А. Гусарова
Пьеса в трех действиях
(На материале детского больничного фольклора)
Ноябрь 1998
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ГОЛОС КАТИ (взрослая Катя)
КАТЯ (подросток)
ПАШКА
ХЕЛЬГА (медсестра)
МОЛОДОЙ ВРАЧ
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА (пожилая врач)
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА (медсестра)
НИНОЧКА (медсестра)
АЛЕША
ГОСТЬ
(Стихи Эдит Сёдергран в переводах И.Бочкаревой, Э.Александровой, Э.Карху)
На сцене взрослая Катя. В дальнейшем мы будем ее называть ГОЛОС КАТИ. Она сидит на полу, рядом лежат бумаги. Она поднимает голову и смотрит в зал.
ГОЛОС КАТИ: Когда тетя Люся забрала меня к себе, мне казалось, что вся жизнь моя до сих пор – это тесный кокон, из которого я вот-вот вырвусь. Я была терпелива и очень хотела научиться жить, как живут другие люди, весело и счастливо. Я ждала – вот-вот наступит миг, и кокон лопнет, и я вырвусь оттуда, веселая, счастливая, легкая!.. Повторяю, я была терпелива, я сторожила свою будущую жизнь, как кошка, которая сторожит мышиную норку. Я научилась дышать, говорить, носить тяжелую сумку из магазина, я научилась смеяться, как смеются другие люди. И так прошло двадцать лет, а моя мышь, моя жизнь, счастливая, легкая Катя все еще скрывалась где-то. И однажды я поняла – ждать бесполезно, она не придет, нужно довершить то, что не успела тогда в конце ноября, в клинике, двадцать лет назад: вернуться на Остров уже навсегда. Впервые за двадцать лет я снова открыла стихи Эдит. Тогда, в клинике, они распахнули дверь, за которой ждала меня моя жизнь. Осенние кроны вновь закачались перед моим взглядом...
Сцену окутывает тьма. Слышится далекий стук идущего поезда. Затем на заднике медленно обозначается окно. На сцене сумрак, говорящий о томительном зимнем рассвете. В углу – железная больничная кровать, рядом с ней стояк капельницы. Трубка тянется к фигуре на кровати. Все выглядит неживым и недвижимым, лишь на фоне окна фигура в больничном халате, спиной к зрителю. Это Катя – подросток. Рядом – инвалидное кресло, которое тоже повернуто к окну. За высокой черной спинкой не видно, кто сидит в кресле.
За сценой шум шагов, затем – звук открывающейся увесистой двери. На сцене появляется молодой врач и за ним – медсестра.
ВРАЧ. – Так. Снова тут? Я же говорил Марье Семеновне.…А где она? (Подходит к кровати, присматривается к лежащему.) Без перемен. Вы позвонили куда следует?
МЕДСЕСТРА (меняя банки на капельнице). Это сделала старшая медсестра.
ВРАЧ. И что же?
МЕДСЕСТРА. Спросили, – почему мы не отправили в травматологию.
ВРАЧ. У нас своя специфика. Почему их нет до сих пор?
МЕДСЕСТРА. Они сказали - как только, так сразу.
ВРАЧ. Черт знает что! Ребенок совершает попытку суицида, а у них все через жопу!..
МЕДСЕСТРА. Сергей Сергеич!
ВРАЧ. Но я же велел Марье Семеновне! Почему на посту никого нет?!.. Я вообще заметил, что вы запросто оставляете старших детей вместо себя!..
МЕДСЕСТРА. Не всех.
ВРАЧ. Редкая избирательность! Значит, этих можно.
МЕДСЕСТРА. Этих – да.
ВРАЧ. Из-зумительно!..
МЕДСЕСТРА. И потом – мы не надолго уходим. В туалет, например.
ВРАЧ. На следующей пятиминутке я подниму этот вопрос.
МЕДСЕСТРА. И нельзя будет пописать?
ВРАЧ. Хельга, Вы дождетесь. У вас дети падают из окон, а вы острите. Старшие, между прочим, дети, которые остаются дежурить вместо сестер!.. (Кате, стоящей возле окна). Почему ты не в своей комнате? Ведь мы же с тобой говорили?
КАТЯ (сипло). Алеша…
ВРАЧ. Он не останется один. (Медсестре). Где Марья Семеновна, наконец?!
МЕДСЕСТРА. Я сейчас найду. (Выходит.)
ВРАЧ. Так нельзя, Катя. Ты уже большая девочка. Должна понимать. Это ведь все-таки клиника, лечебное заведение, здесь свои законы. Если врач говорит, что нужно быть в своей комнате, значит, нужно там быть. Тем более, ночью. Ведь ты нарушаешь режим! Ты же не дома!..
ГОЛОС ИЗ КРЕСЛА. Как раз наоборот!
ВРАЧ. А с тобой, Павел, стало совсем невозможно…
ГОЛОС ИЗ КРЕСЛА. Ну, коне-ечно. Завелись – поехали. Это вы – не дома.
ВРАЧ (берясь за ручку кресла и собираясь повернуть его к себе). Паша, мы же с тобой договаривались….
ГОЛОС ИЗ КРЕСЛА. А, идите вы!.. (С кровати слышен невнятный звук. Врач подходит к лежащему).
ВРАЧ. Леша… Алеша.
Тишина. Слышно сиплое дыхание, прерывистое и трудное.
ВРАЧ (возвращаясь). Паша, я понимаю, ты не в себе из-за всего этого. Он твой друг и… (Из кресла доносится смешок). В любом случае, вам обоим здесь не место!
(Вбегает Марья Семеновна.)
ВРАЧ. Где вы ходите?!..
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Я отошла буквально минуту назад! И никого не пускала. Они сами. (Из-за спинки кресла появляется лицо Пашки. Он некоторое время смотрит на вошедшую, затем устало откидывается обратно.) Идите. Идите отсюда. И без вас обойдутся.
Берется за рукоятки кресла и толкает его к выходу. Катя отрывается от подоконника и бредет следом. Внезапно Пашка резко оборачивается к врачу, едва не опрокидывая свое кресло.
ПАШКА. Дядь Сережа, а его выпишут… Алешку?..
Марья Семеновна с силой выпихивает кресло за порог.
Угол сцены с кроватью и врачом окутывает тьма.
Катя и Пашка в коридоре. Там то же ощущение надвигающегося рассвета. Слышны далекие шаги из коридора в коридор, отдельные звуки здания, наполненного спящими больными детьми: кашель, звон горшка, хныканье – ощущение большого замкнутого пространства.
ПАШКА. Хорошо, что хоть до кровати не довезла, вот клуша-то. Было бы мороки... Нам надо где-то переждать, пока наш козел смоется.
КАТЯ. Вы дружили… вроде…
ПАШКА, Вроде Володи! Пошли в рекреацию между лабораториями. (Мимо них по краю света проходит человек. Он на секунду задерживается, разглядывая их, и исчезает в темноте.) Нельзя пропустить рассвет и… Алешку. (Они уходят в темноту коридора).
Слышны мужские голоса. Высвечиваются говорящие: это уже знакомый молодой врач и гость. Тот, что прошел по краю света.
ВРАЧ. Вы не торопились.
ГОСТЬ. Почему он не в реанимации?
ВРАЧ. Мы сделали все, что нужно. У нас отличные хирурги. И потом они прекрасно разбираются в здешних организмах. Лучше, чем чужие травматологи.
ГОСТЬ. Поподробнее. Что вы имеете в виду?
ВРАЧ. Вы знаете, что наша клиника работает при исследовательском институте, где разрабатываются новейшие оперативные методики. В клинике лежат дети с различными диагнозами. Многих современная медицина признала безнадежными. В ряде случаев это их последний шанс на стабилизацию.
ГОСТЬ. И это эффективно?
ВРАЧ. В ряде случаев.
ГОСТЬ. А в случае с Весельниковым?
ВРАЧ. Мы готовили его к выписке.
ГОСТЬ. Я спрашиваю,– ему помогла та новейшая оперативная методика, которую вы к нему применили?
ВРАЧ. Вы держите нас за монстров.
ГОСТЬ. Я вас держу за врача, пациент которого совершил попытку самоубийства во время лечения. И заметьте, не взрослый пациент.
ВРАЧ. Я не снимаю с себя ответственности. Но, кроме меня, его ведут и вели еще трое врачей. Вы поймите, то, что случилось, для меня это такое же потрясение, как и для других. Я вызвал их уже. Им далеко ехать.
ГОСТЬ. Я не понял. Вы сказали, трое врачей?
ВРАЧ. Это наша специфика. Некоторых детей мы ведем с раннего детства. Весельников из их числа. Он редко уезжал.
ГОСТЬ. То есть, жил у вас, как в интернате? С детства?
ВРАЧ. Вот именно. И, конечно же, при таком раскладе у человека не может быть одного врача.
ГОСТЬ. Вы вызвали и того, что был у него в младенчестве?
ВРАЧ. Разумеется. Ведь это же ЧП.
ГОСТЬ. Похвально. Вы упомянули, что таких детей, живущих здесь с детства, у вас несколько?
ВРАЧ. Сейчас их пятеро. Двое младших и трое старших, Весельников третий.
ГОСТЬ. Есть ли у них родные?
ВРАЧ. У Весельникова есть мать. Она живет в другом городе. Мы вызовем ее утром.
ГОСТЬ. А у остальных?
