На пороге, припав на левую ногу, стоял худенький мальчишка, которому природа отвела едва ли больше тринадцати годков. Его узкое, вытянутое лицо обрамляли мокрые, слипшиеся волосы, но даже под таким слоем грязи, кое-где пробивались яркие рыжие прядки, цветом подобные прекрасным Айни. Приблудыш шатался под порывами сильного ветра, левая щиколотка была перемотана разлезшейся тряпицей, на которой виднелось свежее сочащееся пятно, но вопреки своему изможденному виду, в глазах юноши танцевали злые сестры рыжеволосых огневушек, полные ненависти и упрямой решимости. Пронзительно зеленые глаза бесстрашно смотрели прямо на воина, бросая ему вызов, мол, “что, Двадцать Первый, выгонишь оборванца на лютую погибель? Оставишь бездомного на ночь, зверям на растерзание? Давай, Ворон, большего страху уже не прибавишь!”
Гаххар выдохнул. Не такого гостя ожидал он увидеть в эту ночь. Не измученного долгой дорогой мальца. Кого-то постарше. И позубастее.
Он кивнул мальчишке, мол, проходи, не тратя на то драгоценных слов. Мальчик, бережно ступая на левую, проковылял внутрь и упал у очага совсем обессиленным.
Вран промыл и перевязал рану (это был след вскользь нанесенного удара копьем. Точнее даже не удара. Такой след остается если тебя копьем останавливают и ты о него просто-напросто с размаху спотыкаешься). Когда промокшая насквозь одежда уже сохла подле очага, а мальчишка сидел, по уши укутавшись в шерстяной, с меховым воротом, плащ и глядел, как в добротно растопленном очажке побулькивал и издавал дивные ароматы лесных трав котелок, Воин все-таки заговорил. Голос и правда был схожий с птичьим клекотом:
- Ты не похож на того, кто забрел случайно. Откуда ты обо мне узнал и как ты меня нашел? – заново забитая трубка немного горчила, прося об уходе за ее тонким нутром, но все же была сносна. Дым клубами поднимался к своду хижки, расплываясь по балкам, по дымоходу очага, по озерному тростнику крыши. Теперь старый знал, что никто не придет. Смерть не ходит в гости к Воину и кому-то еще. Смерть приходит в одиночестве и к одиночеству, в образе дикого зверя, что на пороге оборачивается прекрасной девой и стелет постель. Последняя невеста так и не пришла к Последнему Воину в эту ночь.
- Мне был сон. – хрипловато ответил мальчик. Он очень старался держаться, хотя ему и сидеть-то было неловко – знай качало из стороны в сторону. – Когда я бежал из-под стражи… Я был приговорен к смертной, за сопротивление войскам Дома Семи Порядков. И убийство. Меня хотели остановить, но я, даже раненый, затерялся в городе и покинул его через сточные каналы. Так вот, когда я оторвался от погони, перемотал рану и позволил себе на пару часов уснуть в Гроте, мне был сон. Будто я – маленький лис, припадая на лапу, бегу через этот твой лес. Дальше – вообще ерунда какая-то. Вороново гнездо, я лезу по дереву, оставаясь, кстати, лисом. А потом просыпаюсь – и сразу за нож – стоит передо мной девочка. Вся из себя прозрачная, волосы – пепел и серебро. И голос, голос – что твой ручей. “Иди, мол, Лисенок, куда тебе сон указал. Найди моего учителя, привет ему передай. Может и тебе чего от него снадобится”. Так сказала – и исчезла. Будто и не было.
- В Гроте, говоришь… А вестимо ли тебе, что ты чудом выжил. Грот – не место для людей. Там любой человек – незваный гость. Благодари тех, в кого ты веришь, что сейчас сидишь у моего очага и греешься, а не вместе с Жаворонком бледной тенью бродишь меж кристаллами льда. Ну да ладно, Лисья твоя голова… - Воин в кои-то веки улыбнулся. И тут же понял, что не делал этого с тех пор, как его мир рассыпался. Улыбнулся Ворон лишь на миг, чтоб после, подозрительно прищурившись, посмотреть на мальчишку. – И на что, говоришь старый Ворон тебе снадобится?
