Моя бабушка Матрена Трофимовна жила в своем доме вместе с младшим сыном. Петр уже был женат на Марии. Братья Адам и Петр любили друг друга и во всем помогали друг другу: вместе пахали и сеяли, вместе убирали урожай и в кузнице вдвоем работали.
Шли годы. Прибавлялись семьи. У дяди Петра росла дочь Дуся, а в нашей семье уже трое детей – я, Шима и Вася. Я хорошо помню, как у нас родился еще один братик. Было начало сентября, теплая погода, бабка–повитуха отправила нас погулять, а когда нас позвали в дом, то мы увидели возле мамы на кровати крошечного ребеночка в белых пеленках. Приходили к нам соседки навестить роженицу, так было заведено в селе. Одна принесла маме ватрушки, другая тепленьких блинов, третья – тарелку супа.
-Поправляйся!
-А как назвали мальчика?
-Семеном, - ответила мама.
Мне казалось, что имя Сема очень красивое. Но однажды к открытому окну подошла моя старшая подружка Шура Капустина.
-Кто родился?
-Братик, - отвечаю я.
-А как назвали ?
-Сема, - с гордостью говорю.
-Семен –пуп зелен-, засмеялась она.
А мне до слез было обидно.
Потом мы все стали называть его Сенечкой. После Сени мама быстро встала на ноги, нужно работать, семью кормить, коров доить. Да мало ли дел в хозяйстве! И тяте нужна была помощница, он строил тогда избушку для кур. Тятей мы называли нашего отца, так принято было по – сибирски, потом младшие дети называли его папой, а братья и зятья звали его любовно батей.
Я пишу эту повесть для детей и внуков, для них родное слово « папа », и я буду называть впредь своего отца папой.
Осенью 1934 года я пошла в 1-й класс. Мама сшила мне сумку для книг и тетрадей из черного сатина. Сумка была на длинной лямке, чтобы носить через плечо, а к лямке привязывалась маленькая сумочка, в которой я носила в школу стеклянную чернильницу с жидкими чернилами. Писали мы деревянной ручкой с металлическим наконечником, в который вставлялось металлическое перо.
По письму первоклассники писали в тетрадях с широкой линейкой, причем буквы были крупные, во всю линейку и писать нужно было с нажимом. Я с первого дня была старательной ученицей. Помню, как я выполняла домашнее задание, подошла мама, погладила меня по головке.
-Даня, посмотри, как красиво пишет наша дочь, она у нас будет грамотная.
Да не удалось ей это увидеть. Все чаще стала болеть наша мама. Однажды она принесла с Дургена на коромысле два ведра с водой. И только переступила порог, упала, вода разлилась по полу, мама заплакала. Мы помогли ей встать.
- Мама, почему ты плачешь?
- Воду жалко.
Как – то я услышала разговор бабушки с папой:
- Шура на глазах тает, болеет видно она.
- Но мне она никогда не жалуется, - говорит папа.
А в ноябре он повез маму в больницу, сначала в Бай-Хаак, потом в Кызыл. Врачи сказали ему, что будут готовить ее к операции, и он уехал домой, оставив маму в больнице, нельзя же детей одних оставлять. От Сосновки до Кызыла 80 километров, это три часа езды по санному пути. Телефонная связь только с Бай-Хааком.
- Через неделю съезжу за мамой, - сказал папа нам.
Но через два дня из Кызыла сообщили, что Залуцкая Александра умерла на операционном столе. От горя папа не спросил даже, какая у нее была операция. Грустный он пришел из конторы сельсовета, запряг лошадь.
- Ты за мамой? – спросила я.
Но он ответил уклончиво:
- Приеду только к вечеру, смотри за ребятишками.
Долгим мне показался этот день. А как услышала скрип саней возле дома, выскочила открывать ворота.
- Мама! – кинулась я к женщине, стоящей возле саней.
Но оказалось, что это не мама, а ее сестра из Бай-Хаака тетя Маня Зеленина, у них с мамой были одинаковые пальто.
- А где же мама?
- Вот ваша мама, - показала она на сани, накрытые одеялом, и зарыдала, прижав меня к себе…
Еще одна страшная картина тех дней запечатлелась у меня в памяти. Мама лежала на широкой скамье в переднем углу. А когда начали перекладывать ее в гроб, папа взял на руки трехлетнего Васю и годовалого Сеню и так крепко прижал их к себе, что дети заревели, еле забрали их у него.
