Любителям экстремального отдыха посвящается...........
День первый
Тёплое утро приветливо встретило нас первым лучами восходящего солнца, как только мы с Игорем и его сыном Артёмом спустились по трапу самолёта на Красноярскую землю.
Последние, непривычно тёплые для конца августа, деньки создавали какой-то радостный душевный подъём и хорошее настроение. Тем более, что впереди нам предстояло долгожданное путешествие на север Красноярского края, к которому мы готовились целый год. Пройтись вдоль берегов таёжной Подкаменной Тунгуски и увидеть настоящие каменные столбы за тысячу километров от Красноярска удаётся в жизни не каждому.
Встречающий нас Виталий Иванович Гостяев, главный конструктор завода «Сибтяжмаш» уже издалека радостно махал нам рукой.
Загрузив свои необъятные рюкзаки и ружья в его новенькую, судя по пробегу, «Волгу», мы отправились в деревню, где нас ждал «руководитель Партии» и знаток таёжных мест - Бер Владимир Иванович. Немец по национальности, но настоящий русский сибиряк по духу и по характеру.
Лихо подкатив к калитке «беровского» дома, «Волга» резко остановилась, подняв облако пыли, и насмерть перепугав, оказавшихся рядом, зазевавшихся кур.
По правде сказать, деревенский дом Бера, о котором мне не раз приходилось слышать раньше, я представлял совсем иным. Во всём чувствовалась, несмотря на немецкое происхождение хозяина, чисто русское отношение к быту и его обустроенности. От дома пахнуло домашним теплом и гостеприимством. И это чувство ещё больше усилилось после появления Владимира Ивановича.
Знакомя нас с архитектурными особенностями своего загородного жилища, он одновременно организовал первый завтрак нашей «тунгусской экспедиции» на сибирской земле. Из кулинарных изысков понравилась засоленная и провяленная осетрина, которую Бер, как факир, одним движением вытащил из-за печки.
После завтрака мы продолжили знакомство с домом. Из архитектурных изысков больше всего удивил названием «восточный туалет». «Восточный»- потому что окном он выходил на восток, а во всём остальном ничем не отличающийся от тысяч других деревенских туалетов, ни конструкцией, ни запахом. И от него сильно пахнуло российской действительностью.
Закончив с экскурсией и отоварившись съестными запасами в местном сельпо, мы все вместе отправились в Красноярск. Воспользовавшись одним из немногих достижений перестроечного времени и пристрастий его покровителя и почти своевременно покинувшего нас первого президента России, мы заказали в местном кафе на набережной разливного немецкого пива. После нескольких выпитых с удовольствием бокалов, наши хозяева поселили нас в двухпалубном теплоходе-дебаркадере, послужившем ранее на благо сибирского народа, а сейчас используемом под гостиницу и пришвартованном около речного вокзала, откуда на следующий день нам предстояло отправиться в захватывающее путешествие.
Не буду описывать, как мы провели этот день в Красноярске, так как события последующих дней сделали его будничным и не представляющим большого интереса для читателя. Крепко заснув под плеск и журчание вод Енисея за иллюминатором, мы уже были там, в своих грёзах, и в ожидании будущих впечатлений.
День второй
Наш «Метеор», скрываемый предрассветным енисейским туманом, уже качался на волнах у привокзального причала.
Несмотря на раннее утро и то, что до отхода нашего крылатого катера оставалось ещё почти 2 часа, разношёрстный народ уже толпился на пристани.
Вскоре появились и все члены нашей «экспедиции». К ранее перечисленным героям повествования, прибавился, обещанный Владимиром Ивановичем, доктор. Его внешний вид абсолютно не совпал с нашими представлениями, и если бы не моё бесконечное доверие к Беру, я бы в жизни никому не поверил бы, что этот типаж доктор. Однако позже выяснилось, что для него большее значение имел экстремальный отдых, чем какие-то глупости, обещанные Гиппократу.
Мы с удивлением взирали на причал, который был завален баулами, мешками, сумками и прочим скарбом отъезжающих. Однако, когда мы начали перетаскивать на катер вещи, привезённые нами с вечера и те, что были привезены утром, нам стало казаться, что уже удивляться начали все остальные пассажиры. В несколько заходов нам удалось кое-как всё разместить на катере, заставив и завалив свободное пространство в каютах и в его проходах.
Облегченно вздохнув, мы заметили, что Виталий Иванович, которого Бер в шутку называл «хакасом» за то, что он был родом из Абакана, сидит в первом ряду кресел и бережно прижимает к груди объёмистую хозяйственную сумку непонятного цвета.
Наконец по катеру прокатился оживленный гул пассажиров. Катер вздрогнул от заработавшего внутри его элегантного тела мощного механического сердца, и мы плавно отчалили от причала (неплохой каламбур), взяв курс на север. Взревев мотором на полную мощность, «Метеор» быстро набрал глиссирующую скорость и уверенно заскользил по спокойной поверхности могучей реки, которую всё больше и больше заливал сверкающий веер лучей восходящего, летнего солнца.
Мы с интересом вглядывались в прибрежный ландшафт, красота которого перемежевывалась брошенными береговыми строениями с поднятыми вверх, и как бы молящими о помощи, руками мёртвых кранов и остовами речных судов - немых свидетелей некогда былой мощи Советского государства. Вскоре печальная картина разрухи сменилась красотой «Астафьевских мест» и наши грустные размышления об увиденном были прерваны недовольным ворчанием Гостяева, который с ожесточением возился с затянувшимся узлом на ручках загадочной хозяйственной сумки. Наконец-то, справившись с соответствующим местонахождению «морским узлом», и с казалось бы неразрешимой задачей, он с радостным сиянием глаз извлёк алюминиевую канистру, и окинув нас взглядом с торжествующим видом победителя, спросил: « Ну, чё сидим, где кружки?».
Вскоре легкоузнаваемый запах чистого спирта заполнил всю атмосферу каюты и катера, вызвав радостное оживление и зависть у остальных пассажиров.
Жизнь начала налаживаться!
За бортом мелькали прибрежные деревушки и почти не меняющийся ландшафт береговой линии. Он также был мало отличим от ранее увиденного. Когда же мы поравнялись с местом, известным теперь всему миру под названием «Красноярск-26», где под землей трудились тысячи людей, посвятившие себя, свою жизнь и своё здоровье переработке того, что ранее называлось «мирным атомом», ничто не говорило о том, что все разведки мира интересовались этим местом. И трудно было даже представить, что там, под землёй, трудятся люди-герои, пожертвовавшие своей жизнью, чтобы кормить своих детей.
По случаю начала путешествия, Бер позволил нарушить общую договоренность о трёх рюмках и её рубеж, по случаю начала путешествия, был успешно пройден.
Завязался непринуждённый разговор, причём тема разговора уже не имела значения. И как результат, путешествие до посёлка Бор длиной в восемь часов, показалось нам длиной всего лишь равной сумме промежутков между рюмками. И уже трудно было определить, на каком расстоянии от Красноярска появился знаменитый енисейский перекат, а затем не менее знаменитые «енисейские щёки». Они, как немые свидетели разгула стихии, происходившего здесь миллионы лет назад, монолитной стеной высились вдоль правого берега Енисея. Зрелище действительно было впечатляющим. И, как свойственно нашему русскому характеру, по всему миру в туалетах, здесь, везде на скалах и на самих столбах, красовались свидетельства высокой образованности гостей и хозяев Севера, типа « Здесь был Вася!»
Проскочив Колмогорово, и заправившись в Ярцево, катер уносил нас всё дальше на север и вскоре, резко сбросив скорость, и развернувшись на 180 градусов, стал медленно причаливать к пристани посёлка Бор, где в нетерпении, суетливо толпились встречающие.
Надо отметить, что в этом посёлке находится международный запасной аэродром для аварийной посадки самолётов всех стран, лётный коридор которых проходит над этими местами. Видя разруху, царящую везде на берегу, и разудалый, наверняка не без определённого допинга, настрой практически всего местного мужского населения, было понятно, что только к счастью пролетавших мимо пассажиров, этим аэродромом ни разу, ни одному иностранному самолёту не пришлось воспользоваться.
К всеобщей нашей радости, неподалёку от пристани нас уже ждало чудо енисейского речного флота, под затейливым названием «Маруся». Как потом выяснилось, оно было сотворено и перестроено, не без материального и технического участия Бера, и принадлежит его родственнику и знаменитому по всему Енисею лихому капитану Илье. С его появлением стало сразу светлее на душе. Может это отчасти, благодаря «блестящему покрову» его головы, вернее его полному отсутствию, с которым и близко, не мог сравниться даже я, а может из-за его жизнерадостного характера, уверенности во всём и речи, насыщенной классическими оборотами и непереводимым на литературный язык, русским фольклором.
