(российская мистерия)
Действующие лица
Гражданин
Гражданка
Комиссар
Сержант
Чудачка
Негоциантка
Дамы свободной профессии
Блондинка
Брюнетка
Рабочий
Рабочая
Нищая
Мэр
Помощники Мэра
Шуйцын
Десницын
Безмолвствующий народ
КАРТИНА 1
Красная площадь. Лобное место. Неподалеку Рабочий и Рабочая, с киркой и ломом — соответственно, ковыряются в булыжной мостовой. Прислонившись к Лобному месту, стоит Нищая. Рядом неспешно прогуливаются Блондинка и Брюнетка. Время от времени площадь пересекает Чудачка с трехколесным велосипедом на верёвочке. Останавливается иногда и звонит в велосипедный звонок.
Блондинка. О-хо-хо-хо-хо-юш-ки... Скукотища-то какая. И спать безумно хочется.
Брюнетка. А мне — наоборот: хочется есть. И еще мне хочется на юг, к морю, под жаркое солнышко. Хорошо на юге! Вот где рай! Магнолии там всякие цветут. Пальмы шелестят разные. Ночной зефир со всех сторон поддувает. И прибой: туда — сюда, туда — сюда... Лежишь себе на песочке и ни во что не дуешь. Благодать! Шашлыками бараньими пахнет до головокружения... А вина там какие! "Киндзмараули", "Хванчкара", "Саперави"... Сказка! Эх, зараза, хорошо на юге. Не то что у нас. Гиблое место. Здесь только стрелка компаса упорно рвется на север. А солнце светит только по великим праздникам.
Блондинка. И далось тебе это солнце. Светит, греет... По мне оно и век бы не всходило. "Лежишь на песочке...". Уж лучше — в постели. И чтоб никаких мужчин ближе, чем на пистолетный выстрел. Спишь себе взасос до помрачения. Ад для меня — это рай, сплошь уставленный будильниками.
Брюнетка. Говорят, что там грешников на сковородках жарят. Не врут ли?
Блондинка. И грешниц, вроде нас с тобой, — тоже. Там нам еще предстоит попотеть горючими слезами.
Брюнетка. Н-да... Что-то я подмёрзла. Пойти, что ли, погреться у Вечного огня...
Блондинка. В этом самом аду будет тебе настоящий вечный огонь. Ещё погреешься. А я пойду, пожалуй, в туалет. Уколоться надо. А то у меня, как говорится, с утра маковой росинки во рту не было.
Брюнетка. Ага. Постоим еще минут пятнадцать: может, какой озабоченный вдруг вылупится.
(Появляются Гражданин и Гражданка.)
Гражданин. Всякий раз, вступая на священные камни нашей Красной площади, я невольно думаю о быстротечности человеческой жизни и вечности окружающего мира. Смотри: сама история застыла в этой каменной глади площадью в девяносто тысяч квадратных аршин! Всё сиюминутное, суетное и преходящее меркнет и ничтожается перед лицом вневременья и вечности.
Гражданка. Это, конечно, надо уметь называть обыкновенные булыжники каменной гладью... Гражданин. Ага! Смотри! А вот и застрельщики необратимых перемен. (Указывает на Рабочих.) Пошли, значит, процессы!
Гражданка. Какие еще процессы?
Гражданин. Как это какие? Ты что, ничего не замечаешь?
Гражданка. А что я, собственно, должна замечать?
Гражданин. Вот тебе на! У неё на глазах историю вздымают на дыбы, шар земной закручивают в другую сторону, можно сказать, судьбу ставят на колени, а она ничегошеньки не видит!
Гражданка. А чем другая сторона лучше прежней? Да и зачем нам все эти "дыбы" и, как ты выражаешься, "коленки"?
Гражданин. Не будь наивной! Веление времени, дорогая. Так сказать, темпоральный императив.
Гражданка. Поехал...
Гражданин. И, заметь, что именно на Красной площади, возле Лобного места — пупка нашей необъятной России — начинаются великие преобразования.
Гражданка. Одна только и слава, что преобразования. Наковыряли тут — ни пройти, ни проехать. Они эту каменную гладь будут до морковкиного заговения вспахивать. А туда же: императив...
Гражданин. Послушать, у тебя не сердце, а осколок айсберга.
Гражданка. Зато у тебя — пламенный мотор. Как только где какая заварушка — ты тут же со своими императивами...
Гражданин. Но ведь не могу же я оставаться в стороне, когда в стране происходит такое! А вот ты всегда предпочитаешь оставаться в стороне.
Гражданка. Да, я предпочитаю оставаться над схваткой. Как акушерка.
Гражданин. Прямо скажу, безответственная позиция. {Обращается к Рабочим.) Приветствую вас — форвардов грандиознейших свершений!
