Клин да мох
(пособие для начинающего строителя)
Топор точно вошел в бревно по незримой, намеченной глазом линии, не увязнув в его мякоти, как это бывает, когда приходится работать с сырой древесиной, и без особых усилий выскочил из образовавшегося протёса. Два-три легких удара, и щепа, надламываясь, все дальше отходит от бревна, но не отпадает окончательно, а образует с ним острый угол - направляющую, не позволяющую топору отскакивать в сторону при неточных ударах или наоборот - делать "захваты". Не случайно показателем высокого мастерства у плотников при обработке бревна считается не веер летящих во все стороны щепок, а одна, длинная, насколько возможно, щепа, свидетельствующая о тренированной руке и метком глазе. Может быть это шутка, но мне об этом вполне серьезно говорил один уважаемый на селе плотник.
Еще он говаривал, оглядывая сработанный мною сруб: " Добро… Пойдет… Теплый дом будет!", вроде бы не замечая никаких изъянов, иногда вспоминая что-то про клин да мох…
Дикция у него неважная, да и мне за стуком топора не расслышать было конца фразы, но так как она рифмовалась в виде стиха, а я к этому делу имею прямое отношение, потому и пытался не раз восстановить, что он говорил, имея в виду эти два непременных плотницких атрибута.
"Клин да мох , вот и плотник - бог!" А если посмотреть реально на тяжелую работу рубщиков срубов, не будет лишенной права на существование и другая версия, типа: "Кабы не клин да мох, уж давно б и плотник сдох!" Или: Клин да мох, и не так уж плотник плох!"
В любом случае я ревностно следовал этому плотницкому правилу и старался делать свою работу так, чтобы как можно меньше было необходимости обращаться к вышеназванным тем атрибутам.
Сегодня мне предстояло огранить бревно под переводину для террасы. Бруса или употребляемого в этом случае лафета у меня не было. Зато более чем в достаточном количестве после строительства дома оставалось тонкомерных бревен, которые со временем надо было израбатывать, иначе все равно сгниют.
Читателю следует пояснить, что процесс "огранения" представляет собой обтеску круглого бревна в четырехгранный, типа бруса, материал. Работа представлялась не такой уж и сложной, как и не такой простой и легкой. Тем более, что мне предстояло обработать четырехметровое, изрядно полежавшее на солнце, бревно.
Высохшая древесина спрессовалась, и материал приобрел свойства металла. Ударишь по бревну топором, а оно звенит, топор отскакивает, быстро утрачивает остроту заточки.
Когда рубил дом, я этого в полной мере не успел ощутить, так как работал по "горячим" следам, со свежим лесом, а вот, когда в прошлом году из оставшихся после постройки дома бревен решил рубить еще один сруб, боясь, что материал пропадет со временем, я понял, что значит работать с пересохшим лесом.
В те дни, кто бы из мужиков ни проходил мимо, всяк останавливался, молча наблюдал за моей работой и, качая головой, ронял одну фразу: "Эх, мил человек, да ты ведь без рук останешься!"…
Так-то оно так, но и есть в работе с сухим материалом свои преимущества: остро заточенным топором можно легким усилием срезать такие тончайшие слои древесины - в лист бумаги толщиной, называемые шпоном, что поверхность детали становится такой как будто ее обстругали хорошим рубанком.
Да, сырая древесина мягче, с ней легче работать в том смысле, что меньше сил затратишь на обработку, но, с другой стороны, - топор увязает в дереве, от его ударов летят брызги, при неточном ударе непоправимы ошибки - захват материала, который отличается хрупкостью и ломкостью, отлетая, бывает, целыми кусками. Особенно, когда сырая древесина еще и переморожена.
Так, к примеру, пришлось работать на лесосеке, заготавливая кругляк на строительство.
Надо сказать, что идея строиться пришла неожиданно, мы раньше с женой об этом даже и не задумывались. Наступали не лучшие времена рыночных реформ, полки магазинов пустели, купить хоть и было на что, да нечего, и впереди неизвестно, что нас ждет.
Отправляясь в очередной раз в командировку в лесную сторону, получил от жены наказ: узнать насчет сруба, сговориться о цене, а может, так получится, что и купить сразу. А чего тянуть?
