По первому снегу

               

Чтобы  не вводить читателя  в  заблуждение,  поясню:  речь  в  этом  рассказе  пойдёт  не  о  лыжном  походе  в  заснеженный  лес  или  об   охоте  по  первой  пороше  на  зайцев-беляков,  отъевшихся за  лето  и  едва  успевших  вылинять  до  снега. Нет!  Лыжник  из  меня – так  себе,  хвастаться  нечем,  тем  более в  рассказе.  А  охотник  и  вовсе  аховый – отродясь,  разве что  по  детской  шалости, серьёзно  ружья  в руках  не  держал – о чём повествовать? Другое  дело –  грибы.  По  части  их  я, без  ложной   скромности скажу,  большой знаток  и  охотник. Особенно – что  касается  белых. Настоящих  белых – боровиков-крепышей! Потому  что  охочусь  на них  столько  же  времени,  сколько и  живу  на  свете  за  вычетом трёх-пяти  лет  младенчества.  Так вот,  о  них – крепышах-«беляшах»,  боровиках-лесовиках  и  хочу  поведать  читателю  в  рассказе  с  необычным  для   грибного сезона  названием.
Лето «чернобыльского»  восемьдесят  шестого  года  выдалось  по  большей  части  жарким и сухим.  И  только  с  половины  августа  начались  и  недели  две  кряду  шли  тёплые  дожди,  с  которыми  любители  «тихой охоты» связывали  свои  лучшие  надежды  на  удачу,  почти  уже  разуверившись  в  ней.
Я  в  то  время  учился  в  Горьком,  корпел  над  многотомными  трудами мыслителей прошлого  и  первую половину  лета  провёл  в жарких  дебатах  с  учёными  вуза,  защищая  в  неравной  борьбе полученные  знания. После  успешной  сдачи  экзаменов  за  первый   курс,  попал  на двухнедельные  сборы в  знаменитые  Гороховецкие  лагеря.  Ох,  и  попотели  же  мы   за эти  несчастные  полмесяца,  одетые  по  полной  военной  выкладке:  в  кирзачах  и  в    полевой  ПШ,   застёгнутые  на  все  пуговицы. Хорошо  ещё,  что  не  нас  учили  отцы-командиры,  а мы  сами  в  их  качестве   воспитывали  новобранцев-срочников  на политзанятиях,  лекциях  и  беседах.
Но  это – бог  с ним! Всё позади. Речь  о  другом. Как  только я  освободился  от  «лагерной»  жизни,  сдав  на отлично  «военку»,  ни  дня  не задерживаясь,   рванул  в отчие края, отпущенный   до  первого  сентября  поправлять ещё   не  подорванное  учёбой,  но  уже  пошатнувшееся  здоровье.  И   когда  через месяц  начались  упомянутые  мною  обильные,  грибные  дожди,  я  нарадоваться  не  мог  этому  стихийному  бедствию,  которое,   как  оказалось,  никакого  вреда, кроме пользы,  флоре,  да  и  фауне  не нанесло:  пересохшая   земля  до  последней   капли  впитала  упавшую  с неба влагу.  Наводнения  не  случилось.   Снова  ярко  зазеленела  уже  порыжевшая  к  тому  времени трава  и  прочая,  в  том числе  и  огородная,  зелень.  Осталось  дождаться грибов.
Я  несколько  раз  садился  за руль  автомобиля и    уезжал  в  лес  на  разведку  и  к  большому  своему  разочарованию  возвращался   домой   пустым. Вроде  всё  способствовало  их  росту:  и  земля  была  хорошо  пролита, и  стояло  тепло,  и  время   подошло, ¬- а грибов всё не  было!