ВРАЧ. У некоторых.
ГОСТЬ. Понятно.
ВРАЧ. Нет, позвольте…(Уходят.)
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (читает). Ночь приходит,
а я стою на крыльце и слушаю,
звезды роятся в саду, а я стою в темноте.
Слышишь,
звонко звезда разбилась.
Не ходи босиком по траве:
в моем саду полно осколков.
ГОЛОС КАТИ. В темноте коридора, ночью, посреди тягостного ожидания я впервые услышала стихи Эдит. Я ничего не знала о ней… Да мне и не надо было тогда. Они вспыхнули для меня в темноте, как маяк, как свет настольной лампы. И я повернула туда. За столом была Хельга. Она спросила: «Он все-таки вас выгнал?» «Ничего, - сказала я. – Позже». «Еще есть время, - сказала она и погладила меня по руке. - Вот, послушай. «Пешком прошла я Солнечную систему, пока не нашла первую красную нить для своего облаченья. Предчувствую себя. Где-то среди планет висит мое сердце. На него, сотрясая пространство, сыплются искры навстречу другому безмерному сердцу». Это стихи".
КАТЯ (из темноты). Странные…
ХЕЛЬГА (из темноты). Это перевод с финского. Была такая поэтесса в начале века, писала на шведском и финском. Эдит Сёдергран. Она тоже тяжело болела. Но была - "как пламя ищущее и не знающее страха"…
ГОЛОС КАТИ. И я услышала звенящий голос пространства, безмерного, огромного мира, который лежал где-то снаружи и окликал меня этими странными, нескладными и просторными стихами... И я подумала тогда, что это Остров подает мне знак о себе. (Голос стихает).
ГОЛОС ПАШКИ (из темноты). Катька! (Высвечивается круг с инвалидным креслом) Где ты бродишь? Он ушел. Ходу!
Вновь возникает палата с окном. Пашка молча проезжает к кровати. Катя следует за ним.
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Вам мало? Позвать Сергей Сергеича? Не трогайте больного. Бесчувственные дети! Сергей Сергеич! (Выбегает.)
ПАШКА. Ты думаешь, он где? Думаешь, он уже там? (Наклоняясь к лежащему). Леха!… Алешка!..
КАТЯ. Далеко.… Не надо…
ПАШКА. Отлипни! У нас ни минуты. Лешка!.. Открой глаза! Ответь мне! Ты видел синий цвет? Слышишь? Ты видел синий цвет?..
Быстро входит Врач, за ним – Марья Семеновна, следом Гость.
ВРАЧ (отталкивая кресло от кровати). Вампир какой-то! (Склоняется над кроватью.)
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА (Гостю). Это ночной кошмар, а не дети. Такое несчастье, а они как в игрушки! Это Катя, ее тяжело понять, учтите. А это Павел, наш трудный подросток.
ГОСТЬ. Тяжело понять? Задержка с развитием?
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Нет, с дыханием...
ВРАЧ. Сестра, уведите посторонних и позовите Хельгу!
Возникает суета. Марья Семеновна начинает выталкивать Гостя; Пашка рывком подкатывается к кровати.
ПАШКА. Леха! Ответь!
ВРАЧ. Уберите его!..
Затемнение.
Луч высвечивает Пашку и Катю. Катя стоит, напряженно опираясь о рукоятки кресла. Пашка сидит, умостив ногу на ногу, локтем упирается в колено, подбородок на ладони; смотрит в пол.
ПАШКА. Слышала, как этот сказал… «Оторвался»….
КАТЯ. Ушел…
ПАШКА. Да! Ушел! А я так и не понял!…Ты думаешь, он там? Ну, куда он еще мог деваться?!
Снова палата, но кровать в углу уже пуста.
На сцене ГОСТЬ и обе медсестры. Медсестры снимают белье, убирают вещи в большой пакет. Сбоку сиротливо стоит снятая капельница. В окне тот же рассвет.
ГОСТЬ (к Марье Семеновне). О каком это синем цвете говорил мальчик?
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Он слишком много говорит. Придумал страшную историю и пугает других детей. Я не удивлюсь, что это из-за него Алеша …
ХЕЛЬГА. Марья Семеновна, Сергей Сергеич просил вас заглянуть к нему, как только вы управитесь с делами.
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Не надо мне рот затыкать.
ГОСТЬ (Хельге). Двое, которых я видел, это старшие?
ХЕЛЬГА. Они росли вместе.
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Только Алешеньку на несколько месяцев в год забирали родители.
ГОСТЬ. Мать, то есть? Так. А что бывает с вашими воспитанниками, когда они уже не могут здесь находиться? Ну, когда они вырастают?..
ХЕЛЬГА. Ими занимаются родные.
ГОСТЬ. Это у кого есть… А другие? (Пауза). Скажите, Хельга, я понял так, что эта операция у Весельникова была одна из последних. Как вы считаете, существовала реальная перспектива его излечения?
ХЕЛЬГА. Я не врач.
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА (в сторону). Большое счастье!
ГОСТЬ. Ну, все-таки? (Пауза.) А как вы думаете, как сам Алеша относился к очередной операции? (Входит врач.)
ВРАЧ. Хельга, можно вас на пару минут? (Врач и Хельга отходят вглубь сцены).
ГОСТЬ. Марья Семеновна, Вы давно здесь работаете?
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. В следующем году будет пять лет. А до этого во взрослой больнице работала.
ГОСТЬ. И где сложнее?
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. А везде трудно. По-своему. А только с детьми по-другому, страшнее как-то, ответственней. И радости другие. Светлые какие-то. И новости все их… примчатся, расскажут… Взрослые все о плохом думают. Боятся. А здесь плохо только тогда, когда плохо. А во все остальное время – хорошо. Театры устраивают. Из пластилина лепят… Это я о нормальных детях. Естественно.
ГОСТЬ. А что, клиника занимается и психическими отклонениями?
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Психическими – не психическими, а только я о Старших говорю.
ГОСТЬ. И они не такие?
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Будто и не дети вовсе. Сидят все на одном месте, как сычи, и ни гу-гу. Словно у них одна мысль на всех. А то ночью не спят. Идешь по темному коридору, темно, тихо, и вдруг – нате вам! Маячат как привидения где-нибудь возле дежурного лифта! Не хочешь, – вздрогнешь! Слов не слышат, режима не соблюдают, с врачом вон как – сами видели. Детдом!..
ГОСТЬ. А какие отношения у них друг с другом?
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Скороходов у них заводила. Все сумасбродные идеи – его. Вон четыре года назад, я только пришла сюда, велел всей палате, - они все тогда еще на одном этаже жили, - писать ночью не ходить, потому-де Космотыра ночью по коридору ходит. Укатать может. И все эти дурачки маялись по койкам, даже горшка боялись. Утром приходим градусники ставить, а в постелях – пруд пруди! Потоп! Что такое? Почему? Все забегали – как же, новые симптомы, ночное недержание. Бог знает еще что.… Пока какой-то шмендрик: « А это Пашка сказа-ал…»
ГОСТЬ. Я не расслышал – Космо… что?
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Космотыра. Это здешние сказки, страшилки. Дескать, ходит такой косматый, и дорогу из-под носа тырит, крадет. У нас же здесь заблудиться – раз плюнуть! Видели, какие коридоры?
ГОСТЬ. В самом деле. Я и сам чуть….. А Алеша тогда тоже … в кровать?
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Не-ет. Его тогда родители забрали. На Новый год. Да он бы и не поверил. Он очень был такой, умственный мальчик. Не верил он ни в Космотыру, ни в Садовника, ни в пуховичков. Все что-то свое видел, хоть и слепой был. Бедный ребенок.
ГОСТЬ. Вы сказали - слепой?!
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. А вам Сергей Сергеич не объяснил? Как же… У него ведь это постоперативное. В раннем детстве, еще до нас, у него один глазик болел, было решено операцию ему делать. Пришла медсестра, стала его к операции готовить. А Алешенька ей: «Тетенька, это не тот глазик, а другой, левый». А та будто и не слышит, молодая, как вот эта… Ну, и попортили мальчонке здоровый глаз, и больной не спасли, когда уж разобрались. Медсестру ту, конечно, под суд.
ГОСТЬ. И когда это было?
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Годика ему три было, так что лет одиннадцать тому назад. Бедный, бедный мальчонок, так и не дождался, когда небо увидит! Все говорил, – сделают вот последнюю операцию, специально буду на небо смотреть, чтоб за всю мою жизнь насмотреться… (С досадой.) Это подумать только, три года работы коту под хвост!..
ГОСТЬ. На небо? То есть, на синий цвет?
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА Ну-у... Синий цвет – это совсем другой разговор. Это все Скороходов придумал. Дескать, синий цвет перед смертью люди видят. Он их манит, и они уходят на остров на какой-то. Вроде рая. Да уж и кому знать, как не ему!.. Знаете, как их, Старших, малышня-то называет? Ходячие мертвецы!.. (Уходят в темноту. Их голоса затихают.)
Свет перемещается вглубь сцены. Возникают голоса Врача и Хельги.
ВРАЧ. Я всегда был против того, чтобы Старших селили отдельно от других детей. Вы, Хельга, были активным защитником этой порочной затеи. Я не удивлюсь, если узнаю, что вы пошли на поводу детских измышлений. И вот вам результат. Теперь вы можете мне объяснить, – чем же они все-таки отличаются от остальных наших пациентов?