Илья, как и положено бравому капитану, командным голосом распорядился перенести с «Метеора» нашу «ручную кладь», так как весь наш основной багаж, который нам предстояло взять с собою в путешествие, был доставлен на «Марусе». Мы бросились исполнять команду с превеликой радостью, предвкушая дальнейшее плаванье, на мгновенно полюбившейся нам «Марусе», по Подкаменной Тунгуске, устье которой находилось как раз напротив пристани. «Маруся», по-мужски затарахтев своим дизельным двигателем, взяла курс на противоположную сторону Енисея к тому месту, где в него вливались воды Подкаменной тунгуски, ширина которой в этом месте достигала более одного километра.
Координация и организация нашей экспедиции, несмотря на ужасающую разруху и бардак, царившие в этой таёжной глубинке, родили в нас гордость и вселили надежду, что у нашей страны ещё не всё потеряно, и мы ещё что-то можем.
К сожалению, главная неприятная неожиданность нас ждала впереди. Жаркое лето этого года преподнесло нам свой первый сюрприз. Из-за отсутствия дождей Тунгуска, несмотря на свою впечатляющую ширину, во многих местах вверх по течению обмелела и стала для такого "могучего корабля", как «Маруся», несудоходной. Поэтому нам пришлось со всем нашим скарбом, чуть ли не вплавь, т.к. «Маруся» не могла подойти вплотную к берегу, тут же в устье выгрузиться на берег и ожидать дальнейшей «координации». Не успели мы отдышаться от непосильной работы по переносу на берег тяжестей вплавь и вброд, да к тому же ещё и нашего доктора, оказавшегося без сапог, мне пришлось перенести на своей спине, как жаркое лето нам преподнесло второй, ещё более неожиданный сюрприз.
Мошка и комары, обычно не столь многочисленные для этой широты в это время года из-за быстро наступающих холодов, полчищами набросились на нас. Наверное, учуяли в нас «свежачок» с юга. Ни наши ветровки, ни москитные сетки не спасали от везде проникающей и поедающей всё живое мошки. Подмосковные комары показались нам в этот момент райскими созданиями.
Артём, для которого мошка не была знакома даже по рассказам, сразу же поинтересовался: « А когда мы поедем обратно?» Его вопрос повис в воздухе, застряв в плотном облаке насекомых, с которыми вели отчаянную борьбу все члены «нашей Партии» без исключения. Каждый из нас представлял собой небольшую ветряную мельницу, и если бы к нам были подключены в этот момент динамо-машины, мы, наверное, смогли бы осветить всю несчастную деревушку, стоящую на берегу. Со временем, то ли привыкнув, то ли кожный покров потерял всякую чувствительность, мы начали осваиваться и даже вспомнили об алюминиевой канистре Гостяева.
Жизнь вновь начала налаживаться.
«Координация» затягивалась, уверенность в светлом будущем начала ослабевать. Солнце уже давно перевалило через полуденную отметку.
Однако коллектив не высказывал особого беспокойства из-за задержки с отъездом. Скорее всего это происходило не по незнанию, а в связи со всеобщей расслабухой, наступившей после неоднократного контакта с заветной канистрой. И лишь Бер, как наиболее ответственный человек и «руководитель Партии», беспокойно вглядывался в противоположный берег, где по идее должен был решаться вопрос нашей дальнейшей транспортировки.
Бродя вдоль берега, я в воде у самой кромки берега в воде увидел монету. Ради интереса достал её и каково же было моё и других изумление, когда я увидел отлично сохранившуюся царскую монету достоинством 1773 года. Я решил её подарить Артёму на память о нашей поездке.
Через некоторое время на горизонте появилась моторная лодка, из которой, виртуозно подрулив к берегу, выскочил достаточно молодой, крепкий и уверенный в себе человек. Протянув в знак приветствия широченную ладонь, в которой могла без проблем поместиться подкова, представился Юрием-главным егерем здешних мест. Во всех его движениях и действиях чувствовалось знание не только местной обстановки, но и уклада жизни этого забытого, и не только Богом, места. Действительно, не прошло и часа, как мы уже грузились на плоскодонку, давно не знавшую запаха свежей краски.
Несмотря на внешнюю ветхость, шаланда таила в своем нутре довольно мощный мотор, который вскоре неожиданно ожил, уверенно заявил о себе, и оставляя пенный бурун за кормой, уносил шаланду и нас вглубь таежного края в верховья Подкаменной Тунгуски.
Через пару часов, когда уже начинало смеркаться, мы причалили к чарующему по красоте месту, где-то на сорок первом километре от устья, где в Тунгуску, впадала шустрая речка Рыбная. Не теряя времени, мы разгрузились и начали обустраивать лагерь, который должен был стать нашим домом на ближайшие две недели. Таёжные сумерки быстро сменились непроглядной темнотой и только пламя костра, заблаговременно разведённого Бером, играло отблесками на наших глазах, оживляя и делая белее привлекательными наши усталые, но довольные лица. Вместе с темнотой на землю опустилась вечерняя прохлада, загнавшая в траву на ночлег мошкару, и мы все с облегчением скинули москитные сетки, не обращая никакого внимания на каких-то там комаров. После ужина, несмотря на его тушеночную «консервативность», показавшегося нам очень вкусным, мы, подогретые содержимым волшебной канистры, расползлись по палаткам.
День второй провалился вместе с нами в мир невиданных сновидений.
День третий
Раннее утро третьего дня не застало нас врасплох. Слишком долго мы ждали этого момента, чтобы «нежиться» в палатках под несмолкаемый ни на минуту комариный гул. Вся наша экспедиция в ранний предрассветный час уже была на ногах и готовилась ринуться в атаку на не пуганного таежного хариуса.
Бер, понимая наше нетерпение, и как опытный таежник, вызвался остаться в лагере дежурным, что по понятным причинам ни у кого не вызвало никаких возражений. К тому же лучше него с этой ролью никто бы и не справился. После быстрого завтрака, обвесившись снастями, все нырнули в утренний туман на звук журчащей неподалеку таёжной речки Рыбной.
Первым растворился в тумане Игорь Цымбал, назовем его просто Федоровичем. Он, как чистопородный хохол (по его собственной характеристике), не мог позволить себе, чтобы кто-то другой поймал первого хариуса. Затем туман проглотил и всех остальных. К полудню все стеклись в лагерь усталые, но довольные. Первая рыбалка удалась практически у всех. Настроение стало ещё лучше, когда все уселись за походный стол, на котором вкусно дымился приготовленный Бером обед. А под хороший закус, да еще на природе, как говорится, … совсем не грех. И, несмотря на то, что уже через минуту похлёбку в каждой миске покрывал толщиной в палец слой, героически погибшей глупой и жадной мошки, все весело и с удовольствием принялись есть.
Причём, в процессе перемещения «ложки от плошки» продолжало увеличиваться и количество в них утонувшей мошки.
Первый день рыбалки выдался жарким. После обеда всех от съеденного и выпитого, достаточно быстро разморило, и спасаясь, от вконец озверевшей мошки и зудящего комарья, все скрылись в палатках. Ещё некоторое время слышалась борьба с забравшимся внутрь гнусом, но потом всё стихло и только поочередное похрапывание из разных палаток свидетельствовало о возникшем коротком перемирии, а точнее о нашей капитуляции.
Часа через три народ зашевелился и начал выползать и готовиться к очередному броску на речку. На наши лица было страшно смотреть.
Необходимо отметить,что преодоление речки можно было совершить, только идя по воде вдоль берега, так как сами берега представляли из себя непроходимый бурелом, свидетельствующий о буйстве природы во время весеннего ледохода.
Мы растянулись вдоль берега, постепенно поднимаясь вверх по течению, и истязая прозрачное и журчащее тело речки, как кнутами, леской, на конце которой была привязана легкая, крутящаяся, как юла, блесна. Молодой и игривый хариус, грамм по двести, устраивал вокруг неё настоящий канкан,
хотя поймать его было совсем непросто.
Каждый из нас бесконечно радовался успешному забросу и каждому пойманному хариусу. Не в малой степени успех зависел от выбранного места и от удачного заброса в небольшие заводи, где притаилась эта хитрая и ловкая рыбка.
Каждый переход к месту, откуда, как мне казалось, наиболее удачно сделать очередной заброс, давался с определенным трудом после перенесенной недавно мной операции на позвоночнике. Тем не менее, я упорно шёл вперед к намеченному издалека месту. Но каждый раз, ещё не успев добраться до него, или еле успев добраться, но не успев забросить блесну, обнаруживал, что рядом уже стоит Федорович, который двумя–тремя забросами в течение минуты успевал выловить тут всех хариусов и исчезал, оставляя меня наедине с несбывшимися мечтами.