– Не  разопрела ещё  грибница, – сетовал  мой  давний  знакомый  Спиридон  Кузьмич  из  одной  лесной деревеньки. – Ишь,  какая  сушь  стояла, – продолжал  он. – У  нас специально  выставлены наблюдатели,  которые  раз  в  три  дня  проверяют  по  лесам – не  пошли ли  грибы…
Понять,  серьёзно говорит  Спиридон  Кузьмич  или  шутит,   было  не- просто. Ни  улыбкой лукавой, ни хитрым  взглядом,  ни  словом, ни  голосом  не выдал  он  себя  ни  сейчас,  когда  говорил  про  лесную  стражу,  ни  тогда, в  первый  раз,  когда  мы  познакомились,  и  он  рассказывал,  как  в  войну  на  их  поле крестьяне,  вооруженные  вилами  и  топорами,  взяли в  плен заблудившегося немецкого  лётчика,  вынужденного  приземлиться  за околицей.
Да я и  не  допытывался  насчёт  достоверности  сообщаемых  им сведений,  боясь  разрушить  тот  особый  мир  доверия  и  откровенности, прелести  общения разновозрастных  людей,  которых  роднят,  кроме  уважения  друг  к  другу,  общие  чувства,  общие  увлечения  и  общие  взгляды  и  интерес  к  жизни.
Но  дня  за  два  до  начала учёбы, когда,  казалось  бы,  не  до  грибов,  а  надо  готовиться  к   отъезду,   поехал  я  удостовериться   собственными  глазами  в  несправедливости  земного мироустройства  или же  утвердиться  прочно  в  том, что  есть   бог  на свете!
        Я  проехал  мимо деревни,  где  живёт  Спиридон  Кузьмич, чтобы  не  встречаться  с его  «наблюдателями»  и  не  разувериться  раньше  времени   в том,  на  что я  всё-таки  питал  слабую надежду.  Как  никак,  когда  ты  уже  в  лесу, не может  так  быть,  чтоб  не  было  грибов.  Для  чего же я  тогда  ехал?
Километрах в десяти  от  города, когда по  обеим  сторонам  дороги  пошёл  густой  смешанный  лес, я  съехал  на  знакомую  травяную  дорожку, уводящую  в  гущу  елового  бора  по  границе рамени  и  давнишней,   уже  успевшей    зарасти  молодняком  порубки.  Здесь,  на стыке молодой поросли  и  зрелого  леса,  на припёке,  я  не  раз  набирал  корзинами крепкие  белые  грибы.  Но  когда  это  было!  Года  три назад – в  самый  разгар  сезона.  Неужели что-то  изменилось  за это  время?
Изменилось… Грибы были,  но  не  те, каких  мне   хотелось, за  какими  я   ехал  и о  каких  мечталось  вечерами,  когда,  засыпая,   я  представлял  опушку  берёзового леса  с  цепочкой  идущих  по  ней   осенних,  с  тёмной  шляпкой  и  толстущим  корнем грибов…  В  еловом лесу,  хоть  рослые  деревья  и   стояли  редко,  но  их  широкие  кроны,   особенно   книзу,  соединялись  в  сплошной  хоровод,  не  позволявший  солнечным  лучам   пробиваться  к  земле,   было  сумрачно.  По  этой  причине  в  бору   почти  не росло  травы.  На  чёрной,  покрытой   сопревшим  игольником  почве   издалека были   заметны   разноцветные  сыроежки,  мухоморы   да  ещё   одни  грибы,   называемые  в  простонародье  «дуньками».  Их  было  так много,  и  они  были   чисты,  что  я  быстро  набрал   полную  корзину.
Посуда  заполнена,  брать  их  в  рассыпку  в  машину  мне   не  хотелось –  не  тот   гриб.  В  лучшие  времена  я  вообще проходил  мимо, а сейчас – куда  деваться?
Вечереет.  Пора домой.  При  выезде  из  леса,  когда  он  расступился,   и   по  обе  стороны дороги  пошли  поля,  но  до  города  ещё  оставалось  километров  семь,  я  увидел  на  противоположной   стороне  красный  «Запорожец»,   пытающийся  одолеть  высокую  обочину  и  вскарабкаться  на  дорогу.  Молодой  мужчина,  можно  сказать – парень,  газует,  а  две  женщины  безуспешно  сзади толкают  машину. 