ХЕЛЬГА. Я объясняла вам. Они остаются здесь. Другие дети уходят, а они нет. Вы никогда не задумывались, что наша клиника для детей?
ВРАЧ. О господи, да что же, как не просто клиника?
ХЕЛЬГА. Для тех, у кого есть хоть какая-то семья - это разлука. И она сродни смертной. Когда они выписываются, то не просто уходят домой, - они избегают смерти во всех смыслах... А наши Старшие остаются здесь навсегда, значит, они принадлежат этому миру. Вы понимаете?.. И их начинают бояться.
ВРАЧ. Хельга, вы слышите, что вы говорите?! Это бредни какие-то! Вы слишком тесно с ними общаетесь. Это никому не полезно. Надо все-таки дистанцию, дистанцию… Я хотел с вами серьезно поговорить, а вы Гоголя цитируете…
ХЕЛЬГА. Вам придется научиться их понимать, Сергей Сергеич.
ВРАЧ. А вам придется научиться понимать приказы. Так же как и вашей любимице Поляковой. Кто вам позволил нарушать мой приказ и пускать детей к умирающему? Вы помните что-нибудь о медицинской этике? Ведь это же дети!
ХЕЛЬГА. Эти дети много раз видели смерть...
ВРАЧ. Ну, пусть бы попрощались. При чем здесь эти бдения?!.. Вы так спокойны, будто ничего не произошло… Кстати, почему на окне не было сетки?
ХЕЛЬГА. Зима. Окна заперты.
ВРАЧ. Это оказалось открыто. Между прочим, я нередко видел, как они открывали окна, Весельников и этот, Скороходов.
ХЕЛЬГА. Это для Кати.
ВРАЧ. А откуда они брали ключ от замка?.. Впрочем, Вас об этом еще будут спрашивать... (Голоса удаляются. Сцену окутывает тьма).
ГОЛОС КАТИ. Я помню двух близнецов, сросшихся бочками. Им было около пяти лет, когда их оперативно разделили. Чтобы отвыкли друг от друга, их положили в разные боксы… Между ними было шесть детей. И все шестеро не могли заснуть ночью, когда братья очнулись и обнаружили свое полное одиночество. «Братик! Я здесь! Где ты?» Ночь прошла, но плач не затихал. Братья звали друг друга из разных концов палаты, и им никто не мог помочь. Еще одна ночь прошла, и еще….. Мы старались не замечать их стонущих криков. Так, еще один звук в нашем мире…
К концу недели внезапно наступило облегчение. Я проснулась ночью от тишины. По палате ходили люди. Я выглянула за дверь. Что-то выносили из крайних боксов. Медсестры торопились. Мимо моего лица пронесли что-то большое, наспех замотанное в мятые простыни. Утром мы увидели в боксах близнецов пустые сетки кроватей. «Их ночью выписали, - объяснила нам дежурная медсестра. - За ними приехали мама с папой». Нам часто говорили об исчезнувших, что их выписали…. Однажды был мальчик, у которого ничего не болело. Играя в кафедральном коридоре в прятки, он случайно узнал, что его выпишут. Я сидела у его кровати, когда он вдруг перестал дышать. «Он выписался? » - спросила я у медсестры, когда его забирали. «Да», – ответила она.
На сцене обозначается стол дежурной медсестры, горит лампа. За столом никого нет. Появляется Катя, подходит к столу и садится, берет книгу, начинает читать.
КАТЯ. Осенний... день…
ГОЛОС КАТИ. …прозрачно прорисован
На плотном фоне золотых лесов.
Осенний день с улыбкою лучистой
Так сладко-сладко, безмятежно спит,
От зелени устал, цветами сыт,
В венке из красных виноградных листьев.
Осенний день изжил свою печаль,
Его персты уже совсем остыли.
Уснул - и видит: золотую даль
Неслышно хлопья белые сокрыли.
Когда зазвучал Голос, Катя взглядывает в зал, словно ищет человека, который ее окликнул. В это время исчезает вдруг фон клиники. Голос звучит в полной тишине.
Свет гаснет. За окном медленно разгорается зимний день. Сцена пуста.
Конец первого действия.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
На сцене палата Кати. Здесь такое же окно, только кровать стоит рядом с ним. Возле кровати тоже пустой стояк капельницы. В палате несколько стульев, на окне – ваза с цветами. Вообще, ощущения временности нет. Это жилая комната со специфическими деталями быта. За окном день. Палата пуста. Слышны звуки больницы: шум шагов, голоса, звон, грохот, хлопанье дверей.
ГОЛОС КАТИ. Моя комната находилась на стыке трех коридоров. Прямо подо мной был оперативный блок, я часто ловила себя на мысли, что прислушиваюсь к голосам, идущим снизу. На двери моей комнаты не было номера палаты, и вообще она выглядела как дверь кабинета. Иногда в нее заглядывали чужие люди, и некоторые даже что-то спрашивали. Где, например, профессор или кто будет подписывать накладные. Когда я переехала сюда два года назад, мне часто казалось, что за дверью происходит нечто удивительное и, стоит мне сделать шаг, как мир неузнаваемо изменится вокруг. Но вскоре мой мир изменился и за запертой дверью…
Открывается дверь и в комнату въезжает Пашка. У него на коленях банки для капельницы и стерильные комплекты систем. Оглядывается.
ПАШКА (в коридор). Эй! А Катьки тут нет!
Входит Хельга и закрывает за собой дверь.
ХЕЛЬГА. Поставь, пожалуйста, банки на тумбочку. Я хотела поговорить с тобой.
ПАШКА. О чем?
ХЕЛЬГА. Об Алеше.
ПАШКА. Он позавчера… это… выписался.
ХЕЛЬГА. Нет, Паша, он умер. И я хочу знать, – что перед этим произошло?
ПАШКА. Выпал из окна и разбился.
ХЕЛЬГА. Я видела. Вы стояли вместе, а потом он открыл окно, влез на подоконник и прыгнул.
ПАШКА. Что же ты не подхватила его, такая ловкая?
ХЕЛЬГА. Я не успела добежать. Но ты был рядом! И я хочу знать,– что между вами произошло?
ПАШКА. Ты это для него информацию собираешь? Для нашего гостя?
ХЕЛЬГА. До сих пор мы доверяли друг другу. Пока я не пойму, что случилось на самом деле, я никому и ничего говорить не буду.
ПАШКА. А потом?
ХЕЛЬГА. Смотря по обстоятельствам.
ПАШКА. Это каким же?
ХЕЛЬГА. А таким,– сможет наш гость разобраться сам, тогда не скажу.
ПАШКА. Сокрытие свидетельских показаний?
ХЕЛЬГА. Хорошо, ты кое-что услышишь. В том коридоре, кроме нас с тобой, никого больше не было.
ПАШКА. Так это шантаж!
ХЕЛЬГА. Однажды я слышала, как вы с Алешей и Катей говорили о том, что с вами будет после вашей выписки. Это был очень странный разговор. Мне даже показалось, что вы играете в какую-то жутковатую игру. По-моему, вы говорили о смерти…
ПАШКА. Катя сейчас придет, а у тебя руки не помыты! Как капельницу будешь ставить? Заражение будет.
ХЕЛЬГА. Все это было бы не мое дело, Паша, если бы не Алексей... И потом, до сих пор я никому ничего лишнего не говорила. Если помнишь. (Встает и уходит в умывальную комнату.)
Повисает пауза.
ПАШКА. Я не могу тебе рассказать. Но он сам хотел! Он больше не верил. Понимаешь!
ХЕЛЬГА. Он сам хотел умереть?
ПАШКА. Не поймешь ты… Никто о смерти не говорит. Просто он хотел уйти отсюда. Он уже устал ждать, когда и здесь ему будет лучше!
ХЕЛЬГА. Ты хочешь сказать, что где-то ему уже было лучше? Это – на вашем Острове?… Не волнуйся, Павлик, я случайно услышала!..
Входит Катя с книжкой в руках.
ХЕЛЬГА. А мы тебя заждались. (Катя ложится на койку, засучивает рукав.) Ну, что, почитала стихи?
КАТЯ. Да…
ХЕЛЬГА. Понравились? Сожми кулак!
КАТЯ. Да…
ХЕЛЬГА. А какое больше всего? Распусти ладонь.
КАТЯ. Про деревья…
ХЕЛЬГА. Покажи. Ага. М-м.. Ну… Ясно.
ПАШКА. Стихи какие-то бессмысленные.
ХЕЛЬГА. Это женские стихи. Их написала женщина, у которой тоже была тяжелая болезнь. Вообще, она прожила героическую жизнь.
ПАШКА. Она сражалась за Родину и погибла?
ХЕЛЬГА. Нет. Она сражалась за право быть собой. Она не вылечилась, но она жила, как умела, настоящей жизнью. Путешествовала, писала стихи. Любила мужчин.
ПАШКА. И где тут героизм?
ХЕЛЬГА. Она не сдалась. Ну, здесь хорошо капает. Паша, посидишь ведь?
ПАШКА. А то!..
ХЕЛЬГА. Это примерно часа на полтора. За книжкой, Катя, я потом приду. Обед принести?
КАТЯ. Я сама…
Хельга уходит.
ПАШКА. Какие стихи ты ей показала?