Сруба я не купил, не посоветовали, а предложили выписать лес у них в районе - "на корню", недорого, да и нанять местных мужиков срубить сруб-то, а его уж потом и вывезти. Мысли о том, чтобы вывезти лес и самому рубить дом в городе даже тогда и родиться не могло: в жизни путного бревна не обрабатывал…
Лес - так лес, тем более, что деньги требовались не сразу, и уплатить их можно было по месту жительства. Подпишу-ка я заявление, а дома решим - платить или не стоит.
Так, накануне новогодних праздников я привез жене такой сюрприз, который она приняла с пониманием, и на другой день мы уже рассчитались за свои, еще не спиленные, кубометры.
А спилить их, предварительно помеченные лесничим, нужно было в первые дни наступавшего года.
Стоит ли говорить, что это "удовольствие" растянулось на целых три месяца, а бревна на участке для строительства оказались лишь в начале лета.
Делянка находилась в семи километрах от населенного пункта, а он сам в сорока верстах от Владимира. Сколько раз, вставая и выезжая из дома затемно и так же возвращаясь, мы лазили весь короткий зимний день по трудно проходимому заснеженному лесу, от сосны к сосне, от дерева к дереву, по пояс в снегу. Мы - это я, мой свояк и его товарищ из Коврова, у которого была бензопила.
Первый день нам запомнился особенно: вымотались до предела, и когда спилили первые тридцать деревьев, срубив с них сучья, и когда везли на саночках пилу по снежной целине из леса до деревни, торопясь на поезд.
В другие дни было уже легче. Недаром мой дед говорил, что самые тяжелые работы: в лесу - лесоруба, на сенокосе - косца, а еще - землекопа. Мне посчастливилось испытать все эти три "удовольствия" в жизни.
Что касается лесоповала, меня пугала эта работа. Накануне с вечера я долго не мог заснуть, разволновался, как бывает всегда, когда идешь на новое, незнакомое дело. То боялся с непривычки проспать поезд, но более всего в воображении рисовалась мрачная картина несчастного случая на лесосеке по причине падения исполинского дерева на не успевшего отбежать, завязшего в сугробе "лесоруба".
Но все оказалось проще. День был, как по заказу. Ночью выпал снег. Он лежал на лапах сосен пухлой пеленой, сделав лес чутким, торжественным и праздничным. Было тепло, от тишины звенело в ушах, а от белоснежья ломило глаза. И сразу подумалось: в такой прекрасный день ничего не может случиться недоброго.
Придя на делянку, выбрали место, сложили вещи, провиант, обосновали наш лагерь. Закурили, кто курит.
И вот первое дерево. Это была самая крупная сосна, бревна из которой около полуметра в диаметре, лягут потом в мой сруб в качестве закладных с выпуском под террасу.
Утоптан снег вокруг дерева, заведена пила, выбрано место повала. "Ну, господи, благослови!" - как говорила моя бабушка, начиная любое дело. И вот с этой стороны насколько можно ниже к земле делается надпил почти до середины. Затем с противоположной стороны сантиметров на десять выше, но с наклоном вниз, делается другой надрез - навстречу первому. В это время мы упираемся со свояком кольями в падающее дерево как можно выше от земли.
Усилие, еще, еще… и вот - пошло дерево, сначала медленно, затем, набирая скорость, сбивая с соседних деревьев снег, подпрыгивая, отчего, кажется, что и земля вздрогнула, взметая снежную пыль, грохнулось оземь!
Измеряю шагами - метров под тридцать! Сначала жалко было первое дерево, как будто живое оно, а мы эту красоту погубили, зарезали. А потом чувство "вины" проходит, все становится привычным.
Так, за три приезда мы спилили все, что мне было отмечено лесником, обрубили сучья и все порубочные остатки сожгли, как положено.
Но уже вставала и начинала беспокоить другая проблема: снегу все прибавлялось и прибавлялось, и через какое-то время спиленное дерево невозможно было найти в лесу. Пугало то, что, если не начать сейчас их вывозить, то позднее я могу оставить часть своего леса на земле, в чем смогу убедиться, как только сойдет снег.
И я по еле заметным контурам, а где по памяти разыскал и очистил все спиленные деревья, приготовив их к трелевке.
Долго ли, коротко ли, мы с Володей нашли в деревне двух трактористов и договорились с ними о работе, которую они худо-бедно все-таки за два месяца завершили, в редкие выходные находясь в боеспособном состоянии и делая в день каждый по два рейса, захватывая по 6-8 хлыстов. Мы, помогая им, "чекерили", закрепляя чекерами хлысты и прицепляя их к трактору.