– Вот, – оправдывается парень, – подъём  очень  высок,  дороги  не  видно.  Чтобы  выскочить, надо  очень  сильно  «газануть» – а  вдруг  там  встречная  машина?  Вытолкать  же своими  руками  её  наверх  у  женщин  не  хватает  силы.  Сдаю  назад – труба глушителя упирается  в  землю –  машина  глохнет…
Через  неделю  на этом  же  месте  я  в  деталях  повторю на своём «Запорожце»   его  ситуацию,  но  мне  повезёт  выбраться  на  дорогу  без  посторонней   помощи.
А  сейчас  с моими  потугами  вдобавок  мы  выкатываем  машину  на дорогу, и   в  этот   момент   я  поднимаю глаза  и  через  стекло, в  полуметре  от  cебя,  на  заднем сиденье   вижу   большой   короб,  доверху набитый   отборными  белыми  грибами.
– Откуда  такие  красавцы?– у  меня  даже  дух  перехватило.
Парень  кивает  назад,  откуда   только  что выехали.
Скатываюсь  вниз   и  по  опушке  березняка,  по  травяной  дорожке, вьющейся  по  границе  с полем,  отъезжаю  метров  на  сто  и   глушу двигатель.  Времени  семь  часов   вечера – долго  бродить  не  получится,  а разведку  произвести  успею.
Не прошло и  часа,  как моя  кожаная  шляпа  заполнилась  грибами.  Одни  белые – тридцать  штук.  Все, как  на  подбор, – небольшие,  крепенькие, как, если  бы  взять  нашу  русскую  матрёшку  и  разобрать её на  детали, – последние  две-три «кукляшки»  из  её  утробы  были  бы  точь  в  точь мои  грибы.
Утром,  в  последний  день  лета,  я снова поехал  на  вчерашнее  место.  Погода  стояла  прекрасная:  солнечно,   сухо,  тепло. Грибов  было  много,  и,  наряду с  «малышами»,   попадались  рослые  крепыши, как   будто  вечером  парень  с женщинами  здесь  и  не ходил.   А  может  они  так быстро растут? Грибы  попадались  по  пять-шесть, а   то  и  больше  штук  в  одном  семействе,  и  много  их  было  на границе  леса  и  поля.   Но  стоило забраться  поглубже  в  березнячок,  как  они сразу  же  пропадали.
Росли  они  как-то  чудно.  Я сначала находил  малоприметный  глазу  в  траве  и  под  листвой  гриб  и  когда  оглядывался,  откуда  пришёл,  замечал  более  рослый  и  видный  гриб,  не  заметить  который,  казалось,  было  невозможно,  и  только  случайно  я его  не  раздавил.  А  рядом  – ещё  и   ещё  такие  же  рослые  грибы. Я  вставал  на колени и, опираясь рукой о  землю, другою  прощупывал  пространство  вокруг  себя,  находя не  один  травяной бугорок,  от  которого сладко  ёкало сердце.  К  обеду  моя корзина  была  плотно  набита  грибами.
Сто  восемьдесят  штук – подвёл  я дома  итог, разложив грибы на полу  по  росту. Может  быть  в  детстве  я  и  набирал  больше – тогда  мы  их  не  считали,  но  за  все  последующие  годы  я  так  и  не смог  перекрыть этот  рекорд.
Завтра  учёба.  Жена лежит  в  областной  больнице – ещё  успею  её  навестить.  Чтоб  не  пропали грибы, везу  их  к  тёще  в  соседний  город – как  раз  мне  по  пути.  Оттуда  вечером  я  уеду  на  «Буревестнике»  в  Горький,  поскольку  изучил  ещё  не  всё  из  того,  что  создали мыслители  прошлого.

2.

С  первых же  дней  учёба  в Горьком  стала  для  меня сладкой  пыткой. Трудно  было сосредоточиться  на  скучных  философских  категориях,  не отвлекаясь  ежечасно  на приятные  воспоминания   о  недавней  поездке в лес.  Всюду мерещились – для этого не  нужно  было  закрывать  глаза – упитанные  боровики среди  ещё зелёной  травы,  окроплённой  первыми  жёлтенькими  листочками  с   берёз.  Погода  стояла  изумительная.  Раньше, чем  обычно,  установилось  бабье  лето. Поплыли паутинки.  Небо  заголубело,  как  в  лучшие  летние  дни.  Ярко  вспыхнувшие  клёны  на фоне  синевы  смотрелись  эффектней,  чем  на  полотнах   прославленных  мастеров кисти.