КАТЯ. Вот… Про меня…
ПАШКА (читает). Лучше ничего не могла придумать?.. Она знает про Остров!
КАТЯ. Шутка…
ПАШКА. Ага, как же! Она меня тут целый час пытала, почему Алешка из окна выпал! Она видела меня там. Помнишь, мы говорили о дорогах на Остров? Она нас подслушала. А ты ей такие стихи подсовываешь!… (Пауза.) Кать, а ты сегодня была … там?
КАТЯ. Не могла… заснуть.
ПАШКА. И я тоже. Только закрою глаза, сразу как в темной воде… И она несется, несется…
КАТЯ. Река…
ПАШКА. Ты ее тоже видела?
КАТЯ. Читала…
ПАШКА. У тебя скоро крыша поедет с твоими чтениями!.. Что ты так на меня смотришь?.. Думаешь, сомневаюсь?.. Ведь мы же еще не пробовали уходить насовсем! Лешка у нас первопроходец. Вот погоди, вернемся на Остров, он нам все подробно расскажет.
КАТЯ. Остров…
ГОЛОС КАТИ. Остров… Он пришел ко мне в тяжелую бесформенную ночь, когда я поняла, что бороться больше нет сил, когда воздух ополчился на меня, а тело перестало отзываться на боль. Я увидела сполохи синего цвета. А затем оказалось, что я бегу вниз по склону, заросшему высокой мягкой травой. Но как бы ни была высока та нетронутая трава, ноги мои не мяли ее и не запутывались в ее стеблях. Я летела!.. Все выше поднимал меня здешний воздух. Ах, какой он был душистый, какой ласковый! И он был весь мой, я сразу поняла это! Я знала, - это еще не все. И стремилась все дальше, дальше… Зеленый сверкающий мир обнимал меня… И тут что-то грубо и больно вцепилось в мое тело и повлекло прочь!.. Я очнулась, – на меня смотрели врачи...
Я тоскую об этой стране, которой нет,
Обо всем остальном я устала уже тосковать.
Рассказали мне серебристые лунные руны
Об этой стране, которой нет.
Страна, где чудесно исполняются наши желанья,
Страна, где падут наши оковы,
Страна, где истерзанный лоб охладится
В лунной росе.
И однажды Остров вернулся ко мне…(Голос снова удаляется.)
Открывается дверь и входит ГОСТЬ.
ГОСТЬ. Так вот вы где…
ПАШКА. А то мы денемся куда…
ГОСТЬ. Можно с вами посидеть?
ПАШКА. Да кто вам запретит…
ГОСТЬ. А поговорить с вами можно?
ПАШКА. Задать пару вопросов?
ГОСТЬ. В общем…А ты откуда знаешь?
ПАШКА. А то!
ГОСТЬ Позвольте представиться…
ПАШКА. Давайте я вас буду по званию… Какое у вас звание?
ГОСТЬ Капитан милиции.
ПАШКА. Я вас буду звать: товарищ капитан… или гражданин?
ГОСТЬ. Я все-таки представлюсь…
ПАШКА. Не надо!
ГОСТЬ. Почему же?
ПАШКА. Вы – гость, побудете и уйдете. Лишняя информация.
ГОСТЬ. Информация никогда не бывает лишней. Впрочем, как тебе будет удобно. А тебе, Катя?
ПАШКА. А тебе, Катя? Видите, ей все-равно. Давайте ваши вопросы.
КАТЯ. Имя…
ПАШКА. Че-го-о? Великий немой заговорил! Да у тебя дыхалки не хватит…
ГОСТЬ. Зови меня Тим.
ПАШКА. Это – Тимур, что ли? Или Тимофей?
ГОСТЬ. А с тобой, как договорились - товарищ капитан. Вопросы есть?
ПАШКА. Это у вас они есть…
ГОСТЬ. Расскажите мне об Алеше, что он был за человек? Может, у него были еще друзья, кроме вас? Рассказывал ли он что-нибудь о своем доме?
ПАШКА. Это уже анкета … Ну. Лешка всегда был очень терпеливый, понимал всегда всех – и нас, и взрослых… Ну, такой… будто уже вырос. Мама у него такая же. Добрая. Всегда нас к себе звала. На каникулы. Я один раз был… Друзей у него других не было, только двоюродная сестра там, дома. Он о ней часто рассказывал. Люба. Ну, что еще? Драк не любил. Не любил, когда при нем кого-то обижали. Мог вступиться хоть за кого! Даже перед главврачом!
ГОСТЬ. То есть, не трус.
ПАШКА. Ага… Вообще ничего не боялся. То есть… Не трус, в общем. Музыку любил, заставлял меня ему какие-то дурацкие стихи читать. Говорил, что мать его читает, когда он дома.
ГОСТЬ. А ты стихов не любишь?
ПАШКА. Ну, так себе… Не каждые. Про природу там, всякое – не люблю.
ГОСТЬ. Как многие в твоем возрасте. А какие стихи он любил?
ПАШКА. Про осень. Например. «Отговорила роща золотая березовым веселым языком, и журавли, печально пролетая, уж не жалеют…» Ну, и так далее.
ГОСТЬ. Хорошие стихи написал Есенин.
ПАШКА. Да, точно. Есенина он любил. И еще вот эти: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда, как тыры-пыры-пыры у забора, как тыры-пыры –пыры лебеда».
КАТЯ. Паш!..
ГОСТЬ. Ты права, Катя, недостойно мужчины коверкать хорошие стихи. Погодите-ка. (Достает бумажник, вынимает из него листок и читает).
Август – астры,
Август – звезды,
Август – грозди
Винограда и рябины
Ржавой – август!
Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август.
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август! – Сердце!
Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звездных –
Август! – Месяц
Ливней звездных!
Пока Гость читает, Катя внимательно смотрит на него.
ПАШКА. Про поцелуи особенно хорошо! Это вы специально для нас выписали?
ГОСТЬ. Для своего племянника. Ему нужно для сочинения.
КАТЯ. Кто это?
ГОСТЬ. Цветаева. Теперь в школе стали их всех проходить. А вас-то здесь кто-нибудь учит?
ПАШКА. Да приходят разные учителя.
ГОСТЬ. И что вам больше всего нравится? Вот тебе, Паша, чем больше всего нравится заниматься?
ПАШКА. Да как всем. Геометрией.
ГОСТЬ. Хорошее занятие.
КАТЯ. Мне… читать…
ПАШКА. Ага! У нее скоро башня стронется с этими книжками, которые ей Хельга таскает.
ГОСТЬ (Кате). И стихи тоже?
ПАШКА. Вы нас об Алешке спрашивать хотели. Он больше всего любит…любил историю. Он ее сразу запоминал, с одного прочтения.
ГОСТЬ. Ты ему читал?
ПАШКА. Когда я, когда Хельга. Одно время - Сергей Сергеич.
ГОСТЬ. И что ему больше всего нравилось?
ПАШКА. Восстания всякие. Луддитов или декабристов, все-равно. Лишь бы действия были активные.
ГОСТЬ. Кто у вас был главным в компании? Ты или Алеша?
ПАШКА. Когда как.
ГОСТЬ. А в играх он тебе подчинялся?
ПАШКА. В играх-то… А что вы хотите сказать?
ГОСТЬ. Ну, кто из вас идеи выдавал?
ПАШКА. Это смотря какие идеи. Если за окошко прыгнуть, так это не я ему велел.
ГОСТЬ. А кто-то велел? (Пауза.).
ПАШКА. Он сам умел идеи выдавать, почище моих. Я знаю, кто вам про меня напел. Та клуша, Марья Семеновна, правда? Она меня ненавидит из-за одной истории. Небось, уже рассказала…
ГОСТЬ. Да нет пока. А что?
ПАШКА. Был базар. (Пауза.)
ГОСТЬ. У Алеши не бывало стычек с другими ребятами?
ПАШКА. Это вы про окошко? Алешка долговязый – так просто не выкинешь. Да там никого другого и не было. (Входит Хельга.)
ХЕЛЬГА. Ну, как тут у вас?
ПАШКА. Полбанки осталось. А товарищ капитан тоже женские стихи читает!
ХЕЛЬГА. Вот как. (Кате.) Не устала? Может быть, сядешь? (Гостю). Подложите подушку, пожалуйста. Паша, ты бы съездил к сестре-хозяйке.
ПАШКА. Зачем еще?
ХЕЛЬГА. Взять теплую одежду. Разве ты не пойдешь на галерею проститься с Алешей? Мама увозит его.
ПАШКА. Он уже давно не здесь! (Пауза).
ХЕЛЬГА. А ты, Катя?
ГОСТЬ. Я бы мог проводить…
Катя взглядывает на него и кивает.
ХЕЛЬГА. Хорошо, я схожу сама.
ГОСТЬ. Только ваши коридоры такие запутанные.
ХЕЛЬГА. Кате они родные. (Выходит).
КАТЯ. Там холодно.
ГОСТЬ. Не топят?
КАТЯ. Летний зал.
ГОСТЬ. У вас же большой конференц-зал.
ПАШКА. Мать не захотела. А ему это не нужно.
ГОСТЬ. Ну, я тогда схожу оденусь. (Кате.) А к тому времени и ты освободишься. До свиданья, Павел. (Выходит).
ПАШКА (провожая его взглядом). Втюрилась. Вот еще морока.
КАТЯ. Ты о ком?
ПАШКА. А чего ты на него таращилась?
