Я ещё нескоро заснул, спал некрепко и проснулся от беспокойства. Мне что-то снилось, но оно ускользнуло, когда я открыл глаза, и осталось только смутное ощущение тревоги.
Я сел в постели. Мне хотелось курить, а я не мог вспомнить, куда положил спички. Пришлось спускаться в гостиную, где Уотсон так и остался спать на кушетке – добраться до постели и лечь, как следует, у него не хватило сил.
Он спал тяжело и плохо – бормотал во сне громко, но бессвязно, стонал, метался. Мне показалось, что его стоит разбудить, что его мучают кошмары. И я подошёл и сел рядом с ним, на край кушетки. А потом протянул руку и пальцами коснулся его лица. Кожа была влажной и горячей, но от моего прикосновения ли или просто так совпало, но он вдруг затих. Тогда я не стал убирать руку ещё некоторое время, а наоборот легко, но плотно накрыл ладонью его лоб и закрытые глаза, почувствовав щекотание подрагивающих ресниц.
- Холмс, - вдруг позвал он, не шевельнувшись.
- Да?
- Почему вы здесь? Я кричал?
- Нет.
- А мог бы..., - вздохнул он. – Почему мы все такие звери, Холмс?
- Потому что мы – люди. Как ваша голова?
- Болит...
- Постарайтесь снова уснуть. Вам нужен отдых, - я провёл ладонью по его волосам, стараясь не задеть рану. Он глубоко прерывисто вздохнул, словно после плача, и перехватил мою руку:
- Холмс...
-Что, Уотсон?
- Вы сами ничего не говорите. Всё оставляете на мои догадки.
- О чём я не говорю? – не понял я.
- О себе.
- Уотсон, я что-то не...
- На какую цену вы согласны сами?
- Ах, вы о Раухе...
- То, что он предлагает. Это может быть смерть. Может быть, слабоумие. А на другой чаше – только надежда. Кот в мешке.
- Вы меня уговариваете? На что? Отказаться или согласиться?
- Сестра Пилтинга... Я думал о том, что она могла чувствовать тогда, когда они... когда, самое главное, он...
- Какое совпадение, - невольно усмехаюсь я. - Я тоже об этом думал.
- Мы думали по-разному. Вы – о себе, а я - о вас. Это не одно и то же.
- Уотсон, мне не грозит потерять голову от любви.
- Не зарекайтесь. Слепая женщина. Умная, необыкновенная и, в то же время, обыкновенная. Страдающая, как вы. Сопротивляющаяся, как вы. Приходящая в отчаянье, как вы. Притворяющаяся зрячей, да так хорошо, что о её слепоте не знает никто кроме её и вас. Допустите. Представьте.
- Это фантастика, Уотсон.
- А в случае сестры Пилтинга – нет. Вы так сильно побледнели, Холмс. Вы представили? Вы можете – я знаю ваше воображение. Приложите усилие.
- Зачем вам это нужно? Вы... Разве вы не чувствуете, что мучаете меня?
- Я не хочу вас мучать, но я хочу, чтобы вы пришли к верному решению и не сгоряча.
- А это будет не сгоряча?
- Вы, как и я, подвержены порывам. Вам лучше, вам что-то удалось – и вы не готовы к риску. Вам хуже – вы и на большее согласитесь за бесценок.
- Этого не обойдёшь. Сейчас то же самое. И вы просто хотите снять с себя всякую ответственность, хотите, чтобы выбор цены был только за мной. Но, Уотсон, ведь я даже не врач!
- А я – не слепой. Всю меру ответственности не поднять ни вам, ни мне. Вы боялись, что Пилтинг убьёт меня, вы сказали?
- Да, я так подумал. Подумал, что он может знать, догадываться о том, что я слеп, что он мог в этом случае решить, что совершит убийство без свидетеля, безнаказанно.
- Наверное, вы ошиблись...
- Да. Наверное, я ошибся.
Уотсон вдруг сел на кушетке, не выпуская моей руки, и я только теперь осознал, что и всё это время его пальцы сжимали моё запястье.
- Холмс, если бы вы не ошиблись, и он убил бы меня...
- Об этом мне страшно подумать, Уотсон.
- Да. Но что бы вы тогда стали делать? Вы теряете ориентацию и впадаете в панику, даже если я просто замолкаю.
- Много на себя берёте, - хмыкнул я. Мне не хотелось признаваться в слабости.
- Проделаем опыт? – предложил он. И я не успел ничего ответить, как он исчез. Выпустил мою руку, скрипнул кушеткой, оставляя её, и – прекратил своё существование. Я не предполагал, что он может передвигаться так бесшумно. Я прислушался: ни шелеста, ни дыхания – ничего.
- Глупо, - сказал я. – Что вы хотите доказать?
Молчание.
- Уотсон!
Ничего. Пустота.
- Уотсон, прекратите! Я просто... Уотсон!!!
Разумом я понимал, что Уотсон просто вымещает на мне свою тревогу, свою неуверенность в моём же завтрашнем дне, досаду на мою беспомощность – всё вместе. Сейчас я признаюсь, что не могу без него жить, и он с полным правом станет решать за меня всё и всегда, да ещё напоказ тяготиться этим бременем. Моё спасение в холодности, в спокойствии, в умении насмешливо спросить: «Ну, и что вы этим доказали?» Но спрашивать не у кого. Я один. Вокруг чёрная пустота. Ничего нет: ни нашей гостиной, ни девятнадцатого века, ни моей слепоты, ни Рауха. Вечность. Беззвучие. Одиночество. И бешено вращающаяся воронка небытия, затягивающая меня в глубокий омут.