После  занятий  я нередко  отправлялся на  Московский вокзал, куда к вечеру  съезжались  со  всех концов  обширного  лесного  края  переполненные электрички  с грибниками.  Из дремучих  заветлужских  лесов,  воспетых ещё  Мельниковым-Печёрским,  везли  грибы, бруснику,  клюкву.
В первые  же  выходные  я  рванул  домой  и   оба  дня  пробыл  в лесу,  каждый  раз  вынося  из  него среди  прочих  грибов в корзине  не менее  сотни белых. Жена  ещё  лечилась,  и  мне приходилось  выкраивать    несколько часов, чтобы  навестить  её.
С мучительной  досадой  возвращался  я  на  учёбу  и  снова  начинал  считать  дни  до  выходных.  Я  уже не знал, что было  для  меня  лучше:  встретить  или   не встретить  того  парня  на  красном  «Запорожце».
Скоро  нам добавили день  для  самоподготовки – понедельник, и  я  с радостью принял  эту новость,  посвятив лесу  все  три следующих  выходных. Учебная  же  неделя  теперь  сократилась  до  четырёх  не менее  томительных  дней  ожидания.
  А  как  же снег? – спросит  бдительный  читатель,  который  мои  рассказы  о грибах  воспринимает  не иначе,  как   усыпление  его  напряжённого внимания. Не  переживайте,  будет  и  снег!  Много  снега…
Когда  мне  казалось,  что  двух  дней  для  утоления  моей  утехи  вроде  бы  мало,  теперь  показалось,  что  трёх  будто  бы  и  многовато.  Если  в  первый день  едешь  на  своё  лучшее  место,  на второй – туда,  где  грибов поменьше,  но  они  ещё  не  срезаны  накануне, то  на  третий– куда  глаза  глядят,    авось  и  там  что-нибудь попадётся.  Так,  к  середине  месяца  я  начал  опускать  «планку»,  съехав  с  сотни  «беляков»  до  семидесяти.  Но и это  было неплохо.  В  лесу,  кроме  белых,   в  изобилии  росли  и  другие  грибы:  осиновые,  берёзовики,   маслята. Но  слой  белых грибов,  видимо,  потихоньку  стал  отходить,  и  я с большим  нетерпением,  чем  прежде, стал  дожидаться  следующих   выходных  дней,  поскольку  после  них – к  началу  октября – ловить  будет  нечего.  По  всей видимости, эта  моя встреча  с  лесом  будет  если  и  не  «прощальным  аккордом»,  то,  наверняка,  одной  из последних  в  череде  лучших  симфоний  леса,  в которой  созвучна душа  человека  с   его  многоголосым  хором.
В следующую  субботу, «зарезав»  последнюю  пару  занятий,  я  после  обеда  выехал  домой.  С пересадками  в двух  городах  да  если  ещё  с  заходом  хоть  на  час  к  тёще (жена уже выписалась  из  больницы   и  находилась  у  матери)   добираться мне до  дома  предстояло  часов  пять. Конечно,   думать  о  лесе  и  мечтать  сегодня о  свидании  с ним  не  приходилось.  А  вот  завтра… И  ещё  в  понедельник,  если  жена  отпустит?  Мечты,  мечты…
А  теперь  – ближе  к  снегу.  Как  известно,  всякое  висящее  на стене  ружьё   должно  когда-то  выстрелить.  Это  касается  и  названия  рассказа.