Завершающий рейс был в воскресенье, в последний мартовский день. Дороги вот-вот рухнут, трактор в низинных местах по самую кабину уходит в воду, но я радуюсь, что наша эпопея подходит к концу. По крайней мере, из труднодоступного леса вывезено все, и пусть оно еще не в городе, но уже в населенном пункте, на дороге, куда можно в любое время подъехать!
Какая милая наивность! Тогда я не знал, что пройдет еще два месяца, пока лес отпустит меня. Пока я найду человека, кто возьмется раскряжевать огромные хлысты на семиметровые бревна, пока я на местную пилораму не доставлю самые крупные кряжи на распиловку, выискивая в колхозе автомашину и кран. Пока я не найду во Владимире большегрузные автомобили, выхлопочу для них пропуска для проезда во время распутицы. Пока не пригнав их сюда, я с огромным трудом уговорю местного крановщика загрузить их - пройдет, наверное, вечность, и я поклянусь себе, что больше никогда в жизни не решусь на подобные строительные баталии.
Но это все будет потом, а в ту последнюю мартовскую ночь я опоздал на поезд во Владимир. Знакомых у меня в деревне не было, да и настроение после завершенной работы было боевое, и я решил идти домой пешком. По шпалам.
Ближе к полуночи я вышел со станции и шагнул в темноту. В два часа ночи я дошел до следующей станции, пройдя по полотну шестнадцать километров. До Владимира оставалось чуть больше. Посчитав, что дальше продолжать путь нет никакого смысла, я попросился у дежурной по станции пустить меня переночевать, что она и сделала.
Заперев меня в станционном зале ожидания и пообещав разбудить на первый автобус, она позвонила по моей просьбе на владимирский вокзал, чтобы оттуда передали на мою квартиру: жив, спит, утром будет.
Спасибо этой доброй женщине, посочувствовавшей мне. Вряд ли бы сейчас кто рискнул в глухую полночь вникать в мою ситуацию и помогать незнакомому, если брать во внимание, что действие происходило в поселке, где находится "зона" со своим знаменитым ОД/ №..
К тому же, в эти дни из тюрьмы соседней области бежали заключенные, и уже был объявлен розыск (об этом я вспомнил через час после того, когда бодро зашагал в ночь по шпалам, все дальше удаляясь от живительных огней станционного поселка).
Между тем, мой топор, в очередной раз вгрызаясь в мягкую мякоть бревна, отделил от него изрядной длины щепу, окончательно не отрубив ее. За воспоминаниями и размышлениями я и не заметил, как обработал почти треть бревна. Работа шла ладно, во многом благодаря хорошей заточке топора, с которым я вчера провозился допоздна, доводя его и поправляя на мельчайшей зернистости брусочке до остроты бритвы, всякий раз проверяя заточку движением большого пальца поперек лезвия и добиваясь рождения легкого сухого хруста, как это делал раньше мой дед.
Теперь я понял, что не случайно долгими часами просиживал на бревнышках, внимательно наблюдая за его работой, слушая его прибаутки и побасенки.
Тогда я не примеривал к себе все хитрости и мудрености плотницкой работы, тогда я вообще не задумывался, кем стану, когда вырасту. Однако детские наблюдения не прошли даром. И топор, и пилу я держу так, как когда-то их держал дед, и орудую ими так же, несмотря на то, что прошло много-много лет.
К слову сказать, и отец мой - хороший плотник и столяр. Сколько домов он построил, не знаю, но мебели: тумбочек, горок, комодов, украшенных резьбой, сработал немало, обеспечивая нашу семью в то давнее несытое время дополнительным куском хлеба, выполняя многочисленные заявки и заказы.
Вот топор слегка ткнулся верхним кончиком в бревно и застыл в позе комара, впившегося немилосердно в тело своей жертвы. Перекур. Волосы прилипли ко лбу, лицо разгорячено, и свежий ветерок ласково, как прохладным банным полотенцем протирает мое распрямившееся тело.
Красота-то какая!
Вон, на возвышении, совсем рядом, залитые ярким светом, как кусочки крепкого рафинада, девятиэтажки молодого Владимира. По двум-трем опорным зданиям вычисляю местоположение главного проспекта и без труда нахожу и узнаю свою высотку. Вот, примерно, окна нашего этажа, а значит и квартиры. Если б не Содышка, напрямую - километра три, может чуточку побольше.
