Г л а в а 16
Африканские ливневые дожди описаны и показаны во множестве фильмов уже столько раз, что пытаться рассказать что-то новое – бессмысленная затея. Можно только поделиться собственными впечатлениями. Для нас это удивительное зрелище.
Сезон дождей в Замбии начинается в последних числах октября и заканчивается в середине марта. Предвестниками дождя выступают ящерицы. Они похожи на наших, но красиво раскрашены серо-зелеными полосками с голубым отливом и очень большие – сантиметров по 20 от носа до кончика хвоста. Увидев такую впервые, я решил, что это новорожденный крокодил. Причем, увидел я ее в доме, на стене. Я так испугался, что кинулся со своего места, очень больно ушибив кресло и чуть не уронив стул. Жидкий. Позже мне объяснили, что эти ящерицы очень полезны, потому что питаются комарами, мухами и прочей нечистью.
Перед началом дождя ящерицы десятками бегают по стенам, по заборам и по земле с невероятной скоростью, гоняясь друг за другом, а потом внезапно смываются, потому что до дождя остаются считанные минуты. Но вот наконец приходит и его черед.
Протекает этот процесс так. Сначала на горизонте появляется большая, в полнеба, и очень черная туча, которая быстро приближается. Как правило, она идет с юго-востока. Вскоре с крыльца главного корпуса госпиталя уже можно наблюдать, как неподалеку хлещет дождь, из-за чего горизонт становится невидимым.
Уже издали видно, как темнеет от дождя земля и люди разбегаются под навесы или по домам. Видны и молнии. Слышен нарастающий гром. Потом солнце скрывается за тучей и становится темно, как в сумерки. И вот уже падают на землю первые тяжелые капли. Еще несколько секунд, и впечатление такое, что ты попал под водопад. Видимость иногда всего 10 - 15 метров. Никакие зонты не спасают. Даже если удается уберечь голову, все равно от пояса и ниже будешь мокрым, потому как брызжет. Две секунды под таким дождем, и ты уже выглядишь, как пушистая кошка, на которую выплеснули ведро воды. Небо сверкает. Молнии бьют или внутри самой тучи, или куда-то в землю. Грохот почти несмолкаем. Все это продолжается в среднем минут двадцать.
Но вот дождь постепенно начинает стихать. Улучшается видимость, и вскоре можно разглядеть, что задний край этой тучи уже почти у тебя над головой. Еще через четверть часа дождь прекращается совсем, все вокруг светлеет и наконец появляется яркое солнце. Все очень быстро начинает высыхать, за исключением огромных и глубоких луж, заполняющих многочисленные ямы на лишенной асфальта земле. Вновь появляются птицы. Кругом отмытая, поблескивающая изумрудная зелень с яркими цветами. Дышится легко и с удовольствием. А туча продолжает свое мокрое дело к северо-западу от этого места. Гром и молнии не прекращаются, но не здесь, а в отдалении, поэтому уже можно выходить на открытое пространство. Но ненадолго, потому что на горизонте уже маячит другая туча, которая с неумолимостью времени наползает снова. И все повторяется. И так каждый день по 3 – 5 раз. А иногда и сутками, то утихая до мороси, то вновь усиливаясь.
С началом сезона дождей из всех щелей, зарослей и даже из-под земли выползает на свет Божий все, что способно самостоятельно передвигаться. Здесь и улитки величиной с кулак взрослого человека, и черные лоснящиеся черви толщиной в палец от такого кулака и сантиметров 10 - 15 в длину. Они лениво движутся с помощью множества «ножек», которые свисают с туловища вниз, напоминая бахрому старинных абажуров, но в отличие от наших «сороконожек», их можно было бы назвать «стапятидесятиножками». Черви очень ценные, поскольку употребляются в пищу в жареном виде и считаются деликатесом.
Еще одним деликатесом являются термиты, миллионами вылетающие из своих скважин в земле с наступлением темноты и летящие на любой свет. Уличные фонари становятся невидимыми. Вместо них образуются огромные светящиеся с переливами шары, как это бывает при фейерверках, когда заряд взрывается на высоте, а потом долго сферообразно мерцает. Уберечься от термитов невозможно, пролезут в любую, даже самую маленькую щель, а если закрыться герметично, то можно сойти с ума от влажной духоты. Поэтому волей-неволей просто выключаешь свет, но это помогает мало, потому что они уже залетели. Термиты мечутся в бешеном темпе и бьются обо все, что попадается на пути, включая человеческие тела, уши, глаза и ноздри. Единственное спасение – плотно завернуться в простыню. Но эта свистопляска продолжается недолго. Вскоре они отшибают свои крылья и уползают в неизвестном направлении. А утром ты обнаруживаешь, что весь пол усеян крыльями, напоминающими стрекозьи. Вот эти крылья и являются деликатесом. Их собирают обыкновенным веником в целлофановые мешки, а потом продают или едят сами. Их не жарят. Когда они высыхают окончательно, их растирают в крошево и смешивают с различными приправами к пище.
