Счастье в ладошке...

               
                ВОКЗАЛ НА ТРОИХ
 
         Наталье снова и снова приходилось рассеивать подозрения мужа в её измене, мучительно сгорая во лжи.    
      «Ну, какая это ложь? – успокаивала она себя. - Постели  ведь не было никогда... А любовь?.. Любовь сама приходит, налетает неожиданно, как ураган. Её не ждешь, иногда прячешься от нее, но она достанет человека  и на вершине скалы, и  на сером облаке и даже на морском дне... Достанет и разрушит... Сделает тебя рабой... Я – раба, но я не изменила Максиму ни разу... А то, что не люблю его, он сам в этом виноват... Только он...»
      Иногда Наталье не хватало сил доказывать что-то Максиму, и она устало соглашалась:
     - Что ж, ты прав. Я  плохая тебе жена... Я не люблю тебя... Найди себе другую, а меня оставь.
        Уйти? – вскипел Максим. – Уйти со своей квартиры?  Уходи сама! Уходи сейчас же! – и, совершенно потеряв контроль над собой, выталкивал её в дверь.
        И всё-таки самое страшное для Натальи таила в себе ночь. Испытанное чувство брезгливости к самой себе переросло в такое болезненное отвращение к мужу, что любое его прикосновение задевало струны, связанные с молоточками, бьющими  в набат и разбивающими сердце. Инстинкт самосохранения срабатывал прежде, чем Наталья успевала подумать о долге жены перед мужем. Тело сжималось в комок, словно его сводила судорога.
        Максим злился, грубо брал её...  И тут же засыпал крепким богатырским сном.
        Располагаясь рядом со спящим мужем, она боялась дышать, чтобы не разбудить его, и со страхом ждала: потянутся ли его руки к ней или нет. Попробовала спать отдельно, и Максим утром строго заявил:      
     - Можешь совсем убираться!  Мне такая жена не нужна!
     «Уйти!.. Уйти!... Не подвергать себя насилию... – Наташа  в испуге закрыла от такого решения глаза. – Куда уходить?  Когда?.. А если разделить  квартиру? А как объяснить всё это сыну?  Как?..»
          И Наташа, думая в первую очередь о сыне, решила: пусть редкие скандалы, пусть нелюбовь к мужу, зато Андрюша будет счастлив... Она ради него вытерпит всё... Всё на белом свете! Сын – дороже  любви и дороже жизни! Он один – владелец её дум!..
        Постепенно, насилуя себя уговорами и доводами, Наталья подчинила себя долгу. А в душе жила надежда, без которой немыслимо было бы всё это: надежда на перемены. Она словно в зале ожидания терпела неудобства и грязь и ждала тот поезд, который увезёт её в другой мир, пока не поняла, что это и есть её жизнь, вот такая, непутёвая, с сотнями вопросов, на которые она не находила ответов. Понимание пришло не скоро.
        А тогда, в конце марта, произошел случай, дававший ей все шансы либо захватить «власть» и держать мужа в повиновении, либо освободиться от него. В первом – она не нуждалась, а ради второго - не смогла воспользоваться обстоятельствами.
      Она повезла Андрея на каникулы к бабушке и, переночевав, ранним утром получила  срочную телеграмму: «Выезжай.  Максим больнице.»
    «Разбился!» - пронзил колючий страх сердце Наташи, которой всегда казалось, что Максим с машиной всегда неосторожен.
     Всю дорогу автобус, казалось, не едет, а ползёт.  Едва Наташа вышла из него, схватила Андрюшу за ручку и помчалась в больницу, в хирургию.
    - Можно к Гаврилову? – Наташа вся дрожала, и молодой врач начал её успокаивать:
    - Да что Вы так волнуетесь? Ничего страшного с ним не случилось. Успокойтесь. Сейчас принесу халат.
     Накинув халат на плечи, Наташа побежала по коридору, увлекая за собой сына. Рванулась в палату  и... остановилась: на кровати лежал Максим с перебинтованной головой, а рука выглядела белой куклой.
     - Что случилось с тобой? – воскликнула она и кинулась целовать его лицо и шею. – Я же столько раз просила тебя  быть в дороге осторожней. Как же так?