КАТЯ. Тупой.
ПАШКА. Скажешь, – нет?.. Дура! Забыла, – нам здесь нельзя задерживаться? Пока не зашло разговору о выписке, нам нужно исчезнуть. Или ты хочешь остаться им на милость? Ну, как хочешь, а я уйду на Остров. Даже, если Лешку не дождусь… (Направляется к двери).
КАТЯ. Куда?
ПАШКА. Не бойсь… Дела кое-какие надо закончить. (Уезжает).
КАТЯ. Паша!..
Тишина. Слышен звук капель. Катя заглядывает на верхушку капельницы, примериваясь, сколько осталось в банке, устраивается поудобней, чтобы пережать вентиль, когда закончится жидкость, и приготавливается ждать.
ГОЛОС КАТИ. Однажды мой Остров вернулся ко мне… Это произошло неожиданно. Я стояла в коридоре возле физиопроцедур, ждала Пашку. И вдруг оказалась на склоне высокого травянистого холма. Воздух обнял меня, как обнимают большие руки, и я оказалась высоко над землей. Это не был полет. Я принадлежала воздуху, я была им. Не было в мире силы, могущей столкнуть меня на землю, –земля была не для меня!.. Прошла вечность, и однажды мне надоело быть везде. И воздух дал мне новое прибежище.
Где-то там, в вышине,
Соединяются качающиеся кроны,
Там хотела бы я сидеть, созерцая
Дым над очагами родной земли.
Когда томительным зимним днем ко мне явились стихи Эдит, я узнала в них свой дом на Острове. Среди жителей Острова бродило мое имя – Дыхание Листвы… Я слышала, что я – добра и мне повинуется погода, поэтому на Острове всегда так тепло и солнечно… Только черный зверь со смешным именем Крот, что выбрался из горных пещер, досаждает жителям долин. Но сама я никогда не видела этого зверя…
Палата уходит в темноту. На мгновение снова становится слышен звук идущего поезда.
Ординаторская. На диванчике, удобно устроившись, сидит Валентина Макаровна, дежурный врач. Ей за шестьдесят. Она просматривает истории болезни, которые разложены вокруг нее на диване и двух стульях. Горит мягкий свет. На журнальном столике греется электрический чайник. Доносятся приглушенные звуки отходящей ко сну клиники. Открывается дверь и входит Ниночка, ночная медсестра.
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Ну, что? Угомонились, наконец? Кто с тобой в ночь?
НИНОЧКА. Шура Одоева. Инструменты сейчас кипятит.
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Замуж собираешься?
НИНОЧКА. Я?… Да, вроде.
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Вот выйдешь замуж, родишь мужу ребенка… Родить-то думаешь? Вот тогда и будешь ему молоко кипятить. А инструменты в инъекционной будешь стерилизовать. Понятно?
НИНОЧКА. Ага.
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Давай-ка, девочка, чаю с тобой заварим. У моей дочки сегодня праздник – какая-то металлическая свадьба. Так я с праздничного стола кое-что прихватила!..
НИНОЧКА. Серебряная свадьба?
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Нет. Серебряная у них через пять лет будет.
НИНОЧКА. Есть еще деревянная, оловянная…
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. И стеклянная. Это мой внук учит по русскому языку. И все как-то без толку. Вот, скажи мне, как нужно писать «ветряная оспа» – с одним «н» или с двумя?
НИНОЧКА (раздельно). Ве-трен-ная оспа.
ВАЛЕНТИНА Ты вроде моего Петьки. Ветряная, через одно «н» и с «я» в середине. Смотри, станут тебя истории заставлять писать, ты отбивайся, не ровен час чего перепутаешь. Ох, пора, пора вам, девки, ликбез устраивать…
Входит Сергей Сергеевич. В руках у него пальто, на голове шапка.
НИНОЧКА. Сергей Сергеевич! Вы же сменились.
ВРАЧ. Уже почти ушел… Да вот вспомнил…
НИНОЧКА. Забыли чего-нибудь?
ВРАЧ. Папки свои забыл со статьями. (Начинает рыться в своем столе).
НИНОЧКА. Может, чайку попьете? На дорожку? А то на улице мороз. Зима, как-никак…
ВРАЧ. Уже декабрь.
НИНОЧКА. Ровно через месяц Новый Год.
ВРАЧ (Валентине Макаровне). Я выписываю Скороходова. Залежался…
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА (Врачу). Знать бы, где упасть… Я бы позвонила его отцу.
ВРАЧ (Валентине Макаровне). Он ни разу не явился.
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА (Врачу). Таковы правила.
НИНОЧКА. А интересно, в отделении как-нибудь отмечают Новый Год?
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. До сих пор новогодняя ночь приносила нам много сюрпризов, может, нынешняя… Но без шампанского мы не обходились!
НИНОЧКА. Значит, праздника не будет…
ВРАЧ (взрывается). Нина, какие сегодня могут быть разговоры о праздниках! Что вы, маленькая?!
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Знаете что, Сергей Сергеич, давайте все-таки попьем чаю.
ВРАЧ. Да не хочу я чаю, что вы, в самом деле!
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. А через «не хочу». Ниночка, чашку доктору! Он сегодня встречался с мамой своего бывшего пациента, он расстроился и слегка вышел из себя. Бывает. Только кричать на младший персонал не надо… Сегодня действительно тяжелый день, магнитный…
ВРАЧ (с чашкой в руках). Да при чем здесь это?
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Да вы пейте, пейте! Ниночка прекрасный чай заварила. А выпечка у нас сегодня мировецкая – с праздничного стола! Да, да, Сергей Сергеич, разговор о праздниках не кончен. Дочка моя сегодня двадцатилетие замужней жизни празднует, вот так…
ВРАЧ. И муж празднует?
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. А куда он денется? Сидит там во главе стола, веселится. Все как у людей. Вот это – с повидлом, а это, представьте себе, рыбник…
ВРАЧ. Соленое какое…
НИНОЧКА. А вы чаем запивайте. Вода дырочку найдет. ( Некоторое время пьют чай в молчании). Ой, Валентина Макаровна, чего сегодня было-то! Марья Семеновна рассказывала… Наши мальчишки из десятой палаты Ванечку Половцына чуть не побили. Даже уже стукнули!
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Он же там самый младший! Когда же это десятая палата научилась маленьких бить?
НИНОЧКА. Во-во! Она идет по коридору и вдруг слышит крик. Вбегает в палату, а там мальчишки, как щенки, сгрудились и на Хельгу огрызаются. Ванечка сидит на кровати, к стенке прижавшись, а они на него одеяло накидывают, темную хотят устроить. Хельга их раскидала и на кровать села, рядом с ним. Говорит, – не допущу, не дотронетесь. А он ей: «Я же не виноват, что ходить не могу!» И плачет.
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Это Хельга рассказала?
НИНОЧКА. Ага, ждите… Марье Семеновне Зинка Феклистова рассказала, она там все-время трется, такая приставучая девчонка…
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. А мальчики что-нибудь объяснили?
ВРАЧ. Я не понимаю, что там делала Хельга, она ведь уже не постовая медсестра!
НИНОЧКА. А она новенького привела, а в палате уже куча мала. Представляете? А боксы сегодня устроили забастовку, – не спали в тихий час, все восемь человек, прыгали на кроватях и орали, как резаные. Играли в метро.
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Во что?
НИНОЧКА. В метро. Каждый был электровозом.
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Да, денек… И еще это прощание… Я называю такие дни – днями столбного напряжения. Я читала в одной статье, что все эксцессы на нашей планете зависят не только от космических коловращений, но и от активности в геологических пластах. То есть, человеческая цивилизация – это середина между двумя концами: космос и подземная деятельность планеты. И эти два конца двигаются тоже в едином связанном ритме. И когда в астральных путях нагнетается напряжение, то создается некий вектор тревоги, пронизывающий нашу планету в каком-то одном месте, некий столб напряженности. И вот сегодня этот столб образовался над нами.
НИНОЧКА. Так вы думаете, что случится землетрясение?!
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Да ну что ты, голубчик. Я в другом смысле.
Затемнение. Возникает палата Кати. Она сидит на одеяле, поджав под себя ноги. На коленях – книга.
ГОЛОС КАТИ. Стихи Эдит были подтверждением существования Острова. С каждым часом все слышнее был его зов. «Прижмись ладонью ко мне, и я спрячу тебя под осенней парчой»…
Снова проваливается куда-то звуковое ощущение клиники. В мире существуют только двое - Катя и та женщина, которой она стала, их голоса.
КАТЯ (внезапно). Август – сердце…Яблоком... твоим... имперским…
ГОЛОС КАТИ. На Острове всегда была осень…
КАТЯ (наизусть). Мы – женщины…Мы ближе... к темной... земле…
Мы спрашиваем кукушку,… какая будет… весна…
ГОЛОС КАТИ. Что?!
Пауза. Звенящая тишина. На мгновение в луче возникает лицо взрослой Кати. Она ошеломлена.
Возвращается прежний фон. Дверь отворяется. Въезжает Пашка.
ПАШКА (он в сильном возбуждении). Дело сделано, дело сделано!.. Все кукуешь, кукушечка?
КАТЯ. Где ты был?
ПАШКА. Прощался.
КАТЯ. Была драка.
ПАШКА. Где?
КАТЯ. Там. Внизу.
ПАШКА. В операционной, что ли?