Мальчишку как молнией в темя жахнуло. Он выпрямился, сидя на коленях, глядя в черные Вороновы глаза, вдохнул, набираясь уверенности, и выпалил:
- Или научи меня тому, что знаешь, или… или… или убей! – Он рухнул на пол, лбом в тыльные стороны ладоней, как того требовал обычай.
Последний раз старый Ворон так кашлял только когда выкарабкался из соленой воды со свежим уродливым рубцом на шее. Тогда казалось, что нутро, нахватавшись ледяной воды, сотрясаясь, норовит вырваться наружу, вместе со сдавленным воздухом, водой и жизнью. Вот и сейчас кашель взрывал и резал грудь Воина. Страшный кашель. Недобрый. Только отвары да Песня держали старого среди живых. Ворон глянул на ладонь – красная лужица, с прожилками.
- Скверно…
Ворон давно зарекся передавать знания Трех Великих Учителей кому-либо из смертных. Но мальчик произнес Формулу. И обычай велел выполнить его волю. Одну или другую. Убивать мальчика, проделавшего такой нелегкий путь ради того, о чем даже не догадывается? Или принять в ученики неспокойного, норовистого и запятнавшего карму неизвестно-чьей кровью? Но хуже всего было нарушить Древний Закон, запрещающий прогнать наглеца прочь.
- Я хочу знать: кого… ты убил? – Накативший приступ кашля стальной рукавицей держал за горло.
- Сборщика податей и двоих его охранников. – Мальчишка не поднимался и не поднимал головы, ожидая приговора. – Когда они бесчинствовали с моей матерью и сестрами. Отец погиб еще до Восстания. Я был единственным мужчиной в доме. Сестер и мать тихо повесили, дом сожгли, а меня схватили и собирались было казнить привселюдно. Но я бежал. Ты примешь труса в ученики?
Лезвие меча медленно зашелестело о ножны. Зеркальный клинок бросил отсвет на рыжую макушку храброго “труса”. Мальчик затаил дыхание.
“Вот сейчас. Он аккуратно перерубит мне позвоночник, и я мгновенно умру. Будет не больно, и я увижу Отца, Мать, сестричек… прощай, Лисья шкура…” – он даже зажмурился. Холодное острие коснулось шеи, как поцеловало, и медленно отошло на две пяди вспять.
- Поклянись на мече, которому ты должен одну смерть, что пойдешь той же дорогой, что и учитель, покуда ты его ученик. – Голос, казалось, исходил из меча, а не из гортани Воина, таким металлическим и холодным он был.
- К-клянусь… - Выдавил мальчик. И заплакал. Ревел, как дите малое, что к мамке на руки "пожалеть" дорвалось. Ему было жутко стыдно за это перед Вороном, и оттого плакать хотелось не меньше. Так всегда. Когда впервые убивал – не плакал, когда схватили – рычал и кусался, как звереныш, но не плакал. Когда бежал – тоже злился, как шершень, но – ни-ни. А сейчас…
- Ну поплачь, поплачь, Рыжий. – вздохнул Ворон и закрыл глаза.
Он снова переступил через свои обеты. Мальчишка такой же бездомный. Такой же ничей. По морщинистой щеке скользнула бисеринка. Крыша что ли течь дала?
В камине танцевали рыжеволосые Айни, перешептываясь, хихикая, глядя на плачущего человеческого брата, так похожего на сына Огненного Лиса из “Сказаний о человечьих корнях”. Плакала рыжая осень, плакал рыжий Лисенок. Смеялись рыжие Айни. Им было не до слез. Всегда не до слез.