Родился я 16 сентября 1912 года в с. Городище Шилкинского района Читинской области.
Что за Городище? скажет, прочитавший эти строки. Такого села нигде нет на всей территории Читинской области. Это совершенно верно. Однако, такое село было рядом с с. Казаново. Оно было небольшое, в одну улицу с обычными бревенчатыми крестьянскими избами и надворными постройками, каких немало в богатом лесами Забайкалье. Единственной достопримечательностью посёлка в его западном конце была белокаменная церковь, в которой я был окрещён 22 сентября 1912 года.
Жили мы в доме дедушки Евгения Ивановича Мичурина, который имел звание почётного гражданина и был выселен за что-то на поселение в Сибирь с Запада России.
Отец мой Павел Евгеньевич вскоре после моего рождения ушел на действительную службу в армию и вернулся домой только после революции 1917 года.
Хозяйство у дедушки было среднее, но детьми он был богат: в семье было восемь дочерей и только два сына. За десять детей по теперешним законам мать могла стать Матерью-Героиней, но тогда таких званий не было и в помине. Отец был младшим сыном у дедушки, поэтому все остальные дочери и сын Михаил были взрослыми и имели свои семьи. Так большая семья стала маленькой, в которой остались дедушка, бабушка Хавронья, мама и я.
Когда начиналась сенокосная и уборочная пора, то вся тяжесть полевых работ ложилась на плечи деда и невестки Веры. Бабушка Хавронья была с ленцой и хитринкой. Она под всякими предлогами уклонялась от полевых работ. Бывало, завяжет здоровую голову мокрым полотенцем и начнёт охать и стонать до тех пор, пока дед и мама не уедут на покос. Косили вручную, а это не легко, когда в жаркий день над тобой вьётся туча комаров и мошек. Случалось, что бабка уходила за грибами или ягодой, и меня трёхгодовалого оставляла одного дома, лишь соседям наказывала посматривать за мной, чтоб я не убежал на реку Шилку, где не исключена возможность стать утопленником.
В жаркий солнечный день я играл в песчаной ограде. Зарою свою ступню в мокрый песок, а потом вытаскиваю ногу с особой осторожностью, и получится небольшая конура. Если захочу пить, то иду к амбару, возле которого прямо на земле лежало большое, долблёное деревянное корыто, наполненное простоквашей для молочных поросят.
Так вот, иногда вместе с поросятами я набирал в ладошку простоквашу и утолял жажду. Об этом мне рассказывала соседка, когда мне было уже 7 лет. Она так и говорила:
— Ты ведь, Петя, рос вместе с поросятами.
И это была истинная правда, так как детских садов никаких в деревне не было. Таково было моё суровое детство. Вскоре у моей мамы заболела нога так сильно и длительно, что она не могла не только работать, но и ходить в доме. Взаимоотношения матери с Хавроньей были и прежде натянутыми, а теперь стали просто невыносимыми. Это явилось причиной того, что мы с мамой переехали в Митрофаново (это в 15 километрах от Казаново) к другому дедушке — маминому отцу Дмитрию Николаевичу Пичуеву. Жил он не в самой деревне Митрофаново, а в посёлке называемом «Под увалом». Теперь от этого посёлка не осталось и следа, а была тогда весёлая улица, наполненная звонкими песнями девчат, мычанием коров и телят и голосистой побудкой петухов по утрам.Дедушка Митя был тоже из ссыльных поселенцев и придерживался передовых взглядов того времени. В отличие от других он был грамотным мастеровым, хорошо владел топором и рубанком, и у себя в хозяйстве всё делал собственными руками. В доме было много книг, а также музыкальных инструментов: балалайка, гитара, скрипка и граммофон. Особенно увлечённо и хорошо дедушка играл на своей скрипке на деревенских свадьбах и праздниках. Любимыми мелодиями у него были: вальс «На сопках Маньчжурии», «Шумел, гудел пожар Московский, дым расстилался по реке».