Я и так длинным путем, когда, заработавшись, опаздываю на последний автобус, иду до первой троллейбусной остановки города от моей стройки не больше сорока пяти - пятидесяти минут.
И это бывает не пустое, безвозвратно потерянное, время. На этом отрезке пути я умудряюсь провести сам с собой планерку за день сегодняшний и на завтра, подобрать несколько крепких , ладных четверостиший, а то и целое стихотворение, в зависимости от высоты полета души, называемого вдохновением, которое, в свою очередь, в этот день зависит от результатов плотницкого труда. Чем больше сделаешь, чем сильнее устанешь, тем ярче и вкуснее приходят в душу стихотворные строчки.
Я вспоминаю первый год строительства и прихожу к выводу, что он был самый тяжелый из пятилетия, потраченного мной на возведение крепкого крестьянского дома.
Это сейчас я смотрю на эту, кажущуюся мне махину, степенно стоящую на мощном фундаменте почти десять метров в длину и шесть в ширину. На высоком срубе, сделанным моими руками, ¬- высокая мансарда по всему периметру здания. Только для возведения этой "ломаной" крыши мне пришлось вытесать 65 деталей - балок, стропил, подстропилин, выдолбить около полусотни отверстий, выпилить столько же шипов.
На кровлю ушло почти полторы сотни листов черного железа, два ведра сурика и двадцать один день моего драгоценного отпуска.
И тем не менее, лучшего летнего времяпрепровождения я и не знаю. Все впервые, все вновь. Взять, хотя бы, кровлю. Один день - читаю литературу, разглядываю рисунки, практикуюсь на столе, сгибая листы бумаги - вроде бы получается! Два дня трачу на покраску железа олифой, три дня готовлю на столе, окаймленном металлическим уголком, заготовки - ленты метра по три длиной с боковыми фальцами. Сколочены лестницы, припасены клямеры. Можно и на крышу!
В то лето мне повезло с погодой. Весь август простоял без дождя. За день железо нагревалось так, что я не раз обжигался, прикасаясь к нему. В работе мне помогало царящее обычно в жару безветрие. Однако бывали и дни, когда между порывами ветра выждешь затишья и с полосой железа поднимешься наверх, держась за лестницу коленями и весом тела. И вот, когда ты уже на самой верхней ступеньке, невесть откуда взявшийся ветер ударяет в металлический парус, разворачивает его в руках, и остаются доли секунды сообразить, что лучше: вместе с листом лететь вниз или падать по отдельности. В таких случаях все обходилось удачно, даже без синяков. Полоса, конечно, расклепывалась, приходилось все переделывать заново. И, тем не менее, жестяные работы, как и плотницкие, я освоил.
Короткий отдых закончен. Предаваться воспоминаниям можно и в процессе работы.
Тук - тук…. - постукивает топор, потихоньку залезая все глубже и глубже, расширяя пространство между плоскостью бревна и все дальше отходящей щепой. В этой работе мало срубить округлость по всей длине бревна, важно, чтобы обтесанная плоскость не получилась "пропеллером", заваливаясь по длине бревна в краях в противоположные стороны.
Я не случайно сказал, что первый год строительства самый сложный. В этот период еще нет результатов труда, которые радуют исполнителя, бальзамом ложась на его душу. Весь год подготовка: вывозка бревен, ошкуривание их, завоз известняка (его у меня было сорок кубометров, привезен издалека - надо представить, сколько это стоило усилий и времени), песка, цемента. Нужно было выкопать траншеи под фундамент. В планах своих я замыслил построить просторный дом и, судя по количеству завезенного бутового камня, фундамент мне предстояло выложить мощный.
Целую неделю, с понедельника и до выходных, торчал я в земле, каждый день выкапывая траншею под одну из сторон периметра, который с перегородкой внутри под террасой составил около сорока метров.
Копал я глубоко, почти в свой рост. Когда я ходил по траншее, над поверхностью мелькала, да и то не полностью, моя голова.
Учитывая, что на такую глубину выкопать узкую траншею невозможно, ( не развернешься с лопатой), я копал ее шириной не уже полуметра. Теперь, зная длину, глубину и ширину, нетрудно подсчитать, сколько же тяжелой земли было выброшено наверх за неполную неделю. Тяжелой - я не оговорился, и не физический вес земли имел ввиду, хотя и это играло свою роль. Тяжелой она была, эта земля, да и вся работа лишь потому, что копать мне пришлось красную глину. Сначала очень сухую, рассыпавшуюся на мелкие кусочки, затем - повлажневшую, из которой можно было лепить всевозможные занятные фигурки.