Рабочий. Это ты мне? Чего ты там?
Гражданин. Я восхищен вашим трудовым подвигом, говорю.
Рабочая. Эти булыжники переворачивать — нижнюю сторону делать верхней, а верхнюю — нижней, — это ты, что ль, называешь трудовым подвигом?
Рабочий. Ага. Туда- сюда переворачиваем. Разве что к стенке не приставляем. Хотя, если по совести, лежали они себе и лежали, каши небось не просили.
Гражданин. (Назидательно.) Как сказал поэт, если камни переворачивают, то это кому-то нужно. Значит, в этом есть историческая необходимость. Скажу больше: здесь действует закон.
Рабочая. Какой такой закон?
Гражданин. Закон отрицания отрицания.
Гражданка. Напрасно ты это...
Рабочий. В первый раз слышу о таком. Как ты сказал? Отрицания чего?
Гражданин. Отрицания же.
Рабочая. Я чегой-то не пойму.
Гражданка. А разве этот закон не отменили президентским указом? Я слыхала, что закон всемирного тяготения отменили ко Дню авиаторов, а закон Архимеда — ко Дню утопающих... Неужели гегелевские все еще действуют?
Гражданин. Дорогая, пора бы знать, что никакие новые законы обратной силы не имеют, а старые законы — всегда прямого действия. И, между прочим, незнание исторических законов не освобождает личность от гражданской ответственности.
Рабочий. Ты что, дело нам шьёшь или просто от скуки языком молотишь?
Гражданка. Ну что, доигрался?
Гражданин. Я ведь только хотел сказать, что свобода выбора подразумевает непременную ответственность личности за последствия выбора.
Рабочая. Тарабарщина какая-то... А ты умеешь по-человечески говорить, без вывертов?
Гражданин. (Обиженно.) Как меня учили, так я и говорю. А ваши упреки мне...
Рабочая. Ну, раз так учили, то уже ничего не поделаешь. Учение — добро, да не всякому на пользу.
Гражданин. (Гражданке.) И все-таки они лучше нас с тобой ощущают масштаб своих, на первый взгляд, скромных деяний. Оттого-то и такое снисходительное отношение к попыткам всевозможных интерпретаций грандиозного подвига. Как бы там ни было, но это — симптом великого синдрома.
Гражданка. (Указывая на Рабочих.) Пожалей их уши. Видишь, они рты раскрыли на твою ахинею.
Гражданин. Всё, что для тебя ахинея, для них, наделённых классовым чутьём, — руководство к действию. Когда потомственный пролетариат берётся за своё испытанное оружие — булыжник, — жди перемен. Вспомни, сколько лет в нашей стране не было пролетариата? А теперь есть. Капитализм он на то и капитализм, что при нём на грамм капиталистов приходится тонна пролетариата. Так что, дорогая, теперь снова должен заработать закон перехода количества в качество.
Гражданка. Ну, если уж он, как ты говоришь, заработает, то вскоре и мы с тобой станем полноценными пролетариями. Тогда, я думаю, и булыжников на всех не хватит. Работать надо, так я скажу. А то у нашего народа хотя глаза и не боятся, но и руки не делают. Гражданин. Оттого и руки не делают, что глаза не видят знамений перемен. А вот мы с тобой видим. Я — во всяком случае. Тебе же пора изжить мелкобур¬жуазное свое мышление. Неужели мелкие временные трудности могут поставить под сомнение перспекти¬вы грядущего благополучия? Кстати, наш народ понимает: не могут. А ты брюзжишь. Посмотри, как одухотворены лица этих рабочих. Или вот у этих равнобедренных красавиц. Не в пример тебе: лица у них спокойны и сосредоточенны. Сразу видно, что любая из них не только "коня на скаку остановит", но и в "в горящую избу войдет". А вот еще дама с трёхколесным велосипедом. У этой на лице вообще выражение высшего блаженства.
Гражданка. А чего здесь удивительного? Какое еще у нее должно быть выражение, если она и на самом деле блаженная? Дура, то есть. Из них двоих только велосипед и нормальный. Вон, кстати, ещё одна одухотворённая стоит с кружкой алюминиевой. Полная идиотка.
Гражданин. Действительно, странное у неё выражение лица. И экипировка экзотическая: просто невозможно представить еще одну прореху в ее одеянии. Почему у нее такая униженная поза?
Гражданка. Напряги воображение. Она побирается.
Гражданин. Ты хочешь сказать, что она живет чужими милостями?
Гражданка. Не своими же... В отличие от равнобедренных некрасовских женщин. Попрошайничает.
Гражданин. Боже милостивый! Ужас какой! Престарелая леди, так сказать, в декабре своей жизни, умирает от голода на Красной площади!
