ЖРЕЦ
Алексею Герману
Если бы вы знали, до чего мне сложно начать свою, наверное, немудреную повесть, то вы, возможно, соизмерили бы скидку уже за эти выстраданные строки, хотя в дальнейшем я, может быть, и даже, скорее всего, а если уж совсем откровенно, то излишне расслаблюсь и поведаю вам замечательную историю о своем знакомом, а ежели опять с полной искренностью, то о ближайшем друге, в определенном смысле даже двойнике, совершающем свои, для кого-то порой фантастические метаморфозы, в результате которых даже я не всегда осмеливаюсь оставаться уверенным в том, что он - это он, что он - один, а не множественен (и не женственен).
Мне бы не хотелось (хотелось), чтобы вы вдруг (без всякого основания) возомнили, что он - это я. Нет! Мы ни в коей мере не одно и то же, не один организм. Я даже назойливо попрошу вас не путать нас, совершенно отдельных, самостоятельных людей. И должен сразу же заявить, что меня в высшей степени раздражает (не раздражает) тот факт, что некоторые (не буду указывать фамилии), что некоторые по каким-то причинам (самым разным) объединяют нас (то есть меня и его со всеми другими исходящими из него или, наоборот, в него входящими), объединяют нас в одного персонажа.
Я с печалью предвосхищаю, что вы, вопреки моим предуведомлениям, все же попытаетесь наделить меня несуществующим кокетством и вменить мне стремление навязать вам мысль о том, что я и он - одна фигура. Причем вы, наверное, убеждены, что я добиваюсь своей цели, как бы доказывая вам как раз то, что я это - не он.
Нет, нет и нет! Хотя, что я заранее столь разволновался (не разволновался)? Все ведь определится (не определится) в потоке моего последовательного (непоследовательного) изложения, перед которым я считаю (не считаю) необходимым предупредить вас еще об одном обстоятельстве, а именно о том, что имя и фамилия человека, о котором вот-вот раздастся речь, - начисто вымышленные, или даже, если вам это покажется удобней, будет использована кличка. Причем, как бы я ни объявил своего героя, передо мной тотчас образуется пропасть, - ведь любой в состоянии примерить эти данные кому угодно! Да мало того, еще и скоропостижно опознать тех, у кого по случаю в действительности совпадают имя или фамилия, или в какой-то мере - похожи (не похожи).
Согласитесь, какую бы фамилию я не присвоил своему объекту, наши фантазеры тотчас метнутся во все словари и справочники и откопают что-нибудь эдакое, безусловно, не играющее здесь никакой роли, а то еще и примерят мое детище к какому-нибудь более современному деятелю, да еще и впадут в математические изыски, разлагая слово на гласные и согласные буквы, обращая особое внимание на порядок их шествия в слове, место в алфавите, да еще вдруг обратят свои воспаленные рассудки на обстоятельства, на которые я даже не хочу намекать, а может быть, которых и сам не ведаю (ведаю). Причем последнее для предстоящей практики, по моему странному предчувствию, - всего вероятней.
А имя? Ну, как не назови я свою модель, наши энциклопедисты гипотезируют не только повторение какой-нибудь (каких-нибудь) драматической ситуации, отяготившей (не отяготившей) предложенный набор букв, но и разъяснят, кто в наши дни испытал (не испытал) подобную судьбу, и что на сегодняшний день означает количество букв в указанном имени.
Пожалуй, мне остается лишь одно (я - в тупике!), обозначить мой материал тем кодом, который мне только и оставил благосклонный (неблагосклонный) читатель. Итак, он зовется Жрец!
И вот я опять (не опять) пытаюсь избегнуть никчемных читательских домыслов, а мне ведь пора (не пора) приступить к непосредственному (посредственному) изложению (низложению) событий...
Как только Жрец появился, он тотчас начал расхаживать и болтать. Наверное, он тараторил, еще внедряясь в пределы нашего этажа, а, значит, я уверен, и раньше, да, собственно, за свои разглагольствования он и стал добычей психиатров (психопатов).
Его зримое облачение составляли молочно-розовая пижама и домашние туфли. В конструкции обуви Жрец не использовал задник, а заминал его пяткой. При ходьбе же задник несколько отставал от подошвы и в итоге, настигнув стопу, производил звонкий шлепок. Так он и двигался под шлепки, словно под редкие аплодисменты.