Особенно такое положение дел расстраивало Артёма. Отец периодически оказывался с ним рядом, и объясняя ему на примере, как и куда надо забрасывать блесну, успевал за это время выловить всех хариусов, после чего Артёму ничего не оставалось, как после нескольких безуспешных бросков, вновь менять место.
Слава богу, что Игорь, увлекшись извилистыми поворотами речки, ушёл вперёд, и нам с Артёмом удалось поймать по несколько «хвостов».
После обеда все приняли активное участие в пристрелке моей винтовки. Всем просто хотелось пострелять. «Чезетта», винтовка чешского производства, среднего калибра, с оптическим прицелом пользуется заслуженным авторитетом у многих. Хоть она и предназначена для охоты на мелкого зверя, типа волка, лисицы или зайца, из неё можно спокойно со ста метров уложить и лося и кабана.
Больше всех удивил Гостяев у которого, за долгие годы конструкторской работы, очки давно стали составной частью его острого носа, с первого выстрела с пятидесяти метров «влепил» пулю в самый центр мишени.
Даже Артём, впервые в жизни державший винтовку в руках, попал в пустую банку из-под сгущёнки, которая со звоном резко подлетела вверх. Расстреляв три пачки патронов, все успокоились и вновь отправились на рыбалку.
К вечеру, как и следовало ожидать, выяснилось, что по количеству выловленной рыбы нас всех обставили Цымбал и Гостяев. Один благодаря напору, натиску и стремительному перемещению с одного места на другое, а другой, в результате многолетнего рыбацкого навыка, упорства и терпения. Короче, благодаря им, общий средний результат составил по тридцать «хвостов» на нос.
Быстро спускавшиеся сумерки, нам на радость, начали потихоньку съедать тепло жаркого дня, а вместе с ним значительно редели полчища мошки.
Языки костра жадно лизали бока кастрюли, где уже душисто дымилась наша первая таёжная уха. Фронтовые сто грамм ещё больше усилили её вкусовые качества. Да, с Бером нестрашна никакая тайга, и поэтому никто особенно не сопротивлялся, когда он иногда, в силу своего внутреннего благородства, вызывался подежурить вне очереди, вопреки собственным желаниям, и давая возможность московским гостям лишний раз порыбачить.
Приятно было сидеть у играющего разноцветными языками пламени, вдыхать запах дыма, смешанного со свежестью, приносимой Подкаменной Тунгуской, и окружающей нас тайги, и вглядываться в темную гладь реки, кишащую, как нам казалось, огромными тайменями, в которой отражалось усыпанное бесконечным множеством звёзд северное, ночное небо. Только тот, кому удавалось побывать в тайге в этих широтах, вдали от любого жилья, может представить всю глубину вселенной, всю красоту природы и необъятность ночного неба, усыпанного мириадами ярких звёзд.
День четвёртый
Очередной день нашего пребывания на реке, прошёл по практически такому же распорядку и сценарию. Мы попытались разнообразить нашу жизнь поездками на моторке к другим многочисленным речкам, впадающим в Тунгуску.
Как-то мы собрались перебраться на другую сторону реки, где вдалеке виднелось устье другой речки, но здесь очередной удар по нашему первоначальному впечатлению о качественной подготовке экспедиции нанес мотор, который никак не хотел заводиться или, если уж завёлся, то отказывался хорошо работать, чихал, брыкался и угрожал замолчать.
Наконец-то, мы с грехом пополам, тронулись. Металлическую «казанку» болтало из стороны в сторону из-за неровно работающего мотора.
Надо отметить, что поход «удался». Виталий Иванович, потеряв равновесие во время очередного манёвра моторной лодки, успешно уселся на спиннинги Игоря и Артёма, которые неосторожно были положены ими на дно лодки. В одно мгновение из двух спиннингов стало четыре- и это на четвёртый день рыбалки!
Кто знает темперамент Цымбала и его характер, тот может представить ту пламенную речь, которую он произнес в первые десять минут, смысл которой сводился примерно к следующему: «Ну, Виталий Иванович! Ну, ты не прав...!»
Горечь потери основного средства производства, да ещё в самом начале рыбалки, была немного смягчена тем, что Федорович, на наспех отремонтированный спиннинг, первым поймал небольшого таймешонка , граммов на 500. Надо знать Цымбала, чтобы понять, сколько сил ему стоило решение выпустить его обратно в реку. Это сравнимо только с подвигом Александра Матросова.
По пути Владимир Иванович, для пробы ружья, на ходу из лодки с одного выстрела подстрелил нырка. Все таки сибиряк- есть сибиряк.
Максимум, что нам удалось, это подняться вверх по реке километров пять и переплыть на правый, более пологий и поэтому не такой дремучий берег Тунгуски.
Наловив на оставшиеся в живых спиннинги и на кораблики хариуса, к вечеру мы вернулись в лагерь.
По плану наша рыбалка должна была длиться две недели. Однако ограниченность в передвижении, и возникшая в связи с этим определенная однообразность нашего бытия, внесли корректировку в нашу программу, и мы решили сократить наше пребывание в тайге до десяти дней, чем вызвали неописуемый восторг Артёма. Он начал уже терять надежду выжить в борьбе с кровожадными насекомыми. Ему, как самому молодому, доставалось больше всех. Но надо отметить, что в последствии мы не услышали от него ни одной жалобы, и позднее, он принимал самое активное участие в общественной жизни коллектива. Даже один раз, когда я в знойный полдень, единственный из всей нашей честной компании, решил искупаться и бросился, в чём мама родила, в ледяные воды Тунгуски со скоростью, которую только смог развить, дабы не быть съеденным заживо, Артём успел запечатлеть на плёнку весь процесс моего полёта в реку и вылета из неё. И, наверное, потом, принимая во внимание находчивость нынешнего молодого поколения, он меня бы шантажировал компрометирующими кадрами.
И только достаточная удаленность оператора до объекта съёмки позволило мне избежать в последствии больших финансовых расходов. Но, тем не менее, эти кадры в дальнейшем стали предметом смеха со стороны всех видевших фото-отчёт о нашей дикой экспедиции.
После обеда в лагерь заехал егерь Юрий с сыном- проверить как у нас идут дела. Проведя с нами вечер, и дав кучу дельных советов, он вернулся в Бор, оставив с нами сына.
День пятый
Наконец наступил день, открывший в моей жизни яркую и незабываемую страницу, которую мне предстояло прочитать в ближайшие дни. Картину настолько яркую, что до сих пор во мне борется буря смешанных чувств и эмоций, и я все никак не могу понять, каких из них больше, положительных или отрицательных.
В одном я уверен: «Это всё следовало пережить».
Начался день как обычно. Я остался дежурным по лагерю. Занимаясь хозяйством, я заметил, как из-за поворота реки, против течения, на достаточно приличной скорости появилась моторная лодка. Видно так принято в тайге - поравнявшись с лагерем, лодка развернулась и причалила к берегу.
Из нее достаточно легко выпрыгнул бородатый мужик, оказавшийся впоследствии Митричем и на пять лет моложе меня. Быстро познакомившись, я выяснил, что Митрич- местный егерь и едет на заставу Центрального сибирского заповедника. Он оказался на редкость разговорчивым и стал ещё более разговорчивым, когда я по закону русского гостеприимства предложил ему «пять капель» из волшебной канистры Гостяева. Через пятнадцать-двадцать минут я уже знал всю его жизненную историю, начиная с рождения, о его житии-бытии в разных геологоразведочных экспедициях, о работе егерем, и про всю боровскую жизнь с ничего несоображающим начальством. Естественно, как жизнь любого человека, жизнь Митрича тоже подразделялась на этапы, которые он мне намёками предлагал каждый раз каким-либо образом отметить. А так как жизненных этапов было много, а вариантов их отметить немного,то очень скоро Митрича «не стало». Он, встав на четвереньки, заполз в палатку и тут же начал горланить во всю мочь песни. Надо отметить, что голос у него был неплохой, да и репертуар геолого-студенческий. Петь он продолжал и тогда, когда в лагере собралась вся наша компания. Только запах ужина и завораживающий запах из открывщейся канистры остановил сольный концерт «заезжего сибирского артиста».
Он непринуждённо влился в наш коллектив, как, если бы это мы к нему приехали в гости, а не он к нам. А может быть, оно так и было на самом деле, ведь мы в этих таёжных местах действительно были гостями.
Митрича опять довольно быстро развезло, он разговорился, начав делиться премудростями рыбалки на тайменя. Однако к полуночи, ещё не до конца протрезвев, он засобирался на ночную рыбалку и, несмотря на наше гостеприимство, с собой никого из нас не согласился взять, придумав какую-то нелепую отговорку. Как мы потом поняли, он не хотел показывать свое место,
чем тут же вызвал всеобщую неприязнь.