Гражданка. Умирает — это положим. Она нас с тобой переживет. Такие трухлявенькие долго живут. Умирать — не умирает, а вот ананасами в шампанском она вряд ли себя балует. Впрочем, на хлеб ей должно хватать. Хотя, похоже, у входа в метро ей подавали бы больше. Но так уж устроен русский человек; он по миру ходит как по грибы: удачу предпочитает системе.
Гражданин. Мы должны оказать ей материальную помощь.
Гражданка. Тоже мне Аника-воин из "Армии спасения" выискался...Запомни, дорогой: милостыня развращает. И, к тому же, нищие умирают с большим удовольствием, чем богачи. Так что не лишай её последнего удовольствия.
Гражданин. О, жестокосердие ограниченного ума!
Гражданка. Правильно!.. Я только удивляюсь: как при такой необъятной широте своего ума ты умудряешься так мало зарабатывать?
Гражданин. Но все-таки мы можем позволить себе подать этой страдалице.
Гражданка. Если только ей. Эх, любишь ты встревать во всякие дела, особенно тогда, когда тебя об этом не просят.
Гражданин. Но пожилая леди просит же!
Гражданка. Ну, раз просит. (Протягивает Гражданину купюру.) Что ж, облагодетельствуй страдалицу.
Гражданин. Гм... Но ведь подавать милостыню купюрой как-то не принято. Это экстремизм какой-то. Я понимаю: инфляция и все такое... И все же... Ты перелистай классику, и нигде не найдешь, чтобы милостыню подавали бумажкой. Взятки — да, но чтоб...
Гражданка. Не рефлексируй. Вот тебе гривенник — завалялся в сумке с тех самых допролетарских времен — подай ей и пойдем. А главное, не ищи опоры в классике. Некогда нам. Мы и без того опаздываем. Ну что ты стоишь, как рыцарь на распутье перед розеттским камнем? Милосердствуй, да поживее.
Гражданин. (Берет монету и подходит к Нищей ). Добрый день, мадам! Чудесная нынче стоит погода, не правда ли?
Нищая. А?
Гражданка. Погода как погода. Не мучай человека. Бросай.
Гражданин. Так неудобно. Следует соблюсти хотя бы минимальные приличия. Я уж не говорю об этикете. Извините, мадам, Вы давно здесь стоите?
Нищая. А?
Гражданка. Я думаю, что всю свою сознательную жизнь. Лет восемьдесят по меньшей мере. Счет же времени она последние годков тридцать ведёт по песочным часам, уж поверь мне.
Гражданин. Так значит, ей никак не меньше века? Если так, то ей место не на Красной площади, а в "Книге рекордов Гиннеса".
Гражданка. Она лучше нас знает, где ей место. Профессионального нищего не может учить такой любитель, как ты.
Гражданин. (Нищей.) Поймите меня правильно, мадам, но милостыня, которую я Вам подаю, служит как бы тайным залогом ответного сострадания. Как всё в мире переменчиво: сегодня здесь стоите Вы, завтра, глядишь, — я, а послезавтра — пронеси, Господи,— вон она. (Указывает на Гражданку.)
Гражданка. (В сторону.) Ну уж дудки. Я скорее встану рядом с ними. (Кивает в сторону Блондинки и Брюнетки.)
Гражданин. (Продолжает.) А Вы тем временем, отягчённые невесть откуда свалившимся на Вас богатством, в неизбывном великодушии своём...
Гражданка. Да не изводи ты человека "неизбывным великодушием"! Чего, в самом деле, завёлся?
Гражданин. Ты права, дорогая. У настоящего милосердия губы должны быть плотно сомкнуты, а руки, напротив, разомкнуты... нет, развёрсты... тьфу, не могу правильно сформулировать мысль, волнуюсь очень. (Бросает монету. Та, звеня и подпрыгивая, падает мимо кружки на мостовую и укатывается.). Кажется, я промахнулся.
Гражданка. С тобой это случается поминутно. Что ж, значит не лакомиться старушке нынче омарами.
Гражданин. А может быть, я всё-таки попал в кружку?
Гражданка. Гамлетовский вопрос. А ты загляни в её сосуд скудельный. Кроме твоего гривенника, там вряд ли что-нибудь ещё есть. Мало кто нынче страдает неизбывным великодушием.
Гражданин. Разрешите, мадам, осмотреть содержимое Вашей кружки. (Между Гражданином и Нищей происходит молчаливая борьба. Монеты из кружки рассыпаются по мостовой.)
Нищая. Караул! На помощь! Грабят!
(Появляется Сержант.)
Сержант. Кто кричал? Что случилось?
Блондинка. Старуха кричала.
Сержант. Ты кричала?
Нищая. А?
Сержант. Чего ты орала, старая карга?