Жрец выглядел приземистым и крепким. В нем сквозили устойчивость и хватка. Штаны пришлись Жрецу велики и где-то с середины голени заметно осели. В этих местах ноги напоминали вертикально поставленные ручные счеты или древесные стволы, обремененные наростами-паразитами. Рукава пижамной куртки Жрец засучил. В этом обнаружилась не только необходимость пресечь их безразмерность, но и весь его характер. Общий вид Жреца выражал агрессивное стремление к заведомо активным действиям, то ли кулачному бою, то ли кузнечному ремеслу.
Голова Жреца была недавно обрита, сама же имела выраженную атавистическую форму: узкий, словно выдавленный вперед лоб, кустистые брови, соответственно, словно вбитые в пазы глаза. Линия носа в профиль напоминала половину параболы, если я правильно помню, - от плюсовых значений игрека до нуля или, может быть, ниже (выше). Эта же конфигурация схожа с детской горкой, обитой жестью для круглогодичного скатывания. Внизу нос, вопреки ожидаемой твердости, дрябл, как вялый овощ. Мощные скулы, словно латы рыцаря, подбородок расщеплен по своему центру так, будто подвергся иссечению, а после сложен и сращен. Губы узкие и даже как бы поджатые, зубы мелкие и существуют на зримом расстоянии друг от друга. Когда уста разверзаются, зубов не видно и в пропасти рта - ночь.
Жрец представал так, будто только что исторгнут из парного отделения, где усердно парился: лицо напоминает слепок из бело-розового зефира - так расцвечено оно пятнами, а ржавые волоски на веснушчатых руках ершатся, будто намагниченные от недавнего растирания банным полотенцем.
- Разве это дело? - задавал Жрец самому себе вопрос и отвечал, развивая своеобразный диспут. - Не де-ло! Что ж они там совсем о-бал-де-ли? Выходит - да! Ленин почему до сих пор в лежку? Давно пора встать и ра-бо-тать! А Карл? Он-то всегда понимал, что именно у нас можно со-вер-шить, а потом рас-про-стра-нить! Дело прошлое, а я ведь предупреждал товарища Кен-не-ди, сигналил, но он - свое, ирландцы все с но-ро-вом. А в итоге что? Машерова - КРА-Зом, - всмятку! Меня - ключом ри-гель-ным в пах! Да вот, не срос-лось - жив и до них до-бе-русь!
Часто, не завершая очередное слово, Жрец объявлял следующее, и посему окончание накладывалось на начало. На слух подобная практика производила впечатление одного непрерывного слова, которое, в свою очередь, прерывалось резкими вдохами, с некоторым даже стоном или всхлипом. Означенные помехи случались по мере развития одного слова, а не между ними или фразами. Я не совсем представляю (совсем не представляю), как изобразить его речь в представленном сообщении. Возможно, так: "Пролет-ари-все-роняйтесь!"
(Здесь я почему-то вновь испытываю неотложность предупредить вас о том, чтобы вы не искали в моем уведомлении никаких символов, аллегорий и прочих изысков, а лишь опознали того, кто... Впрочем, об этом после...).
Свое странное знакомство мы возобновили в другом кругу ада, о котором посвященные вслух, да еще и прилюдно стараются не упоминать. Для этого бывшие обитатели подобных заведений довольно успешно самокодируются на отречение. Поверьте, я не стал бы этого утверждать, если бы не убедился в соответствии моих слов чужим судьбам.
Если предыдущую точку нашего соприкосновения еще до сей поры (от сей поры) можно (нельзя) изобразить как место для наказания инако (не инако) мыслящих, то второй этап конструирования отношений состоялся (не состоялся) там, куда безвинно сослать (не сослать), наверное (не наверное), достаточно сложно (несложно). Хотя первопричину попадания на этот рубеж также можно вменить умелому (неумелому) исполнению (неисполнению) коварного проекта.
На ниве наших новых испытаний, в отличие от психиатрии, новичком оказался я. Жрец по-домашнему размяк с книгой на аккуратно, можно сказать, по-армейски, заправленной койке. Среди общей белизны, розовости и салатности, натянутый на него черный производственный, может быть, садовый комбинезон читался как кромешная дыра. Жрец вполне мог сойти за электрика или сантехника, который явился исполнить свои обязанности и почему-то задержался.
Пока я входил и постепенно узнавал сидящего, Жрец начал подниматься, хотя вряд ли мог меня изначально увидеть, поскольку находился по отношению ко мне больше чем вполоборота и, кажется, увлеченно читал. Вставая, Жрец поворачивал ко мне голову и улыбался. Его лицо за эти годы странно изменилось. Во-первых, оно стало чрезвычайно сальным, сама же поверхность напоминала древесный ствол, усердно изъеденный насекомыми, или плату из мира микроэлектроники. Волосяной покров на голове моего знакомца также претерпел изменения. Волосы стали длинными и вьющимися, седыми и грязными - все это производило впечатление дешевого и изношенного парика. Я не уставал поражаться реконструкции, случившейся с лицом Жреца: оно стало как переспелая фиолетовая слива, готовая в любой момент лопнуть и оросить наблюдателя соком, а возможно, даже мякотью. Наиболее опасным предвкушалось исторжение кости, которая, учитывая размеры плода, могла бы размозжить голову.
