Чтобы обеспечить семье нормальный образ жизни, родители начали строить свой дом. Кто-то помог отцу приобрести участок, и в течение нескольких лет, отказывая себе абсолютно во всем, они словно Кум Тыква, собирая кирпичик к кирпичику, поднимали стенки, вставляли окна, крыли крышу. Конечно, не сами. Это делали наемные рабочие. Но ведь все надо было найти, достать, купить. Впрочем, и мама, и дедушка вложили немало своего труда. Папа конкретно стройкой не занимался. Оперирующий хирург, он берег свои руки. Зато зарабатывал деньги, работая в больнице и консультируя везде, где только мог.
И вот, наконец, за дощатым забором из горбыля, рядом с тиром, примыкавшим к военной ремонтной автобазе, поднялся первый этаж, позволивший нам переехать в незаконченный дом. Жить все семьей в двух комнатах было не привыкать. А вот небольшая кухонька со сложенной из кирпича двухконфорочной плитой, диаметр отверстий которой регулировался чугунными кольцами, да ванная комната с отапливаемой дровами нагревательной колонкой были истинной роскошью.
О ванной комнате, которая сегодня у меня вызывает улыбку, разговор особый. По проекту она должна была находиться на втором этаже. Но в целях экономии места кто-то предложил спустить ее под лестницу. Вот так и получилось несуразное помещение, в которое вело несколько ступенек.
С правой стороны на стене висела раковина-умывальник, куда поступала лишь холодная вода. С левой стороны, аккурат под лестницей, разместилась ванна, а у дальней стенки под маленьким окошечком - унитаз.
Между раковиной и унитазом стояла обычна табуретка, на которой лежали газеты и журналы для определенного использования. (В то время даже серой, жесткой как наждак, туалетной бумаги не было и в помине). Поэтому отправляясь в туалет, мы еще и просвещались. Особым спросом пользовалась «Советская эстрада», которые выписывал дедушка для свой работы с самодеятельными коллективами. Во-первых, страницы этого журнала имели весьма мягкую фактуру, во-вторых, порой там встречалось немало интересного. Я, например, с удовольствием читала пьесы, разные юмористические рассказы, стихи, басни, сатирические куплеты.
Во многих из них клеймилось все загранично и восхвалялось отечественное. Типа михалковской басни «Крыса и мышь», заканчивавшейся словами:
«Я знаю, есть еще семейки,
Где наше хают и бранят,
Где с умилением глядят
На заграничные наклейки,
А сало русское едят!»
В том же плане были и куплеты другого, малоизвестного сатирика, в одном из них рассказывалось о том, как в «загнивающую» капиталистическую Америку приплыл из-за океана «Березки» хоровод», покоривший тамошних зрителей.
«Простые, симпатичные, чудеснейший балет»
Вот это – заграничное. У них такого нет!»
Примерно через год, после того, как мы заселились, отец защитил кандидатскую диссертацию. Это было настоящим событием, потому что он не учился в аспирантуре, не брал отпуска, собирал и обрабатывал материал самостоятельно, как говорится, без отрыва от производства.
По такому поводу у нас собрались родительские друзья и знакомые. Ели, пили, шутили. Разошлись так поздно, что у мамы просто не было сил наводить порядок. Так и ушли спать, оставив на столе следы трапезы, пустые бутылки, бокалы и рюмки. А назавтра, с утра пораньше, чтобы застать хозяев дома, неизвестно откуда появилась комиссия с целью выяснения: как и на какие деньги, построен дом.
Представший их глазам раскардаш тотчас создал определенное впечатление об обитателях дома, и пришедшие были готовы вынести свой суровый вердикт. Лишь после объяснения причины «пьянки» и детального ознакомления со всеми документами, касательно строительства они сменили гнев на милость. Больше с подобными проверками никто никогда не являлся.