Словом, когда я привез на следующей неделе на стройку свою подсобную бригаду в лице тещи, жены и дочки, они долго изумлялись сделанному, качая головой и сочувствуя. А Маринка, спрыгнув в эту яму, нашла там дохлого мышонка, который, видимо, заигравшись, свалился на такую глубину, откуда вылезти уже не мог и за время моего отсутствия умер от голода, тоски и страха.
Надо ли говорить, как вымотались мои женщины на бетонных работах. И хотя я старался взять на себя самое тяжелое, что мог, время поджимало, и они это ясно понимали. И мне приходилось, скрепя сердце, в душе умолять неведомо кого: "Еще немного потерпите, вот скоро закончим, и будете отдыхать! Что же делать, надо торопиться!"
Неделю мы все: я и женщины - старый да малый - заполняли траншеи камнем, стараясь его не просто бросать, а выкладывать, подбирая друг к другу. Было перемешано многое количество раствора, которое я , как в прорву, выливал в казалось бездонную яму. Я привез на своем "Запорожце" из Содышки тонны воды в полиэтиленовых бочках. В день мы успевали залить по одной стене, причем, не только в грунте, но и выводя ее при помощи опалубки примерно на метр над землей.
Результатом этой беспрецедентной работы к концу моего отпуска была возвышающаяся в поле белокаменная стена - не стена, крепость - не крепость в миниатюре, скорее всего развалины древнего монастыря в виде мощного фундамента, который оказался не под силу никакому игу, нашествию или набегу.
На этот фундамент к зиме я и накатал все лежащие на земле бревна, чтобы потом, по морозцу, приезжать сюда по выходным и продолжать очищать их от коры.
Однако я увлекся и чуть было не поранил ногу, счастливо отделавшись тем, что удар был не сильный и пришелся вскользь по литому носку моего резинового сапога. Надо быть в любую минуту предельно осторожным! Особенно при работе топором по дереву. Со мной за эти годы таких неприятных случаев произошло немало, и некоторые их них, правда, скорее можно назвать в силу счастливой случайности скорее комическими, чем трагическими. Но обо всем по порядку.
Рубить сруб я начал после заливки фундамента и делал это до глубокой осени, оставив под зиму клетку из пяти венцов и закончил работу летом следующего года. В последний день отпуска сруб с помощью моих друзей был установлен на фундамент. Через неделю была готова и обрешечена крыша. Я занялся зашивкой фронтонов и террасы.
Как рубить сруб, мне показал старичок, родственник моего товарища по работе. В тот первый "плотницкий" день, пропустив одну "за начало", закусив и закуривая "Приму", дядя Саша отдал нам первые распоряжения накатить отобранные им четыре бревна, а сам устроился в тенечке, затягиваясь и сочно дымя сигаретой.
Я постигал первые премудрости незнакомого мне дела. Горизонтально при помощи кругляшей выровнен первый квадрат самых мощных бревен. Бечевкой по диагонали проверено расстояние между противоположными углами. Начинаем рубить замки в углах: два встречных, не более четверти глубины бревна, углубления. Вот уже два верхних поперечных бревна легли в замки двух продольных бревен, которые еще и выпуски из-под сруба трехметровые дальше высунули. На их концы тоже ляжет в замки третье поперечное бревно – основание для крайней стены террасы.
Теперь наша клетка, благодаря замкам, не разъедется, можно накатывать два продольных бревна второго ряда. По ним помечаем ширину чашек, которые предстоит вырубить. Через две-три минуты застучали топоры. Сидя верхом, долбим каждый свою чашку: в одно и то же место, только щепки летят. Но вот чашка прорублена на такую глубину, насколько поперечное бревно первого ряда выступало над продольным, закладным. Успеху этого способствовало то, что, (я уже обращал внимание), при вырубке замков вынималась только четверть толщины, иначе, если бы больше, бревно утонуло бы в замке заподлицо, и чашку рубить сейчас было бы не в чем.
