Простая вишневая трубка. Тихий шепот втягиваемого дыма. Янтарный отсвет на миг очертил почти беззвучно разомкнувшиеся жесткие губы. Мужчина тихо вдохнул, позволив душистому дыму наполнить легкие, чтобы, спустя несколько секунд, так же бесшумно вылететь под свод скромной охотничьей хибарки.
Если бы кроме трубки и парочки дотлевающих в печи угольков в хижине был хоть один нормальный источник света, он бы непременно выдал бы в мужчине воина. Осанка, умиротворенный взгляд смоляных озер – глаз, движения рук. Впрочем, почти безукоризненная тишина, уже о чем-то говорила. Безусловно, это был воин. Точнее, Воин. Из Тех, Двадцати Одного.
В хлипкую дверь настойчиво скреблась дождевица-осень, и даже имея воинскую терпимость к тяготам и лишениям Службы, мужчина все же поежился и подкормил очажок парочкой головешек. Угли радостно встретили деревянных гостей, закатив янтарно-золотистый пир с прелестными Айни, Огненными танцовщицами.
Всегда смелые, Айни глянули золотыми глазенками на Воина, приветливо поклонились, не разрывая гармонии движений Танца Огня. Вот уж их-то взгляды успели уловить и черные, без единой лески седины, пряди волос, и тонкие черты украшенного ранними морщинами лица, и немного смешной крючковатый нос, и черный шарф, аспидом обвившийся вокруг шеи Двадцать Первого.
То ли за фантастический нос, более напоминающий птичий клюв, то ли за неимоверную черноту глаз и волос, то ли за голос, что походил на мерный клекот, то ли за все вместе, а именовали Воина Вороном. То есть не просто “вороном”, а “враном сидящем на гранитном, корни которого в недрах морских, шпиле, ветром и волнами попираемом”. На Новом языке его имя действительно звучало диковато и чрезмерно громоздко. Древняя речь – наоборот, подарила Ворону краткое имя – Гаххар, в коем были и мерный клекот, и рев волн, и свист ветра, и даже шорох осыпающихся с камня кристалликов морской соли.
“Двадцать-Один. Двадцать Первый. Последний”, - одними губами, даже не шепотом подытожил мысли Гаххар и поклонился Веселым Айни в ответ.
Когда-то, когда их действительно было трижды семь, у него было все. Дом, семеро учеников, младший из которых – его родной сын, Вороненок, перышко от перышка. Была могучая империя, под главенствованием Наместника Богов, Солнцеликого Сина-Святоши. И неоспоримая вера в будущее. Но все это в один… нет, отнюдь не прекрасный, день снесло огненным смерчем Восстания. В тот день на землю пришли Семь Демонов, и, поведя за собой стотысячную армию, вмиг преступившую все клятвы и присяги перед Солнцеликим, разрушили все. Пали Двадцать Воинов. Как не было их. Унесли за собой несколько тысяч жизней и их души ушли к Богам в пиру доблестного сражения.
Иногда Двадцать Первому казалось, что в тот день погиб и он сам, рухнул в бездну, вместе с его безупречным миром и светлым будущим. Смутные времена пришли в Империю, Семь Демонов правили бал.
“Змея. Змея о шести хвостах. Седьмой же – голова, но кто? Отсеки этому безумному гаду хвост и на его месте, спустя дни, отрастет два новых. Рубить же нужно голову. Голова – одна. Один? Кто?” – Веселые Айнэ поклонились на прощание и остановили свой безумный Танец. И снова тихий шепот вишневой трубки.
В хлипкую дверь все так же настойчиво скреблась вечно рыдающая осень. Чересчур громко и чересчур настойчиво, как для плаксивой женщины. Или?
Гаххар беззвучно встал, бережно положив трубку на подоконник. Через секунду он был уже у порога, держа ладонь на рукояти меча. В дверь действительно кто-то скребся? Или старый Ворон совсем ополоумел от горя? Засов хрипло хохотнул, сдвигаясь с насиженного было места. В непроглядной темени дождливой ночи, пожалуй, только зверь разглядел бы силуэт гостя. Только зверь, или Последний…