Гражданин. Позвольте объясниться. Недоразумение вышло. Обеспокоенные тяжёлым материальным положением этой немолодой уже женщины, мы с супругой...
Сержант. Можно короче?
Гражданин. Да я же Вам и объясняю: обеспокоенные тяжёлым материальным положением...
Сержант. Я это уже слышал. Старуха почему кричала, спрашиваю?
Гражданин. Вы же меня всё время перебиваете, а я как раз и пытался Вам рассказать...
Сержант. {Гражданке) Расскажите лучше Вы. А то этот... мямлит и уходит от прямого ответа.
Гражданка. Мой муж бросил старухе гривенник, но, кажется, не попал в кружку. Решил посмотреть. А та заартачилась и стала кружку вырывать.
Сержант. Достаточно. Покушение на личную собственность.
Гражданин. Помилуйте! Да какая у нее, к шуту, личная собственность? Кружка?
Сержант. Уж что есть. Это у них, в америках и европах, безнаказанно позволено грабить бедных. А у нас все защищены законом. И бедные, в том числе. Значит, так и запишем: отнимая у пенсионерки алюминиевую кружку...
Гражданин. Да не "отнимая"! Я только хотел посмотреть...
Сержант. Это "посмотреть" называется разбойным нападением. В данном случае — групповым. А без отягчающих обстоятельств это, как минимум, — пять лет с конфискацией.
Гражданин. Да Вы, наверное, шутите?!
Сержант. Какие могут быть шутки? С законом не шутят. Закон — он хоть и закон, но, как говорят, суров. А Вы, гражданка, что делали в то время, когда Ваш супруг отнимал у нищей кружку?
Гражданка. Ничего. Я просто стояла.
Сержант. Так и запишем: стояла на стрёме.
Гражданка. На чем, извините?
Сержант. На вассере, или на атасе. Вы что, по-русски не понимаете? Или только по фене? Вам за это полагается от одного до трех, если без отягчающих обстоятельств. Как суд на это посмотрит. Если повезет, то дадут условно.
Гражданка. Сюр какой-то!
Сержант. А теперь подберите вещественные доказательства и пройдем в отделение. Гражданин. Это Вы нам?
Сержант. Вам, вам. Не себе же? А то как рассыпать чужое добро — вы все тут как тут, а вот как подбирать...
Гражданка. Подбирай, благотворитель.
(Гражданин нагибается и подбирает мелочь.)
Сержант. Чтоб все до копейки.
Гражданин. Вот вроде и всё. Но здесь одна медь, а я же бросил гривенник...
Сержант. Ищите. А то он вдруг лежит себе где-то орлом вверх...
Гражданка. Примета плохая?
Сержант. Какая, к черту, примета! Монета на мостовой гербом вверх — хуже любой приметы. Гражданка. Что же в нашей жизни может быть хуже любой приметы?
Сержант. А то! Наступить могут. На орла... тьфу, на герба могут ногой наступить. Представляете? Попрание государственного символа. А кто монету бросил? То-то и оно. Дело для вас выходит херо..., виноват, хреново. Может, оно на "попытку государственного переворота" и не тянет, а вот на "измену Родине" — как пить дать.
Гражданин. Да в чем же здесь "измена", позвольте спросить?
Гражданка. (Нагибается.) Эврика! Нашла!
Гражданин. Но, дорогая, это же — двугривенный, а я бросил ей гривенник.
Гражданка. Как ты полагаешь, во сколько раз двугривенный больше гривенника?
Гражданин. Я полагаю — в два.
Гражданка. Вот и считай, Ломоносов! Если какой- нибудь святотатец наступил бы на двугривенный, то во сколько раз больше он обесчестил бы нашу Родину, нежели в случае с гривенником? Правильно. Найдя двугривенный мы тем самым как бы вдвойне предотвратили попрание чести ни в чем не повинной Родины. Правильно я говорю, сержант?
Сержант. Вы все деньги подобрали? Тогда пройдемте. И вы (обращается к Блондинке и Брюнетке) — тоже. Эй, ты, с велосипедом, тоже свидетелем будешь.
Чудачка. Свидетелем чего?
Сержант. Свидетелем того. Давай, подгребай живее сюда.
Чудачка. Так чего же свидетелем я буду? Позора моего сына и последующей славы его? Сержант. Не гони волну и хватит пустозвонить. Тебе скажут, о чем свидетельствовать. Чудачка. Эх, чует мое сердце беду. Истинно говорю вам: не успеет прозвенеть последний звонок...
Сержант. Хватит воздух сотрясать, чумовая. Истину будешь говорить в отделении.
КАРТИНА 2
Комиссариат правопорядка. В кресле, развалясь, сидит Комиссар. Перед ним стоит Сержант.