Дмитрий Николаевич уже в то время был атеистом, не считал нужным ходить в церковь и всегда язвительно высмеивал все поповские проделки (жадность, пьянство, прелюбодеяния, лицемерие). За это он многим сельчанам не нравился и его прозвали богохульником. Особенно усердствовал церковный староста. Он угрожал дедушке и говорил ему:
— Когда умрёшь, мы не дадим тебе места на кладбище.
На это дедушка спокойно отвечал:
— В ад я не верю. А рая нет. Захоронят меня в моём саду.
Рядом с посёлком располагалась цепочка небольших озёр, в которых водились карась, гольян, чебак, сом и сазан. Я с детства увлекался рыбалкой, особенно в весенний период — во время икрометания, когда карасей ловили на отмелях руками, а сазана кололи острогой. Много было на нашем озере и болотах пернатой дичи: уток, гусей и куликов.
С двенадцати лет я уже держал в руках дедушкино ружьё 20-го калибра с красивым ореховым ложем. Охота была интересной и богата трофеями. Никогда не забыть мне моего первого выстрела. Во мне страстно боролись два желания. Первое — хотелось очень стрелить, а второе — меня охватывал страх и боязнь нажать на курок.
Подкравшись к плавающей стае уток, я кое-как осмелился спустить курок дрожащими руками и прищурил не один глаз, как это делают охотники, а оба. Так что стрелял я как совершенно слепой. И только множество уток спасло меня от промаха. После выстрела в моих руках оказались утка и красавец-селезень. С этих пор я увлёкся охотой настолько, что с ружьём не расставался всю жизнь.Позднее профессия геолога породнила меня с тайгой, а в тайге без ружья, да без спичек нельзя. В охоте я находил больше преимуществ не в смысле добытых трофеев, а в том, что она помогает вырабатывать в человеке такие хорошие качества, как физическую закалку, выносливость, смелость, находчивость, смекалку, сноровку, осторожность и наблюдательность. Так что рыбалка уходила от меня на второй план. Но и на рыбалке бывало весело не менее чем на охоте, особенно в те моменты, когда у кого-нибудь случались срывы и неудачи. Вот у товарища вижу поплавок нырнул под воду. Надо подсекать, а рыбак промедлил. Выдернул удочку из воды, а рыба сорвалась у самого берега и ушла вглубь своей стихии. Когда я спросил, какая рыба сорвалась, он ответил:
— Карась.
— Вот такой, как мой? — Показываю только что пойманного карася.
— Нет. Мой был крупнее, как лопата! — услыхал ответ.
С тех пор я стал понимать, почему у всех рыбаков самая крупная рыба та, которая сорвалась. Отсюда и идёт серия разных рыбацких рассказов под девизом:
— А у меня вчера вот такая щука СОВРАЛАСЬ.
В 1920 году я пошёл учиться в первый класс четырёхклассной Митрофановской школы. Первый день пребывания в школе всегда ярко впечатляет. Если мы сегодня видим в школах детей в хорошей школьной форме, в наглаженных костюмчиках из шерсти, то мы этого не имели. В школу приходили, кто в чём мог. У большинства из нас на одежде виднелись заплатки, пришитые вручную. Ведь швейные машинки «Зингер» были редкостью в деревне. Вместо ранца и портфеля у нас были сумки с лямкой через плечо, сшитые из мешковины или из брезента.
Букварей и тетрадок не хватало. И у некоторых ребят вместо тетрадок были грифельные доски. Но главное отличие первого урока того времени от нынешнего состояло в том, что в класс к нам пришел не учитель русского языка или математики, а поп. Самый настоящий. В рясе, с длинной бородой и длинными волосами. Пришёл, чтобы преподавать «Закон Божий».
К нашему великому счастью этот урок оказался первым и последним. По указанию власти иконы из школы убрали, и поп в школу больше не приходил.