Со временем поднялся второй этаж, на котором е размещались еще две комнаты и отцовский кабинет. Печки-голландки заменили батареи парового отопления, в кухню и ванную пришел газ. И тогда жизнь вовсе показалась раем.
А еще через некоторое время у нас появился телефон! Конечно, его ставили не для меня. Но какая это была потрясающая возможность болтать часами с подружками! Благо поминутной оплаты тогда не было, а ежемесячная была просто смехотворная.
Правда, в полную силу наслаждаться им пришлось недолго. Наши соседи через стенку (дом имел особую конструкцию и был рассчитан на две изолированные квартиры), узнав об этом, сначала приходили к нам, когда им надо было куда-то позвонить, а потом обманным путем присоединились к линии без нашего ведома. Так как все сделано было вполне официально, отсоединить их не получилось. И теперь, когда они висели на телефоне, наша трубка молчала.
На втором этаже у меня была своя (!) комната. Несмотря на то, что в ней стоял лишь маленький цветастый диванчик да письменный стол, за которым занималась еще мама, она казалась мне апартаментами принцессы. В нишу, которая планировалась в будущем превратиться в книжный шкаф, я положила стопку журналов «Юность» с разноцветными корешками, обращенными наружу, а на нее – вазу красного стекла. В ней, цветы по сезону из нашего садика. Особенно любила составлять букеты из ромашек в обрамлении полосатого (бело-зеленого) хлорофитума.
Вообще второй этаж, куда не поднимались бабушка с дедушкой, днем, в отсутствие родителей, становился моей вотчиной. Я могла делать там все, что хочу. А хотела я слушать пластинки, которые крутил проигрыватель старенькой радиолы «Рекорд», что теперь поселилась в спальне мамы и папы. Просто балдела от модных тогда «Seven Lonely Days» и «Sixteen Tons», до истирания звуковых дорожек повторяла и повторяла одну из самых первых пластинок Б. Окуджавы с «Песенкой об Арбате», «Ленькой Королевым», «По Смоленской дороге» и «Полночным троллейбусом».
А еще, сама не знаю, откуда, у меня неожиданно прорезался интерес к классической музыке, и на скопленные карманные деньги я покупала пластинки, удивительно пахнувшие свежим пластиком. Помню свое первое приобретение - запись ансамбля скрипачей Большого театра. Там были «Сентиментальный вальс» Чайковского, «Пассакалия» Генделя, один из зажигательных танцев Дворжака, «Вариации на тему Корели» Тартини-Крейслера. И эти мелодии навсегда остались самыми любимыми.
А как здорово было забраться в кабинет отца, усесться на письменный, стоявший около окна, откуда просматривался солидный кусок дороги, и болтать, болтать с подружками по телефону! Интересно было заглянуть и в отцовскую библиотеку, где у него стояли разные книги. В том числе и капитальный «Половой вопрос» Фогеля дореволюционного издания с «ять».
А в недрах старого дивана, покрытого потертым бухарским ковром, имелся тайник, где я прятала свое «богатство». В то время меня очень занимали цветные репродукции. Я вырезала из "Огонька" и «Работницы» цветные иллюстрации, наклеивала их на листки бумаги из альбома для рисования, делали аккуратные подписи тушью. Это было настоящее священнодействие и моя тайна, которую однажды раскрыла мама, застав меня врасплох. Я получила солидный нагоняй за то, что занимаюсь ерундой, трачу и время, и деньги.
Это уже потом были разные альбомы. "Изогиз" выпускал прекрасные серии иллюстраций, посвященных либо какому-нибудь художнику. Отдельные листы вкладывались в мягкую папку и продавались по 50 копеек. Открытки, что покупала в книжных магазинах по 2-3 копейки и вкладывала в соответствии с именами авторов в отдельные конверты; тематические подборки открыток. Прекрасную серию выпустила Третьяковская галерея, где каждая подборка, посвященная какому-то одному художнику, включала примерно 10 репродукций.