День шестой
Утром Митрич вновь появился в лагере, притащив 2-х красавцев таймешат килограмма по три каждый. Наверное, Красная книга пишется егерями и авторов не касается.
Видно, почувствовав возникшую прохладность отношения окружающих к нему, он засобирался в путь, оставив нам одного тайменя, и предложив одному из нас проехаться с ним на заставу в заповедник. Через день он собирался вернуться назад.
Ни у кого его предложение энтузиазма не вызвало. Согласился только я. Причин было несколько. Во-первых, я с Митричем провел больше всех времени и привык к нему в определенном смысле. Во-вторых, мне очень хотелось проехаться выше по этой прекрасной таёжной реке, т.к. вероятность попасть сюда ещё раз мошка свела своим «гостеприимством» практически к нулю, да и поездка должна была занять более 5 часов. Ещё хотелось также посетить речку Столбовую, о которой накануне рассказал Митрич. Именно вдоль неё стоят настоящие красноярские столбы, а не те «щеки», что мы видели вдоль Енисея или в самом Красноярске.
И всё это почти целые сутки без мошки. Ну, о чём ещё можно было мечтать?
К тому же Митрич пообещал ночную тайменью рыбалку «на мыша».
Весь лагерь начал меня собирать в дорогу, особенно постарался Федорыч. От всей широты своей души, набил целый рюкзак харчей, сказав, что организовал полный боевой комплект в дорогу, сделав на слове «полный» особый акцент. О том, что это было большой тактической ошибкой, в тот момент не подозревали ни он, ни я.
Рванув с места, лодка начала быстро ускорять ход, навстречу набирающему силу жаркому дню.
День действительно выдался на славу. Яркое солнце придавало глубинную сочность природным краскам, и чуть начинающей покрываться золотыми оттенками тайги. Тихая, безветренная погода создавала абсолютную зеркальность поверхности реки, и даже не верилось, что воды её катят со скоростью 6-7 километров в час. Прибрежная полоса отражалась в воде без малейшего искажения. Сорокасильный мотор довольно резво нёс нас против течения. То тут, то там в Тунгуску впадали маленькие речки, чтобы, слившись с ней, превратиться в знаменитую, могучую, таёжную реку.
Через пару часов мы подъехали к довольно большей деревне под названием Кузьмовка, расположенной в излучине реки. Несмотря на истинно русское название деревни, жили в ней в большинстве своём низкорослые остяки и эвенки или, как их раньше называли, тунгусы. Дома социалистическо-барачной архитектуры, почерневшие в нижней части из-за весенних разливов реки, располагались вдоль, изрытой тяжелой техникой, непролазной грязной улицы, по бокам которой были настланы «пьяные» деревянные тротуары. Во дворах, прямо на земле, вместе с тунгусскими собаками и кошками неизвестных пород, играли беспартошные тунгусята.
Прошлым летом, всему здешнему местному мужскому населению несказанно подфартило. На фарватере, на глубине трёх-четырёх метров, затонула баржа, развозившая по окрестным деревням водку. Праздник в деревне продолжался до тех пор, пока нырять было уже бесполезно, то есть не была поднята на поверхность последняя бутылка.
Приезжали понырять даже из Бора. По слухам во время этого «праздника» многих «добытчиков» тогда не досчитались.
Выгрузив мешок с какой-то снедью знакомым Митрича, мы двинулись дальше на северо-восток.
Проехав ещёс час, мы пристали к крутому песчаному берегу, где устроили небольшой привал. У Митрича, очевидно, «горели трубы», пожар которых, отдавал бликами во всё ещё мутных его глазах, и был успешно погашен из его личных запасов водки в виде двухлитрового пузыря с ручкой, прозванного в народе «гусем». Чтобы размяться, я поднялся по крутому склону и углубился в тайгу. В метрах двадцати от берега, в зарослях травы выше человеческого роста, наткнулся на небольшое зимовье с плоской деревянной крышей и маленьким окном с выбитыми стеклами, площадью около 10 квадратных метров. Заглянув внутрь через незакрытую и болтающуюся на одной петле дверь, я застыл в изумлении. Все возможное пространство было заполнено нарами, на которых могло одновременно спать ориентировочно пятнадцать человек. А грязь в доме была такая, какую трудно после себя оставить, даже специально задавшись этой целью. Быстро вернувшись, я спросил Митрича об увиденном. Он просветил меня, что это таёжная сторожка для охотников и прочего таёжного люда.
Мы почти сразу тронулись в последний марш бросок - до заставы оставался час ходу.
По дороге мы обогнали группу туристов на розовых резиновых лодках, упорно и дружно налегавших на весла. Я с уважением проводил их взглядом. Учитывая, что плыли они из Бора (это единственный путь) и шли против течения, задача добраться сюда была не из простых и требовала не только больших физических сил, но, и как минимум, дней десять-двенадцать упорного труда.
Наконец за поворотом на высоком берегу показался домик заставы. Около берега, на буях, болталось несколько узких и очень своеобразных деревянных лодок. Как потом я узнал, это были лодки старообрядцев, живших в этих местах.
Встречать нас никто не вышел. Было видно, что в этих безлюдных местах гостей не ждали. В доме было трое обитателей. Маленький суетливый Васька (Василием его язык как-то не поворачивался назвать) с реденькой бородкой, работавший сменным егерем на заставе. Орнитолог Коля, москвич из Бирюлёва, штопал прохудившийся, совковый сачок, который мне сразу напомнил моё босоногое детство в пионерлагере. По комплекции его можно было принять, если не за тяжелоатлета, причем самой тяжёлой весовой категории, то как минимум за грузчика. И молчаливый Гриша, мывший в ведре с водой картошку для ужина. Наше появление у двух первых вызвало оживление, Григорий же молча кивнул на мое «здрасьте», продолжив свое занятие без каких-либо эмоций.
Во всём чувствовалось, что обитатели заставы жили размеренной и однообразной жизнью. Уже, всё переговорив между собой, они настолько привыкли к этому однообразию, что даже появление новых людей не сразу вывело их из такого заторможенного состояния.
И только, когда Митрич выставил своего, початого на привале, двухлитрового «гуся», в глазах Василия появились проблески сознания и интереса к происходящему в избе. Орнитолог, да позволит мне читатель его так называть, для простоты изложения, узнав, что я его земляк, начал оживлённо знакомиться со мной, в чём сразу почувствовалась его столичная принадлежность.
Митрича на заставе знали все, так как он был с Васькой из одного егерского департамента и бывал здесь не раз ранее.
Желание познакомиться с окружающей обстановкой оказалось намного сильней чувства неудобства покинуть компанию и я незаметно для окружающих вышел наружу.
Картина, открывшаяся взгляду, просто требовала пера живописца, как минимум уровня Шишкина.
Прихватив спиннинг, я направился в сторону речки Столбовой, которая протекала настолько близко от базы, что было слышно журчание её воды на небольших перекатах.
Попытки пройти напрямую к речке закончились для меня несколькими падениями в какие-то ямы, попадания в буреломные западни, из которых выйти оказалось значительно труднее, чем попасть, и наконец, поняв всю тщетность моих попыток, я вернулся в исходную точку и пошёл вдоль берега. Точно таким же образом, как и на Рыбной, где с камня на камень, где вброд, я начал подниматься вверх по течению известной речки, одновременно забрасывая спиннинг. Примерно минут через сорок за излучиной появились те самые знаменитые каменные столбы, в честь которых речка и получила свое название. Я застыл, заворожённый необычайным зрелищем. Половина моей мечты осуществилась. Сбылось то, ради чего я приехал сюда из Москвы. Какие же неукротимые природные процессы творились здесь миллионы лет назад, какая же мощь стихии застыла в этих огромных круглых монолитных каменных изваяниях. Колесо истории, гонимое ветром времени, безжалостно выбило всю рыхлую породу вокруг них, и только затвердевшая сердцевина столбов оказалась ему не подвластна.
Примерно через пару часов, весь из себя довольный, я вернулся назад на заставу, гордо неся пять крупных пойманных мною хариусов.
Обстановка в избе начала оживляться ещё до моего прихода.
Народ сидел распаренный и довольный.
Григорий предложил и мне снять усталость и принять баньку, чем с превеликим удовольствием я не преминул воспользоваться. После шести дней, проведённых в тайге, тело требовало жара и горячей воды.
Парная была достаточно просторная и светлая, с большой каменкой. Жар, как и во всех деревенских банях, создавался от обдаваемых водой камней, и хоть в ней температура с трудом дотягивала градусов до 70- 80, это ничуть не умоляло её достоинств и пар стоял такой, что видимое пространство ограничивалось расстоянием вытянутой руки и недостатка температуры не ощущалось. Тем более, что все предыдущие дни, проведённые мной почти в спартанских условиях, придавали ей особое очарование.