КАТЯ (отрицательно качает головой). Ваню побили.
ПАШКА. Это Половцына, что ли?… Вот дурак!
КАТЯ. Кто?
ПАШКА. Да Ванька. Я говорил ему: «Таких, как мы, здесь не любят». А он – расскажу да расскажу!.. А откуда ты знаешь?
КАТЯ. Таня пришла.
ПАШКА. Это такая малявочка? Что ей здесь надо было?
КАТЯ. Приходит.
ПАШКА. Чего это она приходит? Все остальные чураются, а она приходит?
КАТЯ. Что – «расскажу»?
ПАШКА. Она, что, мазохистка?
КАТЯ. Что – «расскажу»?
ПАШКА. Что, что… Да про Остров! Нужно же кому-то традиции передавать! Нас же не будет! Чего?
КАТЯ. Он же маленький.
ПАШКА. Маленький… Он такой же, как я. Он не ходит, и никогда ходить не будет. Должна же быть у него отдушина. Я его пожалел.
КАТЯ. Паш… Теперь ему плохо.
ПАШКА. Трудно в ученье, легко в бою. Ему здесь еще лет десять быть, а потом интернат. Пусть учится избегать трудности, а вместе с ними и этот мир. Он должен знать, что существует другой выход. Кстати, о выходе. В туалете никого нет?… Смотри! (Вытаскивает из кармана несколько пачек лекарств). Это снотворное. Окошки они теперь задраили, так что… Принимаешь пачечку и тихо спишь. Тихо-тихо. Никому не мешаешь. Они приходят: «Катя, завтрак! Катя, вставай!» А ты – уже дома, в своей листве купаешься! А?..
КАТЯ. Откуда у тебя?
ПАШКА. От верблюда. Ниночка нынче дежурит. Вот уж кура-то молодая! Она сейчас в ординаторской чаи гоняет с врачами. Шурка ее работу делает, а в сейфе ключ торчит.
КАТЯ. Ей попадет.
ПАШКА. Ты что, раздумала?! Бросаешь меня, да? Я днем еще понял, когда этот придурок приперся со своими стихами! Втюрилась, влопалась! Тоже мне –Жюльетта!
В ярости бросает в Катю пачки лекарств. Они разлетаются по полу. Одна из них отлетает настолько далеко, что взрослая Катя дотягивается до нее и зажимает в кулаке.
ПАШКА (продолжает). Ты на себя посмотри. Ведь Кащей. Монстр! Кадавр! Дыхание Листвы – подумайте только! Дриада выискалась! Погодой она управляет, смотрите!
КАТЯ. А ты!.. Кто ты … там? Я бываю… Лешку – видела… А тебя нет!..
ПАШКА. Зато слышала!! Я - Крот!!!..
КАТЯ. Ты?!…
ГОЛОС КАТИ. О Господи!… Я совершенно забыла…
Шаги за стеной. Открывается дверь. Входит Шура.
НИНОЧКА. Что за шум после отбоя? Катя! Ах, это ты, Паша… Что, опять полуночничать собрались? Катя, если нужна капельница, ты только скажи.
КАТЯ. Пока нет. Спасибо.
НИНОЧКА. Я зашла попросить почитать чего-нибудь, вроде детектива.
КАТЯ. Там, на окне.
НИНОЧКА. А что это тут у вас бумажки на полу? Ой… Что это… Откуда… (Собирает с полу пачки). Откуда это у вас! Да что же это?.. (Выбегает из комнаты).
КАТЯ. Ты это… Ванечке? Про Крота?!..
Пашка молча проезжает к двери, некоторое время смотрит на Катю, затем поворачивается и исчезает в темноте коридора.
В сумерках по сцене мечется взрослая Катя.
ГОЛОС КАТИ. О Господи! Крот! Я вспомнила… Я все-таки видела его однажды… Воздух Острова нес меня над дорогой, по ней двигались люди. Я бы не заметила их, но вдруг воздух загустел и стал тяжелым: душный приторный запах искалечил его! Я не поняла, в чем дело, и спустилась пониже. И увидела… Страшное огромное чудовище догоняло людей! Одним движением страшной костистой лапы оно раздирало человека и затем - проглатывало его…. Не знаю, как мне удалось подняться над этим загаженным местом. И пока мы не достигли гор, я все время слышала жуткий рев зверя и крики: «Крот! Крот!»… Так это был…Пашка?!..
На сцене мгновенно темнеет.
Конец второго действия
Действие третье.
Палата Кати. Ночь. На границе пространств на полу - взрослая Катя. Она сидит, закрыв лицо ладонями. Издалека начинает доноситься перестук колес поезда, слабый свист и голоса: «Внимание! Поезд подходит к остановке «Остров»! Пассажирам приготовиться!»
ГОЛОС КАТИ (медленно). Да-да… В ту ночь мне приснился поезд… Я была в купе одна, хотя поезд был полон народу…так мне казалось. За окнами стало медленно наплывать темное пространство, похожее на бездну… Потом за стеклом мелькнул бродячий огонек и раздался голос: «Катя! Где ты!» Голос мне показался знакомым, я прильнула к холодному стеклу… Там была непроглядная темь… Наверное, на Острове тоже бывают черная ночь, подумала я… Потом из мглы выступила фигура в длинном плаще и с фонариком в руках… «Катя! Откликнись!» – звал знакомый голос…
ГОЛОС ХЕЛЬГИ. Катя! Катя! Да очнись же!
Катина палата освещается. На краю ее постели сидит Хельга и будит девочку.
ХЕЛЬГА. Проснись! Проснись!
КАТЯ. Хельга… Ты что?…
ХЕЛЬГА. С добрым утром! Хорошо, что ты проснулась.
КАТЯ (одевая халат). Что случилось?
ХЕЛЬГА. Да пока ничего…
КАТЯ. Правду говоришь?
ХЕЛЬГА. Тебе нужно сдать кровь из вены.
КАТЯ. Зачем?
ХЕЛЬГА. ВСЕ сдают.
КАТЯ. Не понимаю… Кто назначил?
ХЕЛЬГА. Главврач.
КАТЯ. Эпидемия?
ХЕЛЬГА. Слава Богу, нет…
КАТЯ. Темнишь…
ХЕЛЬГА. Ты помнишь, сколько упаковок с таблетками было у Паши?
КАТЯ. Не помню...
ХЕЛЬГА. На полу отыскали шесть. А в сейфе было семь. Одной так и не нашли.
КАТЯ. Не знаю...
ХЕЛЬГА. А кто-нибудь к тебе после отбоя еще заходил?
КАТЯ. Только Паша.
ХЕЛЬГА. И только один раз? Тогда же?
КАТЯ. Да.
ХЕЛЬГА. Как ты думаешь, он мог ее спрятать? Где-нибудь в клинике?
КАТЯ. Не знаю… Мне снился поезд… Женщина хотела выброситься на полном ходу… И кто-то звал меня на перроне…
ХЕЛЬГА (у двери). Это – к любви. Помнишь «Незнакомое дерево»? «Я расскажу тебе, откуда приходит счастье, куда уходит… Ты будешь жить далеко от дома»…
КАТЯ (подхватывая). … «и будешь счастливой». (Уходят).
ГОЛОС КАТИ. Неправда! Там совсем о другом! О дороге на Остров…(Читает по листу). «Я спрячу тебя под осенней парчой… Я покажу тебе дорогу, которую не найти в одиночку»… Откуда они взяли про любовь?
Медленно поднимается и переходит границу временного пространства, оказываясь в палате. Берет книгу и начинает листать.
Не понимаю… Ничего не понимаю… (Читает). «Я – луч смеющийся в багрянце солнца… Я – кубок в честь всех на свете женщин… Я – голос крови, услышанный мужчиной, холод сердца, томление плоти, воздержания запрет… Я – пламя ищущее и не знающее страха…»?.. Что это такое? Я этого не помню… этого не было!..
Входит Гость. Взрослая Катя замирает.
ГОСТЬ. Здравствуйте.
ГОЛОС КАТИ. Здрас…
ГОСТЬ. А Кати нет?
ГОЛОС КАТИ. Вышла…
ГОСТЬ. А вы, простите, кто?
ГОЛОС КАТИ. Проведать пришла… Гхм… Родня ей.
ГОСТЬ. Кстати. Вы еще не говорили с врачом?
ГОЛОС КАТИ. Не успела.
ГОСТЬ. Что вы думаете о будущем Кати?
ГОЛОС КАТИ. То есть?!
ГОСТЬ. Идет разговор о ее выписке. Если ее не заберут родные, то девочка попадет в интернат для детей-инвалидов, а там сами знаете какая жизнь…
ГОЛОС КАТИ. Я слышала …
ГОСТЬ. А Катя ничего не рассказывала о своих родственниках. Правда, мы знакомы всего ничего. Но зато я уже знаю, что она пишет стихи!
ГОЛОС КАТИ (показывая на книгу). Эти?
ГОСТЬ. Ну, что вы! Свои собственные. И очень красивые, знаете ли, образные…
ГОЛОС КАТИ (в сторону). Я писала стихи?…
ГОСТЬ. Вы попросите у нее, она, наверное, не откажет. Я думаю, она очень будет рада, что вы приехали. Катя страшно одинока... А знаете, вы похожи на нее! Если бы она не болела, то стала наверняка такой же.
ГОЛОС КАТИ. Какой?
