Любила ли Нина самых своих близких людей: мать, мужа и своего единственного ребёнка? Этим вопросом она никогда не задавалась, да и некогда было о глупостях думать, без этого забот хватало: накормить, обуть, одеть, вылечить, - да мало ли дел в доме, во дворе и огороде?
Вот старуху-мать, задержавшуюся дольше положенного срока на этом свете, но всё же покинувшую их совсем недавно, тихо, во сне, она, если не любила, то точно жалела. Смотрела Нина в лицо матери, спящей в гробу, и видела, как обмякли черты исхудавшего материного лица, будто бы сняли с неё заботы земные и освободили от непосильной ноши, и вознеслась её возрадовшаяся душа к желанному небесному пределу. Скажет ли она боженьке, что любила родных?
Замуж её отдали родители, не спрашивая согласия. Жених подвернулся богатый и ладный. Мало ли что вдовый и первую жену, шепчутся, извёл за бесплодие. Кто ж в те времена разбирался, кто в том виноват, мужик или баба?
Не понесла бы от него и вторая жена, если бы не выручил счастливый случай. Строгий муж начал уже побивать и молодую жену за холодную супружескую постель и затянувшееся зачатие, как пришлось ему поехать на ярмарку покупать быка. Тут залез тёмной ночью в дом вор, не чужой, а свой и желанный, кудрями увитый, ласковый, с крепкими руками и сладкими поцелуями. Первая это была любовь. Она и принесла желанную беременность и люльку с маленькой Нинкой.
Всю свою сознательную жизнь Нина замечала в глазах матери вспыхивающий огонь с дымком печали, застилающим материнский взор, когда та ни с того ни с сего начинала теребить её золотистые кудри. Нина принимала эти порывы за проявление материнской любви, но так ли это было?
Отец Нины не рад был желанному первенцу: ему подавай сына, наследника, а не дочь на выданье, и продолжал поколачивать свою бабу. Можно только предположить, чем бы всё это кончилось, но отобрали у него большевики при коллективизации всё, что было нажито трудом и обманом, а самого угнали в тьму-таракань и там сгубили.
Судьба у многих в то время была такая: умереть, не дожив положенного срока, но дать дорогу новому поколению, шагающему с красными знамёнами и бодрыми песнями в светлое будущее, в котором человеку не обязательно любить ближнего, а предписано стать ему другом, товарищем и братом, и последнюю краюху – пополам!
Когда умер муж у Нины, она не почувствовала одиночества и душевного опустошения, как это обычно бывает с людьми, потерявшими близких, как будто муж и не занимал там никакого места, а жил где-то рядом. Он пил, как и положено мужику в русской деревне, был скор на руку и часто её бил просто так, за то, что она шмыгала туда-сюда по дому и двору. Постепенно муж из красивого весёлого парня превратился в пьяницу с сизым носом, проросшим насквозь красными прожилками. Нина сносила побои мужа терпеливо, считая их обязательной частью супружеской жизни. Из поколения в поколение в её роду передавалось убеждение, что «бьёт, значит, любит!».
Оставшись без матери и мужа, Нина зачастила в церковь. Вскоре она почувствовала, как открылась её душа, до сих лежащая пустой где-то глубоко у неё внутри. С каждым посещением церкви в душу вливались молитвы с верой в Бога, надеждой и опорой в страданиях земной жизни.
Нина стала оценивать поступки людей не по выдуманным ими законам, а по законам божьим, как она их понимала. А толковала она их по-своему, не всегда соглашаясь с проповедями местного священника, растолстевшего на сельских экологически чистых харчах.
«И батюшка – человек, и он может ошибаться! – убеждала она себя в таких случаях.
- Возлюби ближнего своего! – часто громогласно напирал на паству батюшка.
Нина не понимала, как можно любить того, кто тебя истязает, обманывает и унижает, даже, если это – твой сыночек?
Единственный сын, Володька, с горем пополам окончил восьмилетку, отслужил в армии под Кандалакшой срочную и остался там же на сверхсрочную службу прапорщиком. Должность у него была доходная: заведовал вещевым складом. Иногда присылал отцу и матери то валенки, то полушубок. Однажды прислал посылку с солдатскими кальсонами в количестве пятнадцати штук, так отец ходил в них, где только можно: и зимой, и летом, и в доме, и по двору.
