4.Поминальная с дриадой
Уже заброшенный свинарник
Зарос крапивною стеной.
Крапива дарит нам подарок:
Пустырник тесною толпой
Ползёт к тропинке — на, лечись,
Но... сквозь крапиву проберись.
Река журчит, и в тихих плёсах
Чудесные цветы растит.
Там — белые нимфеи звёзды;
Кубышка жёлтым — солнце чтит;
В теченьи рдесты, и чума
Канадская укрыла дно.
Чуть не свела меня с ума,
Собаку затянув... давно
То было. Нынче вязкий ил
Те райские сады заполонил.
Итак, по полусгнившему мосту,
Полюбовавшись сверху на затоны,
Идём. Кругом купальницы растут,
Луга покошены - истомы
Депрессий старших не берут:
Они, они трудились тут.
Коровы
Остались нынче только у двоих -
У старших. Так ведь проку в них
Не много: молокозавод
Стоит уже который год.
Соседняя деревня велика,
Ей летом не хватает молока,
Да забот - весь год,
А доход?
И плывёт средний возраст, плывёт...
Пьёт.
... Сгорел картофельный завод.
Совхоз прогорел — и вот
Пьёт средний возраст. Пьёт.
... Заброшен тот свинарник, где трудилась
Вполсилы — больше ей невмочь -
Нинуля малая, что нынче очутилась
Без средств: мать умерла, а дочь
Тюремных связей вовсе не скрывала,
И из тюрьмы два раза извлекала
Себе мужей. Володька первым был
И с нею пил.
Работать пару часто нанимали:
Копать, полоть и сено ворошить.
То сабельник в болотах добывали,
То утварь у соседей воровали -
Продать, чтоб жить, иль чтобы вечно пить?
Володька пьяный спал; Нинуля по деревне
Бродила в ненависти и тоске.
То клянчила, то хныкала о прежнем,
То материлась с визгом...
Об одном мазке
В портрете этом мне уж не забыть:
Нинуля шапку начала носить
Облезлую — зимой и летом.
В этом
Был знак каких-то перемен.
Смертельный тлен
Ел душу ей. Она ещё была, душа.
Нельзя сказать, чтоб очень хороша,
Но место в теле прочно занимала.
Володька умер. Нинка порыдала,
А после похорон — по нитке с миру -
Остатки пропила
И требовать пошла
От всех, чтоб содержали бедную вдову.
- Не назову
Того, кто-б понял, что взбесилась с жиру.
Давали. Жалко. Но наглела плоть.
Раз мужа отобрал Господь -
Опять к тюрьме за мужем поползла.
Нашла.
И думала, что всё осталось в силе:
Её несчастье, деньги в долг — и вот
Муж новый по соседям требовать идёт
Подачек... В шею не прогнали.
Не дали.
Кому охота волка прикормить?
С ним после — жить?
... Уехали с огромными мешками
Ворованного старого добра,
А шапкой меховой играли
Собаки... Словно бы вчера
Ушёл Володька, старый честный вор,
Что отдавал долги и был своим.
Дом Нинки заколочен с этих пор.
Дом умер — с ним.
* * *
Судьбы иной хотел, и честно добивался
Иван — к нему мы перейдём, чтоб отдохнуть
От беспросветности; с начальством знался
И верный в жизни выбрал путь
Труда, торговли честной, холы
Земли своей, и сада, и полей,
Жены и дома... Вроде, лучшей доли
Достоин был. Судьба! Как сладишь с ней?
Бездетны оба были с братом,
И в том терялся смысл труда.
Такая ерунда!
«Есть дочь в Москве» - твердил.
Похоронил
Жену, и брата проводил,
И одиночество нахлынуло накатом.
- Какая дочь? Нет деток у него! - соседи
Шептали. - Небесплодным хочет слыть!
А он, несчастный, всё в беседе
Про дочь — что вот приедет, может быть...
Расцвёл на время, ведь мостовики
Постоем жили. Снова при делах!
Забота о мостах, судьбе реки,
Бородка капитанская — позлить
Соседей; трость в окрепнувших руках...
Построен новый мост, и прежний защитил,
А дом уж снова холоден, уныл.
Вот пёсик чёрненький, дитя Пирата
Любимого; могила брата,
А рядышком жена.
И жизнь бессмысленна, скучна,
Пуста... день тёмен, словно ночь.
Да где-ж, Иване, твоя дочь?
... Не вытерпело естество.
Удар разбил под Рождество.
И на отшибе ведь, один,
Лежал Иване, Божий сын.
Нашли — в больницу! А оттуда
В дом старческий потом перевели.
Наследники, жены родня, иуды,
Забыли сразу, только вещи увезли.
И замер дом, скорбя. И сад зарос, рыдая,
Когда на тракторе ломали их забор,
Крушили сетку, били по столбам...
Зачем? Тупую ненависть из Рая
Ивану не увидеть... что же вам
Неймётся так разрушить память
Того, кто всё приветил, всё вокруг?
Вы не наследовали дом — и заверть
Злой ненависти окружила вдруг
Иванов дом...