ГОСТЬ. А вы не знаете? Красивой. Уверенной…
ГОЛОС КАТИ. Вы ошибаетесь…
ГОСТЬ. Нам не положено ошибаться.
ГОЛОС КАТИ. Кому это – вам?
ГОСТЬ. Милиционерам.
ГОЛОС КАТИ. А что милиционеру может быть нужно от Кати?
ГОСТЬ (улыбнувшись в ответ). Передайте ей вот это. (Дает ей игрушку - щекастый тигренок). Это Тигренок Тим. Она знает. (Выходит).
ГОЛОС КАТИ. Я знаю?…Что?… (Оглядывается, затем начинает рассматривать игрушку). Ну, привет… Тигренок Тим…(Внезапно ее лицо меняется). О Господи!!.. Нет!!! (Швыряет игрушку на кровать и выскакивает из пространства палаты в темноту).
Налетает звук идущего на всех парах поезда. Взрослая Катя стоит на самом краю сцены, словно готовая выпрыгнуть на полном ходу. Сзади появляется женщина. У нее седые волосы, но она очень похожа на Хельгу. Собственно, это и есть Хельга, но здесь, на дороге между мирами, у нее совсем другая роль - это Эдит Сёдергран.
ХЕЛЬГА. Вы собираетесь сойти здесь? (Пауза.) Как странно уходят в конце этого века… Из тьмы во тьму, не ведая восхода…
ГОЛОС КАТИ. Что вы можете об этом знать!!..
ХЕЛЬГА. "Нет у меня ничего - только сияющий плащ и красная дерзость. Красная дерзость моя отправляется за удачей в жалкий мир". Мне долгое время казалось, что я говорю с миром на одном языке. А теперь вдруг стал мучить вопрос - что значат для вас мои песни, моя красная дерзость?… Я помню, как начиналась эта дорога… Россыпи звезд, как жадные сердца, ждали нашего взлета… Факелов рой и солнце… А сейчас я вижу, как люди сходят с этого поезда… Словно у них нет прошлого… словно жизнь - это лишь перемена картин…
ГОЛОС КАТИ. Чужая душа - потемки…(Пауза.) Вы, наверное, много повидали?
ХЕЛЬГА. Пешком прошла я Солнечную систему…
ГОЛОС КАТИ. Тогда вы не сможете нас понять! У вас была, состоялась жизнь, вы знали дыхание удачи… Может быть, вам не везло, но вы жили! У вас было это! Пространство, солнце, движение… любовь!
ХЕЛЬГА. Легкость?.. Счастье?..
ГОЛОС КАТИ. А у меня никогда ничего не было!.. Я по-настоящему не жила…
ХЕЛЬГА. Какая это мука - мечтать о жизни…
ГОЛОС КАТИ. Вы понимаете меня?
ХЕЛЬГА. Вы забыли о Кате.
ГОЛОС КАТИ (не слушая). Каждую ночь мне снятся змеи, они обвивают меня, и я бегу прочь…
ХЕЛЬГА. Это жизнь тянется к вам… Вы забыли свое прошлое. Вы забыли, какой путь прошли. Вы забыли о Кате. А ведь она надеется на вас - на свое будущее…
ГОЛОС КАТИ. О чем вы?… Что вы?…
ХЕЛЬГА (исчезая). "Все звезды когда-нибудь погаснут, но светят без страха".
Освещается палата Кати.
Входит Катя. Видит на кровати игрушку, берет ее в руки, рассматривает и прижимает к себе. В обнимку с ним садится на одеяло.
Темнота.
Ординаторская. Валентина Макаровна сидит за столом. Перед ней стоит Хельга с листками назначений в руках, на диванчике сидит Гость и записывает что-то в блокноте.
ХЕЛЬГА. Валентина Макаровна, у Зины на руках уже нет вен.
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Возьмите ножку. А Вера Кузина уже на снижение пошла, не забудьте, только два укола в день.
Входит Врач.
ВРАЧ. Никаких новостей? И хорошо… (Гостю). Ну, что, какие наши дела? Что теперь будет?
ГОСТЬ. Вы получили свой строгий выговор за недогляд?.. Больше ничего не будет.
ВРАЧ. А следствие?
ГОСТЬ. Криминала нет. Все, что случилось, принадлежит другой сфере, нравственной, психологической.
ВРАЧ. Но как же? А таблетки?
ГОСТЬ. Вы проверили личные вещи? Окрестности палаты?.. А вы уверены, что седьмая упаковка пропала именно в тот день? Ведь накануне передачи описи по сейфу не было, медсестры признались.
ВРАЧ. Да. Они закрутились…
ГОСТЬ. То, что седьмая пачка была взята из сейфа в тот же день и теми же руками, нужно еще доказать.
ВРАЧ. Но у нас раньше ничего не пропадало!.. Послушайте, если ребенок уедет домой и там примет всю пачку… Это же снова все шишки на нас!
ГОСТЬ. Все шишки и так на вас…
ВРАЧ. Но ведь так не должно быть!
ГОСТЬ. Ну-у, насчет шишек никогда не знаешь…
ВРАЧ. Да при чем здесь… Детский суицид! Это черт знает что!
ГОСТЬ. Вам никогда не приходилось читать Яноша Корчака?
ВРАЧ. И вы туда же!... Хельга, вот вам подходящий собеседник. Он тоже считает, что у ребенка есть право на самоубийство.
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА (Хельге). Вы так думаете?
ХЕЛЬГА. Это думает Корчак. А я думаю, что человеку, погибшему в газовой камере вместе с детьми, когда у него был шанс выжить, можно верить.
ВРАЧ (Хельге). Вы уверены, что правильно выбрали профессию?
ХЕЛЬГА. Вы сказали Кате?..
ВРАЧ. Сказал, представьте себе. Она так странно восприняла это…
ГОСТЬ. А что насчет Кати?
Хельга внимательно смотрит на Гостя.
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Интернат… Сергей Сергеич уже позвонил туда.
ГОСТЬ. А разве у нее нет родственников?
ВАЛЕНТИНА МАКАРОВНА. Есть. Но очень дальние… Да и потом ее состояние требует постоянного врачебного наблюдения. Это, во всяком случае, интернат может обеспечить. (Хельге, протягивая листки назначений). А вот это Ванечке. На неделю. Кстати, как он?
ХЕЛЬГА. Подавлен. (Уходит).
ГОСТЬ. Строгая …
ВРАЧ. Резкая, я бы сказал.
ВАЛЕНТИНА МАРКОВНА. Сколько времени? Сколько?!.. Мальчики, я пошла на обход. Дети заждались. (Уходит).
ГОСТЬ. Скажите, Сергей Сергеич, болезнь Кати действительно неизлечима?
ВРАЧ. Трудно сказать. Я наблюдаю ее уже три года и не замечаю никакого движения: ни в лучшую, ни в худшую сторону. Иногда мне начинает казаться, что она не хочет выздороветь, что ли… Словно не видит необходимости в этом.
ГОСТЬ. А если бы она жила в семье?
ВРАЧ. Видите ли, шарик катится, потому что его толкают.
ГОСТЬ. Как вышло, что она оказалась одна?
ВРАЧ. Родители погибли в аварии во время поездки на дачу. Автобус столкнулся с поездом, на переезде. А она в это время была уже у нас. Ей было три года…
ГОСТЬ. Всего? А бабушки, дедушки?
ВРАЧ. Родители уже были немолодые, она - поздний ребенок, вроде того… Я вам еще нужен?
ГОСТЬ. Можно, я позвоню?
ВРАЧ. Разумеется. (Уходит).
ГОСТЬ (в трубку). Людмилу Никитичну можно к телефону?.. Я подожду…
Сцена темнеет.
Палата. На кровати лежит Катя, отвернувшись к стенке. В ее тумбочке роется Марья Семеновна.
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Так. Здесь нет. А это что?.. Что это за таблетки, Катя? Слышишь, я спрашиваю? Нет, это аскорбин с глюкозой… Кстати, а почему у тебя его так много? А это что? Бумажки какие-то… Труха… Ну, и грязь у тебя… Ну, ты и неряха… Яблоко надкушенное… А мы еще удивляемся, что тараканов не можем вывести… Вот кто у нас тараканов разводит!
Входит Хельга.
ХЕЛЬГА. Обыск следует проводить в присутствии понятых.
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Ох!… Ты бы хоть когда у любимицы своей в тумбочке посмотрела! Воспитательница…(О Кате.) И чего она куксится? Чего ты куксишься? Выписывают же! Другие дети сами не свои от радости! А она вон чего…
ХЕЛЬГА. Марья Семеновна, на посту никого нет.
МАРЬЯ СЕМЕНОВНА. Ушла уже! Скажите, какие мы гордые… (Уходит).
ХЕЛЬГА. Катенька…
КАТЯ. Где Паша?
ХЕЛЬГА. Катенька, его выписали…
КАТЯ. Он умер, да?
ХЕЛЬГА. Что ты! Катя…
КАТЯ. Я тоже умру?
ХЕЛЬГА (обнимает ее). Катюша, милая моя, что ты говоришь?
КАТЯ. Но ведь меня тоже выпишут!
ХЕЛЬГА. Катюша, выписка - это совсем другое. Просто ты уже не будешь в клинике…
КАТЯ. А где?