- Хорошо, Уотсон, я сдаюсь. Откликнитесь!
Молчание. И я понимаю вдруг, что это больше не игра. Что его, действительно, нет в комнате и нигде больше.
- Уотсон!!!
Пустота. Смерть.
-Уотсон!!!
От затылка до копчика ввинчивается в моё тело раскалённый металлический стержень. Я костенею от боли и...
-Холмс!!! Холмс!!! – он кричит и трясёт меня за плечи. - Очнитесь же!!!
Он сам, как слепой, дрожащими руками ощупывает моё лицо, гладит по щекам, мокрым от слёз, обнимает, прижимает к себе, уговаривает, упрашивает. Он чертовски перепуган. А я сбит с толку, потому что не могу понять, что было наяву, а что мне приснилось, не могу понять, где я, чувствую только, что Уотсон рядом, что меня колотит, что сердце прочно застряло в горле и там, в горле, отчаянно болит, что я в слезах и, наверное, в поту, потому что ведь не от слёз же так насквозь промокла моя сорочка, что все мышцы сведены, и страшно шевельнуться, потому что они могут при первом движении просто порваться, что во рту вкус крови, и я давлюсь ею, пытаясь вдохнуть.
Медленно-медленно я заставляю себя чуточку расслабиться.
- Фу! – наконец, с облегчением выдыхает Уотсон и почти отпускает меня. – Я думал, вас паралич разобьёт или у вас разрыв сердца будет. Вы даже дышать перестали. У вас кровь из носа. Что вам, чёрт возьми, снилось?
- Слепота, - я сел, прижимая к носу всунутый в руку платок. -
Вы правы, Уотсон, нужно точно определиться с ценой, которую можно заплатить.
- О чём вы, Холмс?
- Ах да, ведь этого разговора, кажется, тоже не было... А что было? – я не могу говорить спокойно, меня всё ещё трясёт. - Пилтинг и его сестра были, надеюсь? И то, что Блейкмур изнасиловал её? Было или... Уотсон, вас ударили по голове? Или мне это тоже только привиделось?
- В другой раз, - помолчав, говорит Уотсон, – когда захотите ввести себе внутривенно какую-нибудь гадость, всё-таки лучше зовите меня. Или хотите, мы найдём вам шприц с такими выпуклыми делениями, знаете?
- Ладно-ладно, я больше не буду, я же обещал. Мне приснился очень реалистичный сон, я никак ещё не отделю его от реальности. Мы где? В гостиной?
- Нет. В вашей спальне. Вы что, дезориентированы?
- Да, немного... Мне снилось, что я спустился к вам в гостиную. Вы беспокойно спали, и я...
- Я беспокойно спал? Ну, Холмс, это уже слишком! Я это слышу от человека, который чуть не умер, захлебнувшись собственным кошмаром.
-Хорошо, подождите, - смирно попросил я. – Приду в себя и, наверное, отделю сон от яви. Вы пришли поздно вечером с сотрясением мозга?
- Да.
- И рассказали о сестре Пилтинга и Блейкмуре?
- Да.
- А потом?
- Не помню. Я уснул.
- И я разбудил вас криком? Больше ничего не было?
- Нет.
Мне хочется заплакать и засмеяться одновременно. Дурное, пугающее меня состояние.
- Чёрт побери, Уотсон! Я, кажется, начинаю сходить с ума.
- Просто успокойтесь... Что вам всё-таки снилось?
- Сейчас расскажу, - и честно рассказываю.
Довольно долго Уотсон молчит.
- Просто всё было очень реалистично, - зачем-то оправдываюсь я.
- Вы... до сих пор боитесь темноты? – осторожно спрашивает он. – Я помню, вы говорили...
- «Боюсь» - так нельзя сказать. Как я могу бояться того, без чего я просто не бываю больше. Но я... не очень люблю оставаться с ней один на один.
- Как сегодня вечером?
- Как сегодня... Ещё как там, на улице, когда вы погнались за призраком Слепца...
- Значит, этот сон возник не из ничего? Вы страдаете...
Чёрт! Кто бы сомневался!
- А вы думали, мне наплевать, Уотсон, вижу я или нет?
- Вы сами заговорили о цене. И вы совершенно верно угадали в вашем сне, что я отвечу. Эта цена не за возвращение вам зрения, а только за попытку попробовать его вернуть. Возможно, за неудачную, если вы отдаёте себе отчёт.
Я молчал.
- Ценой может быть и безумие,- продолжал Уотсон совсем тихо. – Тогда вы погрузитесь в свой ад навсегда, и меня рядом не будет. Потому что с ума сходит каждый сам за себя.
Он напугал меня. Всерьёз. Я почувствовал, как отлила кровь от лица – видимо, я сильно побледнел. Утратить зрение – страшно, утратить рассудок для меня стократ страшнее. Но лишиться того и другого... Впрочем, когда я лежал в госпитале в коме, мы, кажется, это уже проходили.
Уотсон ждал каких-то слов от меня, и прошло довольно много времени, прежде чем он понял, что слов не будет.
- Знаете что? – проговорил он тогда, снова привычно устраивая ладонь на моём плече – это заменяло нам теперь переглядывание и перемигивание. – Давайте-ка ещё поспим, - и, предвидя мою реакцию, поспешно добавил. – Я останусь с вами – здесь достаточно места.
- Зачем? – прикинулся я непонимающим. Мне было любопытно не только, что он скажет, но и каким тоном.
- Чтобы вам не было одиноко в темноте, и чтобы вам не снилось больше, что меня нет рядом, - просто сказал он.