Анька родилась уже обреченной. Нет, в смысле здоровья все было нормально. Просто появилась она на свет не потому, что ее ждали, хотели, а потому что так получилось.
Поселок, где суждено ей было прийти в мир и провести всю свою недолгую жизнь, и в советские времена не процветал, а с развалом союза и вовсе пришел в упадок. Когда-то это был милый ухоженный городок с населением в несколько тысяч человек, со своей историей и традициями, но прокатившаяся по нему война и новые хозяева превратили некогда цветущий уголок в Богом забытую деревню. Единственное, что напоминало о былом – чудом сохранившаяся немецкая кирха, используемая под склад и тоскливо взиравшая пустыми глазницами окон на окружающую убогую действительность.
Местное население и раньше попивало, а с развалом колхоза и прекращением какой-либо хозяйственной деятельности опустилось окончательно. Кто пошустрее - уехал, оставшиеся кое - как сводили концы с концами разборкой на кирпич немногих из оставшихся довоенных построек, браконьерством, да подворовывая, где возможно.
Отец Аньки, вскоре после ее рождения, уехал на заработки, да так и не вернулся. Ни вестей, ни помощи от него уж много лет как не было. Потихоньку спивающаяся мать особой заботы тоже не проявляла и подрастала она сама по себе, имея одно платье на все времена года, да зимние ботиночки. Летом можно было и босиком побегать.
Тем не менее, в школу Анька все же пошла, но ненадолго. Лет через несколько после начала «перестройки» она закрылась, а возить десяток детей в другую, за тридцать километров, было некому, да и не на чем. Образование на этом закончилось и наступило пустое, бесконечное безвременье которое, как и следовало ожидать, привело к нехарактерному для её возраста времяпрепровождению.
Девственности она лишилась лет в пятнадцать, приняв за любовь пьяное внимание какого-то заезжего городского хлюста, волею случая, ненадолго, оказавшегося в этих краях. Да она особо и не расстроилась. Какая разница, он или местные, что постарше. Этот хотя бы делал вид, что ухаживает.
Годам к восемнадцати Анька окончательно превратилась в «шалаву», коих одна-две в любой деревне найдется. Летом она пропадала на реке, прибиваясь к рыбакам, приезжавшим на два-три дня. Еды и выпивки там было вдоволь. А с наступлением холодов стала пропадать из деревни, то на месяц, то на два, уезжая в город в поисках красивой жизни и неизменно возвращаясь с парой новых тряпок и синяками.
Однажды, вернувшись после очередного блуда, Анька узнала, что она сирота. Мать ее, очевидно по пьяному делу, сгорела вместе с домом. Милиция,приехавшая на следующий день,разбираться не стала.Да и в чем было разбираться- все и так понятно. К чему лишние хлопоты.
С грехом пополам схоронив то, что осталось от родительницы, ушла Анька в глубокий запой и очухалась только дня через три в доме у Митрича.
Приехав в эти края в конце сороковых, еще с первыми переселенцами, поселился он на этом, покинутом старыми хозяевами хуторе на самом берегу реки, в паре километров от поселка. Думал ненадолго, да так и остался. Жена его давно умерла, единственный сын сгинул где-то в городе, а другой родни у него и не было. Так и доживал свой век в одиночестве, вдали от людей и суеты. Несмотря на свои далеко за шестьдесят, был он мужичком крепким и основательным. Он - то и наткнулся, возвращаясь с реки, на невменяемую Аньку, валяющуюся на берегу у тлеющего костра, оставленного рыбаками.
«Пропадет девка, замерзнет», подумал Митрич, «ночи-то уже холодные…» Тащить Аньку в деревню было далековато, да и куда? А его дом – вот он, рядом, рукой подать…
Проснувшись, Анька долго не могла взять в толк - где она и как сюда попала, пока не увидела Митрича. От его немого, укоризненного взгляда ей стало стыдно и неуютно. Поставив на стол нехитрый завтрак, дед удалился, буркнув уже в дверях, что баня будет через полчаса.
Парилась Анька долго и с наслаждением, она уже и не помнила, когда в последний раз доводилось ей мыться по человечески. Митрич основательно отходил ее веником. Странно, но она не испытывала стеснения перед этим, хоть и пожилым, но все же мужчиной. Отмытое Анькино тело, несмотря на синяки и ссадины, оказалась красивым, складным, пробудив в Митриче давно забытые эмоции и ощущения.