Я, чтобы как-то войти в коллектив, начал выгружать на стол всё съестное, которое от своих щедрот наложил мне Игорь, плюс двух литровую пластиковую бутылку из под фанты, содержимое которой было для всех и для меня в том числе пока неизвестным и оказавшееся в последствии чистым неразведённым спиртом из, уже ставшей знаменитой, канистры.
Григорий тем временем быстро навёл порядок на столе, смахнув крошки грубой, шершавой ладонью на пол и убрав, как фокусник, в мгновенье ока, выложенное мной съестное. Сразу было видно, что за прожиточный минимум и поддержание жизнедеятельности на базе отвечает он. Довольно сноровисто накрыв стол разномастными столовыми приборами и тарелками, он водрузил на середину основное блюдо в виде кастрюли, из которой ароматно пахнула Русью, сваренная в мундире картошка. Рядом красовалась тарелка с зелёным луком и петрушкой. Немного поколебавшись, снова как фокусник, Григорий достал банку тушёнки, привезённую мной, и быстро вскрыл её.
Праздник начался!
Васька не сводил глаз с «гуся», и как только был занят последний стул, содержимое бутылки было им уже щедро разлито по стаканам.
Я ещё только поднимал стакан, чтобы сказать несколько приветственных слов, а Василий уже закусывал. Тем не менее, я реализовал свою затею и сказал несколько приветственных слов, после чего все выпив, принялись за картошку. Григорий поставил стакан на стол, не прикоснувшись к нему. Как потом выяснилось, он «свою норму» уже выпил раньше, и его выдержка в таких условиях, тем не менее, у меня вызвала невольное уважение. Я узнал, что он работал на этой заставе в качестве завхоза - на нём держалось все хозяйство,
и он был мастером на все руки.
Вторая и третья порция спиртного была употреблена в соответствии с русскими традициями типа: между первой и второй промежуток небольшой, между второй и третьей даже пуля не пролетит … и т.д.
Разговор завязался.
Василий, до сих пор выражавший свою мысль предложениями, в которые входило в среднем около трёх слов, да и те большей частью состояли из трёх букв, на которые заканчивается русский алфавит, разговорился. Перебить его было так же сложно, как и понять. Видно, от непривычно много сказанного, у него пересохло во рту и он необычайно быстро и ловко плеснул себе в стакан внушительную порцию «фанты» из привезённой мною бутылки, и лихо опрокинул его содержимое в рот.
Мысль застыла в его глазах, цвета осеннего таёжного тумана и они начали потихоньку выкатываться из орбит. Немая сцена затягивалась. Судорожно перебирая руками по столу, Васька беззвучно открывая рот, нащупал головку лука и почти целиком запихнул её и только после этого смог его закрыть. Послышался вдох и, наконец, проблески сознания и возвращение жизни стали проявляться на его давно небритом лице.
Наконец отдышавшись, и поскольку содержимое «гуся» закончилось, Васька с видом победителя изрёк: «А теперь попробуйте маво…!» и всем плеснул «фанты». Странный для этой избушки запах чистого спирта мгновенно заполнил помещение.
Атмосфера в избе становилась всё тяжелее. В воздухе уже давно плавали плотные слои дыма от дешевых сигарет. Курили все, кроме меня.
Я уже давно делал вид, что не потерял интерес к происходящему за столом.
Время неумолимо приближалось к полуночи. Компания несколько раз отрывалась от стаканов, чтобы перевести дыхание и попеть. Сольную партию, как и можно было предположить, вёл Митрич. Орнитолог слушал его, подперев рукою подбородок, который постоянно соскальзывал, заставляя его сильно мотать головой, оживляя помутневший взгляд.
Васька несколько раз пугал всех фразой: «Щас… спою!», но после первого напрочь перепутанного куплета песни, которую ни по словам, ни по мелодии идентифицировать было нельзя, он со всего маху падал лицом в тарелку с давно остывшей картошкой.
Дружная компания утихомирилась только тогда, когда последняя капля спиртного была с сожалением выдавлена из хрустнувшей бутылки, которая, несколько раз подпрыгнув, успокоилась в углу избы под табуретом. Все завалились спать там, где их неожиданно застигла властительница сна.
Григорий, которому было противно смотреть на этот пьяный разгул, давно ушёл спать.
Я взглянул на часы. Было пятнадцать минут двенадцатого. Я понимал, что моя мечта о ночной рыбалке на тайменя с каждой минутой становилась все призрачней, и смирившись с этой мыслью, тоже начал пристраивать се место для ночлега.
Минут через тридцать Митрич зашевелился, окинул мутным взглядом избу, поднялся и отправился наружу «до ветра».
Когда он вернулся, я ни на что не надеясь, спросил его насчёт ночной рыбалки.
Смысл моего вопроса дошёл до его сознания минут через пять, затем где-то внутри него с хрустом сработало какое-то реле, он взбодрился, тряхнул головой и начал, отработанными за многие годы автоматическими движеньями, собирать снасти. Всё-таки, внутреннюю дисциплину и обязательность, отработанную годами системой, не может убить даже спиртное.
Ходики на стене пробили полночь.
День седьмой (отсчет начался).
Я вышел наружу и стал ждать Митрича.
Свежий ночной воздух ворвался в лёгкие вкусной оздоровляющей струей. Ясное ночное небо было усыпано крупными бриллиантами мерцающих звезд. На фоне тёмных сопок и бесконечного количества мерцающих звезд оно казалось светлым.
Вскоре вышел Митрич и мы молча спустились по крутому склону к реке. Уложив снасти в лодку, я пристроился на её носу. Митрич неуверенными движениями возился с мотором. Наконец, он завёлся с таким рёвом, что, если поблизости, где и была дичь и рыба, то наверняка надолго покинула здешние места, а мне показалось, что мы сейчас не поплывём, а полетим над рекой.
Моторка, сорвавшись с места, стремительно понеслась вверх по течению.
Из-за сопки выглянул худосочный, недавно народившийся, серп Луны. Но даже его было достаточно, чтобы осветить водную гладь и заснувшую в ночной тишине тайгу. Обогнув остров, Митрич уже достаточно уверенно повёл лодку на три сосны, отчётливо выделявшиеся над общей линией леса на фоне светлеющего неба. Было видно, что эти места он отлично знает.
С трудом выбравшись из лодки, Митрич приказал мне идти выше по течению и стать метрах в пятидесяти от него, а сам стал налаживать снасти недалеко от лодки.
Рыбалка «на мышь» очень интересна сама по себе. Маленькая, размером с полевую, мышь была искусно сделана либо из крашеного пенопласта, либо из какой-либо материи. Сквозь неё продет поводок, на конце которого висит мощный заточенный тройник. Заброшенная метров на сорок мышь, ведомая леской спиннинга, уверенно скользит по поверхности.
Рассекая воду и оставляя на гладкой поверхности треугольный след, она создаёт полную иллюзию настоящей плывущей мыши и удача во многом зависит от качества изготовленной модели. Поэтому, любой уважающий себя таёжный рыбак, свою мышь делает сам.
Не успев насладиться своим первым забросом, я услышал, как в стороне, где находился Митрич, раздался мощный всплеск.
Так я и думал, что он поставит меня, где попало, а сам станет на рыбное место. Плеск усиливался и не прекращался ни на минуту. Я знал, что вытащить даже маленького тайменя задача не из лёгких даже для опытного рыбака. Поэтому, положив спиннинг, я бросился на помощь. Помощь действительно в этот момент была срочно нужна.
В ледяной воде сопя, молча бултыхался Митрич, тщетно пытаясь выбраться на скользкий берег. Его начинало уже относить быстрым течением от берега. Бросившись в воду, я помог ему выбраться. Сняв с него сапоги и одежду, отжал
и одел её вновь, на уже начавшего трястись от холода Митрича. Разгоряченный алкоголем, после ледяной ванны, он никак не мог согреться. Когда же немного отогрелся, наотрез отказавшись возвращаться на базу, и даже кажется протрезвел. Он послал меня на прежнее место, решив продолжить рыбалку. Не успел я взять спиннинг в руки, как вновь раздался ещё более мощный всплеск и картина повторилась вновь. На этот раз я видел, как Митрич, после очередного резкого замаха спиннингом, рухнул в воду вслед за посланной в реку мышью.
Теперь, опозорившись во второй раз, Митрич уже не молчал и дал волю всем своим эмоциям. Вспомнив всех святых и всех ближайших родственников, не стесняясь в выражениях, он во всю мощь своих лёгких, излагал своё внутреннее состояние. Как мне показалось, тайга здесь такого еще не слыхала.
