого, ученика ученого, маститого во всех отношениях.
 -Помню, очень хорошо помню, - напряженно морщил лоб преданный ученик, - летом его хоронили. Жарко было. Селедка с душком… Ну да… Неважно…
 -Может мне селедку в витрине выставить? – разводила руками Люда.
 Ситуацию спасли дети. Дети были стариками и старушками. В основном старушками. Мумифицированными и распухшими, склеротичными и сохранившими блестящую память.
Тяжело было и с теми, и с другими. Кто-то ни за что не мог вспомнить, где лежит папина фотография, кто-то убалтывал в усмерть, освещая в мелких подробностях научную, педагогическую и общественную деятельность родителя.
 Экспозиция постепенно росла. Портреты бородатых, усатых и чисто выбритых, в зависимости  от веяний времени, ученых мужей были вставлены в старинные рамки, частично выпрошенные у наследников, частично купленные Людой на собственные деньги. Нет, не в антикварных магазинах, а на блошином рынке, широким кольцом охватившем Староконный. Там же можно было найти старые открытки, газеты и журналы, передававшие дух эпохи, а также старинные предметы, которые могли бы украсить витрины, не будь они так невообразимо дороги.
 Особенно пленил Люду чернильный прибор – мраморный, с медными крышечками на чернильницах и специальным устройством для промокания, похожим на лодочку-качалку из ее детства.
 -Ну, ты, дед, заломил, - пыталась сбить цену Люда.
 -Так это ж вэщь, вы ж сами своими глазами видите. Чего стоять даром? Девушка, назовите вже вашу цену, - блестел хитрыми глазками дед-профессионал.
 Насчет девушки – это, конечно, приятно. Только шансов купить вожделенный предмет не было никаких. Тогда Люда пустилась на хитрость. Она подвела Ивана Владиславовича к витринам, ткнула пальцем в пустое место и сказала, что здесь будет стоять чернильный прибор академика, лауреата, члена научных обществ, заслуженного деятеля, всемирно известного, написавшего множество трудов, посвященных…
 -Недурно, недурно, - закивал директор, посыпая витринные стекла крупными, белыми хлопьями. – Экспозиция вырисовывается. И чернильный прибор академика, написавшего множество трудов, сюда прекрасно впишется.
 -Какой вы остроумный, - завиляла хвостиком серая мышка и выцарапала таки нужную сумму у польщенного начальства.
 Как неудавшемуся физику Люде было известно, что звуки далеко разносятся над водой, поэтому она не удивилась, когда из научного моря стали выныривать плотички, пескари, пираньи и акулы, жаждавшие быть увековеченными. Острозубые ученые так и норовили цапнуть за палец, выручала спонтанно родившаяся фраза: «Вот умрете, тогда и приходите».
 Неожиданная известность имела и положительную сторону: в музей стали самостоятельно приползать неохваченные Людой потомки.
 Однажды утром раздался звонок от дочери ученого, в список включенного, а в экспозицию – нет. По причине отсутствие артефактов.
 Люда вышла навстречу старушке, чтобы помочь ей вскарабкаться по скользкой мраморной лестнице. Люда и сама боялась по ней подниматься, а пуще того – спускаться. Вот такая у неё была фобия, оставшаяся со студенческих времен, когда мода была безальтернативна, и все поголовно цокали по университетской лестнице десятисантиметровыми шпильками. А сила сцепления между металлом и мрамором…. Впрочем, не будем отклоняться.
 Каково же было удивление милосердной музейщицы, когда божий одуванчик оказался совсем другим цветком. Скорее всего, из семейства лилейных. Гибкий стан, густо подведенные томные очи, обнаженные смуглые плечи, массивные цепи и браслеты, серьги величиной с автомобильные диски. Ну, или чуть поменьше. Совсем чуть-чуть.
 «Ничего себе, сказал я себе», – сказала себе Люда.
 Но чудеса еще ждали её впереди. Три часа внимала она дозволенным речам, и становились они все интереснее и интереснее.
 Началось с того, что Лидия Петровна извлекала из огромного холщового, шитого стеклярусом баула фотографию отца.
 -Папа тогда в Холодильном кафедрой заведовал. Снимок сделали, когда он получил отличника высшего образования. Видите значок на лацкане?