Подъезжая  к  станции, где  мне  предстояла  пересадка  с поезда  на  поезд,  уже  на  территории  нашей  области,  я сначала  и  не  заметил,  что  пропало солнце,  и  всё  кругом  как будто  посерело.  В  вагоне стало  сумрачно.  Из  глубокой   задумчивости   меня  вывело  осторожное  покашливание  соседа  по  купе  и  последовавшее  за  ним  философское:  «М-да…».  Я  взглянул  на  него  и,  не  встретившись  с  его  глазами,  перевёл  взгляд  на  окно  и  обмер… Там,  по  ту  сторону  стекла, в  ещё  не  остывшем,  летнем  воздухе  кружились  белые  мухи.  С  каждой  минутой  их  становилось всё  больше  и  больше.  Они  уже  не  просто  кружились   и  взвихривались  над  вагоном,  а  шли  сплошной  пеленой  и  с  убыстрением  электрички  превращались в  сотни,  тысячи  трассирующих  нитей,  расчертивших  в  белую  полоску  тянущийся  по  обочине  дороги  тёмный  ельник.
Сердце  сжалось.  Плакали  мои  грибочки… Снег?  Откуда – девятнадцатое  сентября?  Может,  он  сейчас закончится,  и  всё ограничится временным  похолоданием?  Понижения  температуры  теперь  явно  не  избежать.  Ну  и  что? –  Оденусь  потеплее,  грибы  ведь есть,  назад  же  в  землю  от  холода  они  не  полезут? – мысленно  успокаивал я  себя.  Надо  же,  неделя  простояла  золотая,  а  к выходным  –  нате  вам!  Подложила  погода  большую свинину.  Где-то  я   в  чём-то   сильно  прогневал  бога,  нагрешил…
«Лишь  бы  были грибы,  а  как  их  добыть – дело  другое!» – согласился  я  сам  с  собою. – Экстремальных  ситуаций  мне не  занимать…». Помнится,  не  так  давно,  года  три  назад  стрельнуло  мне  сильно  в  поясницу.  То  ли нервный  отросток  воспалился  и  попал  между  позвонками,  то   ли  они  стёрлись  от  времени (в  33  года!?!) – не  знаю. Грешить  на  радикулит  не  могу – простудиться    было  негде:  июль – макушка   лета,   жара.  Боль  была  несусветная:  ни  сесть,  ни встать,  ни  лечь – криком  кричал!  А  лежать, сидеть  и  стоять (с  натяжкой – и  ходить!) – ничего,   терпимо.  Нашёл  я  тогда  выход,  приспособился. С кровати  или  дивана  я,  переворачиваясь,  падал  на  пол ¬- на  руки  и  колени,  подползал  к  ближайшей   стене и  по  ней,   как  медведь  лезет  на  дерево,  поднимался  в  полный  рост.  Таким  же  манером  и  с  кресла – опирался на  подлокотники, о  ручки  дверей.  А  садился  и  ложился  –  тот   же  набор  операций  только  в  обратном  порядке.  А  приключилась  эта  надсада  божья  со  мной  как   раз  в  сезон  белых  грибов.  В  нашем  городке,  окружённом  лесами,  несли  их  в  те  дни  со  всех  сторон. 
Думал  я,  думал,  прикидывал  и  так, и  эдак,  но  охота  пуще  неволи – собрался и   сам  по   грибы.  Жены  в  это  время  дома  не  было:  то  ли  лечилась  где, то  ли    отдыхала  по  путёвке – не  помню,  иначе  бы   мне  эта волюшка  не  досталась.
Поехал я  на  электричке всего  на  одну  остановку от  города,  в  березняки  по  краешкам  полей, где   бродил  когда-то  ещё  давно,  работая   в тех  краях  сельским учителем. В  электричке  не  садился,  чтобы не   вставать,  простоял  в тамбуре.  Выйдя  на полустанке,  не  спеша перешёл  поле  и  вот  уже  скоро  окунулся в   прохладную  густую  тень раскидистых  берёз.  Грибов  было  много.  Они  росли  открыто,  стайками.  Их  не  надо  было   отыскивать в траве,  среди  опавших  сучьев.  Шаг – белый,  повёл взглядом, не спеша осмотрелся:  ещё  один,  другой,  третий.  Я   находил  самое  близкое  к грибам дерево,   при  помощи  рук  съезжал   по  нему  на  колени  и  ползал  между  грибов,   срезая   их и  складывая  в корзину,  пока  не заканчивалась  грибная  поляна. Я   подползал  к  ближайшему  дереву  и,  руками  карабкаясь  по  нему,  принимал  вертикальное  положение.   Я  быстро   наполнил  корзину  и,  подгадывая время к  электричке (тогда они  ходили  очень  часто)  то убыстряя  ход,  то  замедляя,   выходил  к  станции.  Пять  минут  пути, – и   я   в  городе,  а  минут  через двадцать – и  дома.  И   крепкий  сон,  так  необходимый  мне  в  случившемся  положении,  был  обеспечен. «Да, – вздохнул  я,  вспомнив этот случай, – там я на  сто  процентов  был  уверен, что  лес полон  грибов.  А  теперь… Я-то  смогу, а  они?...
