Оксана Студецкая
В Армию
1
В Армию меня не взяли. Не думал и не гадал я, что останусь за бортом жизни.
- Так, дружок, - сказал врач, - в ряды Советской Армии вы не пригодны… Вот вам справка и поступайте на работу, или учиться - как вам угодно…
- Как идите?! – возмутился я. – Это же почему не пригоден, что я не мужчина, что ли? – и я хорошо расправил плечи и выпятил грудь перед врачом.
- Зрение у вас не годится для армии, молодой человек.
- Как не годится? Никто мне этого раньше не говорил и очков никогда не носил…
- Вот и плохо, что не носили, а теперь зрение у вас понизилось на три десятые и один глаз у вас косит…
- Но я же вижу и читаю отл…
- Видать видите, - перебил меня врач, - читать тоже можете, а в армии что главное?
Главное – уметь стрелять в цель! А этого-то вы и не сможете… Идите, дружок, не печальтесь, на работу пойдешь, сейчас молодежь везде нужна.
Так я и ушел, ничего больше не сказав и низко опустив голову. – Как же так? – думаю, - все мои друзья в армию идут, а что же я такой непригодный? - На работу пойдешь, - легко советовать, какого ему на моем месте!
Я шел домой и вытирал слезы рукавом пиджака. Пришел, сел на кушетку, молчу, задумался. Тут дядька Трофим заходит, - а жил я тогда у дяди с теткой, потому что мать моя умерла от болезни, когда мне всего шесть лет было, отец еще в первую мировую погиб, и я не знал его вовсе. Так теперь у них на попечителсьтве сиротой остался, а сами знаете, какого не у родных жить.
Увидел меня дядь Трофим пригорюневшегося и спрашивает:
- Ну, как дела Колька? Комиссию прошел?
- Прошел, - говорю.
- А грустишь чего?
- Уезжать не хочется, - промычал я.
- Не хочется? Радоваться надо! В армию ведь идешь, ни куда-нибудь. А там быстро на ноги поставят – не успеешь оглянуться, как настоящим мужчиной станешь.
- Какой уж из меня настоящий мужчина? – думаю про себя, - не в армию мне, а в домохозяйки отправляться надо, бельишко стирать да деток смотреть…
- Там и специальность приобретешь, - продолжал дядя. – Кто из армии приходит, всегда при деле в руках. Смотришь – пацаненок, а тут же сел за руль и поехал, или слесарем работать может, механиком. Армия, брат, она всему научит! Когда сбор?
- Завтра, - выпалил я наугад, сам не зная, что говорю. – Нет! Послезавтра! – подумав, исправил сказанное.
- Как же это? – удивился он. – Не знаешь когда отправляться?
- Что-то не спросил еще, пойду к Федьке, узнаю, - ответил я и, вскочив с кушетки, выбежал опрометью из дома. Обрадовавшись, что смог избавиться от мучительных для меня дядькиных расспросов и наставлений.
Прихожу к Федьке, своему однокласснику бывшему, белобрысый хлопец такой, спрашиваю: - Комиссию прошел? Когда уезжать?
- Да как же когда? Известное дело, в четверг к десяти утра быть на станции приказано. А ты прошел?
- Я?...Ну.., конечно, прошел..,- тут я опять расправил плечи и выпятил грудь уже перед Федькой.
- А почему же не знаешь когда уезжать? В военкомате, что ли не был?
- Что? В военкомате? Да, не был…
- Тогда беги скорее, пускай путевку выписывают, там и время, и день указаны.
- Да?
- Ну, конечно! Дуреная твоя голова! Беги скорее!
- Хорошо, бегу.., - ответил я и выскочил за двери уже Федькиного дома, а там никуда не бежал, а еле-еле переплетая ноги, поволочился с досадой домой.
Дома я стал собираться в дорогу – надо же было врать до конца. Достал из под кушетки рюкзак, с которым не раз ходил на рыбалку или в лес по ягоды и грибы, сунул туда кружку, флягу, которая единственной памятью осталась мне от отца. Больше чего класть – не знал. Завтра снова к Федьке схожу, посмотрю, что он будет укладывать?..