Задавленный забором тёрн
Весной цветочки распустил, через решётку.
Вон водку
Тут кто-то пил в оргазме разрушенья,
Бутылку бросил — и цветов веселье
Поганый мусор спрятало... Ещё
Был знак: явился в кружевном паренье,
Как звёзды, белый ястреб, он летал один...
А нынче их уж двое!
И недругам не будет здесь покоя.
Тот ястреб — это он округи господин!
... Не стало пасеки. Все ульи повалили,
Но всё ещё встречается пчела,
Гудящая средь мусора и пыли
Иванова пропащего двора.
Нашла, видать, свой уголок, и верно
Сбирает мёд. Хозяина же нет.
Ах, как же на душе-то скверно!
Как тягостно взирать на этот бред
Дурных до зла людей...
Иван прожил недолго.
Могилы не найти, не передать потомкам.
Лишь памяти не смог разрушить тот злодей,
Лишь к памяти ему не подобрать путей.
... Щенок Цыган в деревне побирался,
У бабы Нины зимовать остался,
На хлебе с молоком... подрос -
И зла ударом уничтожен пёс.
Сначала водкой с хлебом накормили,
Потом убили — на шашлык.
Кошмар крепчал.
Тогда двухтысячный как раз настал.
Люд пришлый, люд родной -
Едино зло царило.
Крылатых резали те, что бескрылы,
Вставали мерзостной стеной.
Кормились в оргиях кошмарными грибами
И — ужас во плотИ! - смотрите сами:
С расстёгнутой ширинкой, молодой
Цыган с наркозными глазами
Брёл по дороге в вечном сне...
По мне
Начало века и тысячелетья
Прихлопнуло, как птичьей сетью,
Путь чистых душ. Иль увело вовне.
А мы грешны, раз это пережить
Пришлось? Пора бы нас простить?
... Иль — наказать вдвойне?
Итак, за здравие начав,
За упокой окончили рассказ.
Без злобы, без излишков, без прикрас
Ещё одну судьбу на суд вам дав,
* * *
А ожерелье судеб новых
Уж ждёт рассказа моего.
Всего не рассказать, ведь даже слово
Порой не значит ничего...
«Под лиственницей» дом тот называла,
Завидуя немного: доставала
Моя малютка ель, лет тридцати от роду,
Ей лишь до нижних брёвнышек-ветвей.
Ель баню всю закрыла, но народу
Гордиться было чем: единственной своей,
Со всей округи видной, поднебесной,
Ей даже в небе, видно, было тесно.
Ах, лиственница та! Пою теперь о ней.
Хозяин-друг. Как много это значит!
Быть может, кто-то думает иначе -
Мол, дерево и дерево. Дрова.
А я пойму его едва,
Справляя тризну разом о двоих -
Серёжке — друге и враге едином
И лиственнице той непобедимой.
Их — двое было. Мы теперь - без них.
Душа Нинули в тополе почИла -
Оранжевом, сияющем горниле
Вечерних красных солнечных лучей,
И он теперь — без радостной подруги
Зимой встречает воющие вьюги,
Дождями плачем — я и он — о ней.
Он воцарился ныне средь дерЕв
Села, но вряд ли счастлив тем.
Роняя ветви, тщится свой посев
Умножить... средь печальных тем -
Что сад Ивана - тополь мой, вдовец...
Душа Серёжки разве что сердец,
Всё помнящих пока, себе снискала,
Но лиственницы нет. Увяла,
Засыпав шишками дороги все окрест,
И смертью заплатив за шкурный интерес
Эмилии, иль, может, Леоноры,
Из тех, что покупают норы,
Стирая все хозяйские следы.
Что память поколений им? Ряды
Проживших предков? Лиственницу — мать
Серёжкина когда-то здесь сажала.
Но ветками на крышу поливала
Чужих людей она. И древесину дать
На баню, что ль, иль на дрова лихие
Пришлось... Пришла разгульная стихия
Торгашеских Эмилий-Леонор.
И душ, в тиши ветвей прозрачных, спор
Закончился. Свалили и спилили
Красавицу небес.
И дальний лес
Вмиг отразил потерю вожака:
Исчезли жёлтые маслята... А пока
Мы вспомним мир в тени живых ветвей.
Серёжку юного. Грозу иных очей:
Красивым был; умельцем; из крестьян
Загубленных. Общиной жить мечтал,
О красоте деревни хлопотал,
И, сколько мог, себя превозмогал
В родительском наследственном изъяне.
Не взяли в армию. Великий был удар.
Как он надеялся, что вот, военный дар
Откроется в училище... не взяли.
Больные почки — и забраковали.
Метался вечно в поисках работ:
То к лесникам работать он пойдёт;
На стройку в город; что-то починить...
Ведь надо жить. Да! Надо жить — и пить.
Рубили бани, строили дома.
В деревни дачников наехало — что тьма.
Платили водкой, жались на деньгах.
Сопьётся — что-ж. Его беда. Но ах!
Споили лучших. И теперь бригады
Из сопредельных стран работе рады.