На этот раз, вторично отжав и одев Митрича, и уже не встречая особых возражений с его стороны, я сложил все снасти в лодку и мы, на этом завершив нашу заветную ночную рыбалку, тронулись в обратный путь, выехал на середину реки.
Еще будучи на берегу, я заметил, что с природой начало твориться что-то невообразимое. Из-за сопок стремительно неслись клубящиеся, как из топки паровоза, облака. Их количество стремительно возрастало, как будто в этом месте они наталкивались на невидимую преграду. В мгновение ока тучи заволокли, бывшее ещё недавно назад бесконечным, звёздное небо, и сразу стало настолько темно, что не стало видно вытянутой руки. Вокруг засверкали молнии. Мгновенно начался ливень. Буквально через считанные минуты мы были мокрые, как и плывущая по реке мышь.
Лодка шла в полной темноте на предельной скорости. Ещё мгновение и я, сидевший на носу, оказался сидящим верхом на управлявшем лодкой полупьяном Митриче. Моторка со всего маху врезалась в мель острова, который мы обогнули, когда плыли сюда, и по инерции пролетел по лодке, так как наклонился к середине лодки при движении, оседлав упавшего на спину Митрича.
Мотор мгновенно взревел, что свидетельствовало о том, что, сорвав шпонку, винт вырвался на свободу. Митрич, повернул ручку газа и заглушил мотор. Винта действительно, как не бывало,
По-прежнему, поминая всех оставшихся святых и пресвятую богородицу, матерясь ещё более изысканней и сочнее, Митрич принялся устанавливать новый винт. Я, укрывая фонарь, от всё больше набиравшего силу дождя, светил ему, стоя по пояс в чёрной ледяной воде.
Прыгая из лодки в воду и залезая обратно, я даже и не заметил, как потерял свой «золингеновский» нож с инкрустацией и ручкой из оленьего рога. Потерю я обнаружил только утром и мне его было искренне жаль, ведь я его приобрёл во время командировки в Германии и за многие годы он прошёл со мной не одну охоту и рыбалку. Тунгуска в качестве компенсации за нашу безалаберность решила забрать его себе.
Наконец, с трудом завершив вроде бы несложную при других обстоятельствах работу, мы вновь тронулись в путь. В голове гудело от огромных капель со звоном разбивавшихся о мою, уже довольно заметную лысину. Мы опять выскочили на стремнину.
Всё это время дожде не прекращался, меняя интенсивность.
Но не прошло и пяти минут, как мотор, чихнув, заглох. Стало очевидно, что на нашу беду срезало ещё и шпонку помпы, которая качает воду для охлаждения мотора, и он перегрелся.
Очередная вспышка молнии показала, что мы находимся на середине реки, и до каждого берега было метров по четыреста-пятьсот.
В это время гроза разразилась не на шутку и бушевала прямо у нас над головой. Каждая вспышка молнии почти одновременно сопровождалась артиллерийским раскатом грома. Молнии сверкали одна за другой со всех четырех сторон от нас. Лодка быстро наполнялась дождевой водой, и я еле успевал ее откачивать алюминиевым ковшом. Следующие две молнии ослепительные ударили в воду в непосредственной близости, казалось, что в метрах десяти от лодки на мгновение, осветив всё вокруг, и я увидел искажённое от страха лицо Митрича. Было слышно, как он прошептал: «У …у… меня от страха яйца вспотели…» Как это он почувствовал, сидя почти по пояс в воде и будучи мокрым насквозь, для меня так и осталось загадкой.
Ситуация складывалась катастрофическая. Митрич окончательно растерялся, и на него уже не было никакой надежды. Но и оставаться на веде, посреди реки во время грозы над головой на металлической лодке было крайне опасно. Моля у Бога прощения за то, что Митрич во время своего вынужденного купания и после потери винта вспоминал святых не по злобе, а всуе, и вставив весла в уключины, я начал изо всех сил грести к берегу. Перспектива быть поджаренным в лодке меня совсем не прельщала.
К счастью, Бог услышал мою мольбу и еще несколько молний не попали в цель
и мы вскоре добрались до берега. Здесь вероятность попадания молнии была значительно ниже. Тем более, что молнии стали значительно реже и начали удаляться от нас. Навалившись на весла, в кромешной тьме, под проливным дождём, мы начали постепенно двигаться к базе. Несколько часов тяжёлой и безостановочной гребли сделали мои движения почти механическими. Лодка, хоть медленно и зигзагами, но упорно продвигалась вперед. Гроза закончилась также внезапно, как и началась. Митрич окончательно протрезвел и начал различать далеко впереди появляющийся время от времени огонёк, который
и стал служить нам хоть каким-то ориентиром. Чем дольше мы плыли, тем чаще и отчётливее появлялся огонёк. Уже потом мы выяснили, что это был свет на нашей базе, выключить который, к счастью для нас, никто был просто не в состоянии.
Начинало светать и вместе с рассветом стала укрепляться и моя уверенность в завтрашнем дне. Около шести утра на горизонте появилась база. В том, что это была она, сомнений не было, так как других строений здесь просто не было.
Нашего отсутствия на заставе никто не заметил, поскольку ещё никто и не проснулся.
На память пришло стихотворение, написанное в прошлом годы, в котором я написал, что в жизни надо всегда надеяться в первую очередь только на себя.
Образ совершенства
В многообразье разных лиц,
в соцветье платьев и костюмов,
и в тишине, и в пенье птиц,
то видим радость, то угрюмость.
Во времена великих строек,
разрух и войн, любви в бараках,
отцов и дедов дух был стоек,
вся жизнь была их в высших знаках.
Светились счастьем их глаза,
и каждый день дарил им свежесть,
всё было в радость: и гроза,
и солнца свет рождали нежность.
Но катаклизм последних лет
разрушил, словно молот Веру.
И все же жизнь даёт совет:
-Чтоб сильным быть - смени манеру.
Манеру, вместе с плотью, с кровью,
с улыбкой думай о себе,
отбрось печали о здоровье:
-Не доверяй себя судьбе !
Поверь, что нет тебя красивей,
добрей и идеальней нет.
На свете нет тебя счастливей-
вот всем проблемам твой ответ.
Учись владеть душой и телом,
о духе тоже не забудь,
и в кладезь знаний между делом,
без лени надо заглянуть.
Ты музыкант - твоя ОКТАВА
должна звучать в тебе самом.
бриллиант ЗДОРОВЬЕ, ДУХ - оправа,
а РАЗУМ и ДУША твой дом.
Ты их хозяин, безусловно,
всем этим должен овладеть.
А мысль твоя беспрекословно
и внутрь и ввысь должна лететь.
И образ, вместе с этой мыслью,
твой должен быть неразделим. Себя сравни с небесной высью,
и знай, что ты НЕПОБЕДИМ.
Любые бури и невзгоды,
закалка для твоей души.
Ты СОВЕРШЕНСТВО от природы-
под гимн своей Души пляши.
Уверен будь, что в этом мире
все улыбаются тебе.
В ответ им улыбайся шире,
здоровью, счастью и судьбе.
Так вот, на этом свете членство,
тебе дано не просто так.
Уверен будь - ТЫ СОВЕРШЕНСТО.
Так было, есть и будет так.
В дом идти не хотелось. Митрич что-то колдовал с мотором. На вопрос о наших дальнейших планах он хмуро буркнул, что через две недели сюда будет оказия. Да, перспектива, прямо сказать, была не из блестящих.
Тем временем жизнь на заставе затеплилась. Первым вышел Григорий, подойдя к нам и узнав, что произошло, уверенно сказал: «Фигня, сделаем!».
Жизнь в который раз начала налаживаться.
После завтрака Орнитолог, вооружившись сачком, исчез в зарослях. Васька неподвижно сидел на скамейке у дома, обхватив голову руками, и казалось, что было можно почувствовать на расстоянии, как ему сейчас плохо, а мы втроем сняли двигатель и начали его ремонтировать. Надо сказать, что задача оказалась не из простых, и только благодаря умелым рукам Григория часов через пять двигатель, несколько раз чихнув, ровно заработал своими двумя цилиндрами. У меня было такое радостное состояние, что я готов был расцеловать весь белый свет и даже Ваську.
Вскоре появился и богатырь-Орнитолог. Он тоже светился от радости, гордо суя всем под нос стеклянную банку с каким-то мерзким то ли жучком, то ли кузнечиком.
Через некоторое время, также гордо и высоко неся распухшую от вчерашней вечеринки голову, появился Васька. Весь переполненный собственной властью и значимостью поведал нам, как он развернул назад финнов, добравшихся за две недели плавания против течения до здешних мест ради единой цели - посмотреть на знаменитые каменные столбы в этом Заповеднике. И никакие их уговоры не смогли изменить решение, в неспособной в данном состоянии на какое-либо милосердие, в его, застывшем, как переваренный холодец, со вчерашнего вечера, мозгу.