Сам я еще не решил, что скажу дядьке Трофиму и тетке Агапье о своем уходе, но слов назад не заберешь, так уж вышло… Очень трудно и обидно мне признаваться, что в армию не гожусь.
На следующий день спозаранку я снова направился к Федькиному дому. Подхожу, а над их хатой дым из трубы так и валит, а также пахучие запахи разносятся, что у меня даже в носу дергаться стало. Захожу – так и есть: на столе пирогов выложено тьма-тьмущая, так с полсотни… Лежат на газетных листах, пузатыми брюхами блестят, а Федькина мать у печки с ожегом и тряпкой крутится, еще пирогов из печи доставать собирается.
- Ого! – думаю, - Федьку в армию снаряжают! На целый год провизии припасают ему!
Увидела меня тетка Лукерия и, сразу так ласково: - А..а..а, Коленька! Заходи, заходи… Вот видишь, Феденьке в дорогу готовлю столько, чтобы всем хлопцам хватило потчевать, чтобы не проголодались в пути. Дороженька-то, наверное, не близкая будет?.. – И она развела руками, показывая на все пироги. А ручищи у нее здоровые! Я только сейчас заметил, какие у нее руки большие да огрубелые, или это мне показалось от того, что пирогов много лежало на столе и слюнки изо рта у меня потекли… А она еще за живое меня хватает:
- А что же тебе тетка твоя, Агапья, готовит?
- Ничего, тетя Луша, - отвечаю.
- Что же так? Али ты в армию не идешь?
- Как не иду?! Иду! Иду! – затвердил я, испугавшись, что меня в армию не берут, уже кто-то ей рассказал.
На мой ответ тетка Лукерия ничего не сказала, только внимательно посмотрела на меня, повернулась и пошла следующий лист с пирогами заталкивать в печь. Потом снова вернулась к столу, где лежали готовые пироги, придвинула ко мне несколько штук и произнесла: - Угощайся, сынок, угощайся, коль тебе дома родственнички не пекут... И как же так можно! – уже возмущаясь, говорила она. – Не родной ты им, что ли? Ведь родным племянником приходишься, неужто как сына проводить не могят. Поди, и детей-то своих никогда не имели, - радоваться бы тобой, а она все-равно злая. А, может, сердится чего на тебя?
- Не знаю,… может? Но почему не приготовит ничего в дорогу? Обязательно приготовит! – обрадовано произнес я от пришедшей мысли. – Просто, рано еще, два дня до уходу, вот завтра, наверное, и приготовит…
- Конечно, конечно приготовит, - подхватила мои слова тетка Луша, - я и забыла, что еще пару деньков есть до вашого уходу. А я вот пораньше хочу со всем управиться, чтобы потом не спешить, да чего не забыть – еще пару петушков зарежу… пусть ребятки позабавляются снастями в последний раз, а то нескоро им теперь румяненькое да жирненькое потчевать придется…
Тут вошел Федька с охапкой вишневый прутьев и кинул их возле печки.
- Коля, привет, ну что получил путевку?
- Получил.
- Вот и хорошо, значит, вместе поедим?
- Вместе, вместе – отвечал я. Схватил пару пирожков, поблагодарил тетку Лукерию и ушел, бросив Федьке два слова, – до завтра!
2
Федьку до станции провожало пол села, с музыкой и песнями. Моя тетка Агапья тоже вышла меня провожать и шла сзади, а я все прижимался к Федьке, чтобы все знали – тоже в армию ухожу.
- Куда же это я подамся теперь? – думаю. – В Киев, конечно, поеду. Киев здесь недалеко, километров двести, а ехать придется целый день…Денег на билет, что дали дядька с теткой, должно хватить, а там может и удастся что-то заработать самому. В крайнем случае, к мальчишкам каким примкну, они и помогут.