Хоронили маму в холодный ноябрьский день, медленно падал снег, словно природа вместе снами оплакивала ее. Опустел наш дом без мамы.
Потекли печальные, полные страданий дни, недели, месяцы. Трудно было детям без матери, но особенно трудно отцу. В 34 года остаться одному с четырьмя детьми! Как их накормить, одеть, не растерять. Как уберечь от болезней в такую студеную зиму? И ведь нужно выполнять все крестьянские дела: кормить и поить коров, лошадей, топить печи, заготавливать в лесу дрова… Одному не справиться, пришлось нанимать нянек. Одно время у нас жила бабушка Рыщиха, Афанасьевной ее папа называл. Когда мы жили одни, то основной пищей была вареная картошка. Начистим мы с Шимой полный чугун картофеля, сварим его и потом целый день кушаем, утром с молоком, в обед с соленой капустой или огурцами, а вечером с простоквашей. Теперь Афанасьевна варила похлебку или щи. На печке всегда стоял большой медный чайник с кипяченой водой, бабушка любила пить чай в прикуску с сахаром. И хлеб она пекла в русской печке почти такой же, как у мамы был.
Нас она заставляла постоянно трудиться: я, Шима и Вася должны были ежедневно носить дрова от поленницы в дом. Мы с Шимой варили картофель для свиней, готовили пойло двум телятам, гоняли на водопой к Дургену своих коров. Самым неприятным делом для нас была уборка в скотном дворе, нужно было выбросить застывшие коровьи лепешки и постелить свежую солому. Это мы выполняли с Шимой по очереди – день я, другой день она. И еще по очереди мы стирали штанишки маленького Сенечки. Вечером после ужина, Афанасьевна уходила к себе домой. Я садилась за стол делать уроки, а папа присаживался рядом с книгой, он всегда читал по вечерам.
Однажды у него был усталый вид, казалось, что он дремлет над книгой. Вдруг соскочил и выбежал во двор. Когда вернулся:
- Давай, дочка, спать.
А утром он рассказывал дяде Петру:
- Услышал стук в окно, выбежал, там стоит Шура и говорит:"Даня, у тебя четыре цветка, оставь себе два, а два отдай мне".
- Это она за детьми приходила, - сказал дядя.
- Надо беречь ребятишек. Тебе брат жениться надо.
- А где найдешь такую женщину, чтобы пошла на четверых детей? Да и свободных нет даже в соседних селах, - с горечью ответил ему папа.
В одно из воскресений к нам приехали из Кызларика тетя Маня и дядя Сережа Зеленины, они там теперь жили. Привезли нам меду и вкусных шанег. Тетя Маня заплетала нам с Шимой косички, умыла мальчишек и долго нянчилась с Сеней. Потом говорит –
- Кум Адам, мы по делу приехали. Тебе трудно с ребятами, отдай нам Семаньку, у нас ведь нет своих детей.
Долго сидел он, нахмурившись, а потом сказал:
- Я знаю, кума, что у вас ему было бы лучше, но вот вырастет он, встретит меня и спросит:
"Так что же, отец, три куска хлеба нашел, а для меня четвертого куска у тебя не было?"Нет уж пусть растут вместе.-
К вечеру уехали наши гости, и мы снова остались одни.
Весной наше положение ухудшилось, Афанасьевна отказалась ходить к нам. Хлеб пекла теперь нам тетя Мария и корову приходила доить – одну доит она, а другую я. Она всегда спешит домой, там свое хозяйство и маленькая Аня.
Надо искать новую няньку. И папа привел Таню Жулькову, «пятнадцатилетнюю дылду», как называл ее дед Жульков. У Тани не было родителей, жила она у деда с бабушкой, которые ее постоянно ругали. Вот она и пошла в няньки.
- Ей замуж пора, да своих детей нянчить, - сказала соседка Кымысова.
- Вот заработаю на красивое платье да на туфли, тогда и жених найдется, - ответила Таня.
Мне показалась она слишком бойкой. У нас в амбаре она нашла мешок с семечками, каждый день нагружала ими большие карманы своего платья и грызла семечки постоянно. Нам она не давала:
- Детям нельзя, подавитесь!
Нельзя, так нельзя, взрослым мы никогда не возражали, так воспитывали нас.
