Выйдя на улицу, он потянулся за своим мобильным телефоном, - только для того, чтобы понять, что оставил его в кабинете или дома в другой куртке. Он устоял перед песней сирены, нашёптывающей ему, что это напрасно - звонить синьоре Моро так поздно, когда день уже клонится к закату, что она не будет с ним разговаривать. Тем не менее, он сдерживал себя достаточно долго, чтобы сделать две неудачных попытки позвонить ей из телефонов-автоматов. Первый, один из новых, аэродинамических серебряных, заменивших надёжные, уродливые оранжевые, отказался принимать его пластиковую телефонную карту, второй же отверг его попытку, издавая повторяющееся механическое блеяние вместо гудка вызова. Он вытащил карту из телефона, вставил её обратно в кошелёк, и, чувствуя себя оправданным тем, что хотя бы попытался, решил вернуться назад в Управление, как бы мало ни осталось от его рабочего дня.
Пока он стоял в гондоле парома, который шёл между Салуте и Сан Марко, его венецианские колени автоматически приспособились к стуку и перестуку между ударами вёсел гондольеров и к волнам надвигающегося прилива. Когда они медленно проходили через Канал Гранде, он смотрел вперёд, поражённый тем, насколько человек может утомиться: перед ним лежал Палаццо Дукале, а позади Палаццо выскакивали блестящие купола Базилики ди Сан Марко. Брунетти же смотрел на них так, словно они были ничем бОльшим, чем раскрашенный фон в унылой, провинциальной постановке "Отелло". Как дошёл он до той точки, когда мог смотреть на эту красоту и не быть потрясённым? Под аккомпанемент унылого скрипа вёсел он последовал потоку своих мыслей и спросил себя - как, точно так же, он мог сидеть за обедом напротив Паолы и не хотеть дотронуться до её груди, или как мог он видеть своих детей сидящими бок о бок на диване и делающими какие-нибудь глупости - например, смотрящими телевизор - и не чувствовать, как внутренности его сбиваются в комок - в ужасе от множества опасностей, которые окружают их в жизни.
Гондола скользнула к пристани, и он ступил туда, приказав себе оставить свои глупые заботы в лодке. Долгий опыт научил его тому, что его ощущение чуда было до сих пор нетронуто и вернётся, принеся с собой почти болезннную осведомлённость о красоте, которая окружала его на каждом повороте.
Одна прекрасная женщина, его знакомая, много лет назад пыталась убедить его, что её красота была в некотором роде проклятием, потому что это было всё, что волновало других, почти полностью исключая любое другое качество, которым она могла обладать. В то время он отринул это как попытку получить комплименты, которые он более чем желал ей преподнести, но теперь, возможно, понял, что она имела в виду, - самое меньшее в отношении города. Никого на самом деле не заботило, что с ней происходило - как ещё объяснить её недавние успешные выборы в правительство? - настолько долго, чтобы они могли получить от этого прибыль и чтобы их видели в отражении её красоты - самое меньшее столько, сколько эта красота существовала.
В Управлении он поднялся в кабинет синьорины Элеттры, где нашёл её читающей сегодняшнюю "Газеттино". Она улыбнулась его приходу и указала на главную статью.
- Обозначенный американский Президент, кажется, хочет убрать все ограничения на сжигание основанного на углероде горючего, - сказала она, а затем прочла ему заголовок: "Пощёчина экологам".
- Похоже, что что-нибудь в этом роде он и сделал бы, - сказал Брунетти, не заинтересованный в продолжении дискуссии, размышляя, не оказалась ли синьорина Элеттра приобщённой к страстным взглядам на экологию, которые были у Вьянелло.
Она взглянула на него, затем назад в газету.
- И это: "ВЕНЕЦИЯ ПРИГОВОРЕНА".
- Что?! - требовательно спросил Брунетти, поражённый заголовком и понятия не имеющий, к чему он относился.
- Ну, если температура поднимется, тогда верхушки ледников растают, а потом поднимутся моря, и - конец Венеции. - В отношении этого она была заметно спокойна.
- И Бангладеш тоже, как можно заметить, - добавил Брунетти.
- Конечно. Интересно, подумал ли обозначенный Президент о последствиях.
- Я не думаю, что это в его силах - думать о последствиях, - заметил Брунетти. У него была привычка - избегать политических дискуссий с людьми, с которыми он работал; он не был уверен, подпадала ли под этот запрет иностранная политика.