ХЕЛЬГА. В другом месте. Там тоже больные дети, но это не больница, а интернат. Для детей, у кого нет родителей.
КАТЯ. А Паша? Он там?
ХЕЛЬГА. Нет, Катя. У него есть отец, который забрал его сегодня после завтрака… Но вы будете в одном городе!.. Паша передал тебе письмо.
КАТЯ. Прочти.
ХЕЛЬГА (читает). "Остров не дает выбора"… Это все. Ты… поняла?
КАТЯ. Да. Я хочу спать.
ХЕЛЬГА. Спи. Хочешь, спою тебе?
КАТЯ. Почитай мне Эдит.
ХЕЛЬГА (читает). Мы - женщины, мы ближе к темной земле.
Мы спрашиваем кукушку, какая будет весна,
Мы припадаем к высокоствольной сосне,
Мы на закатном небе ищем примет и советов.
Я любила мужчину…
(Входит Гость).
ГОСТЬ (тихо). Она спит?
ХЕЛЬГА. Вы хотели ей что-то сказать?
ГОСТЬ. Да. Но вначале я хотел поговорить с вами.
ХЕЛЬГА. Пойдемте в коридор. (Уходят).
ГОЛОС КАТИ (с тихой яростью).
Я любила мужчину - он ни во что не верил.
В холодный день он пришел, ничего не видя,
В тяжелый день он ушел, ничего не помня…
Вот так кончается! Так все и кончилось! Я ведь тогда поверила, что небезразлична ему! Вот такая, как была! Со своим изломанным дыханием, перекошенной фигурой! Нет, все сперва было просто замечательно… Он приезжал к тете Люсе, привозил мне лекарства… Потом-то они уже не понадобились, она как-то ухитрилась свести меня с таблеток, моя тетя Люся…Мы с ним гуляли по тропинке… А потом она сказала: "Мы сегодня едем в город. Нарядись". Она набрала букет весенних цветов… За столом было много народу… Все закричали: "Горько!"… И он поцеловал Хельгу!.. Она стояла такая легкая, счастливая… И я поняла - никому никогда я не буду нужна такая, как сейчас!.. Я поняла, я решила - я изменюсь! Я стану совершенно другой, такой, какую любят!… Только для этого нужно забыть, какая я была раньше, мне нужно освободиться от этого прошлого. И он поймет…поймет… (Монолог переходит в неразборчивое бормотание, которое тонет в нарастающем грохоте поезда).
Тишина. В коридоре стоят Хельга и Гость.
ГОСТЬ. Почему вы не уходите домой? Рабочий день кончился.
ХЕЛЬГА. Меня никто не ждет. (Он смотрит на нее и Хельга неожиданно смягчается). И потом я хочу завтра проводить ее. А то не успею.
ГОСТЬ. Вы очень любите Катю?
ХЕЛЬГА. Она - часть меня.
ГОСТЬ. Вы никогда не думали удочерить ее?
ХЕЛЬГА. Думала. Но мне отказали. Сказали - условий нет.
ГОСТЬ. А их действительно нет?
ХЕЛЬГА. Коммунальная квартира. Маленькая зарплата. Ночные дежурства... Молодость.
ГОСТЬ. Да, неподходящие условия… (Пауза). Мне кажется, Хельга, что Катя не так уж и больна. Я, конечно, не врач. Но вы, наверное, замечали: когда она чувствует к себе внимание, заботу, настроенность на нее, - она почти не задыхается и ровно говорит. Без пауз, целыми предложениями. Вот, если бы она жила в семье, если бы нашелся такой человек, который бы не побоялся трудностей…
ХЕЛЬГА (холодно). Все говорят - купи слона…
ГОСТЬ. А я купил! Вот послушайте, Хельга! В двадцати километрах от города, между деревней и небольшим озером, стоит усадьба. В ней живет женщина, не молодая, заметьте, но и не старуха. Ее профессия - библиотекарь, у нее нет ночных дежурств. Она - хозяйка целого дома, со всеми удобствами, которые можно позволить себе вблизи города. Но все это не самое главное. К ней приезжают люди, от которых отказались врачи. И многих она излечивает…
ХЕЛЬГА. Зачем это вам нужно?
ГОСТЬ. Да нет, вы послушайте меня! Арсенал ее средств огромен. Тут и фитотерапия, и массаж, и дыхательные упражнения, и всякие пассы… Но самое поразительное - она не берет за это денег!.. Видите ли, она верующий человек и считает, что, если Господь дал ей возможность помочь ему, то за это надо денно и нощно благодарить Его… А наживаться на благословении - грех.
ХЕЛЬГА. Это вы о тете Люсе? В газетах писали… Но она не всех берет.
ГОСТЬ. Катю она хочет взять.
ХЕЛЬГА. Послушайте, это все замечательно. Но… Вам это зачем?
ГОСТЬ. Мне жалко Катю. В ней так много жизни, души… любви. И потом… Хельга… Я хочу… помочь вам.
ХЕЛЬГА. Вы уходите? Я подумаю… Я позвоню вам через час.
(Затемнение.)
ГОЛОС КАТИ. Все это было зря!.. Бесконечные упражнения, массажи, отвары эти мерзкие… Тренировки, умение держать плечи, говорить на выдохе, максимальные паузы, минимальные паузы… день за днем, год за годом… А эти ужасные чистки, когда уже ничего больше не надо, только двадцать минут покоя… Голодания по неделе каждый месяц, свекольный сок, морковный сок… Это все было зря, зря… Счастья так и не было за всю мою жизнь… Веселая, легкая Катя …Ее не существует… Она осталась там, на Острове! Остров… мой Остров… Нужно вернуться, нужно найти ее… (Ищет в карманах упаковку с лекарством, находит).
Поезд совсем рядом. Голос диспетчера объявляет: "Остановка - Остров! Подъезжающим приготовиться! Поезд стоит две минуты!")
ГОЛОС НА ПЕРРОНЕ. Катя! Катя! Отзовись!
Катя прислушивается, но не отвечает.
ГОЛОС НА ПЕРРОНЕ (приближаясь). Не молчи, Катя! Откликнись! Это важно, Катя! Катя!…
На границе пространств показывается человек в длинном плаще и капюшоне, с фонариком в руках. Он останавливается и откидывает капюшон.
ГОЛОС КАТИ. Алеша?… Это ты? Ты пришел встретить меня?
АЛЕША. Вроде того. Ты одна? Павла нет?
ГОЛОС КАТИ. Я не знаю, где он. Во всяком случае, не здесь.
АЛЕША. И то хлеб… Давай мне билет на Остров.
ГОЛОС КАТИ. Какой билет?
АЛЕША. В руке держишь. Пачка колес.
ГОЛОС КАТИ. Но, Леша, как же… Я же должна… Мне же нужно…
АЛЕША. Чего нужно? На Остров? Нет Острова.
ГОЛОС КАТИ. Леша, что ты… Ты же сам… И все мы были…
АЛЕША. Я тебе говорю - нет Острова. Это ловушка. Обманка. Калитка на тот свет.
ГОЛОС КАТИ. Остров - ловушка?… Его нет?… Ты врешь! Я помню…Я видела!… Это же остановка "Остров"!
АЛЕША. Это не остановка. Это полустанок. Дороги отсюда нет никуда, только туда, за край…
ГОЛОС КАТИ. Но тогда … что здесь делаешь ты, если Острова нет?
АЛЕША. Я отрабатываю здесь жизнь, отслуживаю ее. Поняла? Моя работа - возвращать в поезд вот таких, как ты… Беглецов от работы.
ГОЛОС КАТИ. Какой работы?
АЛЕША. От жизни. Судьбы. Бывает - от самих себя. (Свисток паровоза). Иди! Возвращайся обратно! Поезд идет дальше, будут разные остановки, но ты едешь до самого конца! Я знаю, слышишь! Мне Эдит сказала!!
ГОЛОС КАТИ. Эдит? Ты встречал Эдит?!..
АЛЕША. Да ты ее тоже видела! Помнишь, в поезде, когда ты хотела выпрыгнуть на полном ходу?.. Она кое-что передала для тебя. Одну строчку. Погоди… (Вспоминает.) "Мир начинает меняться. Дни осенней печали прошли навсегда"… Запомнила?..
Звук уходящего поезда. Взрослая Катя стоит на границе пространств. Освещается палата Кати. Там на кровати сидят Хельга и Катя. Хельга читает вслух. Катя сидит, положив голову ей на плечо.
ХЕЛЬГА (читает). Я - часть великой силы вселенной,
Неповторимый мир среди бессчетных миров,
Ярчайшая звезда, которая все равно погаснет.
Жить – победа, дышать - победа, быть собой - победа!
Победа - чувствовать в жилах бег ледяного времени…
В это время Катя поднимает голову и поворачивает лицо к взрослой Кате. Они долго-долго смотрят друг на друга. Свет над палатой гаснет. Еще просматривается силуэт девочки, затем исчезает и он.
На сцене совершенно одна стоит взрослая Катя и смотрит в зал. Последним окликом прошлого возникает давний разговор.
ХЕЛЬГА. Вообще, она прожила героическую жизнь...
ПАШКА. Она сражалась за Родину и погибла?
ХЕЛЬГА. Нет. Она сражалась за право быть собой...
ПАШКА. И где тут героизм?
ХЕЛЬГА. Она не сдалась... (Голоса затихают).
Конец третьего действия.
ЗАНАВЕС.