Мне, честно говоря, было искренне жаль несчастных финнов, и я не мог найти для себя, хотя бы малейшего объяснения поступку Василия, даже на фоне понимания им своего долга.
Григорий по случаю нашего отъезда приготовил царский обед. На первое была уха из моего хариуса и пойманной им накануне щуки. А на второе- гречневая каша с двумя (небывалая роскошь) банками, привезённой мной, тушенки.
Все, за исключением Григория, с сожалением вспомнили вчерашний вечер и то, что вчера было явно лишним, было бы очень кстати сегодня, но, к сожалению, ничего не осталось.
Не спеша, собравшись и пообедав, мы тронулись в обратный путь.
О нашей ночной эпопее, а вернее «опупее», так никто на базе и не узнал.
День выдался такой же солнечный и тёплый, как и накануне. Дорога домой всегда радостней и короче. Я, наслаждаясь окружающей природой, и не заметил, как мы уже подруливали к нашему лагерю.
Как я был рад всех видеть! Во-первых, потому, что вернулся сегодня, и во-вторых, потому, что вообще вернулся.
Мы поспели как раз к ужину. Митрич, «махнув» со всеми за компанию и махнув всем на прощание рукой, сел в лодку и укатил в Бор.
Состав нашей экспедиции поредел. Снова приезжал Юрий, забрал сына и прихворнувшего, чем -то хитрым, доктора. Скорее всего он просто не выдержал условий и просто «смылся».
Весь вечер я делился со всеми своими впечатлениями, но почему-то никто, несмотря на общий смех, моим незабываемым впечатлениям и мне лично не позавидовал. Седьмой день медленно угасал вместе с костром.
День восьмой
Да, с погодой нам явно повезло и не повезло одновременно. Приятно радоваться каждому солнечному утру, бесконечно голубому небу, когда с первыми нежными солнечными лучами оживает природа и просыпается вокруг всё живое. К сожалению, и мошка этому радуется тоже. С каждой минутой её становится всё больше, и с каждой минутой она становится всё наглее и голоднее. Но нас это уже всех очень сильно не беспокоило, привычка и дела, которых в лагере было много у всех, отвлекали от этой напасти.
Близился день отъезда. Завтра должен был прийти за нами баркас. Этот день мы решили посвятить рыбалке на тайменя и найти места Митрича на той стороне.
Как обычно, с утра Бер проверил поставленную с вечера неподалёку сетку, вытащив стандартный улов: хвостов десять окуней и щучку. Гостяев с Федоровичем решили сделать последний бросок по Рыбной. Каждый новый день рыбалка на речке становилась все труднее, ведь приходилось подниматься все дальше и дальше вверх по течению, к необловленным хариусным местам.
После обеда Бер, Артём и я, с грехом пополам, на фыркающем от напряжения моторе, перебрались на ту сторону и разбрелись в разные стороны в поисках заветного места Митрича.
Молодой и игривый хариус, выпрыгивая из воды, крутился вокруг блесны и «мушек», привязанных к «балде». «Балда» - это большой, с куриное яйцо, пенопластовый поплавок, к которому прикреплен поводок с тремя или четырьмя «мушками», скользящими по поверхности. Рыбалка спорилась, но основная цель -поймать тайменя, так и оставалась не достигнутой.
Уже начало смеркаться. Прицепив напоследок кустарную блесну из куска прогнутой и закруглённой с краев медной шины весом граммов пятьдесят, я сделал последний заброс - и как назло- зацеп. Я начал пытаться разными ухищрениями её отцепить. Безрезультатно. Тогда, постепенно усиливая натяжение, я стал подтягивать леску. Спиннинг изогнулся дугой и вдруг неожиданно резко выпрямился. «Всё» - подумал я - «Обрыв». И тут неожиданно метрах в двадцати пяти от берега вертикально вверх из воды выскочил огромный, по моим понятиям, таймень, и тут же леска вновь натянулась струной.
-Есть !!! Наконец-то удача. Таймень еще несколько раз выпрыгнул на целый метр из воды. То, подтягивая, то, отпуская, я постепенно подвёл строптивую рыбину почти к самому берегу. И, как учил Владимир Иванович, перекинув спиннинг через плечо, бросился бегом вверх по склону, пару раз споткнувшись и упав. Оглянувшись, я увидел, как таймень вслед за мной выскользнул из воды и начал биться на берегу. Я бросил спиннинг на землю, и подскочив к беснующейся рыбине, несколько раз ударил ее по голове подвернувшимся под руку суком. Таймень затих. Во мне всё ликовало от радости. Сбылась вторая половина мечты. Программа максимум была выполнена.
Владимир Иванович с Артёмом искренне разделили мою радость.
Когда мы вернулись в лагерь, у костра уже хозяйничали Гостяев с Федоровичем. Ничего не говоря, я положил своего трехкилограммового таймешонка на обеденный стол.
Федорович подошел к столу и долго, ничего не понимая, смотрел на тайменя. Наконец он спросил: «Где взяли ?». Как будто бы рядом где-то был рынок и его можно было где-то взять.
Видя обескураженность Игоря, все принялись дружно хохотать.
Этим вечером все разговоры свелись к нашей неожиданной удаче, которую мы с удовольствием отметили.
Всех захватил азарт, и тут же было принято общее решение отправиться на ночную рыбалку. Я, как уже сделавший свое дело, полный внутреннего торжества, остался в лагере поддерживать огонь.
Новый календарный день, вместе с выскочившим из-за тёмной кромки таёжного, уже ставшим полнеть месяцем, начал свой отсчёт.
День девятый
Моторка, как обычно чихнув, завелась и, надрывно гудя, повезла всю честную компанию вверх по течению «в ночное». Наступившая прохлада не давала мне уснуть, а забраться в палатку было нельзя- я боялся уснуть и костёр, служивший единственным ориентиром в ночи для уехавших коллег, мог погаснуть. Не прошло и двух часов, как на реку спустился такой туман, что казалось, будто бы кто-то могущественный прижал к земле облака.
Осень постепенно брала своё.
Ночная прохлада в сочетании с близостью реки постепенно начинала проникать под одежду. Приходилось поворачиваться к костру то одним, то другим боком.
Вспомнив, как охотники ночуют зимой в тайге, я притащил большое бревно и положил его поперек костра. Когда же оно разгорелось, развернул его, положил рядом спальник и улёгся вдоль бревна. Хоть результат и не решил все вопросы, но стало немного теплее. Время от времени я вставал и грохотал поварёшкой по кастрюле, не забывая подкладывать дров в костёр, чтобы огонь был ярче.
И действительно, только благодаря костру и моему ритуальному танцу «тунгуского шамана» с шумовыми эффектами, который я исполнял, прыгая вокруг костра, для того, чтобы и согреться и не заснуть, моторка со всем экипажем, на заглохшем и так и не заведшемся моторе, на обратном пути чудом чуть не проехала мимо лагеря.
Да, и вторая ночная рыбалка не удалась.
Все завалились спать. Впереди нас ждало утро сборов перед отъездом.
На востоке начал зарождаться новый день.
Лучи восходящего солнца быстро съедали молочное месиво тумана.
Впервые за всё время, все не спеша вылезли из палаток.
Приведя себя в порядок, каждый под руководством Бера занялся своей частью работы по свертыванию лагеря. Кто-то складывал сети, кто-то палатки и рюкзаки. Гостяев вытащил из специально выкопанной ямы два молочных бидона, которые мы совместными усилиями набили доверху засоленным хариусом. Работа спорилась, а на душе становилось с каждым законченным этапом все грустнее.
Наконец всё было сложено, и, как по команде, из-за излучины реки вынырнула уже знакомая нам ржавая шаланда.
Побросав весь скарб на борт, мы тронулись в обратный путь. Все, не сговариваясь, как по команде, сели лицом к корме, и, не отрываясь, молча смотрели на наш осиротевший лагерь до тех пор, пока он не скрылся за поворотом.
Разудалый хозяин шаланды, счастливый от случайно выпавшего дополнительного заработка, делился секретами и тайнами своего края.
Так он предложил нам показать яйца динозавра, найденные им на берегу Тунгуски.
Все, конечно, согласились. Через полчаса мы уже причаливали к левому берегу.
После недолгих поисков он действительно показал нам два огромных камня, абсолютно правильной шаровидной формы, по полметра в диаметре каждый, наполовину торчащие из земли, и остатки третьего камня, который ранее наш «рулила» разбил кувалдой ради интереса. Тело шара было однородное и тоже каменное. Только сама сердцевина состояла из каких-то мелких непонятных прозрачных кристаллов. Я на всякий случай прихватил кусочек, килограммов на семь. Он и сейчас стоит у меня на даче на полке.