Кстати, в диване я держала еще одну заветную вещь. Это была тетрадка с моими первыми стихотворными пробами. Как сейчас понимаю, глупыми, наивными, но тогда такими важными. О них знала лишь моя ближайшая подружка Майка. Я не хотела хранить ее вместе со своими тетрадками, так как изредка могла нагрянуть родительская проверка. Но то, что было для меня столь нежелательным, случилось. К моему величайшему удивлению, мама не стала, сделав серьезные глаза, меня бранить. Но тайну сохранить не сумела.
Рассказала с гордостью обо всем нашей классной руководительнице Оксане Николаевне и та, вызвав меня, дала задание: написать для школьной стенгазеты стихи о четырех героях-моряках, что силой стихии оказались в сорванной с тросов самоходной барже, стоявшей на якоре у одного из островов Курильской гряды. Младший сержант Зиганшин, рядовые Поплавский, Крючковский и Федотов Они попали в один из самых опасных районов Тихого океана.
Вдруг отказали моторы. Испортившаяся рация не позволяла связаться кораблем, а из съестных запасов на барже имелся лишь аварийный паек на двое суток и два ведра картошки. При самом экономном расходовании продуктов на 16 день кончились консервы, а вскоре и все остальное. В ход пошли кожаные ремни и подметки от ботинок, которые нарезали тонкими полосками, потом варили и ели... Спасала гармошка, на которой они играли и пели. Лишь через 49 дней ребят подобрал экипаж американского авианосца. Этот случай стал уникальным по продолжительности и трудности условий дрейфа в океане. (Это был 1960-й год)
Я села за стол, немного подумала и выдала.
«Там, где бушуют волны, где пенится вода,
Бросала эту баржу как щепочку волна
Отважная четверка на барже той была
И с бурею и мглою боролась, как могла.
Они не унывали от дома вдалеке,
И песни распевали с гармонию в руке
Советские, родные – вот лучшая хвала.
Каких людей чудесных нам родина дала!
Когда я вспоминаю их сегодня, краска стыда заливает лицо, а волосы на голове начинают медленно шевелиться. Но таково было и воспитание, и идеалы и, как сейчас принято говорить, ментальность!
В небольшом дворике, обхватывающем дом с двух сторон, (стена столовой выходила окнами на улицу, а между нами и соседями шел забор), мама насажала деревья, которые дарили нам потрясающе вкусные ягоды вишни и черешни, изумительные персики.
А каким вкусным был виноград, что свисал гроздьями над столом, за которым мы ели в теплое время года. Днем солнце, пропуская лучи через резную зелень листьев, рисовало на клеенке замысловатые пятна, от которых на душе становилось радостно и весело.
.
У винограда были исключительно вкусные кисленькие усики, которые можно было пожевать, из нежных листиков получались нежные конвертики домламы, а из «дамских пальчиков» дед ставил вино. Оно получалось слабеньким, слегка хмельным и очень приятным на вкус. Нам, детям, его пить не разрешали. А вот по рюмочке домашней наливки, что делалась из своих вишен, иногда - пожалуйста.
Между стеной тира и боковой стеной дома располагался сад-огород. Сначала мама пробовала выращивать там перцы, огурцы и помидоры, срывая которые с куста, ты вдыхал неповторимый особый резкий запах свежей зелени. Но потом она поняла, что несколько кустиков для хозяйства – ничто, экзотика. И с огородным экспериментом было покончено. Остались лишь укроп и петрушка, которые неприхотливо росли сбоку у сарая и всегда были готовы сдобрить суп или салат.
Впоследствии в этой части двора росли лишь цветы. Под забором, отделяющим наш участок от соседского – сентябрина с мелкими игольчатыми фиолетовыми, голубыми и белыми цветочками. Далее – ночная красавица, кусты шикарных роз, гвоздики, такой окраски, какой я больше никогда не видела. Например, розовые лепестки в красную крапушку или фиолетовые с белым кантиком по краю. Хороши были и ромашки, и гладиолусы. Особую же гордость мамы составляли разросшиеся под забором, недалеко от калитки, фиалки и ландыши.