Между  тем,  снег  усилился до  такой  степени,  что  перешёл  в  метель.   Сквозь  неё  уже  не  было видно  ничего:  ни  мелькавших  на  обочине  лесозащитных   полос,  ни  пристанционных  построек.  В  вагоне  включили  свет.
Когда  я приехал  к  тёще  повидаться  и  забрать  жену,  город  весь  был  в  снегу.  Его, хотя  и  рыхлый,  но  толстый   слой  укрывал  асфальт,  газоны,  крыши  домов. Снег  висел  на  ветках деревьев,   на  электрических  проводах  и  на  троллейбусных   тяговых  линиях.   Он  продолжал  идти  и  когда  мы с  супругой ехали  к  себе,  в  районный  городишко,  окружённый лесами,  и  я  не  посмел ей  сказать,  чтобы не прослыть  умалишённым,   что  я  задумал…

3.

Утро  выдалось  пасмурное,  хмурое. Кругом  всё  было  бело,  так  бело,  что  только   отсутствие  солнца  спасало  от  слёз,  какие  обычно  выступают  при  слепящей  белизне. Было  удивительно  тихо,  и  лишь  гомон  воробьёв  в  кустарнике  палисадника   нарушал  устоявшуюся  тишину.  Скоро  птицы, спугнутые  мною,  улетели,  с  лёгким  шуршанием  осыпав  с  веток  рыхлые  хлопья  снега.
Я вышел  в  полной   амуниции, с  корзиной  на плече.  Завёл  машину,  прогрел  её  и,  отогнав  на  дальний  конец  улицы,  заглушил,  а  сам  вернулся  закрыть  гараж.  Эти  меры  предосторожности  я  предпринял, чтобы  не  разбудить  жену.  Пусть  ей  будут  сюрпризом  добытые по  снегу  грибы…
Я   решил  ехать  на  то   место, где  впервые  летом  собирал  грибы. Слева,  вдалеке  мелькнула деревня  Спиридона  Кузьмича.  Не  был  у него с середины  лета – жив  ли?  Поля  по  обе  стороны  дороги  закончились,  показались   боковые съезды  направо  и  налево  по  границе  березняка  и  поля. Съехав  с  дороги,  где  поположе,  заглушил  машину. Ну, где  вы,  грибы?  Ау!
Всё   бело: белесое  небо,  белые  берёзы,  белая  земля – в    глазах  рябит.  Воздух – горный,  родниковый.  Свежо,  даже  немного  зябко  от  снега. При  дыхании  – изо  рта – пар.  А  мне,  как никогда  в тот  момент,  нужно  было  солнце,  чтобы на  улице  сразу  потеплело!  При  таком  раскладе,  представлялось   мне,  сначала  оттают  шляпки  грибов,   и  тогда,  тёмные  на  белом,  они  будут  заметны   издалека.   Не  спрячутся  же  они   в  самом   деле  снова  в землю?  Вот  тогда  бы  я  нарезал  грибов!
    Но  солнца не было,  тепла  тоже,   снег  и  не  думал  таять. И  все  же, бродя  по   опушке  и  расшвыривая  ногами  снежные  бугорки,  я   сумел найти  четыре  крепких  белых  гриба.  А  это  уже  что-то  значило,  а именно:  пустым  в  этот   раз  я домой  не  вернусь!
Ободрённый  первым  успехом,  надумал  я  осмотреть  и  другое  местечко – в  березнячке  по  ту  сторону города,  где   года  три  назад, скованный  недугом,   кряхтя   и    охая,  насобирал  корзину  «беляков».