Иду, всматриваюсь в наше село, прощаюсь с каждым бугорком, - вдруг сюда уже больше никогда не вернусь?.. Жить мне здесь не хочется, и расставаться с родным селом еще больше не хочется. Все из-за тетки! Дядь Трофим не такой уж злой, он и добрым бывает, да еще каким Добрым!.. Помню, раз пришел к нам какой-то бродячий мужик, грязный весь, в лохмотьях, ходит, хлеба просит. Уже целую торбу хлеба собрал, во многие хаты заходил, а никто его так не пожалел, как дядя Трофим. В дом пригласил, поесть дал, бельишко старое собрал и ему отдал, а потом говорит: «Чего дед бродишь? У тебя сила в руках вижу, еще есть, работать можешь. Приходи ко мне, дом строить будем, вот парнишка у меня растет, хочу ему хатку какую соорудить, а то, гляди, пару лет пройдет, жениться надумает, деток народит, а тут, как видишь, места совсем мало для большой семьи.»
Я тогда очень удивился словам Трофима, хотя и говорил он их с горяча, от разгоревшейся в нем добродетели, а, может, похвастать хотел? Но все же такие мысли были у него, или мечты, значит не совсем зол, как мне казалось. В тяжелую минуту он не покинул бы… Может он и сейчас об этом думает, как домишко построить-то? Но не знает, что ушел я навсегда. Да и дом-то мне зачем? Разве можно молодому человеку оседлой жизнью жить? Чтобы в люди выйти, как Горький говорил, по миру ходить надо, многому тогда научишься, многое познаешь… Вот поеду я в Киев, делу какому-то научусь, работать буду, денег заработаю, а там и в Сибирь поеду. Есть такая земля богатая-прибогатая и красивая, говорят.
Так я шел молча, размышляя о будущем, а тетка Агапья все где-то позади плелась. Дядь Трофим не пошел, его болели ноги, а на полуверсте и тетка подошла ко мне и сказала: - Не пойду я дальше, сынок, - не могу, ноженьки болят…Больно быстро все идут. Прощай, звиняй, что не так, и пиши нам, пиши, сынок, - и, взяв меня за плечи, поцеловала в лоб и ушла. Я оторопел от ее слов. Никогда прежде не говорила мне «сынок», а тут, вдруг, на прощание – «сынок!» Что это с ней? Жалко меня стало, что ли?
Я догнал Федьку и тут же стал ему говорить всю правду.
- Вот что, Федь, слушай, что я тебе скажу. В армию меня не взяли! Я обманул вас всех, а потому с тобой дальше не пойду, подамся куда-нибудь в город на работу устраиваться…
- Как так?! – удивился он, - значит, ты все врал?!
- Врал.
- А чего же это тебя не взяли?
- Сказали зрение у меня не подходящее для армии.
- Вот оно что! Зрение, значит… Что же ты мне раньше не сказал, куда же ты теперь?
- Не знаю… В Киев хочу добраться, а там на завод поступлю, деньги сам зарабатывать буду.
- А сейчас деньги у тебя есть на дорогу? – забеспокоился Федька.
- Есть, дядь Трофим дал.
- А он знает, что ты не в армию?
- Ничего он не знает, никто не знает, я ушел и все… Не хочу я с ними больше! Вырос уже, сам могу жить! А теперь ты сделай так, - стал я просить Федора, - чтобы никто не заметил, как отвалю от этой аравы и пойду сам.
- Куда же ты, Коля! – выкрикнул Федя. – Пошли уже вместе, дорога-то ведь одна, и в поезде, может, вместе поедим, мы же все на станцию идем…
- Как же я в поезде с тобой поеду? Ты в армию, а я куда?
- Билет на станции купишь, поезд то пассажирский, не для одних новобранцев. Нам только вагон выделят один.
- Правда?! – обрадовался я. – Тогда можно! А я то думал, вот сейчас расстанусь с тобой навсегда, не попрощавшись.