      Максим лежал молча, словно не тронутый этими внезапными словами и слезами и потихоньку отстранял её от себя.
     - Наташа.... Не надо!.. Не надо твоих слов и слез! Я виноват перед тобой, - вдруг услышала она. – Всё равно ты всё узнаешь. – И Максим попросил сына выйти в коридор и погулять.
      - Виноват? В чем виноват?
      - Ты... Ты прости меня... Я в машине был с одной женщиной... – и он назвал её  фамилию.
     Наташе  было безразлично, но она всё же спросила, рассматривая синяки под глазами:
    - Ты её любишь?
    - Да... Нет, нет, Наташа! Не люблю!  Просто подвозил...  Я ей, конечно же,  нравлюсь.
       Наташа не могла понять, почему же они, не любя друг друга,  были рядом, куда-то ехали, рискуя именем своим и авторитетом.
      Максим, глядя в окно, продолжал:
     - Я, Наталья, хочу тебе сказать. Меня скоро выпишут, но я домой не вернусь.
     Прежде чем Наташа успела что-то сообразить  и ответить, она поняла, что её  пронзила неожиданная радость.
      - У меня нет другого выхода, и я должен покинуть работу и мой город.  Я отсюда должен уехать.
      - Но почему ты должен уехать? Как-то уладится вопрос.
      - Понимаешь... Всё это его, Горина, работа... – и Максим пошевелил  раненой рукой и показал на голову. – Он обещал, что это ещё не всё...  Будут заявления, будут ещё разоблачения... Уж лучше самому уволиться с работы и уехать.
       Наташа поняла, что он не разбился. Всё случилось, как в плохом анекдоте: муж уехал и раньше вернулся. Подумала: «За что же накануне такой скандал учинил мне?  Да, она шла с Гориным... Разве тебе не всё равно, если никак не мог дождаться моего отъезда?  Вот он – шанс! Ухватись за него – и ты останешься правой перед сыном и людьми...» 
      Она глянула на Максима: уставший, задавленный, побитый физически и морально, объятый страхом перед неумолимой стихией пересудов, он невыносимо страдал. Изменились даже черты его лица.
      Наталью будто подменили. Растерянный, в бинтах Гаврилов был так близок и понятен ей своим страданием, как родной человек. Разъединяющая их стена внезапно рухнула, а в голове не осталось никаких мыслей, кроме одной:  помочь ему, отцу её любимого сына.
     - Хорошо, Максим. Ты тогда уедешь, когда  этот вопрос решишь на трезвую голову. Я переговорю с ней, чтобы она успокоилась и не писала своих заявлений. Договорились?
    Максим посмотрел на жену:
     - Ты сама будешь говорить с ней?
     - Да! – Голос Наташи был сух и твёрд. - Если обстановка будет нехорошая, возьмешь отпуск на неделю и с Андреем съездишь в деревню. Тем временем обстановка, полагаю, успокоится. Я тебе обязательно напишу.
      - Наташа, милая! – простонал Максим. – Я преклоняюсь перед тобой и перед твоей стойкостью. Я бы так не смог...

                ТЕРПЕНИЕ... ТЕРПЕНИЕ...               

         Через полгода, когда все недоразумения улеглись, Гаврилов снова восседал в президиумах и пользовался тем же авторитетом и на заводе и в городе. Наталья не помешала ему стать прежним уважаемым работником, хотя ей стоило это немало здоровья и терпения.
       То, за что взялась она, требовало грязной и унизительной работы: надо было искать встречи с «той» женщиной, а она избегала Наталью в страхе, что ей хотят выдрать волосы. Однажды она бросила Наталье на ходу:
      - Не волнуйтесь. Живите со своим мужем спокойно. Он мне не нужен.
      Наталье показалось, что ей подали милостыню.
      Надо было пережить драку перед окнами заводоуправления, когда  муж той женщины набросился на Гаврилова, и он стоял с окровавленным лицом, боясь в ответ поднять на него руку. Наталья понимала, что Максим боится последствий той драки, но не могла удержаться и сама полезла и... получила в ответ. Со всех окон  глазели люди, и Наталью жёг стыд, словно её пожирал огонь у позорного столба. Надо было каждому сочувствующему и любопытствующему с беззаботным смехом объяснять, что мужик сдурел, ревнует свою жену и житья не даёт другим.