Вернувшись  в город,  проехав  его   и  двинувшись  в  направлении  областного  центра,  я   скоро  был  на  месте.  При  подъезде  к  лесочку,  удачно  расположившемуся  по  косогору  и  разреженному  так,  что   между стволов  проглядывали  клочки  серого  неба,  я  сбился  с  луговой  дорожки  и  пошёл  напрямую   к подножью косогора, к  первым  рослым  берёзам,  плакучие ветви  которых, как  кисти  шали,   свесились   почти до снежного  покрова.
Ещё   в  начале  пути,   как я  только что  съехал  с  асфальта,  снежное  покрывало  было  ровным  и неглубоким,  дальше  же,  по  мере  того,  как я  поднялся  на вершину   холма и  начал  скатываться  к  подножью  косогора,   замелькал  полуприсыпанный  кочкарник  и  торчащие  из-под  снега  клочками  пряди  порыжевшей  травы.  Это  был  верный  знак, что  я  попал  на  заболоченный   участок  луга,  но  когда  я  это   понял, было  уже  поздно.  Машина  ещё  раз  дёрнулась,   засвистела  и  зачавкала  на  месте,  потом  заглохла. Я  оглянулся  назад – последние  три  метра  пути  увивались  чёрными  колеями,  наполненными  тёмной  болотной   водой.
Я  попытался  сдать  назад, но  успеха  не  имел,  а  машина  всё  глубже  оседала  в  раскисшую  почву. «Выбраться  всегда  успею – вон, дорога  рядом, а  грибы уйдут!» – подумалось    мне.
Я  запер  машину, взял  корзину  и   направился  к  косогору,  до  которого не доехал  самую  малость.
Какое-то  время, неспешно  побродив   между  деревьев, расшвыряв не один  снежный  холмик,  на поверку  оказавшийся   обычной  кочкой  или  клочком  травы,  росшей  здесь  на просторе,   в  продуваемом ветрами  и  прогретом  солнцем  перелеске  привольно,  ничего  не  набрав,  поспешил  вниз,  туда,  где  сиротливо  у  подножья  косогора  застыла  машина.   «Попробую  выбраться,  пока силы есть,  а  там,  бог  даст,  останется  время – можно  уже  со  спокойной  душой  ещё   походить   по  перелеску».
Я  стаскал  к  машине  весь,  какой был  в березняке  валежник,  вымостил  им  образовавшиеся  колеи.  Дело  оставалось  за  малым:  поставить  на  надежную  твёрдую  основу   автомобиль. К  счастью,  домкрат  я  всегда  возил  с  собой – независимо  от  того,  было  для него  место  в багажнике  или  нет.  А  он в  таких  случаях  незаменим.
Около  часа ушло  у  меня на подъём  одной  стороны   и  подсовывание  хвороста  под колёса.  Из-за  неровности  почвы  и  её  переувлажнённости  машина  несколько  раз  падала  с  домкрата,  и  всё  приходилось  начинать  сначала.  В  конце  концов  мне  удалось  заметно  поднять  над  землёю правую сторону  автомобиля, оставалось  то  же  самое  проделать  и  с другой  стороной    кузова.
Поёживавшийся  вначале  от  холода,   ещё там – на первом  месте,  и  больше  оттого,  что  надел  резиновые  сапоги  по  снегу,  теперь я за работой  разжарился  до  такой  степени,  что  пришлось  снять  тёплую   куртку. Да  она, по  правде  сказать,  мешала  и  работать.
Хуже   обстояло  дело  с  вывешиванием  другой  стороны. И  в  этом  был  виноват  я  сам.  Поддомкратив  машину, я    ушёл  в   перелесок  за валежником  и  сухостоем,  которого  в чистом,  редколесном  перелеске, вблизи  автострады,   было  мало. Проискав  и  промучившись  с полчаса,  я  вернулся   к  машине,  и  моему  взору   предстала удручающая  картина.  Машина  за это  время  своей,  хоть  и  небольшой, тяжестью – а  это  около  тонны – вдавила  домкрат  в  болото.  Раскисшая   от  осенних  дождей   и  первого  снега  почва  его  так  засосала,  что  мне  стоило  немалых усилий  выдрать  из  её   ненасытного  чрева  единственное  в  тот  час  спасительное  для  меня  приспособление.