После бани Анька помогла деду по хозяйству, потом помогла с обедом, потом с ужином... Да так и прижилась. Конец осени и долгую зиму они коротали вдвоем. Анька поправилась, похорошела, да и Митрич как-то помолодел. Присутствие в доме молодой женщины пробудило в нем новые силы и интерес к жизни. Он привязался к ней, как мог - ухаживал, оставаясь при этом угрюмым и немногословным. Характер и долгие годы одиночества наложили свой отпечаток. Была ли это поздняя, невесть откуда взявшаяся любовь, или просто сострадание? Бог его знает. И все было бы ничего, если бы по весне Анька не сорвалась. Что уж там ее переклинило, но, отправившись в деревню за хлебом, она снова пропала и вернулась через месяц пьяная и побитая. Дед долго ругался, убеждая скорее себя, чем ее, что не пустит эту «шалаву» на порог, но вскоре остыл, и все вернулось на круги своя.
Прошел год, потом еще один и еще и еще… Анька продолжала время от времени чудить, пропадая раз в пол года то на неделю, то на месяц, но неизменно возвращаясь к деду, который, ругался на нее последними словами, но снова пускал в дом, клянясь, что это в последний раз, пока однажды кто-то в деревне не сообщил Аньке, что видел в городе ее давно пропавшего отца и даже назвал адрес.
Митрич отнесся к известию с пониманием и даже дал немного денег. На следующий день, надев на себя лучшее из того, что у нее было, Анька уехала. Настроившись на длительное ожидание, дед занялся хозяйством, а следующим утром, снарядив лодку, на весь день ушел рыбачить. Каково же было его удивление, когда, вернувшись затемно домой, он увидел Аньку.
Она сидела за столом, на котором стояла непочатая бутылка водки и отрешенно, пустым взглядом, смотрела в окно. На появление деда Анька никак не отреагировала, и только когда он подсел к ней, молча, откупорила бутылку, налила по стакану и так же, молча, выпила. Вопросов дед не задавал, понимая, что случилось что-то неординарное. Он никогда не видел ее такой. Налив снова себе и деду Анька опять выпила и, наконец-то разрыдавшись, начала говорить…
Отца она нашла довольно быстро. Оказывается, у него был свой магазин, и приветливая продавщица позвала хозяина. Он особо не обрадовался появлению дочери, но виду не подал. Сославшись на занятость, попросил Аньку прийти попозже, к закрытию. Вечером они заехали в кафе, недолго посидели и поехали к нему домой. За ужином Анька непрерывно говорила, рассказывая отцу обо всем, что произошло за эти долгие годы – о смерти матери, о поселке, о Митриче… Он слушал, но как-то невнимательно, периодически наполняя опустевшие рюмки и поглаживая ее по коленкам. В какой-то момент Анька поняла, что отец уже изрядно захмелел, но было поздно. Она пыталась сопротивляться, но обмякшее от алкоголя тело плохо подчинялось. Отец изнасиловал её как-то походя, словно обычную городскую шлюху, а утром, по дороге на работу, закинул на вокзал, сунув в руку пару смятых купюр.
Дня три Анька, как неприкаянная, бродила вдоль реки, или сидела на крыльце дома, безразличным взглядом уставившись в верхушки деревьев. Митрич суетился вокруг нее, пытался покормить и даже предлагал выпить, чего сроду не было, но она ушла в себя окончательно и бесповоротно.
Повесилась Анька на четвертый день. Она не стала делать этого в доме, что бы ни осквернять грехом жилище единственного в её жизни человека, принявшего ее и отнесшегося по людски, а потому ушла в сарайчик, где хранились сети и прочие рыбацкие причендалы.
Хоронить Аньку на деревенском погосте Митрич не стал. Упокоил ее на опушке леса, недалеко от дома. Деревенские помогли сколотить скромный гроб и вырыть могилу. На надгробной дощечке, что приколотили к кресту, написали просто - «Анька». Ни ее фамилии, ни даты рождения толком никто не помнил, а документы сгорели еще тогда, вместе с домом и непутёвой мамашей.
После похорон Митрич затосковал и через несколько месяцев умер, попросив похоронить его рядом с Анькой. Он пережил войну и послевоенное лихолетье, раннюю смерть жены и бесследное исчезновение сына... Пережить смерть Аньки оказалось выше его сил.