      Вся эта игра была противна её природе, требовала нервов и напряжения, превращая жизнь в изнурительную каторгу. Приходила домой и, как выжатая, падала на диван и начинала выть нервным сухим плачем, без единой слезы.
     Но самым неприятным оказалось переносить сцены, когда Максим начинал подыгрывать ей. Всю жизнь страдавшая от недостатков его заботы, внимания, от его грубости, не щадившей её даже на людях и смирившаяся с этим, она вдруг увидела, что если надо, то он  её под руку может вести, и вперед пропустить, и даже сумку нести.
     До тошноты была ей неприятна именно эта бутафория. Щадила его и молчала, хоть сама иногда думала: «Ну, хорошо! Я взялась тебя вытащить и ради тебя играю эту комедию. А ты? Что ты? Ты только ради себя... Трус!»
       Горин, наблюдая за поведением Натальи, ревновал по-черному. Оказывается, одно дело – понимать, другое, видеть свою любимую женщину не своей. Сохраняя со всеми ровные, спокойные отношения, Наталью окатывал холодным равнодушием, либо обжигал презрительными издёвками. Злился, когда обходила стороной, и не подпускал к себе, если она хотела приблизиться.
      - Что, Наталья Николаевна? – как-то спросил её, не владея собой. – Что изволите, мадам?
      - Горин, зачем? Что я тебе сделала? Мне очень трудно без тебя...
      - Неужели? Отчего же? А мне кажется, ты сейчас вполне довольна  своей жизнью. Или для полного счастья тебе не хватает такого дурака, как я, который больше года к женщине не прикасался?
      Прикрыв ладонью глаза, Наталья остолбенела: что-то страшное и чудовищное было в этом разговоре. Так и стояли напротив друг друга, не смея прервать наступившую тишину.
      Отрезвев от собственных слов и ужаса, отраженного в глазах Натальи, Горин испугался:
     «Да что же это я?  Люблю же её без памяти! Люблю!..»
     «Ты злишься на меня .. Почему? За что? – писала Наталья Горину через пару дней после последнего разговора. – Неужели не понимаешь, как трудно мне сейчас и что иначе перестроить свою жизнь я не могу. Ты ведь всегда меня понимал, даже лучше, чем я понимала  сама себя. И полюбила я тебя за то, что сумел, как никто другой, разобраться во мне. Неужели это такая закономерность, что чем ближе люди, тем хуже они понимают друг друга? Если это так, то я оставшуюся жизнь отдала бы за те несколько дней, когда мы были рядом...»
     Это письмо она положила на стол Горина вместе с чертежами.
         А еще через два дня она столкнулась с Гориным на улице. Он её окликнул, и Наталья, не раздумывая, рванула на другую сторон. Он быстро догнал Наталью и крепко взял за руку.
    - Родная! Прости меня! Сам не знаю, что со мной творится. Не могу разобраться!..
    - Я, Горин, сама во всём виновата. Пойми же меня!..
    - Знаю, что тебе трудно, но мне, поверь, ещё труднее. Тебе есть хоть кого обвинять  во всех невзгодах, мне – некого. И вот выгораю, как костёр под ветром. Остаются угли и пепел. А что впереди?
     Наталья слушала и не верила, что это ей, обыкновенной женщине, замужней и с ребенком, этот сильный красивый и умный человек говорит такие слова, которые, если и слышала когда-либо, то только в кино или читала в книгах и даже не подозревала, что они существуют в настоящей жизни.
         Голос и взгляд Горина, обволакивающий нежностью и грустью одновременно, поднимал её так высоко, что захватывало дух, и сердце било тревогу от страха. Казалось, вот сейчас он вложил в её руки необыкновенное  хрупкое чудо; неосторожное движение - и оно выскользнет из рук, а чуть крепче прижмешь – рассыплется в прах.
        Она боялась шелохнуться, не доверяя счастью и предчувствуя беду...