У Жреца появились бакенбарды, усы и борода. В силу новых обстоятельств слива пребывала в некой паутине или плесени, эдаком своеобразном гнезде. В хаосе огненной растительности рот не был очевиден, но во время речи губы иногда выкатывались из-под завитков и кудряшек. Они, несомненно, стали пухлыми, точно два набитых загадочным содержимым пирожка или, пожалуй, как две геморроидальные шишки.
В момент раскрытия рта выявлялось и то, что у Жреца образовались лошадиные зубы, а клыки - как у кабана и не умещались во рту, а поблескивали из волосяной стихии рифами, словно в океанических водорослях.
- Это провокация. Я давно предчувствовал, что они мне что-нибудь подстроят. - Жрец удерживал меня за рукав пижамы в полутемном пространстве коридора. Из его рта несло кислым творогом и выбрасывалась слюна. - Ты ведь знаешь, что вся моя жизнь отдана переустройству и благоустройству нашего общества, нашей страны. Я ведь никогда себе не позволял и не позволил бы, если бы не эти глаза. Эти слова. Но, ты знаешь, самое смешное состоит в том, что ничего определенного и не получилось, то есть не потому все сорвалось, что я чего-то там не смог, а просто ничего и не могло приключиться - она ведь была совсем ребенком, и я бы никогда... Да ты ведь во мне уверен, правда?
Жрец стал трясти меня и, наверное, невольно бить о стенку. Я осязал, как мотыльки штукатурки спархивают под воротник на мой настороженный хребет и неуверенно оседают на слегка взопревшей спине.
- Они тут допрашивают меня, как врага народа, о каких-то мифических сексуальных контактах, намекают на мою возможную извращенность. Да нет же, мне не в чем сознаваться! Но у меня ничего нет, представляешь, как говорится, бог миловал, я - чист как младенец! Но врачи ведь такие перестраховщики - они меня убеждали здесь задержаться, подлечить заодно печень я просто не смог им отказать, хотя, думаю, все это - пустое.
Я было уже поверил в непричастность Жреца ко всем здешним проблемам, как вдруг заметил (не заметил), что в положенное время он покорно пристраивается к очереди на укол, а его обнаженная для доступа антибиотиков ягодица подобно стрелковой мишени изрешечена специфическими оспинками.
Рядом с постом, где обычно производили инъекции, на стене зависло полупрозрачное зеркало, будто специально оформленное для контрольного взгляда пациентов на свои изможденные ягодицы, выглядевшие преимущественно беззащитно и жертвенно. Мой черед оценить результат сладострастной атаки процедурной сестры настал столь же неизбежно, как и всех прочих обитателей отделения. Я привычно обратил внимание на свое тело, ставшее для меня чужим и несколько пугающим. Последние годы оно обрело подобие бэушной резиновой игрушки. Я его с усталой привычкой ненавидел и при этом, не скрою, безумно ждал фантастической замены на иное, исполненное здоровья, силы и грации.
- Ты понимаешь, все гораздо сложнее. Я даже не могу тебе сейчас объяснить всю ситуацию. Ну, высеяли они что-то, но совсем другое. Сущие пустяки! - Жрец отвел руку с ваткой от ягодицы и приблизил ее к глазам. Пахнуло спиртом. Я также машинально осмотрел объект его изучения - на ватке свертывалась кровь. Тогда он извернулся вполоборота и обозрел свою ягодицу. Я, опять же машинально, повторил его взгляд.
- То, что они выявили, присуще любому организму. Слышишь? Это - у всех! Но никому ведь и в голову не приходит, чтобы каждого обследовать и лечить! Да и зачем устраивать панику? Пусть существуют в неведении. - Жрец небрежно отщелкнул указательным пальцем ватку в пространство. - Да я ведь никого и не виню в том, что у меня все так странно сложилось, что я опять втянут в какую-то абсолютно не свою историю. Насколько я осведомлен о судьбах выдающихся личностей, такие штучки - сугубо их удел. Но я ведь ни на что не претендую. Кто я? - Полусгнившая мокрица с известью вместо мозга...