Комиссар. Ты меня извини, но из твоего объяснения я так ничего и не понял. Ценя твое усердие и разум, должное могу отдать только усердию. Ладно, зови сюда потерпевшую. Я сам разберусь.
(Сержант уходит и вскоре возвращается вместе с Нищей.)
Сержант. Вот потерпевшая, господин комиссар.
Комиссар. Здравствуй, бабуля! Как жизнь молодая? Как здоровье? Как успехи?
Нищая. А?
Комиссар. Как живешь-можешь, спрашиваю?
Нищая. А?
Комиссар. Н-да...Что случилось? Говори, не стесняйся.
Нищая. А?
Сержант. Не придуривайся, старая ведьма. Комиссар этого не любит. Рассказывай, как было дело.
Нищая. Дай Бог здоровья комиссару, тебе, служивый...
Комиссар. Я, бабуля, слава Богу, здоров. (Стучит по столу.) Чтоб ты не сглазила. А у сержанта его даже переизбыток. Давай по порядку. Стоишь ты, значит, возле Лобного места, ничего не делаешь, никого не трогаешь и вдруг на тебя налетает незнакомый гражданин... С какими намерениями? Как тебе показалось — убить, изнасиловать, ограбить?
Нищая. И супруге комиссара крепкого здоровья, деткам его... (Плачет.)
Комиссар. Причем тут детки? Причем тут супруга? И слезы... Не хватало мне здесь слез. Давай сначала: налетает на тебя незнакомый гражданин...
Нищая. И гражданину крепкого здоровья, и знакомым его, и незнакомым...
Комиссар. (Сержанту.) Как ты полагаешь, она что-нибудь понимает в происходящем?
Сержант. (Засучивает рукава.) Всё в наших руках. Я ее сейчас живенько вразумлю. Ахнуть не успеет. Весь старческий маразм враз из нее выбью.
Комиссар. Только не в кабинете... Я хотел сказать: только без рукоприкладства. Предварительное следствие не терпит суеты. Тоньше надо работать. Вдохновеннее. Вот скажи, что бы ты мне посоветовал, если бы был на моём месте?
Сержант. На Вашем? (Мечтательно.) Я бы приказал Вам убраться из кабинета вместе со старухой к чёртовой матери!
Нищая. И матери его крепкого здоровья...
Комиссар. Это выше моих сил. Убирайся из моего кабинета вместе со старухой к чёртовой матери! И лучше приведи сюда свидетелей.
(Сержант уводит Нищую. Через некоторое время появляется с Блондинкой и Брюнеткой.)
Комиссар. Здравствуйте, милые дамы! Прошу, присаживайтесь.
Блондинка. Спасибо, насиделись.
Комиссар. Прошу прощения, что вам пришлось немного подождать. Но интересы предварительного следствия...
Брюнетка. Полдня — это, по-вашему, немного? Нам до Ваших интересов нет никакого дела! Вы сами в этой поганой ментовке когда-нибудь сидели?
Комиссар. Я? Помилуйте! У меня, как видите, свой кабинет.
Брюнетка. Вот именно, кабинет! А мы — пять человек, не считая велосипеда, на пяти квадратных метрах...
Комиссар. Как любит выражаться наш народ, в тесноте, да не в обиде.
Блондинка: Не в обиде... А фингал, что мне посадил... посадила твоя держиморда?
Комиссар. Вы хотите сказать, что сержант позволил себе некорректные действия по отношению к Вам?
Блондинка. Еще как позволил! Чуть ли не до сотрясения мозга.
Сержант. Врет она. Хотя, я думаю, маленькое сотрясение мозга ей не повредило бы. Когда я заталкивал эту свидетельницу в камеру, она будто с резьбы сорвалась: пыталась сорвать с меня погон — лишить, значит, меня сержантской чести. Тогда я в пределах допустимой самообороны ее чуть-чуть...
Блондинка. Не чуть-чуть, а со всей силы!
Брюнетка. Вот именно. Есть же разница между "трахнуть по голове" и просто "трахнуть"? Комиссар. Да, сержант бывает порой излишне резковат. Но он исполняет свой служебный долг. Работа, сами понимаете, у него не из легких.
Брюнетка. Куда уж труднее: ей синяк посадить, у меня выручку отобрать...
Сержант. Чего ты мелешь?! Какую выручку? Ты знаешь, что по закону полагается за дачу ложных показаний?
Брюнетка. Вот наглец! Отобрал у меня кровно, так сказать, заработанные деньги...
Сержант. Не верьте ей, комиссар, врёт она. А ты поосторожней в выражениях. Знаю я твою работу! Ишь, уработалась до трудовых мозолей!
Комиссар. Прекратите. Меня сейчас больше интересует не Ваша выручка, а факт ограбления старушки. Вы здесь для этого. Как свидетели.