— Ну и слава Богу, — сказала Татьяна Александровна, наша учительница. — Теперь приступим к изучению азбуки и начнём с буквы А. Эта буква похожа на стропила. Надо сказать, что дисциплина в школе была строгая. Но вот закончены четыре класса начальной школы. Учиться в деревне больше негде. В пятый класс я уже ходил в городскую Шилкинскую железнодорожную школу. Жил там на квартирах у родственников.
Учился я хорошо и поведения был великолепного. Труднее всего мне давалась математика, а вот русский язык и литература усваивались мной без всякого труда.
В классе ежемесячно издавался, вернее, писался красивым каллиграфическим почерком, литературный журнал, в котором помещались рассказы, стихи, басни. Я был активным участником этого журнала и писал в него стишки, заслужившие похвалу литературоведа. Учительница мне прямо говорила:
— Тебе, Петя, надо идти учиться на литфак.
Теперь я сожалею, что не послушался этого ценного совета и избрал геологию своей специальностью. Говорят, что судьба в наших руках. Но слышал и такое часто:
— Над судьбою мы не властны.
1929 год был для меня знаменательным тем, что я в этот год вступил в ряды Ленинского комсомола. B 1930 году я уже был секретарём комсомольской ячейки. Энергия у нас била ключом, а вот провести культурно отдых было негде. В деревне не было клуба. Собирались обычно у какой-нибудь тётушки, расплачиваясь за это лампой и керосином. Устраивались игры и танцы под гармошку. Баянов не было. Теснота, дышать нечем от густого махорочного дыма или самосада с девятой гряды от бани.
И вот комсомольская организация решила ходатайствовать перед РИКом о закрытии церкви и превращении её в клуб. Борьба оказалась очень упорной, так как верующие запугивали всех колеблющихся «суровой карой Всевышнего».
Но как бы там ни было, правдой и неправдой, победа осталась за нами. Из города приехали пожарные и помогли нам сделать самое трудное дело — убрать кресты с куполов и водрузить там красные флаги. Помню, как религиозные старушки, проходя мимо, усердно крестились и приговаривали:
— Боже, Господь наш! Покарай этих антихристов! Смотри, что делают богохульники!
Но наши желание и воля оказались сильнее этих заклинаний. На месте алтаря мы устроили сцену и стали готовить спектакли своими силами. Изредка к нам приезжали бригады синеблузников, в репертуаре которых были раешники, частушки на местные темы и антирелигиозные инсценировки. Позднее стали приезжать кинопередвижки с беззвучными кинолентами. Так как электричества в деревне не было, то крутили руками небольшую динамо-машину. За это нас киномеханик пропускал бесплатно.
Но не только художественной самодеятельностью занимались комсомольцы 30-х годов. Мы были активными участниками культурной революции, основной задачей которой была ликвидация безграмотности и малограмотности.
В этом деле мне большую помощь оказала моя педагогическая подготовка, которую я получил в областной девятилетке с педагогическим уклоном. Эта школа готовила учителей начальных классов. Вот и сейчас, спустя сорок лет, мне приятно взглянуть на пожелтевший от времени листок бумаги, называемый «ОТЗЫВ». В нём выражена благодарность от 5-го райштаба по ликбезу. Да, нас называли культармейцами, и мы с гордостью носили это звание.
Когда началась коллективизация сельского хозяйства и ликвидация кулачества как класса, суровая действительность жизни взвалила на наши плечи и более суровые испытания. Недовольные политикой раскулачивания кулаки и некоторые середняки прибегали к вооруженной борьбе. Они собирались группами и создавали вооружённые отряды. В таких отрядах были свои вожаки-командиры. Здесь, в Забайкалье, отряды скрывались в необъятной тайге. Иногда делали ночные налёты на населённые пункты, грабили склады, магазины, убивали коммунистов и комсомольцев.
Для борьбы с ними создавались боевые группы из коммунистов и комсомольцев. В наше распоряжение давали верховых лошадей с сёдлами и карабинами. Мы выезжали в ночные дозоры и охраняли наиболее ценные и важные объекты.