Наш дом был поставлен в соответствии с плановой застройкой этого места на улице Приусадебной рядом с другим таким же, что граничил с жактовским, называвшимся в народе 12-квартирным. Наискосок слева – небольшой магазинчик сельского типа, в котором продавалось все что угодно от продуктов до одежды и ширпотреба; справа, уже при нас выросла котельная. Это было уже после того, как улицу переименовали во 2-й Пушкинский переулок. Наверно потому, что он одним концом выходил на Пушкинскую. Другим, более близким к нашему дому, - на Ново-Московскую.
Ново-Московская только застраивалась. Не было ни гастронома напротив 15-й горбольницы, ни магазинов, торговавших обувью и одеждой. Не было и стадиона «Старта». На его месте стоял овощной ларек. По Ново-Московской до Экскаваторного завода ходил городской транспорт: автобус №21 и два троллейбуса №4 и №5. Сначала они все дружно шли по Ново-Московской, далее по Кары Ниязова до Ирригационного института, где расходились. Автобус поворачивал направо, проходил мимо кондитерской фабрики «Уртак» и в итоге выходил к Алайскому базару, а оттуда шел в направлении парка «Победы».
Троллейбусы, повернув налево, по улице Урицкого доезжали до Дархана, а далее уже по Пушкинской. Около консерватории «четверка» продолжала свой путь прямо, заворачивала на Хорезмскую, затем около ОДО шла по Коммунистической, выходила на Навои и далее - в Старый город ( Иски Жива). А «пятерка»
Около консерватории поворачивала направо, на Жуковского. Конечной остановкой его была привокзальная площадь.
Итак, я выходила на Ново-Московскую, переходила улицу в направлении ломоносовской школы № 142, заворачивала за угол дома, в нижнем этаже которого находилась парикмахерская и шла на остановку. На «четверке» доезжала до Первомайской, а далее уже пешком дойти до Хорезмской, где и стояла наша школа № 50.
Почему меня отдали именно сюда? Да потому что ее кончала моя мама и считала ее самой лучшей. Кстати, пойди я в школу на год раньше – никогда бы туда не попала, потому что до 1954 года имело место раздельное обучение, и эта школа была мужской.
Именно тогда, когда я отправилась в первый класс, вышло новое постановление, и контингент 50-й смешали с девчачьим, что учился в соседней школе №44, стоявшей на Первомайской. Там, где впоследствии построили Детский мир.
Но вернемся на остановку, что находилась рядом с замечательной кондитерской. Запах, наполнявший ее, мне вспомнился много лет спустя в Москве, когда я попала в подобное заведение (конечно, и крупнее и солиднее), что находилось недалеко от Елисеевского гастронома.
Красивые вазы и коробки с конфетами в ярких обертках, плитки фигурки из шоколада – зайцы, мишки, целые сценки (например, оленья упряжка). В подарочном отделе - чашки, наполненные дорогими конфетами и перевязанные лентами, увенчанными бантами, почему-то хрустальные вазы и модные тогда фарфоровые статуэтки.
Можно было, конечно, дойти до школы и пешком, выйдя с другой стороны переулка на Пушкинскую, а оттуда – к Дархан-арыку и напрямую до конечного пункта. По этому маршруту, естественно, в обратном направлении, я порой шла домой. С подружкой Майкой доходили до ул. Жуковской, на углу которой никак не могли расстаться, а потом уже разбегались в разные стороны.
Мама любила вспоминать такой случай. Приходит она как-то домой пораньше, я на пороге ее встречает бабушка с белым, как мел лицом и трясущимися губам. «Не знаю, как и сказать тебе… - шепчет она. – Татка еще не пришла из школы». А мама в ответ: «Не беспокойтесь, я видела в окошко троллейбуса как она стоит на углу и болтает с подружкой».