Блондинка. Тогда уймите своего сержанта! (Сержанту.) У, козел саблезубый! Ишь, распоясался. Мы на тебя жалобу напишем прямо в ООН. Чего глаза вырачил? Прямо в ООН! Или в Совет Безопасности. Приедут оттуда "голубые каски" и намнут тебе холку, чтобы впредь не обижал порядочных женщин.
Комиссар. О, Господи! Да успокойтесь же. Так мы не сдвинемся ни на шаг. К вам обеим всего один вопрос: вы видели, как какой-то гражданин грабил нищую старуху?
Брюнетка. Я лично ничего не видела и ничего не слышала.
Комиссар. Не слышали даже? Быть такого не может! Крик стоял такой, что даже здесь, в кабинете, у меня чуть не полопались барабанные перепонки. Кстати, как у Вас со слухом?
Брюнетка. Не жалуюсь. Позывные "Маяка" от позывных "Би-би-си" отличить могу.
Комиссар. (Блондинке.) А у Вас?
Блондинка. А у меня в голове до сих пор звон стоит. Когда этот мордоворот мне врезал... Сержант. У тебя что, в голове до этого уже звенело? Ты не путай комиссара, а не то я тебе... Комиссар. Значит, не видели и не слышали?
Брюнетка. Вот именно. Отпустите нас, комиссар. Некогда нам здесь лясы точить. Время для нас — больше, чем для кого другого, деньги.
Комиссар. А выручка? Вы ведь что-то про выручку говорили?
Брюнетка. Тоже мне выручка! Будем считать, что у меня сегодня выходной. Ведь имеет же человек в нашей стране право на отдых? Вот я его и поимела.
Комиссар. (Блондинке.) А синяк под глазом?
Блондинка. Это, по-вашему, синяк? Да он у меня с позавчерашней ночи. Впотьмах о клиента... то есть, о кровать стукнулась. Отпустите нас, комиссар.
Комиссар. (Строго.) Ну, что ж. Только впредь не клевещите зазря на сержанта. Он у нас обидчив. Работа у него непростая. Мы дорожим такими людьми. Ведь, как говорит один классик, кадры решают все. Так что идите и впредь не грешите на него.
(Блондинка и Брюнетка уходят.)
Сержант. (Комиссару.) Звать следующих?
Комиссар. Погоди. Ты сначала ответь: почему на вверенном тебе участке промышляют проститутки? Да еще в таком виде! Не то бюстгальтированы, не то декольтированы. И юбки. Кончаются там, где и начинаются.
Сержант. Виноват, не доглядел.
Комиссар. Тебе доверили лучший в стране участок — Красную площадь, а ты развел на нем проституток. Ты разве не знаешь, что в нашей стране проституток ликвидировали как класс еще в семнадцатом году?
Сержант. Виноват, не доглядел.
Комиссар. Ты-то здесь при чем? Когда их ликвидировали, то еще даже твоей матушки на свете не было. Люди старались: ликвидировали, а ты их опять разводишь...
Сержант. Виноват, не доглядел.
Комиссар. А ты гляди! Тебе за это деньги платят. Или тебе надоело работать в службе правопорядка? Может быть, ты хочешь работать по восемь часов у станка?
Сержант. Виноват...
Комиссар. Или в деревне на пленэре сено косить от зари до зари? Свиньям корм задавать? Целыми днями обонять запах говяжьей органики?
Сержант. Виноват, не доглядел.
Комиссар. Ну что ты заладил, как попугай?!
Сержант. Никак нет. Так точно. Будет исполнено.
Комиссар. Вот и исполняй. И чтоб впредь без рукоприкладства. Люди могут понять это превратно. А женщин бить — вообще антигуманно.
Сержант. Да какие они женщины? Сатанессы. Пока им по морд... по лицу не заедешь — ни черта не поймут.
Комиссар. Впредь веди себя так, будто ты хорошо воспитан. Наши с тобой мундиры должны быть без единого пятнышка, понял? Ты же присягу давал...
Сержант. Так точно, давал. А пятна я выведу. Больше ничего подобного не повторится. Комиссар. Вот и приступай к этому немедленно. Где главные виновники происшествия? Сержант. Сейчас доставлю. (Уходит.)
(Возвращается с Гражданином и Гражданкой.)
Гражданка. Я вынуждена заявить Вам свой протест, комиссар. Нас незаконно продержали в "обезьяннике" несколько часов без предъявления каких-либо внятных обвинений.
Комиссар. Безобразие!
Гражданка. Как Вас понимать?
Комиссар. Безобразие, говорю. Несколько часов!
Гражданка. Теснота, духота, я извиняюсь, вонь! А тараканы... тьфу! Мне они показались размерами с черепах.