- Возможно, нет. Кроме того, все беженцы в конце концов окажутся здесь, не там.
- Какие беженцы? - спросил Брунетти, которому было неясно, куда ведёт беседа.
- Из Бангладеша. Если в стране будут наводнения и обнаружится, что она насовсем ушла под воду, люди, конечно, не захотят остаться там, согласившись утонуть, чтобы не причинять никому неудобства. Они должны будут куда-нибудь мигрировать, и, поскольку мало шансов, что им будет позволено отправиться на восток, они закончат здесь.
- А не является ли Ваша географическая направленность несколько воображаемой, синьорина?
- Я не имею в виду, что они, бангладешцы, приедут сюда, но люди, которых они вытеснят, переместятся на запад, и именно те, которых вытеснят уже они, закончат здесь, или же те, которых, в свою очередь, вытеснят те... - Она взглянула на него, сконфуженная его замедленным пониманием. - Вы читали историю, не так ли, синьор? - И, когда он кивнул, она заключила: - Тогда Вы знаете, что именно это и произойдёт.
- Возможно, - сказал Брунетти, и в голосе его был слышен скептицизм.
- Посмотрим, - мягко сказала она и сложила газету, закрывая её. - Что я могу сделать для Вас, синьор?
- Я разговаривал с заместителем начальника сегодня утром, и, кажется, ему не хочется целиком и полностью верить во мнение лейтенанта Скарпы, что парень Моро покончил с собой.
- Он опасается рапорта полиции по поводу Моро? - спросила она, немедленно ухватив то, что сам Патта, возможно, отказывался признать.
- Более чем. В любом случае, он хочет, чтобы мы исключили все другие возможности перед тем, как он закроет дело.
- Есть ещё только одна возможность, верно?
- Да.
- Что Вы думаете? - она отложила газету в сторону на столе и слегка наклонилась вперёд; тело её свидетельствовало о любопытстве, которое она умудрялась не выражать голосом.
- Я не могу поверить, что он покончил с собой.
Она согласилась.
- Не имеет смысла, что такой молодой парень покинул бы свою семью (1).
- Дети не всегда держат в голове чувства своих родителей, когда решают что-нибудь сделать... - Брунетти помедлил, не будучи уверен, почему он это сделал; возможно, для того, чтобы собрать аргументы, которые, он знал, будут представлены против его собственного мнения.
- Я это знаю. Но есть ещё и маленькая сестра, - сказала она. - Вы подумали бы, что он немного подумает о ней. Но, может быть, Вы и правы.
- Сколько ей лет? - спросил Брунетти, заинтригованный этим загадочным ребёнком, в котором оба родителя выказывали так мало интереса.
- Там было что-то о ней - в одной из статей о семье; или, возможно, кто-то, кого я знаю, что-то о ней говорил, - ответила синьорина Элеттра. - Теперь о них говорят все. - Она закрыла глаза, пытаясь вспомнить. Склонила голову набок, и он представил, как она прокручивает в уме хранилища информации.
Наконец она сказала:
- Это должно быть что-то, что я читала, потому что у меня нет каких-нибудь эмоциональных воспоминаний о том, что я это слышала, а они были бы у меня, если бы кто-то сказал мне о ней.
- А Вы всё сохранили?
- Да, все вырезки из газет и статьи из журналов есть в папке, - в той же самой, в которой есть статьи о рапорте доктора Моро. - И, прежде чем он смог попросить посмотреть её, она сказала:
- Нет, я просмотрю их. Я могу вспомнить статью, когда увижу её или начну читать. - Она взглянула на часы. - Дайте мне пятнадцать минут, и я принесу её Вам.
- Спасибо, синьорина, - сказал он и пошёл к себе в кабинет - ждать её. Он набрал номер синьоры Моро, но там всё ещё никто не отвечал. Почему она не упомянула дочь, и почему в обеих домах не было ни признака ребёнка? Брунетти начал составлять список вещей, которые он хотел дать проверить синьорине Элеттре, и всё ещё добавлял в него что-то, когда она вошла в кабинет с папкой в руке.
- Вот и она, синьор, - сказала девушка, входя. - Валентина. Ей девять лет.
- А там говорится, с кем из родителей она живёт?
- Нет; вообще нет, - сказала она. - Её упоминали в статье о Моро, - шесть лет назад. Там говорилось, что у него есть один сын, Эрнесто, двенадцати лет, и дочь Валентина, которой три года. И статья в "Новой" тоже упоминает её.