Укладываем в прорубленные по углам чашки два бревна, смотрим, как они лежат. Бревно второго ряда к нижнему бревну должно подходить максимально близко, и щель между ними должна быть минимальной. Долго нужно подгонять бревна друг к другу, срубая выступающие места, сучки, на которых зависло бревно, иначе "черта", которой прочерчивают рельеф паза, вырубаемого по всей длине снизу бревна, пролетит между бревнами в пустоте, не оставив ни на одном из них следа. Значит, и нечего будет вырубать, значит, и не погрузится по длине бревно в бревно, закрыв все щелки и зазоры. Здесь следует сказать о второй и третьей особенностях рубки сруба: начиная со второго ряда, бревна подбираются друг над другом с противоположными концами. Скажем, если в первом ряду на запад мы положили комель, а на восток вершинку, то во втором ряду над этим бревном будет лежать бревно с вершинкой на запад и комлем на восток, и так все венцы.
Третья особенность заключается в том, если бревно горбатое, то его в сруб кладут горбом кверху. Это значит, что при нанесении метки-черты в середине такого бревна инструмент царапнет только за самый его низ, и при рубке паза или ручейка, как его еще называют, он будет в этом месте самым узким, таким, что в лютые морозы стена здесь может промерзнуть, так как толщина межбревенного сцепления здесь минимальна. Поэтому и стараются плотники срубать у "горбатых" бревен нижние концы до тех пор, пока низ середины не коснется спины нижнего бревна. Вот такая премудрая штука!
Прочертив "чертой", как называют плотники инструмент-чертилку, представляющую из себя два как бы скрюченных пальца, накатанные нами бревна, мы выбрали у них по всей длине пазы, расширили первоначальные чашки и после некоторых подгонок посадили бревна на место, как будто тут они и были!
После этого я отвез консультантов-помощников в город и, вернувшись, до темноты то же самое, как учили, проделал с двумя противоположными бревнами. Таким образом, уезжая домой, я оставил до утра начатый сруб, в котором в первый же день появилось два полных венца.
На следующий день я еще раз привез моего консультанта. Дядя Саша осмотрел вечернюю работу, одобрил, благословив на дальнейшие дела.
Дальше я работал один, приезжая после работы в длинные светлые вечера, умудряясь положить в сруб одно, как минимум, бревно, а за выходной день – два-три, но никогда не удавалось сделать целый венец – или светового дня не хватало, или прежде кончались силы.
А сил требовалось немало. Что стоило одному закатить на сруб бревно, если высота клетки была метр и более. Двигаешь дерево по двум наклонным, врубишь один топор, бежишь на другой край, подвинешь вверх его по наклонной – врубишь другой топор. Бежишь к первому топору, потом опять ко второму.
При рубке сруба мне особенно нравилось рубить паз-ручеек. Я так умудрялся ударить топором – с вывертом, что он не врубался прямо, а выскальзывал с одного берега русла на другой, выбривая по пути все, что необходимо было вырубить. Я даже в шутку как-то сказал мужикам, рубившим неподалеку дом, что неплохо бы изобрести топор с выгнутой "щекой", на что получил ответ: "А в старину такие кривые топоры были!"
А то ведь что получается? Хочется тебе выскоблить полукруглое дно в бревне. Ударяешь сбоку топором не под прямым углом, а с вывертом, как бы боком. И если только хоть на один градус неправильно выбран угол падения топора (а кто его правильно сможет установить, ¬-¬только чутьем, интуицией!), как топор, звеня, отскакивает поперек русла по противоположной его стороне вылетает, развернувшись на полкруга и летит острием прямо тебе в лоб. В таких случаях я трижды успевал отвернуть голову, одновременно включая огромную силу торможения рук, вследствие чего и лоб оставался не разрубленным и топор благополучно улетал назад, резко теряя скорость, ложился своим подбородком на плечо, на свое место, как обычно его носят лесорубы или плотники.
В первые дни, когда еще не натренированы руки, когда они всегда в напряжении, готовые в любую секунду затормозить скорость неверно летящего топора, на что требуется огромное усилие, в эти дни, особенно ночи, они долго не дают заснуть, вызывая немыслимые страдания и боль. Они ноют так, как будто бы в запястьях разломились кости, они мучительно болят, как болят старые раны в глухое ненастье. Бывало, промучившись до полуночи, встанешь и, слив из крана теплую воду, долго замачиваешь руки в ледяной, снимающей боль влаге.