Комиссар. Нехорошо. Сержант! Чтоб сегодня же вывести всех тараканов. Не беспокойтесь, мадам, мы, когда захотим, умеем работать оперативно. В следующий раз останетесь довольны.
Гражданин. Как это: в следующий раз? О каком следующем разе Вы говорите? Нам и этого вполне достаточно. Конечно же, милое дамское общество и всё такое, но...
Комиссар. Но, я полагаю, вы наверное догадываетесь, что ваше поведение и послужило причиной, если не сказать поводом временных неудобств, кои вы испытали.
Гражданка. Кои мы испытали?
Комиссар. (Жестко.) Вы обвиняетесь в попытке ограбления.
Гражданин. Помилуйте, комиссар! Совсем наоборот.
Комиссар. Вы пытались ограбить нищую старушку.
Гражданин. Путаница какая-то. Напротив: я подал старушке денег.
Комиссар. Зачем?
Гражданин. Как это зачем? Она просила.
Комиссар. Вот как! Тогда опишите, в каких выражениях она Вас просила.
Гражданин. Не было никаких выражений. Она молча просила. Вид у нее был просящий. Скорбный и жалкий. Да ещё эта алюминиевая кружка... Нужно было иметь поистине железное сердце, чтобы ей не подать.
Комиссар. Так, так... Что ж, проведем следственный эксперимент. Сержант, поставьте вещественное доказательство между ног и примите скорбный и жалкий вид.
Сержант. Виноват, между чьих ног?
Комиссар. Между своих, своих. И не строй из себя дурочку. Это излишне. (Гражданину.) Ну, как? Не возникает у Вас желания подать сержанту милостыню?
Гражданин. Если сказать откровенно, нет. Не возникает.
Комиссар. (Гражданке.) А у Вас?
Гражданка. Желание не возникает. Скорее, отвращение.
Комиссар. Понятно. А как насчет того, чтобы отнять у него кружку?
Гражданин. У такого, пожалуй, отнимешь.
Комиссар. Вот видите! А все потому, что сержант схож со старушкой не более, чем отпечатки пальца Альфонса Бертильона с отпечатком лба Чезаре Ломброзо. Ничего, что я посвящаю вас в тайную кухню нашего криминалистического мира?
Гражданин. Но я не отбирал кружки у старушки. Вы меня извините за каламбур. Я в эту кружку бросил гривенник.
Комиссар. Допустим. А зачем? Это что: хулиганство, безответственность или попытка оскорбления чужого достоинства? Ведь тем самым Вы, фактически, склоняли ее к попрошайничеству.
Гражданин. Вот как Вы всё повернули! Да так любой благородный поступок можно переиначить в преступление. Ваша интерпретация, я опять извиняюсь, попахивает провокацией. Вы, верно, шутите?
Комиссар. Разве я похож на шутника? Это только юмористы шутят, чтобы не умереть от голода. На всех телевизионных программах разом. И народ помирает от смеха. А я человек серьезный. Мне по должности шутить не пристало.
Гражданка. Я это сразу поняла. Позвольте сказать Вам пару слов на ухо. (Подходит к Комиссару, что-то шепчет ему и одновременно сует ему в карман несколько купюр.) Мы поняли свою ошибку. И постараемся впредь никогда ее не повторять. (Гражданину.) Постараемся? Вот видите, и он постарается. Я за ним присмотрю.
Комиссар. Ну, раз постараетесь... Тогда будем считать инцидент исчерпанным. И чтоб впредь без благотворительности на вверенной мне территории. Правильно ведь говорят: щедрый платит дважды. Не смею задерживать.
(Гражданка и Гражданин уходят.)
Сержант. У нас есть еще одна свидетельница. Отпустить ее?
Комиссар. Свидетельница? О чем же она будет свидетельствовать, если этих мы уже отпустили? Впрочем, давай ее сюда. Посмотрю, что за народ у нас на Красной площади толчется. Надо знать в лицо свой народный контингент.
(Сержант уходит и через минуту застывает в дверном проёме.)
Сержант. Куда ты прешься с велосипедом? Оставь его в коридоре. С велосипедом в кабинет нельзя.
Чудачка. (Заглядывает в кабинет.) Тогда и я останусь в коридоре. Мы с ним — одно целое. Как семья и школа, как наука и жизнь, как знание и сила. Как Понтий и Пилат, наконец.
Комиссар. Ну и денек! Ладно, сержант, пропустите даму с ее транспортным средством. Чудачка. Благодарю вас, комиссар. На том свете Вам припомнится Ваше же великодушие. Только хочу заметить: он — не средство, а цель.
Комиссар. Как Вы сказали? Цель? Пусть будет так. Тогда поставьте свою цель возле двери, а сами присаживайтесь вот на это средство. (Указывает на стул.)
