Шестое число пятого месяца года.
День Иова Многострадального.
Опустевший дом пугал мрачным и тревожным запустением. Обстановка была такова – слышался крик отовсюду. От стен, потолка и пола поднимался эфирный, тихий, но не жалобный стон.
В комнатах было много мусора…разбросанные булавки, зубные щетки, гребенки, пустые флаконы, поломанные рамки от фотографий. В гардеробе висели вешалки, и все печи в комнатах были забиты золой от сожженных вещей.
В столовой возле камина стояло старое вытертое кресло-каталка, где Она сидела, ослабленная и утомленная. Ее последний трон…Разбросанные всюду самое драгоценное – иконы и книги. Ее коричневая Библия с закладками, «Молитвослов», «О терпении скорбей»…и, конечно же, «Житие Святого Серафима Саровского»…Чехов, Салтыков-Щедрин, Аверченко, тома «Войны и мира»…
В комнате девушек царила пустота. Коробка с одной конфеткой монпасье, судно больного мальчика, множество пузырьков со святой водой и лекарствами – вот и все вещи. И еще на окне висел шерстяной плед.
На помойке лежала Георгиевская ленточка, которую Он до последних дней носил на шинели, а также образ Серафима Саровского и икона Феодоровской Божией Матери. Книги и иконы - …среди всего этого!
Книга старшей великой княжны «Орленок» Ростана по-французски. Она взяла с собой историю жизни сына свергнутого императора Наполеона. Старшая дочь другого свергнутого императора перечитывала историю мальчика, который до конца дней остался верен поверженному отцу. Как и тот мальчик, она обожала отца. На груди носила образ святого Николая (скоро найдут его на дне грязной шахты). В Екатеринбурге у них было много времени для разговоров. И она, боготворившая отца, конечно же, была отражением его тогдашних мыслей. И эти мысли – в стихотворении, переписанном рукой Ольги и заложенном ею в книжку. Оно осталось в ней как завещание – тем, кто придет в ограбленный дом:
«Пошли нам, Господи, терпенье
В годину бурных мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам, о Боже правый,
Злодейство ближнего прощать
И Крест тяжелый и кровавый
С Твоею кротостью встречать.
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и оскорбленье,
Христос Спаситель, помоги.
Владыка мира, Бог вселенной,
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый смертный час.
И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы –
Молиться кротко за врагов.»
… «И Крест тяжелый и кровавый…», «…Молиться кротко за врагов…».Мученический венец. И – Прощение…
В прихожей было окно в сад. В окне – деревья, радость летнего июльского дня. Из этой прихожей дверь и вела в комнату. Это была маленькая комната, оклеенная обоями в клеточку, темная; ее единственное окно упиралось в косогор, и тень высокого забора лежала на полу. На окне была установлена тяжелая решетка. Здесь был полнейший порядок: все было вымыто, вычищено. Комната находилась по соседству с кладовой и была отделена от нее перегородкой. В перегородке находилась наглухо заколоченная дверь в кладовую. И вот вся эта перегородка и заколоченная дверь были усеяны следами от пуль. Стало ясно: здесь расстреливали!
Вдоль карнизов на полу – следы от замытой крови. На других стенах комнаты было также множество следов от пуль, следы шли веером по стенам: видно, люди, которых расстреливали, метались по комнате. На полу – вмятины от штыковых ударов (здесь докалывали) и два пулевых отверстия (тут стреляли в лежащего)…
На одной стене, как бы завершая всю картину, была нацарапана по-немецки строка из Гейне: «В эту ночь Валтасар был убит своими холопами».
А небо над этим странным домом в тот день было такое же, как тогда 14 мая 1896 года в Москве…звенели колоколами кремлевские соборы. Молодой человек и белокурая красавица вошли в Успенский собор. И стих колокольный звон, и замолчала запруженная людьми древняя площадь. Началась церемония священного коронования. И наступил великий миг: Государь принял корону из рук митрополита и возложил ее на свою голову… «Благочестивый Самодержавнейший Великий Государь император Всероссийский. Видимое и вещественное главы твоей украшение явный образ есть – яко тебя, главу всероссийского народа, венчает невидимо Царь славы Христос благословением своим благостным, утверждая тебе владычественную и верховную власть над людьми своими».