А им, как водится, копейку за пятак
Работ... а иногда — за так.
Помещики прижимистые ныне.
В деревне же теперь — пустыня,
И память тягостных смертей парней.
Серёжка, Коля, Витька в ней
Не жили — жили парни ею!
Погибли ни за что. Злодею
Покажется, что слабые душой...
Пой, баньши, песню, воем вой!
Скажи, что здесь — не шалаши
Для барских летних иночьих утех:
Дома здесь были, люди хороши-
Да не для всех...
Как бережно бы надо было
Их хОлить и не обижать...
Сама виновна в невнимании — и сплыло
Всё доброе... Чего уж тут рыдать,
Когда запойный, с синими ногами,
За корвалолом рвётся в полночь в дом.
А беды-то у всех. Страдаем сами.
Раз, два. На третий уж не отопрём,
Чтоб после вспоминать вину свою,
Чтоб каяться потом... о том пою:
Когда судьба особенно груба,
ГрубЫ и мы, закрыты поневоле,
И одиночество, и, вкупе, злую долю
Других — мы убираем в короба
Работы «на потом».
А время знать не знает
«Потом» -
И поколенье тает,
А нам останется деревня лысых нор
Помещиков и Леонор...
Инфаркт — и больше нет Сергея.
Нет, не тогда, когда я не открыла,
На год, наверное, позднее...
Но мне вина моя постыла,
И шишки лиственницы той не проросли
В земле иной, ища родной земли.
А Коля начал круг. Его любила
За ум и ухарство. Унылым
Не видела. Он заводилой был,
И первым начал пить. Допил.
Удар Урана; молния разряда -
И Коля, с проводом в руках, в воде.
Извечна Колина лихая эскапада
И ненависть к беде.
Глушили рыбу. Коле-то зачем?
Он говорил мне : «Рыбу я не ем»,
И друга Женьку тот же ждал удел.
Как Коля, с проводом в руках, сгорел.
Осиротев, в запой ушли сплошной
Серёжка с Витькой. Зимнею порой
Упал Витёк с разрушенного мОста,
И череп проломил. Непросто
Ползти — но до околицы дополз.
Там пусто, не живут.
Серёжкин друг замёрз
Лишь в ста шагах от дома -
Не дойти.
И Витьку дух Судьбы в деревню не пустил...
А там и егеря вконец споили
Охотнички лихие... то издержки
Профессии. На отдыхе ведь пили,
А он работал с ними. Сдали нервы.
Хотел вернуться в службу, на контракт -
Ему сказали: «Старый ты дурак!
Такие нынче вовсе не нужны.
Оставь-ка юным армию страны!»
Недолго это продолжалось.
Жена с ним с лёгкостью рассталась,
Сын в армии, любимый пёс погиб,
Деревня умирает на глазах,
Охотников не стало: косит грипп
Безденежья, - он мне тогда сказал.
А в госпитале вены на ногах
Зашили сикось накось — как ходить?
И егерь в чёрную с Серёжкой начал пить...
Такие трупы лишь в запаянных гробах
Теперь хоронят. Разложился весь.
Где ум? Организаторский талант? Где спесь
И зоркий взгляд? Не стало ничего...
Сергей на месяц пережил его.
И всё. Других и не было в селе.
Лишь старики; две трети их — в земле.
О них мистерию уже писала я,
Прообразам дала иные роли,
Всё потому, что не могла без боли.
Теперь-то видно: были мы друзья.
... А Колин дом снесли. На вывоз.
И землИ
Простые слёзы — нежные гвоздики
Под липами ютились много лет.
Склоняли белые, с сердечком, лики -
Теперь их нет.
Лишь я одна
Однажды собрала их семена,
Посеяла — и жду теперь цветов
От Коли. Коле. Для меня остов
Их памяти — деревья и цветы.
Без них — ячейки памяти пусты.
Дриада я, не баньши? - Что за дело!
Дома — чужие. Прошлое истлело.
Все лиственницы я Серёжей назову,
А звёздчатую нежную траву
- Лишь Коле
Я посвящу в своей эльфийской воле.
Вишен белый цвет
Весной мне плачет: Вити с нами нет!
В селе соседнем — все щенки Пирата
Напомнят мне его собрата,
Что егерем служил, ударником труда
Чинился,
И с деревней телом слился,
И с нею уходил, как спавшая вода...
Нет лесников, друзей его — но вот
Лес, что посажен ими был, растёт
И каждою хвоинкой отрицает
Закрытый путь своих родных людей.
В лесу таком моё страданье тает:
Природа верно замечает,
Что корень — в ней!
А нам, эфемеридам этих кущей,
Чтоб пеплом головы не посыпать,
Освоить раньше бы, что сущей
Ранимая душа ведь может стать.
Любя — люби вдвойне!
Себя поставь за теми,
Кого любовью надо укрепить.
И, коль уж я не удержалась в теме,
Их, слабых от любви — кого-ж ещё любить?!
продолжение
http://www.proza.ru/2010/12/02/1220