 Фотография была мутная, так что Люда поверила на слово. В самом деле, не значок же это ДОСААФ. Хотя среди ученых были и шахматисты, и альпинисты, и яхтсмены, и баритоны, а уж поэтов – хоть пруд пруди.
 «Интересный мужчина, - подумала Люда. – Где-то я его видела. Нет, точно не видела. Или не точно?»
 -Как раз тогда мы от института квартиру получили. Точнее комнату. Огромную. Сорок метров. А соседние комнаты тоже институтские занимали – профессор Панченко и лаборантка Мезенцева. В этой квартире жил когда-то персидский купец, и в нашей комнате падоги были…
 «Падуги», - поправила ее Люда. Про себя.
  -Падуги, - прочитала ее мысль Лидия Петровна. – И на трех сторонах была одна и та же надпись арабской вязью. Мы тогда думали, что арабской. Четвертая сторона находилась в комнате у Панченко. Зал, в котором раньше купец балы устраивал, стенкой поделили. Папа захотел замкнуть падугу. Панченко не возражал. Так папа замкнул круг сансары.
 «Чаво, чаво?» - насторожилась Люда, стоявшая на крепких естественнонаучных позициях.
 -Вам интересно? – спросила Лидия Петровна, уловившая идущие от Люды флюиды, и бросила на нее быстрый взгляд доселе опущенных очей.
 -Очень, - заверила ее Люда.
 Шехерезада Петровна вновь опустила глаза и продолжила:
 -Папа позвал Фиму, альфрейщика, и тот навел золотом каждую буковку, тяжелая была работа. Мне только девять исполнилось, но я прекрасно помню, как пот с него градом катился. И фон бирюзовый обновил. Папа, конечно, его очень хорошо отблагодарил. Вот только надпись никак расшифровать не удавалось. Под нами, на первом этаже, находится бюро переводов, но там никто прочитать не смог. Мы разных арабов звали, но все, как один, заявили, что это не их язык. Потом нашелся студент из Ирана, и он определил, что надпись сделана на фарси. На древнем фарси.
 «Вот я тупая, - думала Люда. – Считала, что арабский – это один язык. Нет, просто не задумывалась. А если задуматься, то и про фарси можно было догадаться. Купец-то был персидский. На фарси писал Фирдоуси».
 Уже Вета звала обедать, в комнату заглядывал Иван Владиславович, отставной майор Лисовец – знаток военной истории города, сидевший за соседним столом, крутил пальцем у виска, а Лидия Петровна и не думала останавливаться.
 -Этот студент надпись сфотографировал, хотел показать в институте древних языков, но именно эта часть пленки чудесным образом засветилась. Представляете, вся пленка цела, а кадров с надписью нет. На следующий год, перед тем как домой на каникулы ехать, он надпись скопировал и, хотите верьте, хотите нет, бумажка эта пропала! На границе таможенники его багаж перерыли,…
 «На границе с Персией, а может с Пакистаном, - зазвучал в голове хриплый голос. – С Турцией, Владимир Семенович, с Турцией», - поправила Люда.
 -… приехал он в Багдад… Я у вас столько времени занимаю. Может я пойду?
 -Уйдет она, как же, - пробормотал майор Лисовец, загрохотал стулом и покинул помещение.
 -Вы, конечно, о моем дедушке слышали? – ни к селу, ни к городу спросила Лидия Петровна, явно не собираясь следовать примеру желчного отставника.
 -Конечно, конечно, - закивала Люда. О дедушке она понятия не имела.
 -Он был славистом, профессором университета, они с бабушкой жили душа в душу. И вдруг, на склоне лет, он страстно влюбился в свою студентку. Она родила ему дочку. Девочку Милой назвали. Дедушка дал ей свое отчество, бабушка страдала безмерно. Но семью он не оставил. А когда умер, то над его гробом бабушка и эта... пассия рыдали обнявшись, им больше некого было делить.
 «Мексиканский сериал», - подумала Люда, но сказала совсем другое:
 -Далеко не каждый на это способен.
 -Вот именно, вот именно, - зазвенела цепями и браслетами Лидия Петровна. – Бабушка простила, а мой папа – нет. Он сестру свою возненавидел. Девочка была очень талантливая, с золотой медалью закончила школу, с красным дипломом – институт, собиралась поступать в аспирантуру. Но папа сказал, что только через его труп, и когда она на экзамен явилась, демонстративно хлопнул дверью. Коллеги пошли у него на поводу и поставили ей тройку. Хотя отвечала она блестяще. Папа всю жизнь из-за этого переживал, считал, что все, что с ним случилось – это наказание за низкий поступок. Вы, конечно, в курсе?