Мы дошли до станции. Я купил себе билет до Киева. Невдалеке виднелась идущая к станции вереница новобранцев из другого села, мы, оказывается, пришли первыми. Я стоял и смотрел вдаль. Село наше еле просматривалось у горизонта, а до него все поля, поля с перелесками. Село наше Петюхи – самое красивое теперь мне казалось. Да кому не красивы родные места будут, когда тут все твое детство прошло. Вот только почувствуешь красоту эту, когда расставаться приходится. Как я раньше думал про дороги эти грязные, когда глина к сапогам так и липнет? Чертыхался все! А сейчас смотрю и думаю: земля то какая у нас черная и пушистая, да мягкая, а травка какая на ней зеленая, в городе такой и не сыщешь… Бывал я в городе, знаю, как в камень землю одевают и все для того, чтобы ножек не испачкать, и не знают то они, какая это радость по мягкой земле босиком ходить..., по земле ходить, все равно что по перине, и ноги никогда не заболят… Хотя, у Трофима и Агапьи ноженьки больные и болят… От старости то ли от работы? Да, конечно, от работы… Сколько огорода переработать надо, и то знаю, стоял и полол картофельку, не обрадуешься…
Вот, дорога в гору тянется, а на горе той наше село в осенней листве, как в золоте горит, и искры золотые прямо к небу тянутся. И у нас осень как в стихах Пушкина «осень в золото одета..». Сколько раз я видел свое село в таком наряде, но чтобы так искрилось от восходящего солнца, как сегодня, еще никогда! И такая жалость за душу меня взяла, чувствую, сейчас слезы покатятся.
Федь, а Федь, - вдруг я обратился к нему, так как мы еще стояли вместе, и никто не знал, что мне отсюда надо отвалить. - Тебе не страшно село наше оставлять?
- Страшно? Это почему же страшно? – удивился он.
- Да не страшно, не жалко ли с селом расставаться?
- С селом? Конечно, жалко. Но мы же вернемся. Вот отслужу и приеду село наше восстанавливать. Я мечтаю, когда выучусь, то председателем колхоза должен стать, чтобы людям во всем помогать. Чтобы каждому не по трудодню на галочку, и сахарком или мукой платили, а деньги выплачивали.
- Так это не председателем колхоза тебе надо быть, а главой государства, чтобы законы издавать.
- Не обязательно, и председатель мог бы добиться, если бы захотел.
- Может быть, я не знаю. Вобщем, дуралеи мы с тобой еще в этом вопросе. Может, и правда, выучимся, тогда…
- Федь, а ты знаешь, что я вспомнил, когда мы шли... Помнишь, как мы с тобой дерево подрубывали? Силой мерялись? А до конца так и не дорубили и оно, потом засохло. И что за глупая игра у нас была? А дерево то, какое было огромное, помнишь?
- Как не помнить…
- А ты знаешь, - продолжал я, - если бы мы с тобой тогда не признались, деда Фильку под суд отдали бы за это дерево. Оно же возле его забора росло, вот и решили, что дед подрубил, чтобы не затеняло его сад.
- Знаю, только деда не судили бы – стар он был очень…
- Может быть и не судили, но наказание было бы. Теперь, знаешь, как строго за каждое дерево наказывают. Вот растет, например, у тебя посреди двора сосна, а срубить ее ты не имеешь права.
- Это же почему?
- Да потому, что за каждое дерево человек должен горой стоять, чтобы природу не разрушать. Знаешь, сколько леса теперь рубят на древесину: для мебели, для бумаги, для стройки, а если еще зазря рубить, так что получится из этого? И деревьев не станет…
- Там, где рубят, там снова сажают. – отвечал Федор, словно я какую-то ерунду говорю.
- Сажают, то сажают, но вырасти лес заново не успевает, чтобы снова и снова его рубить. Почитай сколько леса сплавляют в Сибири, почитай, тогда узнаешь, сколько времени надо, чтобы новый лес вырос. Сто лет и больше!
- Не про свои мысли и дела мы говорим с тобой, Коля. Чем мы можем в этом помочь. Кто мы такие?
- Как кто? Люди! Притом молодые. А, может быть, я выучусь и еще лесоводом буду.
- Не будешь, раз в город едешь жить…
- В город еду, чтобы выучиться, а потом снова в село вернусь, если не в наше, то в другое, или может, в Сибирь поеду работать!
- Ну, давай, давай, Колька! Как станешь этим, - как ты говоришь, - лесоводом, смотри не забудь мне рассказать о своих делах, я тогда посмеюсь…
Тут началась перекличка, и скомандовали выстраиваться в ряды – поезд на подходе.
Я быстро протянул Федьке руку, крепко сжал ее, потом не выдержал и поцеловал его в щеку. Федя в ответ обнял меня, и я растворился невидимкой в другой толпе, ожидающей поезда.
Больше Федора я никогда не видел. Вскоре началась война, с которой он не вернулся.
1970г