Сейчас я вновь принужден своим предчувствием застопорить ваши счастливые догадки - еще в два раза меньше терпения, и вы сможете буквально ткнуть пальцем в столь знакомое, как иногда кажется, родное (не родное) вам (мне) лицо (не лицо)...
Жрец встретился мне в новой для нас обстановке, куда мы оба попали на неопределенное время перед очередным решением нашей затянувшейся (не затянувшейся) судьбы. Его, как и меня, сопровождали сквозь лабиринт (как нам казалось) лестниц, дверей и коридоров. Я опознал своего, теперь уже, наверное, довольно близкого приятеля со спины. Хотя он вновь побаловал меня премьерой своей внешности: он стал выше ростом и настолько стройнее, что его даже можно было назвать истощенным. Голова казалась смонтированной, по крайней мере, из трех различных конструкций: затылок был срезан, и возникала загадка, как в подобном черепе может размещаться стандартный мозг и прочие внутричерепные атрибуты. Лоб напоминал коробку, которая как бы нахлобучена на голову. Глаза стали как грибные шляпки в маринаде и несколько съехались к подразумеваемому центру таким образом, что если Жрец вперял в объект один зрачок, то другой сползал к переносице. Нос обрел форму крючковатого клюва, а на своем окончании обзавелся подобием нагрубшего сосца. Верхняя челюсть была велика и отвесна, а при своем движении создавала в середине угол складывания, чем напоминала чувствительную морду некоего животного, возможно, тапира. Нижняя челюсть существенно западала внутрь и выглядела, в общем-то, детской. Подбородок провалился еще глубже, так что провоцировал сойти за кадык. Из-за этого верхняя челюсть принимала на себя ответственность за всю нижнелицевую часть, и казалось странным не находить на ней искомый рот. Уши превратились в мелкие треугольники. Где-то от середины корней они начинали оттопыриваться и к своему верхнему завершению отторгались от головы на расстояния собственного размера. Жрец был обрит, но у основания черепа волосы пробились робкой аурой и были темны, как чернослив. При беглом взгляде на эту голову могло померещиться, что на нее напялены оригинальные наушники.
Нас определили в разные камеры, но мы встретились на следующий день на прогулке.
- Ты знаешь, я за свою жизнь несколько раз пытался покончить с собой, но пока, как видишь, неудачно. - Жрец засучил оба рукава и предъявил мне изуродованные предплечья, шрамы на которых были расположены и вдоль и поперек. - Один раз проглотил нож - сделали резекцию и изъяли.
- А это, - Жрец освободил от шарфа шею, и я увидел свежую, глубокую ссадину. - Это - последнее. Перед арестом. Я ведь ни в чем не виноват. Глупое дело, чепуха! Какая-то драка или кража или драка с кражей или даже кража с убийством. Да я и сам не пойму, чего они от меня добиваются, ну и они, кажется, тоже не особо разумеют, что мне вменить. Им ведь как прикажут, так они и сделают. Знаешь, если все обойдется, а у меня есть основания так полагать, - я отсюда уеду. Причем, куда угодно - Запад, Восток - мне уже безразлично. Если бы сказали - ползи, я бы уполз, сказали бы - зарежь свою мать, и мы предоставим тебе вид на жительство, я бы не терял времени... А здесь надо все уничтожить, для начала выжечь, позже - затопить...
Сейчас я уже считаю ненужным корректировать ваш выбор, а если вы еще не вполне уверены в своем здравомыслии, то я в ближайших строках подтвержу ваш статус...
Наши испытания надежно привязали нас друг к другу. Последующие годы мы много общались и каждый раз (вопреки заветам врачей, да, пожалуй, и криминалистов), каждый раз сурово упивались и даже, я вспоминаю, проказили и дебоширили. Во время одного из таких приватных застолий мой друг предложил мне стать его доверенным лицом на предстоящих выборах.
- Ты ведь говорил, что завершаешь оформление документов на выезд?! - театрально изобразил я базедовы глаза.
- Ты вправе мне не верить на слово, но я вдруг понял, что мы нужнее здесь. - Жрец приготовился к заразительному для окружающих смеху.
Мы действительно дико хохотали в тот, не побоюсь заявить, исторический вечер. Я вновь, как и при других встречах с моим другом, почувствовал себя хитроумным заговорщиком, чуть ли не агентом, хотя это, может быть, и чересчур, - тогда я еще был "никто" и "ничто", так же, впрочем, как и мой перспективный друг.
...Теперь, когда я оглядываюсь на наш (его) путь к власти, то понимаю, что все удавалось неожиданно и даже неоправданно легко. Складывалось впечатление, что неведомые силы или вдруг сама природа - освободили вакансии для обновления жизни и ее, как мы грезили, улучшения.