 -Не очень, - выдавила из себя Люда.
 -Неужели? – удивилась Лидия Петровна. – Он точь-в-точь, как его отец, влюбился в студентку, только в отличие от него, бросил мою мать. Очень страстный был мужчина, он почему-то безумно нравился женщинам. У него родился сын, мой сводный брат, но жена его дико ревновала и после очередной сцены он попал в больницу с первым инфарктом. Потом отец даже хотел вернуться к моей матери, но та его не приняла. Тогда он еще раз женился. На преподавательнице со своей кафедры, очень толковый физик, у них было много совместных публикаций… Я вас не заговорила? Вам интересно?
 -Очень, - на этот раз Люда была совершенно искренна. – Что же было дальше?
 -Они в Харьков переехали, прекрасно устроились, квартиру получили… Хотя там тоже было не все в порядке. Она хотела его бросить, вернуться к прежней семье, не пускала в свою комнату… А умер он в полном одиночестве. От очередного инфаркта. Закурил сигарету, положил в пепельницу, лег на кровать и умер. Она была на какой-то конференции. Потом эту сигарету в горке хранила. Как реликвию. Знаете, что я думаю?
 Откуда Люде было знать?
 -Я думаю, что эта надпись как-то с папиной судьбой связана. И с моей. Я даже к экстрасенсу обращалась.
 -К кому? – не удержалась Люда.
 -Нет, вы не удивляйтесь, это очень опытный, известный экстрасенс, не какая-нибудь… Она вышла в астрал и увидела, что я в прошлой жизни была персидской княжной. Оказалось, что я так одеваюсь не случайно… И макияж…
 «И за борт ее бросает в надлежащую волну», - зазвучал в голове глубокий бас. – «В набежавшую, Федор Иванович, в набежавшую» - поправила Люда.
 -А надпись она расшифровала?
 -Нет, не удалось, - вздохнула бывшая княжна. - Хотя сказала, что возможно, это эпитафия.
 После ее уходя Люда обнаружила на своем столе бумажку с закорючками. Пожав плечами, она отправилась в соседний отдел к Юрочке, автору экспозиции, посвященной отбитой у турков крепости. Вечный юноша Юрочка, в незапамятные времена закончил в Москве институт востоковедения.
 -Да, похоже на фарси, - сказал он. – Только я не фарсист, я синолог. А теперь вот турками занимаюсь. Хотя чует мое сердце - синологи еще пригодятся. Я надпись отсканирую и пошлю профессору Лурье. Древний дед, а свой сайт имеется.
 -Мама, - спросила Люда, придя домой, - почему ты получаешь такую большую пенсию?
 -А что, лучше получать маленькую? – поинтересовалась мама. – И вообще, Милочка, у меня сегодня целый день болит сердце.
 Время от времени Люда подходила к Юрочке, но ответа от профессора Лурье все не было и не было. «Надо набраться терпения, - говорила она себе. – Я обязательно узнаю, что там написано».
 Лето кончилось, наступила осень, а за ней зима. И в один из январских дней в комнату вошел сияющий Юрочка.
 -Вот, - сказал он, и положил перед Людой лист, извлеченный из принтера. – Дед написал, что болел, а как оклемался - сразу перевел. Это не древнеперсидский, а среднеперсидский, графика арамейская. Один из гатов Заратуштры.
 -И что же говорил Заратустра? - усмехнулась Люда, взяла лист и прочитала вслух: "Счастье тому, кто желает счастья другим".
 Буквально на следующий день позвонила Лидия Петровна:
 -Не хотела вас беспокоить раньше времени. Как надпись, прочитали?
 -Нет, не прочитали, - отрезала Люда.
 А портрет Петра Казимировича, окаймленный красивой рамочкой, занял достойное место в экспозиции. Между фотографией и картонкой спрятана бумажка. С надписью на древнем фарси. Впрочем, нет, на среднеперсидском.
 Счастье тому, кто желает счастья другим. Так говорил Заратустра. И что, он был не прав?