Иногда, придя домой и пообедав, я отправлялась на прогулку по Пушкинской, но уже противоположную сторону. Мимо стадионов «Динамо» и «Мехнат», с которым у меня связана «душевная травма». Как мне хотелось заниматься большим теннисом! Я записалась в секцию, но после месяца махания ракеткой была отчислена как не перспективная, а потому не заслуживающая внимания.
Еще немного и я – на площади Пушкина, в центре которой одиноко стоял поэт, периодически посещаемый лишь гульками. Впрочем, он меня мало занимал. Цель моего визита - небольшая улочка, идущая от Пушкинской влево, на которой находился небольшой магазинчик с замечательным содержимым. Наверно, потому что он находился не в центре, здесь можно было купить интересные сборники стихов, грампластинки венгерского и чешского производства, неплохие книги по искусству, репродукции.
Кстати, об этой площади в недавнем разговоре мне напомнила моя подруга Наташа, живущая и сегодня в Ташкенте. О том, как нас, уже студентов университета, пригнали однажды для того, чтобы мы стали частью живого коридора, вдоль которого везли лафет с ушедшим в иной мир премьер-министром Индии Лала Бахадури Шастри. Он приехал в Ташкент для того, чтобы подписать декларацию с пакистанской стороной о прекращении войны между этими странами, а на следующий день скончался от сердечного приступа. Это было в начале января. Было очень холодно и сухо. Девчонки, не рассчитывая на долгое пребывание на улице, пришли в институт в легких туфельках. Замерзли страшно. Периодически удавалось погреться от стоящих на обочине, почему-то заведенных машин, испускающих выхлопные газы. Когда все, наконец, кончилось, мы гурьбой отправились к нам домой, где бабушка отпаивала всю компанию горячим чаем с плюшками, что накануне (словно предвидела ситуацию) напекла мама.
По другую сторону площади располагалось Ленинское училище. Рядом с ним - летний кинотеатр, куда мы редко, но заглядывали с родителями до того, как появилась на Ново-Московской «Москва». Современный, широкоэкранный. Помню, как мы с дедушкой пошли самый первый сеанс. Показывали «Командировку» с Олегом Ефремовым в главной роли. Значит это был 1961 год. Кинотеатр пользовался такой популярностью, что нередко билеты надо было приобретать заранее.
И со мной произошел следующий случай. Шли «Три мушкетера». Я училась в классе девятом, В тот день у меня был урок немецкого языка. Когда уходила на занятия, мама дала деньги для того, чтобы возвращаясь, я купила билеты в кассе предварительной продажи.
Возвращаясь домой, познакомилась в троллейбусе с парнем, студентом мединститута, который тоже ехал в «Москву» за билетами. Когда мы с ним подошли к кинотеатру, то увидели колоссальную очередь. Терять столько времени у меня не было возможности, потому что на завтра была назначена контрольная по математике, к которой надо было еще подготовиться. И тогда мой новый знакомый по имени Улугбек предложил взять билеты и для меня. Я отдала ему деньги и, договорившись о встрече у входа в кинотеатр перед сеансом, отправилась домой, гордая решением поставленной задачи.
Когда же рассказала обо всем маме, та пришла в ужас. Дождавшись папу, она выложила все ему, и на семейном совете было решено, за столь безответственный поступок я должна быть наказана. В кино вместо меня пошла бабушка. Они нашли того парня, взяли у него билеты, страшно разочаровав молодого человека, и после просмотра фильма довольные вернулись домой. Я же, как говорится, осталась с носом.