18 июля 1918 года. Екатеринбург. «Трупы сложили в яму и облили лица и все тела серной кислотой как для неузнаваемости, так и для того, чтобы предотвратить смрад от разложения…Забросав землей и хворостом, сверху наложили шпалы и несколько раз проехали – следов ямы не осталось». (Из записки Я.Юровского, руководившего расстрелом Царской Семьи в ночь на 17 июля 1918 г.)
До конца своих дней Он сохранял некую тетрадь, гордо озаглавленную «Романовы», которую вел один из его великих предков – царь-реформатор Александр второй, будучи наследником престола. Родоначальниками боярского рода Романовых были знатный выходец из Прусской земли Андрей Иванович Кобыла с братом своим Федором, пришедший на Русь в 14 веке. Они дали начало многочисленному потомству и многим знатнейшим русским родам. Праправнучка Андрея Кобылы Анастасия стала царицей – женой царя Ивана Грозного. Так потомки Андрея породнились с древней династией московских царей. Брат царицы, Никита Романович, был особо приближен к жестокому царю. Но умирает Иван Грозный. По его завещанию Никита Романович назначается одним из опекунов – советников своего племянника – нового царя Федора. Начинается борьба за власть. По навету всесильного Бориса Годунова – тестя царя Федора – старший из сыновей Никиты Романовича пострижен в монахи под именем Филарета. Тогда, в дни смутного времени, Филарет Романов был возвращен из ссылки и стал митрополитом Ростовским. Но изгнаны поляки из Москвы, погиб лжецарь, и в 1613 году Великий Земский Собор прекращает страшную эпоху Смуты и междуцарствия. Сын митрополита Филарета Михаил Романов, находившийся в это время в Костромском Ипатьевом монастыре, был единогласно избран на царство 21 февраля 1613 года…
Тридцать шесть лет непрерывно вел Николай свой дневник. Он начал его в четырнадцать лет в 1882 году в Гатчинском дворце и закончил пятидесятилетним арестантом в Екатеринбурге.
Пребывание в Тобольске, несмотря на испытания последних месяцев, представлялось настоящим раем в сравнении с Екатеринбургом. Там пленники выходили на широкий двор, как им было угодно. Государь пилил дрова, занимался другими работами, позволявшими ему сохранить себя в бодром здравии.
Здесь они были как в клетке, без права покидать комнаты, иначе как с разрешения тюремщиков.
Каждый день в Ипатьевском доме казался долгой, мучительной пыткой. Пища была отвратительной. Прислуга ела вместе с хозяевами. Так пожелал государь.
Тюремщики делали все, чтобы довести несчастных до отчаяния. Во время еды стража постоянно наполняла комнату будто бы для наблюдения за пленниками, а на самом деле, чтобы усилить их страдания. Караульные подсаживались к столу, брали грязными пальцами еду с блюда, опираясь локтями на стол, толкали царя и царицу, не стеснялись вести неприличные разговоры; иные стояли за государыней, навалившись на спинку ее стула так, что задевали ее спину. Пьяные, разнузданные, эти люди находили настоящее удовольствие мучить бедных пленников: орали во все горло революционные песни, стояли при входе в уборные комнаты. Выкрикивали похабные слова, как только несчастные княжны туда входили. В короткое время дом стал отвратительно грязен, ибо целый день караульные курили, плевали, всюду оставляли объедки.
…Чудовище считало, что нельзя оставлять им «живого знамени», особенно тогда, когда все началось. Уничтожить жертв нужно было не просто для того, чтобы запугать врага, но и для того, чтобы приободрить собственные ряды, показать, что отступления нет. Никакого другого решения кроме фатальности массы не поняли и не приняли бы. Чудовище это хорошо чувствовало… «Кого же? – спрашивало оно само себя. И тут же отвечало «Всю большую Ектенью!». Расстрел? Хотя бы… Тогда это называли просто – пинком под зад, утверждая, что сие есть в буквальном смысле: приговоренного поворачивали лицом к стене, потом приставляли пистолет к затылку и, когда спускали курок, одновременно давали ему пинка под зад, чтобы кровью не обрызгал гимнастерку…
Револьверами лечило оно этот мир, осуществляя свою великую миссию, которую завещал им во имя будущего великий учитель Карл Маркс: «Ускорить агонию отживающих классов».