Я крепко  задумался:  ставить   домкрат  на прежнее  место, не  забутив  яму – смешно  и  нелепо,  сдвигать  к переднему  или  заднему  колесу  на  неустойчивой  и  вязкой  почве – бессмысленно: упадет  или  будет «уходить»    вкривь  и  вкось.  Но  где  мне  взять  в заснеженном  лесу  булыжников,  чтобы забить  образовавшуюся   промоину?
Время  миновало  за полдень. В  сегодняшний  мутный  и  бессолнечный  день  скоро  начнёт  смеркаться.  «Чёрт  меня   дёрнул  поехать  сюда! Нет  грибов,  и  это  не грибы!  Так  нет –  мало  ему,  надо ещё  местечко  проведать!  Проведал…»– корил  я  себя.
Я  выбросил  из  машины  весь  инструмент,  какой  был  в наличии. Два  самых  больших рожковых  ключа  из  «тракторного» набора – подарок  одного  хорошего  знакомого,  я положил  крест  накрест  на края  образовавшейся  водяной ямы,  а  сверху  на  них  установил  пяту  домкрата.  При  подъёме  машины  пята  вдавливала  скрещённые  ключи  во  влажную  почву,   но  не  настолько  глубоко, чтобы  машина не  успевала  подниматься. Я  только  боялся, что  не  хватит    подъёмной  рейки  домкрата, чтобы  вытащить  из грязи  колёса  и  оторвать  их  от  земли  прежде,  чем  пята  уйдёт  в  раскисшую   кашу.
Мне  повезло: бог  наградил  меня  за  мои  старания  маленькой  возможностью  выбраться  из  болота,  и  я  ей   воспользовался   сполна.  Как  только  прозвучал  последний  щелчок  и  закончилась  рейка  подъёмного   механизма,  я  успел до  погружения   обратно  в  трясину  поднятой  над  землёй  стороны  машины  вколотить  под  оба  колеса  по   небольшому  берёзовому  брёвнышку.  Теперь  мой  автомобиль  прочно  стоял   на четырёх  твёрдых  опорах, пока  ещё   не  соединённых  между  собой  основательной  гатью  или  сплошным  твёрдым   настилом – хотя  бы   из сушняка  или   валежника.
Я  ослабил  домкрат, вытащил  за макушку  из  промоины   его  рейку,  закатав   до   локтя  рукав,  из  ледяной  воды извлёк  пяту,  но  помышлять  о  спасении  двух  ключей, использованных  мною  для  устойчивости  домкрата,  уже  не  приходилось.  Мне  не  хватило  руки  нащупать   их  в образовавшейся  трясине – так   беспощадно  и  глубоко  они  были  вмяты тяжестью  машины  в чрево  земли. Слава богу,  что  удалось  подмоститься!  Бог  с  ними,  с  ключами…
Я  усердно  таскал  лесной  мусор,  с  трудом  выискивая   каждую  ветку,  каждый  сучок,  пока  не  забутил   всё  пространство  не   только  под  машиной,  но  и  около  неё,  опасаясь, что  автомобиль   при  сильной  буксовке  может  стащить  с  настила, и  тогда  начинай  всё  сначала.  Прежде  чем  сесть  за руль, я   ещё   раз   всё  оглядел  и  удостоверился  в  надёжности   сооружённых   подмостков. Атеист  по  убеждениям,  я   тогда,  наверное,  первый  раз  украдкой  перекрестился  на  восток,  мысленно  сказав  себе: «С  богом!»,   нажал  на педаль  газа.  Обочины  резко рванулись  вперёд – раскисшая  земля  неохотно  отпустила  машину, которая,  убыстряя  ход,  выскочила на твёрдое  место,  и  уже  впереди  я   увидел  удаляющиеся  две  чёрные,  как две  раны,  борозды   на   белом  теле  земли…