В ходе предвыборной кампании мы вывесили в отведенном месте портрет Жреца форматом два на три метра, размножили в неучтенном количестве его программу и хвалебные о нем отзывы разных популярных особ и организовали около изображения пост, где активисты растолковывали гражданам добродетели нашего (их) кандидата и необходимость голосовать именно за него.
- Ты действительно выполнишь то-то и то-то? - бесконечно цитировал я столь же бесконечные пункты и подпункты нашей программы и внимательно всматривался в его вечно меняющееся лицо.
- Да, мой друг, - (он называл меня "друг", и мне становилось легко и радостно. Я, наверное, был счастлив).
- Да, мой друг, - подымал Жрец уголок рта, приоткрывал его и шмыгал носом. Это означало улыбку и одобрение.
- Да, мой друг, но не забудьте (на "вы"!), не забудьте, мой друг, что мы (Господи, "мы"! Значит, вместе, значит, я все еще рядом, я - нужен, я - в строю!? Я - соратник?!) Мы должны, просто обязаны совершить еще и такое и эдакое. - Он дополнял негромким и убедительным голосом свои дерзкие проекты все новыми, почти фантастическими пунктами.
А как мы (я) следили за средствами массовой информации, пытаясь уловить малейшие нюансы в настроении тех, кто мог избрать или не избрать нашего (моего) кандидата. И он пришел! Мы ждали и не ждали этого! Мы верили и не верили в то, что он сможет войти туда, куда еще недавно... Да что там! Об этом ли сейчас вспоминать! Наш доблестный Жрец проник во все эшелоны власти.
- Ты не представляешь! - кричал он мне (я - ему) после первой сессии. - Ты даже не представляешь, до чего я жажду заставить всех стать счастливыми! Я готов прямо здесь, сейчас умереть, чтобы наша страна, наши люди дышали чистым воздухом и пили безопасную воду, имели машины и дачи, карамель и новогодние подарки. Но ради этого нам потребна власть, много власти, вся власть! Чтобы помочь нашим несчастным, обездоленным ветеранам и инвалидам, сиротам и пропойцам, мне нужна квартира и радиотелефон, личная охрана и счет в швейцарском банке. Чтобы хоть что-то изменить к лучшему, - тут он схватил меня за волосы и заорал в мое покорно и страстно внемлющее ухо: - К лучшему! Чтобы хоть что-то изменить, я должен вначале стать таким же, как они, а потом значительно... - После этих слов он вновь потянулся к моей преданной голове, но я мягко отстранился. - А потом значительно сильнее. Только тогда!..
Наша жизнь в последующие годы была посвящена именно этому. Мы (он) стали невероятно (вероятно) сильны. Я бы мог, конечно, без особого труда (поскольку все события и имена свежи в памяти), я бы мог дать пугающе подробную хронику этих лет. Впрочем, я столь же легко догадываюсь о том, что вы давно с не менее бодрящей (не бодрящей) крылатостью сообразили, кто он, Жрец, - человек, идущий к власти везде и всегда!
Вообще-то, не зря ли я, человек без собственного лица, толкую вам об очевидном, я, обреченный закрывать свое, отмеченное дьяволом изображение (больше похожее на свиное рыло), обреченный закрывать различными масками то, что когда-то можно было назвать лицом, обреченный постоянно менять голос, манеры, убеждения, походку, стиль жизни - все. Я, никому не верящий и ни в кого не верующий. Конечно же, зря я выламываюсь перед вами, которые, в большинстве своем, чаще и больше меня (нас) потребляют сведения из средств массовой информации и знают о моем друге (обо мне) куда больше, чем это может предположить даже наиболее безумная фантазия.
Вы не можете не помнить, что, когда мы со Жрецом только еще начинали наше продвижение во власть, у него (меня) не было ничего - он (я) одалживал у меня (него) пять копеек на метро (тогда, всего "икс" лет назад, это стоило именно столько. К этому, возможно, мы еще и вернемся). Он одалживал пятачок на метро. Я угощал его кофе и даже выделял из своих скромных средств десять рублей в пользу его исторического безденежья. Тогда у него не было ничего, а сейчас у него буквально несметные богатства и возможности, умело (неумело) изъятые у зазевавшихся предшественников. И об этом, полагаю, вы достаточно осведомлены или хотя бы догадываетесь. Я же ставил (не ставил) себе целью в сем наискромнейшем послании поведать, откуда он пришел, а то, куда он идет и ведет вас, кажется, уже очевидно. И вы, опять же, не хуже меня понимаете, что он уже никогда не уймется.
© Петр КОЖЕВНИКОВ. 2002