И последнее, что требовалось от Чудовища – официальная телеграмма: «ПОСТАНОВЛЕНИЕ УРАЛИСПОЛКОМА СОВЕТА РАБОЧИХ, КРЕСТЬЯНСКИХ И КРАСНОАРМЕЙСКИХ ДЕПУТАТОВ. ИМЕЯ СВЕДЕНИЯ, ЧТО ЧЕХОСЛОВАЦКИЕ БАНДЫ УГРОЖАЮТ КРАСНОЙ СТОЛИЦЕ УРАЛА ЕКАТЕРИНБУРГУ, И ПРИНИМАЯ ВО ВНИМАНИЕ, ЧТО КОРОНОВАННЫЙ ПАЛАЧ, СКРЫВШИСЬ, МОЖЕТ ИЗБЕЖАТЬ СУДА НАРОДА, ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ КОМИТЕТ, ИСПОЛНЯЯ ВОЛЮ НАРОДА (…распни…возьми его…распни…), РЕШИЛ РАСТРЕЛЯТЬ БЫВШЕГО ЦАРЯ НИКОЛАЯ РОМАНОВА, ВИНОВНОГО В БЕСЧИСЛЕННЫХ КРОВАВЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ».
…Живое знамя развевалось тогда на ветру, как та самая завеса, разодравшаяся на двое …
Но сама человеческая природа и весь ход цивилизации не приемлет победы зла над добром. И в сатанинском прячется человеческое и совершает, пусть и трусливо, возмездие! «Вы не ведаете, что творите…» - был его кроткий ответ убийцам. Искупление?... Может быть, вся жизнь для этого?... Пшеница Божия есмь. Зубами зверей сломлен буду… Нужна Жертва? Я буду этой Жертвой. И нет такой Жертвы, которой я не принес бы – во спасение России.
И Россия, после всех этих ужасов все же была спасена. Сама Царица Небесная воссела на трон (Радуйся, Матерь Божия Державная, Заступнице рода христианского…)
Народ, народ… О, Иерусалим!... Кажется, скорее можно тронуть мраморные плиты, чем ваши ожесточенные сердца. Презрительная холодность людей, исполняющих ЗАКОНЫ, не имеет времени обращать внимание на порывы мечтательной чувствительности, нежности, чести, благородства… Что нам? Лучше будем жить с растерзанным сердцем ПРЕДАТЕЛЯ внутри. О! Я хорошо вижу, чего стоит подобное мне чудовище: око за око, кровь за кровь – говорит сам Закон.
Гонимая совестью Россия, Голгофа, Село крови…
О, мудрость вечная, так мало миру известная! Ты безмолвно терпишь поношения. Тебя в одежде бесчестия водят по улицам Иерусалима. Но Правосудие Небесное совершает Суд Свой над гордостью мира в Твоем лице. Ты, дивный Сын Человеческий, безмолствуешь за нашу бесполезную и пустую говорливость, вредную и ненужную для вечности… А Пилат умывает руки. Слова заглушаются самыми отвратительными, самыми ужасными криками буйной черни: с дикой радостью кровожадного зверя, которому отдают на растерзание кроткого агнца.
Кровь его на нас и на детях наших!
И вроде бы все давно закончилось. Только почему-то осталось нечто, что тяготеет и сейчас над нами. Доднесь тяготеет…
И снится мне, как я вхожу в ограбленный дом и вижу Помазанника распятого. Тоскливо так и страшно на душе… Страшно почему-то за Россию. Есть ли теперь моя Родина?.. Есть ли Русь святая?.. Я прочитала завещание великой княжны и оставила свое, как отзыв, как отклик скорбящего духа. Я положила его к ногам Императора:
Я – руина
Того нерушимого дома,
Что зовется – Россия.
Я – великая брешь
В бронированном сердце
Народа.
Я – пятно на платке,
След кровавый обтертых рук
Палачей.
Я – одно
С плотным месивом
Всех людей.
Ты – ограбленный дом
В бронированной крепости.
Но я – щит, принимающий
Вызов подвала.
Моя жизнь –
За Царя!
Моя смерть –
За воскресшую все же Державу.
Октябрь 2006
Использованная литература :
1.Э.Радзинский. «Николай второй. Жизнь и смерть».