А вот и обещанный, скорее комичный, нежели трагичный случай, произошедший со мной, когда я уже был опытным плотником и из оставшихся после строительства бревен рубил новый сруб. Я сидел на пятом венце, обрабатывая бревно, прямо на месте, в клетке. Это было мне примерно на уровне плеча, я работал на самом высоком углу сруба, под который для выравнивания был подложен самый толстый кругляк. Все это я подробно описываю, потому что в моем случае высота сруба сыграла важную, едва ли не главную роль. В очередной раз, отбросив в сторону топор, которым выковырнул бревно из недорубленной чашки, я решил, как мне казалось, после точного замера последний раз подрубить стенки чашки, мешавшие бревну свободно и плотно лечь по всей длине на предыдущее, без щелей и зазоров. Поленившись, как следует его вынуть и закрепить, я только слегка приподнял и малой частью низа зацепил его за один верхний край чашки так, что бревно как бы висело над чашкой, но в то же время не мешало работать. Несколько несильных потюкиваний нижним краем топора, и мне кажется чашка расширилась до нормы. Сунув туда руку, чтобы выгрести горсть мелких стружек, я совершил роковую ошибку. Сколько раз я слышал немудреное плотницкое правило– в любом случае: опасно или нет, от занозы или еще от чего-то другого – никогда не вытряхивать опилки и стружки из паза или чашки руками. Опытный плотник рубит так, что они вылетают сами, или соскребет их топором, может быть сдует. Я же, раскачав бревно ударами топора, когда чистил чашку, не заметил еле наметившегося его сползания назад и, сунув руку, в одно мгновенье оказался под соскользнувшим на место, как тут и было, бревном. Поначалу я не почувствовал боли и хотел быстро освободить руку при помощи топора или кола, приподняв бревно. Однако пальцы были зажаты на такой высоте, что мне только оставалось стоять навытяжку, с сожалением поглядывая на отброшенный в сторону топор. Пустяк вроде, любой человек приподнял бы бревно, и я свободен – только перевяжи рану, но где сейчас тот человек? Я с не ослабшей надеждой оглянулся вокруг: ни души, ни одного прохожего, ни одного соседа на ближних участках. Не спасало меня то обстоятельство, что дом мой стоял на пересечении дорог, в это время в расписании движения автобусов был трехчасовой разрыв, поэтому на случайных пассажиров тоже рассчитывать не приходилось. Нужно было как-то выбираться самому.
К чести сказать, я никогда не терял самообладания и в более сложных ситуациях, нежели в таких пустяках, потому как не помню, когда вдолбил себе в голову непреложный закон: в жизни не бывает безвыходных ситуаций, наименьшая из зол и есть тот спасительный выход. Я оглядел близлежащее пространство: ногой до топора не дотянуться, но щепку небольшую по стене сруба я поднять ногой могу. Не прошло и минуты, а я уже одной щепкой, не сгибаясь, подгребал к себе другую – побольше. Ей-то и зацепил топор, двигая его по сантиметрам к ноге, к срубу. Вот он уже стоит на земле вверх рукояткой. Пальцы свободной руки царапают кончик топорища. Еще бы на сантиметр вытянуть, несмотря на острую боль, тело и руку. Все! Топор схвачен! Я на свободе! Гляжу, как густо краснеют с тыльной стороны белые, без кожи, пальцы. Слава Богу, ногти целы. Пострадала правая рука, в этот день я уже не работник. Вот и долгожданный отдых!
Если бы это было единственное приключение! Помнится, однажды накатил на клетку сруба мощное бревно, и оказалось – не тем концом, нужно разворачивать… Если бы я работал с напарником, и заботы бы не было. Укатили бы его серединой на одну из сторон сруба, где оно бы балансировало по принципу детских качелей. Тут бери его за два конца и разворачивай по кругу: комлем – на север, вершинкой – на юг. Но я был один-одинешенек! Я его катал-катал по клетке, пока оно не вырвалось и, помчавшись под уклон, не стало уходить выступавшим за пределы сруба комлем постепенно к его внутреннему периметру. Добежав таким образом до угла, бревно провалилось толстым концом внутрь сруба. Другой же конец – вершинка, наоборот ушел за внешнюю границу и теперь, вздыбившись, торчал из сруба, как зенитная установка. Делать нечего, двигаю бревно по стене, чтобы провалившийся комель вышел из-за угла, с тем, чтобы попытаться его поднять и забросить опять на стену. Однако, закон физики: вся тяжесть тела уходит в нижнюю часть. И, тем не менее, сцепив руки замком, поднимаю тяжелый комель на уровень живота, пытаюсь закинуть на стену, подставляя под него колено ноги, упертой в щель между нижними венцами сруба. Тщетно! Понимая, что я не смогу его поднять, в то же время не могу его и бросить, так как раздавлю себе ноги. Сначала мне нужно отступить от стены, только тогда, бросив комель, я смогу отскочить от него. Пытаюсь сделать шаг назад с тяжеленным бревном, запинаюсь за какую-то щепу и сажусь внутри сруба на свою поджатую ногу, обрушив на нее неприподъемное бревно. Другая нога, как при гимнастическом "шпагате". Вот и все. Сижу, сдерживая острую боль, судорожно ищу выхода. Внутри сруба меня никто не видит, и я не вижу никого. Даже если кто-то пойдет мимо, невдалеке, я не услышу.