С этим кинотеатром связана и другая, запомнившаяся история. Дело было в субботу. После двух уроков в школе мы должны были идти в университетскую библиотеку, где большинство девчонок нашего класса осваивало профессию библиотекаря массовой библиотеки. (И сегодня желающим могу показать соответствующие «корочки»)
Кто-то предложил хотя бы один раз прогулять и отправиться в кино. Идея была дружно поддержана и дружной толпой мы отправились в «Москву» смотреть фильм «Мой младший брат» (экранизация нашумевшей модной аксеновской повести «Звездный билет»). Вместе со всеми отправилась и я, несмотря на то, посмотрела его еще вчера. Надо сказать, что и книгу, и фильм, могу отнести к разряду самых любимых, тем более что там звучит потрясающая, запоминающаяся с первых нот, музыка Таривердиева.
Все шло прекрасно до понедельника, до того момента, когда мы появились в школе, где разразился скандал. Вполне возможно наш дисциплинарный проступок остался бы не замеченным, не нагрянь в тот день в библиотеку комиссия Минпроса с целью проверки. Им надо было знать, сколь успешно осуществляется программа слияния школы с жизнью.
Короче говоря, мальчишки и несколько девчонок, которые ездили в Институт связи, обучаясь какой-то технической специальности, отправились на уроки, а нас заперли почему-то в столярной мастерской. Один за другим в школу были вызваны родители, созван внеочередной педсовет, на котором провинившимся была устроена солидная головомойка.
Когда мы с мамой возвращались домой, она почему-то повторяла одно: «Ну, зачем ты снова пошла на этот фильм? Ведь ты его уже посмотрела…»
Наш дом пережил и страшное ташкентское землетрясение 1966 года. Я училась на первом курсе, когда 26 апреля на рассвете мы проснулись от гула, толчков и страшного шума, что создавали «бежавшие» со второго этажа наперегонки по лестнице жерди, из которых собиралась рамка для натягивания выстиранных и накрахмаленных оконных занавесок.
Дом пошатался, пошатался и… устоял. Видя, что ничего особенного вроде не произошло, и мы упокоились, позавтракали и разошлись по своим делам. Я поехала в институт. Но когда трамвай стал подъезжать к нашему химическому факультету, размещавшемуся в здании дореволюционной постройки на углу улицы Шевченко, то увидела пожарные машины да обгоревший остов. Во время первых же толчков бутыли с серной кислотой упакованные в плетеные корзины, наполненные для амортизации древесной стружкой, упали, разбились и вызвали пожар, быстро разгоревшийся от деревянной мебели и полов, натертых мастикой.
Заниматься было негде. И тогда, несмотря на то, что до конца учебного года оставалось около двух месяцев, учеба была окончена. Всем, кто исправно ходил на лекции и семинары, зачеты поставили автоматически, экзамены перенесли на осень, а нас стали использовать как рабочую силу для расчистки участков города с обрушенными домами. Потом запрягли в строительство университетских корпусов, где на Выставочной к началу новой сессии должны были быть готовы первые здания – физфак и химфак. Через некоторое время большинству ребят удалось отвертеться, и мы с легким сердцем отправились на союзные просторы, где к нам, жителям пострадавшего города, везде относились весьма сочувственно. Ведь из многих регионов в столицу Узбекистана были отправлены строительные бригады для того, чтобы строить новые кварталы. И действительно, очень скоро город, сильно пострадавший, не только поднялся из руин, но и значительно похорошел.
Но давайте снова вернемся в дом, с которым у меня связаны воспоминания о самом лучшем в жизни днем рождения. Дом был полон гостей, которых я буквально убила прекрасно сервированным столом. Удалось выпросить у родителей серебряные стопки и рюмки, вынимавшиеся лишь по самым торжественным случаям, хрустальные бокалы, красивую посуду. Именно на нем я познакомилась со своим будущим мужем. Его просто так привела моя подружка. А через год здесь уже праздновалась свадьба.
Потом мы с Леней уходили из этого дома, возвращались, снова уходили. Сюда принесли из роддома моих детей. Здесь они поочередно жили у бабушек и дедушек. Впрочем, как сейчас очень модно говорить, это уже другая история.
2010