- Я не видел ни одного признака её существования, когда говорил с родителями.
- А Вы что-нибудь сказали?
- О девочке?
- Нет, я не имела в виду это, синьор. Сказали ли Вы что-нибудь, что могло дать её матери возможность упомянуть о ней?
Брунетти попытался припомнить свою беседу с синьорой Моро.
- Нет, ничего из того, что я могу вспомнить.
- Тогда, возможно, она не стала бы упоминать её, не так ли?
Почти два десятилетия Брунетти делил свой дом с одним, а потом и с двумя своими детьми, и он не мог припомнить ни единого мгновения, когда физическое подтверждение их существования там отсутствовало: игрушки, одежда, туфли, шарфы, книги, бумаги, "Дискмен" лежали, раскиданные широко и хаотично. Слова, мольбы, угрозы - всё оказывалось одинаково напрасным при без сомнения биологической (2) нужде младших из человеческих особей забросать мусором своё гнездо. Человек более мелкого духа, чем Брунетти, воспринял бы это как наводнение площади крысами или заражение паразитами; Брунетти думал об этом, как об одном из путей Природы подготовить терпение родителей к будущему, когда беспорядок станет эмоциональным и моральным, а не только физическим.
- Но я увидел бы хоть какой-нибудь признак её пребывания, я думаю, - настаивал он.
- Может быть, они отослали её, чтобы она пожила у родственников, - предположила синьорина Элеттра.
- Да, возможно, - согласился Брунетти, хотя он и не был уверен. Неважно, насколько часто его дети уезжали, чтобы пожить с бабушками и дедушками или с другими родственниками, - признаки их недавнего нахождения в доме всегда волочились за ними. Внезапно его посетило видение - каково должо было быть для четы Моро попытаться убрать свидетельства присутствия Эрнесто из своих домов, и он подумал об опасности, которая оставалась бы позади - единственный, одинокий носок, найденный за вещами в шкафу, мог разбить матери сердце заново; диск группы Spice Girls (3), беззаботно засунутый в пластмассовую упаковку, предназначенную для того, чтобы хранить в ней сонаты Вивальди для игры на флейте, мог разрушить любое спокойствие. Месяцы, а возможно, и годы, могли бы пройти, прежде чем дом перестал бы быть минным полем, без того, чтобы каждый шкафчик или ящик открывался бы с молчаливым ужасом...
Грёзы его были прерваны синьориной Элеттрой, которая наклонилась вперёд, чтобы положить папку ему на стол.
- Спасибо, - сказал он. - У меня есть кое-что, что я хотел бы дать Вам проверить для меня. - Брунетти толкнул бумагу по направлению к ней, записывая их в список в то время, пока делал это.
- Выясните, если можете, где девочка ходит в школу. Если она живёт здесь, или жила здесь с любым из них, тогда она должна быть принята в одну из школ. Есть ещё бабушки с дедушками; посмотрите, не можете ли Вы отследить их. Кузина Моро, Луиза Моро, - у меня нет её адреса, - может знать. - Он подумал о людях из Сиены и попросил её позвонить в тамошнюю полицию, чтобы они выяснили, не жил ли или не живёт ли ребёнок с ними.
Пока Брунетти говорил, она опускала палец вниз по списку.
- И я хотел бы, чтобы Вы проделали то же самое в отношении его жены - друзья, родственники, коллеги, - закончил он.
- Вы не собираетесь отпустить это, правда? - взглянув на него, сказала она.
Он оттолкнулся назад в кресле, но на ноги не встал.
- Мне не нравится что бы то ни было из этого, и мне не нравится всё, что я услышал. Никто не говорит мне правды, и никто не говорит, почему они не говорят.
- Что это значит?
Брунетти улыбнулся и произнёс это мягко:
- На данный момент всё, что это означает - это то, что я хотел бы, чтобы Вы достали мне всю информацию, о которой я просил.
- А когда я это сделаю? - спросила она, ни на секунду не сомневаясь, что она её найдёт.
- Тогда, возможно, мы начнём подтверждать отрицание.
- Какое отрицание, синьор?
- Что Эрнесто Моро н е покончил с собой.
1. Имеется в виду предполагаемое самоубийство Эрнесто Моро.
2. Биологической - здесь: жизненной.
3. Spice Girls - группа из Великобритании, очень популярная в середине 90-х годов.