- Сопреешь! – смеялась над ним Нина. – Как бы цыплята не вылупились!
От сытой жизни Володька даже женился. Хорошо, что детей нарожать не успели – уволили его по сокращению. Армия новой России становилась ненужной обузой.
Свалился Володька с женой на голову Нине, как его кальсоны в посылке: вроде и нужно, да слишком много, потому не к месту. Это позже по пьянке проболталась невестка, что Володьку-то уволили из армии за недостачу на складе и пьянку. Он и в родительском доме не перестал жрать водку. Невестка тоже оказалась не сухая, подмахивала ему рюмкой – только звон стоял. Слава богу, отец уже на тот свет ушёл, а то поддержал бы весёлую парочку – туши тогда свет, мать!
Всё чаще невестка, нажравшись водки, рвалась в рукопашную выяснять отношения со свекровью.
Нина поставила условие Володьке:
- Или она – или я!
Володька долго не думал и после очередной пьяной ссоры прогнал супружницу из дома вон, куда глаза глядят. Плюнула невестка на калитку неродного дома и укатила к своим, пожелав всем сдохнуть здесь, как собакам.
Словно выполняя её напутствие, Володька пустился во все тяжкие, испытывая свою судьбу. Он запил по-чёрному, ажно посинел. Связался с такими же, как он «синяками», вместе с ними стал таскать что плохо лежит и пропивать. Совесть и страх потерял совсем. И ловили его, и били, и в милицию приводили. Но что с него возьмёшь? Воровал по мелочам – на уголовное дело не тянул. Били сильно, но Володька потерял чувствительность, то ли алкоголь действовал, как наркотик, то ли тело превратилось в сплошной бесчувственный синяк.
Потеряв совесть, Володька потерял и уважение к себе, людям и матери. Накапливающаяся в душе ненависть на несправедливость жизни, из-за чего он был вынужден каждый день начинать с поисков спиртного, унижаться, выпрашивая в долг и воровать, начала выплёскиваться на дружков, с которыми он учинял жестокие драки, доказывая своё превосходство, вынесенное им из армии. В жестоких дружеских драках он редко одерживал верх, так как никогда не отличался крепким здоровьем, и он нашёл новый объект для выплёскивания своей ненависти – мать.
Однажды она в очередной раз не выставила утром на стол кислые щи и квас для опохмелки. Дурная голова не давала покоя, и Володька ударил в сердцах свою мать тем, что подвернулось под руку. Мать, оглушённая табуреткой, замертво завалилась на пол.
Сначала Володька испугался, а когда увидел, что старуха шевелится, закричал в лицо, наклонившись к ней:
- Убью, стерва, если кормить не будешь!
Потом он пошарил у неё под юбкой, нащупал узелок с деньгами и выгреб материнскую заначку.
После этого случая старуха притихла, потому как поняла: вернулся муж её в образе сына бить, колотить, а ей всё это до конца жизни сносить.
Распоясавшийся Володька каждый месяц отбирал у матери пенсию и тут же её пропивал. Допивался он без закуски до умопомрачения. Мать в его воспалённом воображении стала представляться женой, покинувшей его без сожаления и прощания, и он стал её домогаться. Старухе не помогали ни увещевания, ни причитания.
- Люблю тебя!– орал в белой горячке Володька, гоняясь за матерью по дому и двору.
Она вырывалась и убегала к соседям, где и ночевала, объясняя своё бегство:
- Володька опять нажрался и отбирает пенсию.
Соседи сочувствовали старухе, но им и в голову не приходило, что это дурная пьяная похоть сына гоняется за ней. Они советовали вызвать милицию, чтобы успокоить хулигана, но старуха только вздыхала:
- Нужен он милиции! Этих алкашей развелось столько, что никаких милиций не хватит. При коммунистах хоть за тунеядство сажали и заставляли работать. Теперь гуляй – не хочу!
Как не увёртывалась Нина, как ни пряталась по сараям и соседям, всё равно настиг её сынок и надругался.
О семейном грехе Нина поведала священнику. Служитель церкви крякнул и наставил:
- Всё в руках божьих! Не таи ненависти в сердце своём! Возлюби ближнего своего!