Кричать? Просто так – на всякий случай? Не помню, сколько времени прошло, но я все-таки руками откопал от щепок ногу и каким-то чудом высвободил ее от бревна. Теперь она уже не хотела принимать прежнее положение и распрямлялась, доставляя сильную боль. Причем, болела обратная сторона коленки и выше. Видимо, нога под тяжестью бревна была загнута в коленном суставе больше, чем это предусмотрено физиологически, перейдя имеющийся "запас прочности".
Но самое удивительное было то, что, бросив пустую затею с упавшим бревном до лучших времен, я, слегка отойдя от случившегося, уже через небольшое время вырубал паз у другого бревна и, увлекшись работой, опоздал на последний автобус. Пришлось идти пешком до города. И только придя домой, почувствовал недомогание, лег, отказавшись от ужина. Вот тут и началось! Я катался по кровати, стонал, грыз подушку, пытаясь как-то отвлечься от нахлынувшей неимоверной боли в ноге – от мизинца до конечного сустава. Мне казалось, она вся пылала в огне, разламываясь на мелкие кусочки, как будто кто-то мелкими щипчиками "откусывал" и дробил ее на осколочки.
Собрав последние силы и терпение, приполз к соседям по лестничной площадке, которые в бытность свою считались неплохими врачами в городе. Укол с большой дозой обезболивающего и снотворного – и уже через некоторое время наступило успокоение, и я как будто провалился в яму.
На другой день я проснулся очень поздно и не ощутил острой боли, как будто накануне ничего и не произошло. Боль притупилась и даже не мешала при ходьбе, что позволило мне, опоздавшему на автобус, добираться пешком до моей стройки. Конечно, какое-то время нога моя еще побаливала и ныла при плохой погоде, но это не была такая боль, которая бы мне доставляла страдания и муки.
За все время, пока я плотничал, много произошло всяких курьезных и не очень случаев, рассказать о всех из них я и не ставил своей целью. Не только это запало мне в память, – больше запомнилось отношение простых людей к человеку работящему, ползающему, как муравей со своей соломинкой, по участку. Уже в первый год я познакомился со всеми старожилами, дачниками и просто жителями деревни, которые, проходя или проезжая мимо, спеша на автобус, обязательно, хоть на секунду, задерживались, приветствовали, сигналили, по-любому проявляли внимание и, как мне думается, уважение к трудяге. Многих я знал по именам-отчествам, многие знали меня.
"Доброго здоровьица! Бог помощь!"– звучало по утрам. "Пора заканчивать! Пора и отдохнуть!" – слышалось вечерами.
"Сердеич! (именно так, а не "Сергеич"!), – произносил повеселевший после ходьбы в сельмаг дядя Саша. – Слазь оттудова, покурим!"
А однажды Геннадий – так он представился в наше первое знакомство,– признался моей дружной женской бригаде, когда они выбирали на участке картошку: "Я ведь всегда, когда здесь прохожу, останавливаюсь на углу у сруба и выпиваю стопочку за здоровье хозяина дома."
Да я и сам стал замечать, что количество пустых бутылок, банок из-под консервов, смятых сигаретных пачек внутри сруба прямо пропорционально количеству дней моего отсутствия на участке. За лето, если долго не приезжать сюда, их накапливается столько, что впору субботник-воскресник, как в былые времена, объявлять!
Однако, я замечтался, проработав без перекура добрых полчаса. Да уж вроде и дело-то к концу. Еще пару точных ударов с разной силой, но в одно и то же место, и огромная щепа во всю длину бревна, надломленная и изогнутая по надломам, медленно отпала от бревна. Чуть-чуть подчистить плоскость – и порядок! А вы говорите: "Клин да мох…!"