Чудачка. Ничего. Я лучше подержу его на руках. Да Вы не беспокойтесь: он у меня совсем смирный.
Комиссар. (В сторону.) Ты, я надеюсь, — тоже. (Чудачке) Как Вам будет угодно, мадам. Чудачка. (Потупив голову.) Мадемуазель. С Вашего позволения.
Комиссар. О, извините. Я как-то сразу этого и не заметил. Но — к делу. Скажите мне, что Вы делали на Красной площади со своей транспортной целью?
Чудачка. Я Вас не поняла. О чем Вы?
Комиссар. О Вашем велосипеде, синьорина.
Чудачка. Мы с сыном прогуливались.
Комиссар. С сыном? О каком сыне вы говорите, фрейлейн?
Чудачка. (Указывает на велосипед.) О нем говорю.
Комиссар. Вот оно что. Тогда я ничего не понимаю, фрекен. С одной стороны, Вы вроде бы настаиваете, как бы это выразиться поприличнее, на своем девичестве, а с другой — на материнстве. Ладно, пусть сын, пусть единственный, но трехколёсное дитя — это, простите, ни в какие ворота не лезет.
Чудачка. (Со смехом.) Ах, вот Вы о чем! Комиссар, комиссар... Да разве можно мыслить привычными категориями там, где речь идет о чуде?
Комиссар. О чуде? Теперь мне всё понятно.
Чудачка. Наконец-то! Чудесно было всё: и благовестие, и зачатие, и рождение.
Комиссар. Как, и зачатие? Ну, знаете, я вижу Вы девушка весьма широких взглядов на творящееся в этом мире. Мы с сержантом, сами понимаете, далеки от чудесных реалий, и нам недоступны широты, свойственные Вашему воображению. Надеюсь, что у этого малютки папашей — чудесный гоночный велосипед, угадал?
Чудачка. Что за чушь Вы несете, комиссар! Отцом — и гоночный велосипед. Надо же было до такого додуматься! У Вас извращенное воображение, комиссар. Когда, кстати, Вы показывались психиатру?
Комиссар. Я? Это мне ни к чему. Я ему не показывался. А он мне — тем более.
Чудачка. Скверно. Не пренебрегайте своим здоровьем, комиссар. И хотя на первый взгляд Вы кажетесь душевно здоровым, боюсь, что кончите сумасшедшим домом.
Комиссар. А Вы не бойтесь. Я гляжу, у Вас и других забот хватает. Ладно, пусть не гоночный. Скажем так: отцовство не установлено. Но зачатие, зачатие было же? Не от встречного же ветерка Вы понесли?
Чудачка. Эх, всего лишь человек! Зачатие в моем случае было чудесным. Божественным. Непорочным.
Комиссар. Так сразу и сказали бы: акт зачатия был не половым, я извиняюсь, но божественным. Насколько я помню, такой прецедент уже был. Итак, всё стало на свои места: непорочное зачатие при непорочном же акте. Но роды, сеньорита, надеюсь у Вас были лёгкими?
Чудачка. Какие роды?! Сил на Вас никаких нет!
Комиссар. Очень тяжелый день. Столько народа нынче здесь перебывало, и все со своими характерами, привычками, особым строем психики. Я, признаюсь, переутомился. А ведь мог и сам догадаться, что и роды были непорочными. Так ведь?
Чудачка. А теперь Вы хитрите, Порфирий Петрович, и пытаетесь выпытать у меня тайну тайн. Комиссар. Больно мне нужна Ваша тайна. У меня и без Вашей своих хватает. А с другой стороны, уверяю Вас, всякую тайну легче хранить вдвоем. Если, предположим, один забудет ее, то второй уж точно будет держать язык за зубами, если, конечно, не проболтается. На меня можно положиться. Не хотите — не говорите. К Вам только одна просьба, девушка: не гуляйте с Вашим сыном на Красной площади. Воздух там нехорош. Если что с сынком случиться — ну, там простудится или ножку свою велосипедную подвернёт, — я Вас предупредил. Как говорил классик, я умываю руки. Прощайте, мисс!
Чудачка. И вы прощайте. Но обязательно покажитесь врачу.( Уходит.)
Комиссар. {Сержанту.) Ты что, издеваешься надо мной? Зачем ты приволок сюда эту сумасшедшую? Зачем ты устроил мне здесь фатимское чудо? Придурок! Сил моих на тебя никаких не хватает. Впрочем, извини: называть кретина придурком — слишком большая натяжка. Это все равно что обозвать евнуха мудилой.
Сержант. Я думал...
Комиссар. А ты поменьше думай. Не для этого Бог вложил в твою голову запоминающее устройство. Думаю здесь я. Ты же — исполнитель, запомнил?
Сержант. Так точно!
Комиссар. Вот и исполняй.