И крыльями и теми червями меня много раз пытались накормить, но не получилось. Я держался стойко, как оловянный солдатик.
Ежегодно в сезон дождей в одной только Замбии от молнии гибнет 20 – 25 человек, о чем с монотонностью метронома сообщают местные газеты. Но если ты изначально защищен, удобно сидишь, развалившись где-нибудь под крышей или большим навесом, потягивая джин с тоником и лимоном или холодное пиво, то наблюдать этот разгул стихии – огромное удовольствие. В доме Эркина такая возможность была благодаря большому и широкому козырьку над входом.
А у меня дома, если между дождями был большой промежуток времени, мы с Павлом ходили после моей работы в бар, который располагался в пяти минутах неторопливой ходьбы. Разных баров там было много, но мы выбрали для себя один, где по стенам были развешаны флаги самых популярных английских футбольных клубов, и среди них нечто, поначалу названное мной «портретом гантелей». Много позже мне объяснили, что это старинный музыкальный инструмент. Но почему он висит среди современных спортивных флагов не знал никто.
По подвешенному под самым потолком телевизору чуть ли не круглые сутки в этом баре гоняли футбольные обозрения и матчи. Почему так высоко, было понятно - чтобы не украли. Смотреть его можно было только очень неудобно повернув голову. Но поскольку ни Павел, ни я футбольными фанатами не были, мы вертели головами только в тех случаях, когда взрывался восторженным или досадливым криком и стадион, и сам бар.
Мы назвали этот бар «Спортивным» и проводили там все свои свободные вечера. Но там нас «нашли».
Видя почти каждый день двух белых, потягивающих под вечер пивко из запотевших бутылок, завсегдатаи стали проявлять к нам повышенный интерес. Очень быстро нашлись два алкаша, которые, отучившись когда-то у нас или поработав с нашими работягами в самой Замбии, еще не забыли русский язык. Но поскольку они общались в те годы только со своими сверстниками или «коллегами» - студентами или пролетариатом, их манера высказываться имела очень своеобразный стиль.
Один из них, уже почти полный деградант, помнил только два цензурных слова: «бабушка» и «большой», все остальное было суперскабрезным. Он появлялся на пороге бара в старой рваной и грязной майке-футболке, изначальный цвет которой определить было уже невозможно, в «семейных» трусах, которые он принимал за шорты, и в белых, ярко блестящих резиновых сапогах. Остановившись на входе, он оглядывал помещение и, найдя нас, начинал громкую демонстрацию своих «обширных» познаний в иностранных языках, предназначенную не столько нам, сколько своим землякам, доказывая им свое преимущество и исключительность. Не прекращая свой монолог, он постепенно приближался к нашему столику. Если бы окружающие понимали его выражения, его бы вышвырнули из бара уже на второй минуте. У нас за это дают пятнадцать суток. Публика, которая знала его самого не первый год и не понимала, к чему он их призывает, уже не только не прислушивалась к его «пламенной» речи, но и не обращала на него ни малейшего внимания. А мы вынуждены были покупать его исчезновение бутылкой пива и сигаретой. Иным способом остановить этот «фонтан» было невозможно. Я как-то попытался воспротивиться его наглому и бесконечному вымогательству, но он натолкал мне столько «факов», сколько я не слышал ни в одном американском боевике. Я хотел дать ему в морду, но Павел меня опередил: дал ему и пиво, и сигарету.
Другой, одетый всегда в строгий черный костюм с белой рубашкой и галстуком–«бабочкой» (за что получил от нас прозвище «маэстро»), прямиком шел к нашему столику. Ни слова не говоря, он хватал ближайший свободный стул, степенно усаживался, подправив стрелки на брюках и одернув пиджак. Затем, так же молча, он вытаскивал сигарету из одной из наших пачек, лежавших на столике, прикуривал от ближайшей зажигалки и, кинув ее на стол небрежным жестом, откидывался на спинку стула, закидывал ногу на ногу, и только после этого ритуала здоровался по-русски:
- Добри вэчи, ёту мат!
Далее следовал трогательный рассказ о своей жизни в России и «друзьях-однополчанах». Вскоре мы уже знали всю его историю почти наизусть, потому что его повествование каждый раз повторялось, как музыкальная фраза на испорченной грампластинке. Угощать пивом и сигаретами своего «земляка» для нас, с его точки зрения, было самим собой разумеющемся.
Когда нам все это порядком надоело, мы стали выбирать для отдыха другие бары, но вскоре поняли, что совсем спрятаться можно только в другой части города. Или в другом городе. А надежней всего – в другой стране. Пришлось смириться. Мы с Павлом вернулись в наш «спортивный» бар и больше не изменяли ему до времени событий, круто повернувших и его, и мою жизнь.