Что это за творение природы так и осталось для нас всех загадкой.
Незаметно мы подплыли к той самой деревне, с которой и началось наше путешествие.
Юрий уже нас ждал на берегу.
После того как мы выгрузились, он затащил нас в баню своего отца, так как сам жил на другой стороне в Бору. Правда, баней это сооружение можно было назвать с очень большой натяжкой. Сквозило изо всех щелей. Но все равно- горячая вода, какой-никакой пар, что может быть приятнее после длительной таёжной рыбалки. Плюс свежее «Останкинское» пиво и обед с солениями «под водочку» у родителей Юрия.
Что удивительно, в каждой деревне по Енисею, в любое время дня и ночи, можно купить свежее московское пиво, черную икру и овсяное печенье, изготовленное ещё вчера. Парадокс!
Разморенные и довольные, мы расположились на берегу Тунгуски, распихав часть вещей по передвижным сараюшкам, построенным местными жителями и спускаемым к реке после весеннего половодья. Их позднее, на обратном пути, должна была забрать «Маруся».
Не успели мы принять по первой из заветной канистры, как на краю деревни появился совсем маленький человечек. Невероятно, но факт: человечек сразу почему-то привлек всеобщее внимание. Он шёл не совсем уверенным шагом,
но совершенно по самой короткой прямом между ним и канистрой.
Это был местная знаменитость - Семён Семёныч.
Веса в нем было от силы килограммов сорок. Заплетаясь и спотыкаясь, он целеустремленно шел на ЗАПАХ. Всем своим щуплым нутром он чувствовал, что здесь должно обломиться. Ноздри его раздувались м мы понимали, что не налить ему - означало оскорбить его в лучших чувствах и устремлениях.
Взяв протянутую ему кружку со спиртным в руки, он стал даже выше ростом. Расправив плечи, на которых висел, как на вешалке, штопаный - перештопаный с оторванным карманом пиджак, и не сводя взгляда с кружки, ка с иконы, Семён Семёныч, по мере приближения её ко рту, всё больше светился изнутри. Но не успел он опрокинуть в рот содержимое кружки, как на горизонте мгновенно «нарисовалась» не менее примечательная фигура аналогичной с ним по комплекции и весу. Возраст и того и другого угадать было невозможно.
Его можно было только охарактеризовать фразой из анекдота, базируясь на внешнем эффекте: « М-м…до стольких не живут». Семён Семёныч мгновенно съёжился и стал еще меньше, чем казался, пытаясь спрятаться за спиной хрупкого Гостяева, который по сравнению с ним казался исполином.
Мариванна, так звали жену Семён Семёныча, приближалась к нам, с видном явно отработанным за многие годы совместной жизни, с аналогичной походкой мужа. В руке у неё был кусок резинового кабеля, из которого вытянули все содержимое, и сдали в пункт цветного металла. Уже издали, начав крепко материться на мужа, она постепенно приближалась к нам. Через минуту стало ясно, что цель у неё совсем другая, чем ссора и наказание мужа. Не доходя метра до нашей компании, она неожиданно споткнулась, с грохотом завалив вместе с собой мужа на прибрежную гальку, потянув за собой Гостяева, но успев двумя руками обхватить канистру. После продолжительных попыток встать они, наконец, оба оказались на ногах и с «обворожительными» улыбками смотрели на нас.
Пришлось налить и ей. По их, ещё более радостной улыбке, обнажившей половину одного комплекта зубов на двоих, стало ясно, что их, совместно отработанная годами, операция удалась.
Когда же к нам ещё подошел и мальчонка лет десяти, и дергая за рукав Семён Семёныча, запричитал: « Па-а.-а … Ма-а-а… Пошли домой…», мы все застыли от изумления и седели с открытыми ртами. Семён Семёнычу и Мариванне оказалось лет семьдесят, если сложить их возраст вместе, а не каждому по отдельности, как нам показалось вначале.
Вечер, а с ним и день, неумолимо шёл к своему завершению.
Вскоре с остатками багажа шаланда перевезла нас на другую сторону Енисея в поселок Бор.
Вновь появился Юрий. Загрузил нас всех в металлический кузов какой-то гремящей, всеми своими узлами, машины, когда-то имевшей принадлежность к нашей могучей армии. По дороге, которую можно было приравнять к фронтовой, мимо разрушенных построек и гор металлолома, мимо бараков, глядя на которые трудно было даже представить, что там могут жить люди, привёз к двухэтажному зданию социалистического периода постройки, где на первом этаже он обитал с женой и дочерью.
Сообразив на стол легкой закуски, и поставив литровую банку мелкой сибирской осетриной икры, Юрий отметил с нами завершение нашей экспедиции и умчался куда-то на ночную «ловлю». Ловлю, говорю потому, что этот процесс рыбалкой было назвать нельзя. Уже к утру, он явится с дюжиной огромных осетров в кузове грузовика.
Мы все дружно провалились в наступившую ночь десятого дня.
День десятый
Еще даже не рассвело, а нас уже всех построили на причале. Метеор уже ожидал своих пассажиров.
Загрузив свои вещи, мы обнаружили, что за ночь из оставленных на берегу вещей сперли знаменитую канистру Гостяева. Видно в Сибири также невозможно спрятать спиртное, как наркотики на таможне и обонянию каждого жителя в этих местах могла бы позавидовать любая сыскная собака. Канистра, конечно же, сыграла свою основную роль в нашем незабываемом путешествии, но все равно было обидно - литра два-три по нашим расчетам в ней еще оставалось на обратный путь.
Общую картину этих мест дополнил мой диалог с болтавшимся на причале, поддатым и давно небритым мужиком в замасленной телогрейке. На мой вопрос, как они выживают здесь с такой агрессивной мошкарой, он почти не задумываясь, и мне показалось, что даже чуть протрезвев, сказал: - Мошка это наше спасение…Иначе бы, от вас, бл…й, было бы здесь не протолкаться!
Катер на своих подводных крыльях уже уносил нас на юг, навстречу новому дню.
Осень всё сильнее брала власть в свои руки. Её капризы особенно заметны на реке. Через пять часов пути сплошной туман окутал всё на многие мили. Ещё какое-то время мы двигались на малом ходу. Потом в полусонном состоянии простояли часов десять на якоре. И только ближе к вечеру туман начал рассеиваться. Двигаться по ночной реке было бессмысленно и очень опасно, поэтому «Метеор» пришвартовался у маленькой деревни Маклаково. Где-то в этом районе в Енисей впадает Ангара, а далее выше начинались знаменитые Казачинские пороги.
Народ высыпал на берег. Мы всей компанией отправились знакомиться с местными достопримечательностями, на одной из которых мы и остановили свой выбор.
Это было широкое добротное, как обычно мы представляем, кулацкое подворье, большую часть забора которого выполняли высокие поленницы дров. Мы расположились за крепко сколоченным столом под навесом, и вскоре хозяйка потчевала нас пышными, как и она сама, пирожками с капустой и картошкой. Мы с удовольствием принялись за еду, тем более, что тут же был в наличии и подавался без ограничения свекольный самогон.
Вечер удался на славу. Федорович нашел общую тему с авиатором со уже упомянутого мной, «знаменитого» Боровского аэродрома. Поговорить за правду он большой любитель! Оставив их за оживлённой беседой, мы отправились досыпать на катер. Все быстро и крепко уснули там, где каждый с трудом нашёл себе место для ночёвки.
День одиннадцатый
Утро следующего дня природных сюрпризов не преподнесло.
Сюрприз был в другом. Все участники «свекольной пирушки» опухли. Руки, веки под глазами и особенно ноги, которые превратились в столбы. Хозяйке подворья в это время, наверное, сильно икалось.
А в это время катер уже подвозил нас к Красноярску. Чтобы привести себя в порядок, мы, тепло распрощавшись с нашими красноярскими друзьями, устроились втроём в гостинице «Красноярск». Несмотря на наш внешний вид нас все-таки поселили. Наверное, благодаря Артёму. Во-первых, он не употребляет спиртного, и потому не опух, а во-вторых, ему ещё не надо было столь интенсивно бриться и выглядел он вполне прилично.
Приняв душ, побрившись и немного отдохнув, мы вышли на улицу. Опухоль конечностей потихонечку начала спадать.
Солнечный свет заливал улицы столицы Красноярского Края. Было тепло. И что самое главное - ни одной мошки. Это обстоятельство особенно радовало Артёма, и когда были куплены билеты на утренний рейс до Москвы, жизнь наладилась у него окончательно.
Рано утром двенадцатого дня мы уже спускались по трапу в московском аэропорту «Домодедово».
Енисейские отроги . Красноярский край.
Август-сентябрь 2001г. Красноярский край.