Как–то летом папа был на работе в поле, мы управились по хозяйству, и Таня повела нас через весь наш длинный огород, перелезли через забор и оказались в густых зарослях кустарника чилиги, черемухи и смородины. Таня уложила засыпающего Сеню на одеяльце под куст, а сверху на куст набросила платок, чтобы не заблудиться.
- Вы ешьте тут смородину, а я пойду воровать мак в корейском огороде.
И она ушла. Я сначала переживала за нее, нельзя же воровать, вдруг поймают. Но потом я, Шима и Вася набрели на такие кусты смородины, что забыли обо всем. Наелись досыта смородины, добрались до зеленоватой черемухи и , набрав в горсти ягод для Сени, отправились к нему. Но на месте были только одеяло и платок, а его там не было. Мы испугались, и тут вернулась Таня с полными карманами маковых головок.
- Где он? – крикнула она, – Неужели его свиньи съели?
И она побежала по тропинке в сторону большой свинофермы. Мы в голос заревели, не зная, что делать, жаль братика. И тут из–за кустов появляется белая головка.
- Я вас искай, пролепетал Сеня.
Все хорошо, что хорошо кончается. Но Таню после этого случая пришлось рассчитать. И опять мы одни.
Закончилась страда, папа поехал в Кочетовку к сестре Василисе и вернулся оттуда с ее дочерью Леной. С Леной нам жилось очень хорошо, она любила нас, особенно младших, мы почувствовали заботу и ласку родного человека. Но иногда она плакала, скучала о своих родных, и тогда папа отвозил ее домой, а к нам привозил из Элегеста Анну Борисовну, старшую дочь его сестры Устиньи.
И так Лена с Анной поочередно прожили с нами больше года. Я всю жизнь благодарна нашим старшим двоюродным сестрам, они помогли нам становиться на ноги. Но были моменты, когда ни Лена, ни Аня не могли приехать из-за болезни или по другим причинам. И тогда я оставалась за старшую. Я давно уже привыкла чувствовать ответственность за младших братьев и сестричку.
Вспоминается такой случай: окна в доме покрыты толстым льдом, на окнах висят занавески, Вася взял свечку и капает на подоконник стеарин, капли тут же застывают в копеечки. Нечаянно дотронулся свечкой до ткани, занавеска вспыхнула. Когда я вошла в дом, она уже горела ярким пламенем. Дети испугались, а я сдернула с окна горящую занавеску, выбежала с ней во двор и бросила на снег. Пожар предотвращен. Но все потом удивлялись, как не загорелось на мне платье. И еще раз я бегала тушить пожар. Наша общая баня находилась через дорогу от нашего дома, в огороде дяди Петра. Как–то весной я, поджидая папу, выглянула в окно и увидела яркий свет в бане. Я решила, что баня горит, схватила ведро с водой и побежала тушить огонь, но только подошла к окну, свет исчез, в бане кто–то громко засмеялся. Тетя Мария мне потом объяснила, что парочка влюбленных заходит в баню погреться и зажигает свет. И опять папа сокрушается:
- Нет, нельзя детей одних оставлять.
Он ездил с грузом на Нарын, в Балгазын и Шурмак, спрашивал у знакомых, нет ли одинокой женщины и все один ответ: нет
Но вдруг тетя Василиса заказывает, чтобы папа приехал в Кочетовку. Оказывается, она нашла нам маму. Раиса Прохоровна Власова разошлась с мужем, он забрал себе сына, ей отдал дочь. Где ей теперь жить? Ее взяла к себе наша тетя, рассказала о своем брате. И в марте 1936 года папа привез нам новую маму и сестричку Агнею – Агу. Мне показалось, что мама Рая выглядела как городская, на ней была черная юбка, белая блуза и вязанная кофта. А какими нас мама увидела? Все мы были простужены, у всех болели глаза и уши. Я представляю теперь, как трудно было ей привыкать к такой большой семье!. Но мы быстро стали звать ее мамой, намучились без мамы. Теперь большую работу в доме и во дворе взяла на себя мама. Дети свои обязанности всегда выполняли, только от дойки коровы мама отстранила меня, сказала, что я не все молоко выдаиваю. Большую стирку делали
втроем – мама, я и Шима. Если нам захочется поиграть с подружками, спрашиваем:
- Мама, что еще сделать? Можно с подружками поиграть?